Калейдоскоп иллюзий

Очередная ночь прошла без сна, на столе зарастал пленкой давно остывший кофе. Рой сидел, сгорбившись и спрятав лицо в ладонях. Короткие волосы растрепанными вихрами торчали в разные стороны, плечи размеренно приподнимались и опускались в такт дыханию. Он старательно отгонял навязчивые мысли об Эдварде, которые имели особенность становиться красочными картинками. В одной из множества версий его пытали, прижигая кожу, которая и без посторонней помощи пестрила шрамами всевозможных форм. В другой – он лежал в темноте и одиночестве, брошенный на произвол судьбы, что должна была принести медленную и мучительную смерть от обезвоживания и голода. В третьей – разрозненные останки зарастали землей и гнилью. Об остальных версиях Рой старался не упоминать даже наедине с собой. Иначе сердце грозило остановиться, вывалившись из-под ребер на стол, поверх кипы одинаковых листов. Прошлым утром с законных выходных вернулся отдел и сразу же был послан на поиски второго командира. Вопросов они предусмотрительно не задавали, заметив настроение и состояние начальника. Риза курировала остальных, потому что до сих пор тяжело ходила, хоть и старалась не подавать виду. Рана на бедре оказалась слишком глубокой, чтобы зажить за несколько суток. Свежие швы, наложенные в госпитале, опухли и болели, но расходиться не спешили, что не могло не радовать. Только Рою было на это практически наплевать. Его голову не покидала мысль о том, что следовало послушать Эдварда тогда и не выходить из кабинета. Возможно, его бы не похитили. В сам факт похищения юного майора, впрочем, никто не верил. Фюрер и подавно: он обвинил полковника в некомпетентности и помощи с организацией побега. Не придумай Рой вовремя из воздуха оправдание, возможно, отдыхал бы сейчас на нарах в не самой комфортабельной камере городской тюрьмы. Но, вместо этого, судорожно перебирал варианты мест, где мог находиться напарник. Подвалы Центрального Штаба проверили в первую очередь – они предсказуемо пустовали. У квартиры Эдварда дежурил круглосуточный патруль, как и на всех вокзалах и автобусных станциях. Столицу никто не покидал. Длинно выдохнув, Рой убрал волосы назад, оперевшись на спинку мягкого стула, и открыл глаза. Он не спал достаточно долго, чтобы очертания кабинета периодически расплывались. Он не спал ровно столько, сколько не было Эдварда. Он не спал пятый день. *** – Что значит, не знаете, где еще искать? – спросил Рой в телефонную трубку, которую придерживал плечом, размашисто заполняя документы. Он начинал злиться, однако старался не сорваться до последнего. Собеседник на другом конце провода ощущал напряженную сталь, звеневшую в голосе старшего офицера, и едва заметно заикался, пытаясь подобрать слова объяснения. Это раздражало еще сильнее, заставляя сжимать зубы до скрежета, чтобы не пустить в ход банальные грубые оскорбления. – Столица достаточно большая, чтобы в ней нашлась куча мест, где мог бы быть один человек. – Ручка опасно дрогнула в неверных пальцах, почти переломившись посередине. Но по тонкому корпусу пошла лишь глубокая трещина, оглушительно хрустнув под давлением ладони. Рой глубоко вздохнул, вернув самообладание, и ненадолго прикрыл глаза, перестав слушать сбивчивое лепетание. – Мне не нужны Ваши оправдания, лейтенант – мне нужны результаты. Пока их не будет, можете не утруждать себя звонками. Трубка грохнула о рычаг, и звон от резкого движения пару секунд гулял по кабинету, постепенно затихая. Руки сжались в кулаки, одновременно с губ сорвался свист сквозь стиснутые челюсти. Рой досчитал до десяти – не помогло. Тогда со стола белым листопадом полетели бумаги, изворачиваясь в воздухе замысловатыми фигурами и оседая поочередно на пол. Выждав, пока сие представление завершится, он поднялся с места и принялся неторопливо их собирать. В последнее время это стало излюбленным его развлечением. Пользы не было ни на грамм, но вполне помогало ненадолго отвлечься от тягостных дум механической работой. Когда отчеты вновь лежали аккуратной стопкой рядом с остальными, в кабинет без стука вошла, заметно хромая, Риза. Она не подволакивала ногу только из-за природного упрямства и нежелания демонстрировать слабость. Рой не обернулся, сделав вид, что не заметил подчиненную. Он отлично понимал ее намерение казаться сильнее, чтобы служить поддержкой командиру, и не намеревался давить никому не нужным сочувствием. Они отлично понимали друг друга в данном вопросе. Каждому из них было плохо по-своему. И если Риза уже теряла настолько близкого человека, то Рой не обладал подобным опытом и не желал его приобретать. – Ваш кофе, полковник, – сухо сообщила она, беззвучно поставив чашку рядом с другой такой же. Молча поменяла сломанную пополам ручку на целую, подхватила остывшую кружку и, не произнеся больше ни слова, удалилась. – Спасибо, лейтенант, – негромко отозвался Рой, стоявший доселе спиной к двери, которая закрылась с мягким щелчком, показавшимся в звеневшей тишине оглушительным выстрелом. В самое сердце, в упор. Ладони в белых перчатках легли на стол, плечи снова ссутулились. Взгляд упал на дымившуюся чашку ароматного горького напитка. Почему-то чересчур горького, если пить доводилось в одиночестве. Да и вкус будто бы испортился. Эдвард делал кофе как-то иначе, по-своему, особенно и неповторимо. Хотя изначальное сырье бралось абсолютно идентичное. Возможно, секрет таился в руках, которые заваривали, возможно, в чем-то другом. Рой старался не зацикливаться на этом, но кружка неизменно оставалась нетронутой. Обойдя стол, он сдернул со спинки стула новый, без единой потертости плащ, который пока не успел пропахнуть дымом и смертью, набросил его на плечи и вышел прочь из кабинета. Внутри было душно и тесно, как в клетке. Стены давили тишиной, чье безмолвное эхо ничто больше не нарушало. Слушать же собственное дыхание и хаотичные удары потерянного сердца Рой категорически отказывался. Как и опостылевшую трель будильника настенных часов, заведенного на одно и то же время. Улица встретила его будничной серостью бесцветных домов и монохромных людей. Ветер лениво шевелил ветки деревьев, лысые, кривые, узловатые, уже не обремененные разномастной листвой. На небе замерли, будто приваренные, свинцовые облака, напоминавшие металлические тучи. Солнце давно не показывалось, изредка просвечивая сквозь плотную завесу. Осень окончательно вступила в права владения Аместрисом, который ей завещало яркое лето. Сомкнув ненадолго веки, Рой надавил на них кончиками пальцев в шершавых перчатках, попытавшись в очередной раз стереть въевшуюся в самые нервы усталость. Она, казалось, разносилась по кровеносным сосудам вместе с кислородом. День ото дня отвоевывала себе новые территории, грозя остаться последним и единственным ощущением из всех. Чувства притупились, реакции замедлились. Рой будто неотвратимо впадал в некое подобие анабиоза, когда заканчивалась жизнь и начиналось существование. Тряхнув головой, он отогнал пагубные мысли и, сбежав с крыльца, направился в смутно знакомую сторону по прямому проспекту. Пошла вторая неделя со дня пропажи Эдварда. *** Дорога привела Роя к собственному дому, уперевшись в здание тупиком. Он поднял немного растерянный взгляд на обросшие копотью окна, пустыми глазницами уставившиеся в ответ. Внутри неприятно кольнуло от нахлынувших воспоминаний о том давнем времени, когда наибольшей проблемой из возможных являлись химеры. О том, как пришлось проснуться среди ночи от выстрелов и, подпалив квартиру, спешно ретироваться на улицу вместе с Эдвардом. О том, как этот мальчишка, едва пришедший в себя, оттолкнул напарника с линии атаки, заняв его место. О том, как просто все было тогда. В опустевшее жилище Рой не заглядывал с памятного дня. Сперва опасался повторного нападения, а потом банально привык к кабинетному дивану. Его сюда совершенно не тянуло, поэтому сейчас вполне ожидаемо в голове возник логичный вопрос: "Зачем?" Зачем ноги принесли к дому, которого не стало почти год назад? Зачем он продолжал стоять на тротуаре и бездумно смотреть в мертвые обугленные окна? Обреченно вздохнув, Рой решил подняться наверх. Не разворачиваться же, в самом деле, раз уже пришел. Значит, имелась причина. Возможно, забыл что-то важное, возможно, так и не сумел забыть. Ступеньки закончились предательски быстро – он всегда легко оставлял их позади, особенно в те месяцы, что проживались не в одиночестве. Дверь, на удивление, встретила его неприветливо. По сути, от нее вообще мало что осталось, будто и не существовало никогда. Лишь призрак в глубинах памяти. Бетон незаметно наслаивался сам на себя – запечатывали алхимией. Умело, аккуратно, профессионально. Рой тепло улыбнулся, коснувшись его ладонью, с которой предварительно снял перчатку. Работа выглядела знакомо до щемящей тоски, словно привычный почерк на листе бумаги. "Стальной", – проскользнуло в голове, и он достал из кармана серебряные часы. Уголком возле кнопки, открывавшей крышку с гербом, начертил круг преобразования и собирался было дотронуться до него, но в последний момент остановился. Взгляд зацепился за знак Государственного Алхимика, который держал в пальцах. По периметру шел идеально ровный шов. Раньше ничего подобного Рой не наблюдал. Попробовал открыть, ожидая подвоха, но ничего не произошло. Циферблат остался надежно спрятан под металлом. Любопытство взяло верх и, все же распечатав квартиру, блудный хозяин ее шагнул через порог, направившись прямиком в кабинет. Отыскал чистый лист и карандаш, вывел нужную формулу, устроил сверху часы и приложил к бумаге руку. Короткая вспышка осветила комнату, мгновенно погаснув. На этот раз крышка поддалась легко, откинувшись с беззвучным щелчком. Сердце пропустило удар, с губ слетел резкий выдох. Изнутри кривыми царапинами скалились в два ряда цифры со слабой надписью: "Не забывай". Такой же, как на старой, истертой по краям фотографии, что всегда носил Рой во внутреннем кармане плаща. Две даты, ставшие для истинного обладателя часов персональными точками невозврата. Если насчет первой точной уверенности не было, то вторая въелась в мозг и оставила грубый шрам в жизни. По крайней мере, для того, кто сейчас созерцал их и старался не дать волю собственным чувствам. Захлопнув чужие часы, Рой вновь запечатал крышку, сделав шаг от стола и прикрыв глаза ладонью. Слишком больно, по живому резали знакомые цифры. Рвали изнутри осознанием совершенной ошибки и небрежно бросали ошметки души под ноги, чтобы по ним промаршировали тяжелыми армейскими сапогами. Не опустив руки, он запрокинул голову, постаравшись вздохнуть максимально глубоко. Под плотно сомкнутыми веками щипало виной, и пришлось с силой прикусить губу, чтобы не дать ей пролиться наружу. Рой слишком хорошо умел держать лицо. Даже в подобные моменты, когда делать это было совершенно не обязательно. Никто бы не увидел, никто не осудил. Но нет, привычка победила, и ладонь отстранилась от закрытых глаз, наощупь нырнув в шершавую перчатку, на миг показавшуюся жестче наждачки. Вернув самообладание, он воззрился на потолок, горько усмехнувшись уголком рта. "Добро пожаловать в мой Ад", – жестко припечатал голос Эдварда в голове, и по щеке все же скатилась одинокая слеза. Первая и последняя, что сумела прорваться сквозь неприступную стену напускного спокойствия. Не глядя, Рой бросил часы в карман и направился к выходу, заметив старый плащ, распластанный на полу в гостиной, и ту самую фотографию почти у порога. Но подбирать не стал. Глупо и бессмысленно было цепляться за прошлое, которого не вернуть. Эдвард вполне доходчиво объяснил сию простую вещь напарнику, подбросив ему собственные напоминания о допущенных слабостях. И тот понял без лишних слов и дополнений. Именно сейчас, почти утратив остатки надежды, лишившись несоизмеримо важного человека. Со всей невозможной полнотой осознал, насколько бесполезными выглядели жалкие попытки возродить что-то из пепла. Стоило просто отпустить и двигаться дальше. Начинать с начала раз за разом и не бояться повторения давних ошибок. Эдвард отказался от всего, прочертив знатную линию между "вчера" и "сегодня", когда с пустой страницы принял Роя обратно после затянувшегося отсутствия. Теперь последнему предстояло повторить сей подвиг для него. Не из жалости или даже солидарности. В их жизнях правил закон равноценного обмена, который оба неукоснительно соблюдали. Запечатав квартиру, Рой вновь вышел на улицу, направившись в штаб, где ждала работа, не терпевшая отлагательств. Но выбросить из головы злополучные цифры, увиденные на крышке серебряных часов, не получалось. Мысли, так или иначе, возвращались к проклятой дате. Дате его собственной официальной смерти.