Бесконечность

— Поверить не могу, что ты грохнул того мудака! Блять, я же говорил тысячу раз, чтобы ты не создавал лишних проблем, — хмурится Ло, покрепче сжимая руль угнанной машины и вжимая ногу в педаль. Совсем недавно ему еле удалось оторваться от хвоста, что следовал за ними диким зверем, издавая грохочущие звуки. От них сердце всегда заходилось бешеным ритмом: сколько бы Трафальгар ни прятал следы в погонях, щемило адреналином и из грудной клетки вышибало воздух как в первый раз. И вот только-только получилось успокоиться, как желтые глаза натыкаются на обезумевшие чужие — сбиваются в зеркале заднего вида, рассыпаясь искрами. — Не будь таким душным; он наставил на тебя сраный ствол. Мне надо было подождать, пока ты съебешь к праотцам? Скажи спасибо папочке, — ухмыляется Кид, слизывая с разбитой губы капли крови. Все еще идет, нехило ему всыпали. Трафальгар инстинктивно тянется ладонью ко рту Юстасса, чтобы стереть последствия заварушки, смешать их с такой же алой помадой. Почти незаметно. Кид отмахивается, еле двигая рукой. — Нормально все, за дорогой следи.       Ло хмыкает в сторону, устремляя взгляд вдаль и возвращая ладонь на руль. Дорога тянется графитной змеей, спинка разлинована белыми полосами-позвонками. Впереди снова небо, снова бесконечность, рухнувшая на горизонт и придавившая его тусклой лазурью. А позади остались руины старой жизни, реки крови и разбитые черепушки, пепел пожаров, одноразовые мобилки и имена, имена, имена. Свои, чужие. Цифры, номера, буквы, вышитые на подкорке болезненными шрамами. Не то чтобы Ло скучал. У него же был Кид. И никого кроме.       Трафальгар продал душу дьяволу, когда влюбился в его правую руку. Во взбалмошного, пылкого и разрушительного Юстасса, готового перевернуть мир с ног на голову и утешить его своим самым прелестным оскалом. В свободолюбивого лохматого пса, за которым не могли угнаться ни полиция, ни жаждущие его головы койоты. В человека, с отвратительным вкусом в одежде и манерами, в «Капитана» Кида, живущего только блистательным приключением и искренностью чувств. Он был весь пламя и шипы для тех, кто пытался тянуть руки к слабым местам. Никому не доверял настолько, чтобы позволить не обжечься до мяса, а согреться. Но, когда шумно ввалился в первую попавшуюся больницу кромешной ночью и заляпал пол безобразными кляксами, скинул в угол броню, без сил падая в смуглые ладони. Ло сначала застыл в немом вопросе, потом — шустро выковыривал остатки стекла, зашивал цветущие раны, нашептывая проклятья под нос.       Когда ночной гость решил, что по гроб обязан худощавому хирургу, что сцапал его в свой отбеленный кабинет, то судьбы их сшились уже не на парочку хлипких ниток. Трафальгару было скучно, будни и так запылились серостью; поэтому он ввязался в тупую авантюру, которая называлась «попробуй вытерпи этого идиота». Попробуй не сорвись, когда он заявляется с цветами, явно вырванными с клумб во дворе больницы. Не сорвись, когда он курит прямо в твоем химозно-свежем пристанище, сверкая при этом яркими огоньками-глазами. Держи себя в руках, даже если хочется задержать пальцы на заживших порезах чуть дольше, не прикрываясь банальным «я врач, я должен отслеживать твое состояние». Не поддавайся, когда карминовый полумесяц губ манит расплывшейся полуулыбкой, приглашая разрушить ровные линии. Сохраняй самообладание, когда отвертеться не получается и приходится идти на ужин, на котором насытишься не столько едой, сколько чужим видом и смехом, тембром голоса.       Ло сдается. Он правда желал бы продержаться чуть дольше, но Юстасс давит и напирает, задает неудобные вопросы и влезает в сердце без спроса. Плевать ему, какой там следующий шаг по завоеванию апатичного врача. Киду планы не нужны — импровизация его верная подруга. Поэтому он зовет домой, когда время уже валится с ног, а Трафальгар устало клонит голову набок. И Юстасс оставляет себе путь к отступлению: «если он сейчас ухмыльнется, все схвачено и ему уже не сбежать; а если скажет, что устал — то к черту». Все схвачено, и Ло уже не сбежать.       Когда Кид видит этот притягательный изгиб, то тянет скорее за руку, выводя из полупустого заведения. Внутри что-то трещит, разваливается, раня легкие острыми срезами — Юстасс вбирает воздух как может, но сам не понимает, что уже утонул. Толкает Трафальгара к машине, сразу целует, впиваясь в губы и проникая языком в горячий рот. Кладет широкие ладони на шею, прижимает к себе ближе и распадается на части. Ло отвечает сразу же, глухо рыча, будто голодное животное. Так и есть, слизывает с губ яркие цвета, стараясь залатать дырки внутри, вылечить гноящиеся червоточины, утолить необъятную жажду. Кид дает ему шанс почувствовать жизнь, бьющую рассветом и червленой страстью. И Трафальгар забирает все, жадно сминая губы, оттягивая за волосы.       С того дня время капает с незакрытого крана, отбивая ритм совместной жизни. Водоворот тянет Ло в бурю бесконечной любви Кида. Трафальгар замечает все больше: Юстасс обожает прикосновения; больше делает, чем говорит; четко знает, что ничего и никому не должен; умело манипулирует и читает людей; доверяет только одному человеку без оговорок, остальным — на десять процентов; не парится о будущем и ломает общественные нормы, будто карточный домик. Ло не привык, но больше не душит в себе «неправильную» сторону, позволяя Юстассу вырывать изнутри всю сладкую порочность и рисовать настоящие желания, о которых хирург даже не задумывался. Он боится, что не поспеет за суматошностью, которая окружила его, заполнила все его естество, но Юстасс специально замедляется, чтобы не позволить отпустить и заблудиться. Трафальгара он точно не отпустит. «Уверен?» — вертится на языке, но Кид стирает недопонимания, сцеловывая неустойчивые слова. «Заебал» — ответил бы он, прогоняя дебильные загоны.       Однако сам точно не знает. Пойдет ли Ло за ним, если придется бежать? Если надо будет оставить привычную жизнь и инородным телом вжиться в преступный мир? Юстасс уже давно не оттирает кровь с рук — застыла узором по локти, но Трафальгар это другое: от него пахнет спиртом и содранной щетками кожей. Он видел смерть, но помогал ли той в ее нелегком деле? И если надо, убьет ли Ло за свободу, убьет ли за Кида? Вряд ли, но вера не угасала. Черная, слепая вера.       Пришло время и Юстасс перешел слишком много дорог не тем людям, голос его дрогнул, когда резал по живому самым важным вопросом. «Сбежишь со мной?» Он включал в себя сотни других. Ты любишь меня? Я дорог тебе настолько, чтобы бросить здесь все? Готов ли ты разрушить этот мир вместе со мной? Хочешь ли ты стать моей бесконечностью?       И Трафальгар собрал вещи, затем залез в незнакомую машину, где его ждал Юстасс, смолящий сигарету за сигаретой. Руки того тряслись, а сердце рвалось из груди. Теперь есть только он и Ло, только он и его уязвимая любовь, которую ни в коем случае нельзя потерять. Никогда. Это немного усложнило задачу. Им обоим было непросто, но Трафальгар свалился в панику, сменившую импульсивную эйфорию. Кид знал это, знал, что не может быть таким эгоистом, но все равно захотел заставить Ло поехать с ним. Напряженную тишину прорезал охрипший от молчания голос: — Твою мать… я люблю тебя! Я тебя люблю… поэтому выкинь из башки всю эту херню, которую ты там успел напридумывать, — поворачивает голову Трафальгар, прожигая золотом глаз. Юстасс останавливается на выезде из города, резко поворачивая руль и нажимая на тормоз. Вбирает воздух, сглатывает вязкую слюну и нападает, сгребает ворот чужой кофты, тянет к себе. Если это сон, то пусть длится вечно. Ло медленно переползает на колени Юстасса, целует, прижимая к креслу сильную спину. В теле все еще шумит адреналин: долбит по вискам и трещит в конечностях. Нет, не сон.       Трафальгар не жалеет. Он бросил не только мертвую семью, глухую квартиру, монотонную работу и искусственные будни. Бросил себя, собранного из остатков и сшитого вереницей черных полос. Бросил друзей и месть, еле живой страх и апатию. Променял на песни пуль, на зубастые раны, на кофе из автоматов, на жар чужих ладоней и губ. Позорно сбежал? Может быть.       Легче было думать, что так проявилась его забытая сила. Не смог отказаться от фейерверков споров. Длинных вечеров, проведенных в компании друг друга, когда духота будней тянула легкие и вынуждала сделать глоток свежего воздуха, упасть в море чужих слов — рассказов о прошлых переделках, любовных приключениях, дорогах и городах, в которых были люди и краски, перемешанные любопытными пальцами. Тепла тела Кида, колючего и щиплющего под кожей: объятий, рук на бедрах, на скулах, в волосах, на шее; горячих ладонях, скользящих по спине, надавливающих на низ живота, держащих за подбородок. Не мог отказаться от пиццы на двоих, войны за последний кусок. От любимых Кидом фильмов, до слез предсказуемых: взрывы и экшен, оторванные руки и гильзы по полу; от бесстыдного шепота в ухо, когда в зале мраморно тихо и слышен только шорох попкорна. Запаха сигарет, пропитавшего даже толстые куртки с нашивками и красные пряди. Звона цепочек и подвесок, колец и пряжек, родного слуху. От шрамов, которые любили разглаживать татуированные пальцы, словно прося владельца рассказать, как плотные неаккуратные линии проползли на гладь бледной кожи. От музыки в машине, которая кричала из магнитолы, раскурочивая грудь и оседая криком на стенках, выбивая из головы неважную дурь. Всякие глупые мелочи, которые любил вытворять Юстасс, которыми жил Юстасс. Всякие глупые мелочи. Вот и сейчас он с шумным выдохом запрокинул голову, придерживая бок рукой. Рассмеялся громко, закрывая глаза и ерзая на сиденье. — Черт, как же ахуенно, — шепчет его рот, изгибаясь в улыбке. — Им никогда нас не догнать, этим придуркам.       Трафальгар молчит, но уголок губ тянется вверх. Их жизнь — сплошной пиздец, постоянно бегство. И пусть Ло любил поныть, как ему не хватает нормальной кровати и душа, он получил что-то более ценное. Теперь его не связывают вещи, люди, счета, правила. У него есть бесконечность, устремленная за горизонт, которую он потратит на слащавое чувство. Даже думать об этом стремно. Юстасс достает из кармана флешку, бесцеремонно толкает ее в разъем. Из динамиков льется какое-то безвкусное кантри. Неизменность, столь несвойственная Киду. Неизменность, открытая Ло.