Кто ты, Бункер?

      В Зоне лето кончилось раньше, чем на календаре. Уже в начале августа зарядили дожди и стали полоскать зараженную землю днём и ночью, то усиливаясь до ливня, то стихая до противной, холодной мороси. Густая водяная взвесь повисла в воздухе, дороги расквасились, а там, где были аномальные поля, твердый грунт вовсе превратился в болото.       Сулема и Бункер сидели в убежище. Вылезать наружу не было смысла — все равно далеко не уйдешь по такой хляби, да и народ весь поныкался по базам, по укрытиям. Мутантов тоже поубавилось — никому не хотелось мокнуть и месить грязь почем зря — добычи-то не было, только гнили время от времени проявлялись. Этим тварям сырость — мать родная, но Бункер не вылезал наружу даже ради того, чтобы нагнать их от убежища. Опустил решетки в каналах вентиляции, которые они с Сулемой умудрились туда установить как раз на случай нападения этих мутантов, закрывал люк в убежище попрочнее, на том вся деятельность и заканчивалась.       Поначалу они отсыпались, потом что-то мастерили, чинили свою снарягу, доделывали мелкие заказы по ремонту и производству реактивов и составов, но потом работа кончилась. Единственной заботой оставалось приготовление еды и походы наверх по воду да по нужде — через несколько дней такой жизни оба откровенно стали изнывать от скуки.       Бункер не особо хотел общаться, больше молчал, читал что-то в ПДА, Сулема рисовала. Ненадолго они заняли себя этим, но потом все равно наскучило. Несколько раз она пыталась приставать к сталкеру — он не отказывался. Они на время забывались друг в друге, подолгу не разлипаясь, засыпали измотанные, просыпаясь, продолжали, и первое время им это нравилось, а потом попросту стало лень шевелиться. Подолгу лежали молча, головой к голове каждый на своих ящиках, иногда перебрасывались короткими фразами, иногда ругались на дождь, который не думал стихать.       Подходила к концу третья неделя их бездельного сидения в убежище. Бункер решил, что если погода до начала следующей не переменится, он все равно вылезет наружу и пойдет к наймитам или свободным за провизией. Она была не резиновая, и, хотя они старались не налегать на еду — запасы ее все равно уменьшались.       В оставшиеся пару дней он решил дочитать книгу на русском языке, которую до этого скачал, но она была такой же нудной, как и их с напарницей положение.       Сулема сидела на своем лежаке и что-то царапала в блокноте, он устроился с ПДА на своих ящиках, завернувшись в одеяло, принялся читать — в книге рассказывалось о какой-то женщине, которая жила в XX веке и предсказывала будущее. Говорилось, что она предвидела все войны, которые произошли, и даже чернобыльскую катастрофу, но Бункера почему-то это не впечатляло — после того, как все случилось, написать можно что угодно. Но он продолжал читать только ради того, чтобы закончить начатое, а еще это было хорошей практикой для понимания русского языка. Но ему не удалось осилить и двадцати страниц — заснул.       Ученая заметила это, присмотрелась повнимательнее к напарнику. Тот полулежал на своем месте, опершись затылком и плечами на стену. Голова свесилась на бок, рука с КПК упала на грудь, вторая повисла с края койки. Сулема отложила свои записи, взяла чистый лист бумаги и стала быстро зарисовывать положение его тела и лицо. Ей нравился сам процесс рисования шведа. Нравилось разглядывать его, отмечать расположение теней на светлой, почти белой коже, повторять на бумаге очертания его тела, черты лица, мелкие особенности сложения, которые делали его особенным, отличимым от других и самим собой.       В этот раз она особо увлеклась и не заметила, когда он проснулся.       — Явлар…затьем ты мей рисовать? Я не есть ваза из музея. — Проворчал он сонно, когда понял, что она делает. Ему не нравилось, когда она его рисует. Он видел эти картинки, они не были плохими — Сулема рисовать умела, но рисовала его спящим и его пугало то, как беспомощно он выглядит в такие моменты. Можно было голыми руками убить, не напрягаясь.       — Ладно, я не буду тебя рисовать. — Сулема оборвала его мысли. Отложила доску с листами бумаги и карандаш, хитро уставилась на него.        Сонно моргая, он посмотрел на нее в ответ.       — Тьего ты так смотрьеть? — Ему не понравился ее взгляд.       Она не ответила. Перебралась со своих ящиков к нему, села рядом. Он подумал, что она снова станет приставать к нему, но ученая ничего не делала. Сидела молча рядом, будто собираясь с мыслями, долго молчала, а когда он снова начал дремать — негромко попросила.       — Расскажи о себе, Бункер. Кто ты? Как попал сюда?       — Затьем? — Сонливую вялость с него как ветром сдуло. Он вздрогнул от ее слов, приподнялся на локтях и напряженно уставился на нее, щуря зеленоватые глаза.       — Не знаю. Просто расскажи, мне интересно. Ты же вспоминаешь многое, сам говорил. Если вдруг снова забудешь — я напомню.       Он фыркнул, скривился и отвернул лицо в сторону.       — Ну, чего ты, гля? По-моему мы уже столько вместе всего пережили, что тебе нет причин мне не доверять. — Сулема внутренне обрадовалась, ибо нашла, наконец, себе подходящее занятие — оно называлось «разговорить вредного шведа и не получить при этом по башке».       Он ещё больше скривился, оттягивая уголки рта вниз, зажмурился и замотал головой.       — Нэ-эй. Тьебе придется напоить мей до полусмьерти, чтобы я дэто смочь рассказать. — Проворчал и мрачно усмехнулся. Его любимый джин давно уже перестали поставлять местным торгашам, а пить что попало было противно и это был отличный повод, чтобы ничего не рассказывать.       — Хорошо. Давай так. — Вместо того, чтобы скиснуть и отстать, Сулема неожиданно оживилась. Подошла к своей койке, разобрала край, приоткрыла боковой ящик и вытащила из него сначала одну, затем другую прямоугольные стеклянные бутылки с голубоватым опалесцирующим содержимым.       — Явла квинна… — Слабо охнул швед. У него на секунду перехватило дыхание от накативших эмоций. Негодование от того, что напарница все это время прятала под задницей такое сокровище, и саднящая досада от понимания того, что как только он напьется до нужной кондиции — сам все выложит Сулеме.       После того, как она подарила ему варган и он стал на нем играть, его память начала открываться большими пластами. Он вспоминал события детства и молодости, вспоминал подробности своего прихода в Зону, как он учился и приспосабливался к жизни в Ней, и этот ком событий и воспоминаний рос и рос, и, хотя он и записывал все, что успевал — все равно чувствовал, как оно разрывает его изнутри. Ему нужно было этим с кем-то поделиться и в то же время он не мог решиться заговорить первым. Трудно было собраться со словами и мыслями, тяжело было заставить себя поверить, что это не сделает его уязвимым, ибо Сулеме можно… Она привычная уже, понятная и надёжная, как калаш.       Бункер долго смотрел на нее, потом на бутылки с джином в ее руках, потом сел ровнее, откинулся на стену всем корпусом и, тяжело вздохнув, буркнул.       — Ладно. Давай попробовать, тьего из дэтот идея полутьйится.       Сулема обрадовано улыбнулась, слезла с кровати и принесла кружки им двоим. Распаковала натовский сухпай на закуску, уселась рядом со сталкером и они принялись за первую бутылку.       Пили долго, медленно, растягивая напиток, ставший уже артефактом, продолжали говорить, но говорили ни о чем. Философствовали на тему происхождения разных аномалий, рассказывали последние местные слухи и новости, какие слышали. Ученая несколько раз пыталась осторожно подтолкнуть напарника к теме его прихода в Зону, но он каждый раз уходил от нее.       Пьянел все больше, путался в словах, все больше ругался и вздыхал. Путано и скомкано рассказал ей, как проводил домой Тоббе, как прожил те пару недель с ним в гостинице и едва не свихнулся, как добирался обратно в Зону. Что бандиты обчистили его нычку и он с одним ножом и в простой одежде стал пробираться с кордона к убежищу, зная, что дойдет и так, даже без еды и оружия. Пересказал, как ругался, когда оказалось, что люк туда заварен, и собирался даже прибить ее, Сулему, но по дороге к дому Доктора отошёл от злости и даже обрадовался, когда дойдя, увидел ее там.       Потом стал говорить о том, что видел Биврест и самого Одина, когда они вернулись из неудачной вылазки к Доктору и он раненый ждал, когда тот освободится из операционной. Сказал, что успел даже пройти несколько шагов по радужному мосту в Вальхаллу, но его вернули обратно.       Сулема с тоской вздохнула и притянула к себе уже совсем поплывшего сталкера. Обняла за плечи обеими руками, прижалась лицом к его лохматой макушке в порыве остаточного страха — тогда они, действительно, почти упустили его.       Он потерял уйму крови, и если бы у него была какая-то другая группа, вместо четвертой, его бы не удалось вытащить. Только потому, что ему можно было переливать любую, а у Сулемы резус-фактор был отрицательным, Доктор разрешил ей поделиться с ним. Но ни она сама, ни Доктор, ничего ему об этом не сказали.       — Эх, Бункер…кажется, нам на сегодня хватит. — Пробормотала, почесывая ему затылок. Швед сонно вздохнул и угукнул. Вяло отстранился от нее и сел ровнее.       — Хватит. Надо оставить джин ещё на раз. — Проговорил почти твердо, забрал у нее бутылку, закрыл и засунул за свои ящики в дальний угол.       После недолгих сборов и уборки его постели от крошек, они повалились спать. Бункер так ничего и не рассказал Сулеме, а через два дня вовсе ушел на милитари за припасами и ученая снова осталась одна в его убежище.       Его не было больше недели. Сулема уже стала беспокоиться, собиралась идти искать его, но он пришел сам среди ночи. Поскребся в крышку люка условным сигналом, ввалился мокрый насквозь и грязный, когда женщина открыла ему люк изнутри, долго отогревался и обсыхал. Она сделала ему горячего чаю, согрела воды помыться, достала чистой одежды. Когда он привел себя в порядок — накормила лапшой с тушёнкой, которую сделала себе с вечера. Он немного поел и заснул, а к утру проснулся уже с температурой.       Ученая стала хлопотать с микстурами, которых приготовила еще у Доктора дома на случай простуды, разводила их с водой, поила ими шведа. Он спал тем крепким и сладким горячечным сном, какой бывает при температуре, когда тело ещё в состоянии само справляться с болезнью, но для этого надо ограничить другие функции. Иногда стонал во сне, ругался и ворчал, когда Сулема будила его принять лекарство. Оно было отвратным на вкус и после него во рту оставался привкус палёной шерсти, но он молча глотал его, кривился, запивал водой и засыпал снова.       Ближе к вечеру ему стало легче. Жар спал, он проснулся и позвал напарницу. Она что-то читала в ПДА и вздрогнула от его голоса. Подошла.       — Как ты, Пэр? — Спросила, трогая его влажный лоб и щеки.       — Но-ормуль. — Хрипло протянул он в ответ, жмурясь от прикосновений ее холодной руки, — Нье сдохнуть. Пить хотьйу.       Она подала ему воды. Напившись, он вернул ей кружку.       — Tack… — Выдохнул давно знакомое слово и прикрыл глаза, лег, вяло улыбнулся в усы.       Несколько минут пролежал неподвижно и она подумала, что он снова заснул, но, дернувшись, он вдруг окликнул ее.       — Сульема! — Испуганно раскрыл глаза, огляделся — ученая сидела рядом.       — Я тут. — Она положила ему руку на плечо. Он шумно выдохнул.       — Сделай так. Как я когда антирадом быть отравьиться. — Схватил ее руку и потянул к себе. — Ты есть помнить?       Она помнила. Подсела к нему ближе, дала устроиться головой у себя на коленях и осторожно погладила по волосам. Он вздохнул уже расслабленно и вытянулся.       Бледное, в испарине лицо его контрастно выделялось на фоне ее темной одежды и постели из матрасов и одеял. Все равно ещё горячий, он дышал тяжело и часто, но смотрел на нее снизу вверх вполне ясно и осознанно.       — Ты хотьеть узнать, кто я … — Тихо заговорил, вглядываясь ей в глаза.       Сулема удивлённо округлила глаза.       — Да, хотела. — Проговорила, дернувшимся голосом и улыбнулась. — Расскажи.       — Рассказать. Только нье перебивать мей. Мне трудно вспоминать и выбирать ваш нужный слова для всьего.       Сулема едва сдержала удивленный и радостный вздох. Вот так дела, неужели правда все расскажет?       Бункер, поерзав немного, устроился удобнее у нее на коленях и заговорил.       Она вся обратилась в слух, потому что лицо его, как и в тот раз, стало отрешенным и не выражало ничего. Большие светлые глаза его остекленело смотрели куда-то в потолок, он будто сам пересматривал кино своей жизни, и только по интонациям тихо рокочущего голоса можно было понять, что он чувствовал тогда, во время описываемых событий.