Предназначение

Местный паб в пыльном квартале Карнаки. Сейчас он чист, так как первым указом герцога Аттано было улучшение качества жизни шахтёров и переворот в уровне жизни. Совсем скоро, буквально пара часов, будет парад на весь горол в честь нового режима. — Че? Какой синдикат, че несешь, сцука? — Где спонсоры синдиката, спрашиваю, мудило. — Хуёнсоры! Я не ебу, скотина! Томас бесцельно допрашивал пьяного участника банды. Было ясно, что эта группировка - куа больше чем простая банда разбойников; нет, это ебучие террористы. Вытирая пиво с щетины на губах, Томас, сжимая кулак, выходит из паба и ступает по улице, стуча сапогами. Было бы хорошо сводить сынулю на парад. Он уже определил себе место; лагерь банды на месте, где раньше была база Стенателей. Все просто. Пробратся туда, к главарю, или, хотя бы, его заместителю или же правой руке, дать пяткой в нос, воткнуть нож в колено и допросить: важно узнать, где будут спонсоры синдиката и... вырезать всех подчистую. Всех. Написать на стене кровью двуличных аристократов и притворных пьянчуг, не ценящих жизни, лишь одно простое слово: "СМЕРТЬ". Томас приходит домой, а подходя к двери слышит музыку Смотрителей. Вот же... чёрт! Сын же дома. Аккуратно, прикусив губу, открывая дверь и делая один шаг, он понимает, что на полу пружинная мина; она срабатывает, втыкаясь ему в плоть. Весь костюм заливает кровью. Томаса схватывают и ведут в гостинную ублюдки. Они были единственными свидетелями вчерашней, на первый взгляд скрытной резни. — Вот и он, сцука. Собственной персоной. Они кивают местному лидеру; может, один из верхушек или шёстерка спонсоров этого дерьма. Давая в поддых Томасу и вкалывая ему слабейший яд, вызывающий обыкновенный паралич на пару десятков минут, и приводят избитого сына с парой выбитых зубов; он в истерике плачет, а глаза Томаса раскрываются. Он в ужасе. Вырывается из хватки, однако его держат и заламывают кость; ему больно, однако ему плевать. Смотря на сына, и крича, Томас лишь ловит пару чапаллахов в нос, отчего сразу вынужен сморкнутся скользкой и густой кровью. — Должен ли я говорить тебе, пидору, что не стоит переходить нам дорогу? Вот ты двух предупреждений не понял. Больше того, блядь, ты же понимаешь что ты сделал. Мы такое без внимания не оставляем. Много хуйни творишь для человека с убиваемым сыном. Их глава опирается на стол, на залитых кровью рисунках сына. Томас почти вырвался, но яд делает своё сучье дело и Томас уже сдаётся. Вернее, его тело. Глава кивает одному из своих шестёрок, и те, доставая нож, оперативно перерезают сынишке горло, отчего руки Томаса, треща, вырываются из хватки, а он,стараясь сделать хоть что-то, лишь поулчает новые и новые удары по голове, его азпинывают, а он смотрит на умирающего сына. Чёртова жизнь. Он избит. Сломана пара костей. Сын умирающе смотрит на него тусклым взглядом, а Томас не понимает, как до этого дошло. У всего есть своя цена. И иногда сучара, которую зовут судьбой, заставляет тебя платить эту цену, какой бы она не была несоразмерной. Даже у вступление в ряды Китобоев тогда была своя цена. Цена эта - сохранение чести. Рассудка. А может, цепи, что сдерживала внутренний, единственный, присущий человеку инстинкт; убивать. Томас иногда пытался сдерживатся. Дослужился до правой руки Дауда и служил вместе с Билли Лерк. Когда она ушла, заменил её. Но был ли во всем этом смысл? Был ли смысл сдерживатся, пытатся быть нормальным? Открыватся кому то, гулять иногда с Билли по кварталу? У всего этого также была цена. Опустошение при потере. Когда он потерял Дауда, когда все китобои были потеряны, был ли смысл ехать в Карнаку? Был ли смысл в усыновлении Карла, если по итогу он... лежит на полу, с синяками и ранами, в луже крови? Был ли смысл? Может, следовало давным давно скормить себя китам? Бросится на рельсы, или упасть в чан с ворванью со спичкой в руках? Томас устал от всего этого говна. Устал сдерживать себя. Устал сдерживать наслаждение при боли. При виде крови. Устал отчаянно строить звенья своей цепи, которую так двано разрушили. Сначала Билли, потом Дауд, потом эти выродки... Как же заебало. Он поднимается с пола, кричит во всё своё горло. Томас устал от жизни. Но у него остались две веши. Месть и... неизмеримый садизм. Единственная вещь, которая делает ЧЕЛОВЕКА ЧЕЛОВЕКОМ. Томас снимает с себя рваные кожанные костюмы. Перебинтовывается, надевает на себя толстую рубашку,старую и прочную кожанную куртку. Он надевает на чебя плащ Дауда, на него пояс с мечом. Бёрет идеальный с технической точкт зрения пистолет, подобный револьверу. И идёт убивать. Он устал, и хочет уталить усталость в крови. Ооо, да! Томас сидит на краю крыши, смотря на этот парад. Раны болят, а он пьет дешевое пойло за десятка два пятаков и курит сигары. Скоро свершится "the GREATEST Karnaca's Massacre!" - Примерно так её обзовут клршуны из газет. Да вот только Томасу уже всё равно. Он пинает бутылку, а она попадает на голову одной из десятков танцовщиц. Ужасная трагедия. Спокойно ступая по крышам Карнакских домов, Томас идет к особняку одного из богатейших людей севера Алексия Зиркила; спонсору как человекоубийственной группировки, так и исследовательских групп по изучению Пандуссии. Двуличное мясо, груша для битья.  Он оценивает ситуацию. Уф, блять. Это будет жаркая ночь. Здание из 3 этажей. Подавала, судя по стокам, нету. Отлично. Он переносится к окну кабинета этого Зиркила. В кабинете он и его сын болтают о чём то семейном. — Отец, но я люблю её! — Итан, хватит о ней! Сегодня оченб важный день, не забивай нам обооим голову! На лице Томаса улыбка. Он смотрит на метку, что дал ему Чужой. Билли Лерк совсем недавно лишила Оутсайдера жизни. Вернее, дала ему жизнь тут, не в Бездне. От этого, метка, ныне выглядящая как расплывшееся пятно, усилила свою связь с бездной. Теперь парень мог использовать все возможности бездны, только почти без ограничений. Чистое безумие на старости лет. Итан Зиркил, видя как его отец уходит, захлопывая дверь, падает у столика и плачет. Он, скорее всего, очень любит ту девушку, о которой говорил. Ох, любовь. И почему при этом слове именно образ Лерк плыл перед глазами? Однако грёзам парня не дают кончится; его голова резко втаптывается в столик. Томас бьёт по ней снова и снова. Пока она превращается в бесцельное месиво, китобой смеётся. Смехом убийцы, ебучего неконтролируемого маньяка, для которого нет никаких общественных или внутренних искусственных рамок. Он бог этого бала, и никому здесь не пережить его присутствие спокойно. Он достаёт пистолет и, входя в основнай зал третьего этажа, который по факту был круговой картинной галереей вогрук лестница на предыдущие, без входа к другим. Вокруг, испугавшиеся люди, резко кричат, думая что их это спасёт. М-да. Томас ужасным вихрем проносится вогрук, рубя все вокруг. Он переносится по округе, убивая всех. Он стреляте из пистолета в человека, переносится за спине его ближнему и, втыкая меч в позвоночник, мгновенно убивает. Он прыгает над летсницей и всеми этажами, подтягивает к себе этого ебучего Алексия и, доставая пружинную мину, кричит в лицо старикану. — ВЫКУСИ, СТАРЫЙ ПИДОРАС! Зиркила расчленяет, а его кровь падает на лестницу. Голова с ликом первобытного ужаса падает на пол. Томас смеётся в это лицо, пробегая по лестнице, он проносится, словно муссон, убивая всех; детей, женщин, мужчин. Стреляет из пистолета, подтягивает к себе голову убитого, останавливает время, крепит к голове пружинные мины и пускает потоком ветра в толпу, убивая и калеча кучу людей. В уборной уединённая пара молодых людей, в кабинке, поддаваясь страстной молодой любви,шепчут друг-другу страстные послания и признания, поддаваясь истинным чувствам, и из кабинки прямиком smells like teen spirit, а Томас, пробегая мимо, словно мгновенно их замечает, по этому злоебучему запаху. Он пинает дверь, и, пока юноши в страхе дрогают с своих мест, китобой улыбается, достаётся гранату и, кинув её прямо в голову девушке, склоняется в дверной проём, с дикой улыбкой произносит. — Давай, сынок! Склоняет голову, наклоняя её по диагонали влево и заканчивает фразу, выходя из проёма в момент взрыва. — Нюхни! Для Томаса чужие чувства не стоят ничего. Эти кровавые пятна, лишённые своих мечт и идей в буквальные мгновения, уже не стоят хоть чего-нибудь. Последний раз Томаса волновала чужие эмоции во времена Китобойского братства, во время, когда он мог общатся с Билли, тренироватся вместе с Даудом... сейчас это в таком далёком и забытом прошлом, что елинственное, что может наполнить его... это... боль... чужая, собственная. Это - ужасное и неизбежное проклятие; садизм и мазохизм в одном флакона, смесь которых являет собой безбашенную сыворотку ненависти; ходячее буквальное порождение общества, готовое рвать и метать, расчленять, саживо сжигать, вырывая зубами недогоревшие полу-сырые шейные позвонки, а затем без защрений совести, с горячей кровью на зубах продолжать идти дальше, махая клинком; это и есть предметы так называемого общества - серой массы, в который каждая куча будет считать себя оссобеностью, но нет. Все люди это ебучее мясо. И для таких побитых и уничтоженных обществом, как Томас, это не проблема - расчленить пару выродков. А может, не пару, а сотню - а в чём разница? Это - чистое природное исскуство в первозданном виде. Стража или бандиты ему не помеха; он убивает их и заливает кровью изнеженных аристократов, банкиров, их белоснежных детей, которые не ели шашлык из крыс неделями подряд, выживая в мётрвых районах Дануолла. Реки крови. Все этажи были зачищены. Все спонсоры синдиката устранены. Сейчас сюда спешит целая армия, у которыз на вооружении часовые солдаты, да и тесак затупился, рубя кочти. Томас убирает его в ножны. Он не надел маску на это задание. Все его лицо в крови. Волосы в частичках мозгов или внутренностей. Это здание было убито изнутри. Теперь ни одна ебучая мышь из этого ссаного синдиката не булет заниматся своей хуйней. Не будет домогатся до малолетних девочек в подворотнях. Не будет убивать или рушить жизни. Сотня убитых людей ради благополучия множества остальных сотен. Кто-то скажет -  зверство и насилие ради насилия, а кто-то будет человеком, умеющим, сука, думать. Томас думал, что это будет его небольшое приключение, дважцать минут, туда-обратно. Теперь он прославлен как невероятный маньяк. Хотя, разве он не такой? Разве это плохо? Он сбежал в одинокий пыльный квартал. Упал на землю, и, стряхивая с своего лица кровь руками, увидел стойку для костра и жарки на нём. Усталые глаза находят покой, смотря в костёр, на котором сейчас дарятся два самодельный шампура с шашлыком из крыс и двух картошек на каждый шашлык. Он понимает, что ненормален. Осталась одна пуля. Он знает, на что её потратит. Только знающие люди поймут его. Могло ли быть правдой то, что Томас мог найти иной путь? Нет. То было бы наглой ложью. Рождённые убивать - либо убивают, либо скрывают себя за масками нормального обещства. Томас, почти дожарив шашлык, смотрит в небо и улыбается. Он исполнил своё прездназначение. Предназначение, что дала ему с рождения природа вметсе с судьбой. Убивай. Томас с большой любовью сьедает крысиное мясо и недожаренный картофель. Вкус детства. Вкус бедного детства, что породило десятки ран. Вкус юности. Фактически, первое "свидание" Билли и Томаса было за стойклй с шашлыком за затопленным кварталом Дануола. Томас понимает, что даже увидев её, ничего не будет. Он уже все проебал. С ним случилась жизнь. Его предназначение было, скорее, убить, а позже быть убитым. Он медленно облизывает пальцы, закуривает, почти плачет... подводит заряженный пистолет к горлу, и, напевая песенку, думает о себе, Билли, своём прошлом и... — Never... wanted... to dance.... With nobody... not you... ...выстреливает. пустота. Теперь он, может, даже не попадёт в бездну. Теперь лишь бесконечный холод и... ничего. Пустота.