Кто ты, Бункер?

      — Святые ликвидаторы… — Сулему передёрнуло от его рассказа. Она слишком явственно представила себе его состояние и положение в тот момент, когда он возился с рукой. Полная безысходность, когда рассчитывать не на кого и помощи ждать не откуда, боль и понимание, что сил-то самому может и не хватить.       Неосознанным движением она прикоснулась к левому плечу напарника, погладила пальцами выступающую косточку ключицы — все давно зажило, но он вздрогнул и поднял на нее не соображающий взгляд.       — Тьего? — Спросил вяло.        — Засыпай, — Сулема попыталась выползти из-под него, стащить его со своих колен, но он перехватил ее руки.       — Нэй. Нье вставай… — Продолжил говорить, но в полусне сбился на шведский, забормотал что-то, снова тараща в потолок уже видящие сны глаза.       — Jag förstod då hur helande artefakter fungerar*1. Вытьйухался. Стал думать, как дальше жить…       — Потом. Завтра расскажешь. Сейчас спи давай. Не соображаешь уже ничего. — Невольно улыбаясь его упрямству, ученая прижала напарнику пальцы к губам, заставляя замолчать. Он вяло дёрнул головой, пробубнил ещё что-то, вздохнул и наконец закрыл свои зеленоватые стекляшки-глаза.       Она ещё некоторое время посидела с ним, чувствуя, как расслабляется он во сне на ее коленях и как ее саму отпускает тревога, вцепившаяся в кишки кровосоьей лапой. Не застрелится он. Слишком живучий, слишком крепко его держит Зона и он сам цепляется за жизнь в ней. Ради чего? Не ради нее, Сулемы, это уж точно. Есть что-то ещё, он, возможно, сам это не осознает до конца, но чувствует и того так яростно цепляется за жизнь.       Странно, как-то по басурмански-изощрённо, но крепко.       И в этот момент она поняла, что же так притягивало ее к нему. Эта живучесть. Он сам не погибнет, где бы не оказался, и ей не даст.       От этой мысли Сулема аж дернулась. Испугалась, что слишком уверенно подумала о себе и напарнике, схватила эту мысль и поспешила спрятать подальше в голове. Чтобы Зона, чертова мать Зона не услышала и не испортила все, как любит это делать.       Потом глянула на шведа на своих коленях — он спал. Аккуратно переложила его на постель — заворчал, чтобы не уходила, но она все равно сползла с его койки. Забралась на свою — нужно было отдыхать, а вместе они не высыпаются. Часы в ПДА показывали половину четвертого утра. Днём они вроде не планировали никуда идти, но это не значило, что можно не спать сутками.       Проснулись около полудня. Решили устроить банно-прачечный день: стирали шмот, чистили снарягу, мылись сами, потом Бункер куда-то ненадолго ушел, а вернулся с дохлым фазаном в руках. Довольный, как снорк, сообщил напарнице, что сегодня тушёнку на ужин они есть не будут.       Сулема удивилась и неожиданно сама для себя попросила показать ей, как он на костре запекал в глине когда-то такого же. Швед удивлённо изогнул бровь, знакомо щурясь, потом хмыкнул, как Сулеме показалось, с азартом, и согласился.       В итоге до темна они возились возле сараюхи над убежищем с пойманной птицей. Сулема общипала ее, пока швед возился с костром, притащил глины и размешал ее до нужной консистенции с водой. Дальше стала наблюдать, как он выпотрошил птицу и стал обваливать в коричнево-красной липкой массе.       — Ты ел все без соли? — Спросила как-то мимоходом.       — Йа. — Коротко буркнул сталкер, принялся закапывать в угли будущую еду.       Пока фазан запекался — она спросила, где Бункер его достал и тот сказал, что решил вспомнить старое — сделал силки для птицы, разместил в нескольких местах подальше от убежища. И, хотя нормальной живности со времён его прихода в Зону сильно поубавилось, все равно этот фазан им попался.       Ели уже в темноте. Сидели рядом на нагретой земле, расковыривали глиняную корку на птичьей тушке, руками отрывали по куску мясо и ели без соли. Бункер смотрел на тлеющие угли костра — они ещё подбросили дров, чтобы было светлее, Сулема смотрела то на него, то тоже на угли, то в небо, старалась проникнуться прошлым состоянием напарника. Представляла, как он один на километры вокруг, сидел так же и смотрел ночью в это же чернобыльское небо. Что он чувствовал? О чем думал? Страшно ему было одному?       В какие-то моменты ей казалось, что он не боялся ничего и не уехал, не сбежал из Зоны, потому что именно такой жизни и хотел все время. Не жизни, а выживания на грани возможностей. И в том, как он жил до прихода сюда, в его стремлении к автономии, в его песнях, в его тогдашних интересах это все уже чувствовалось. Казалось, он искал только подходящего повода, чтобы это все применить и воплотить в жизнь, и в Зоне этот повод случился.       Сулема едва не ляпнула это все вслух. За малым не заговорила, но вовремя залипла. Бункер взял от костра фляжку с нагретым чаем, стал пить, задрав голову. В ответах огня четко был виден абрис его лица, вытянутой шеи и кисти, придерживающей фляжку. Ученая засмотрелась на него, наблюдая своеобразные черты и то, как он пьет, потом швед оторвался от питья и странно глянул на нее — в свете костра глаза его показались почти желтыми — и неожиданно заговорил снова, продолжая рассказ о том, как жил дальше в Зоне.       Сулема от неожиданности разинула рот, но тут же закрыла его, подсаживаясь ближе к напарнику. Она не думала услышать продолжение сразу же на следующий день — обычно ему нужно было время, чтобы не-то вспомнить, не-то собраться с мыслями или поймать настроение, чтобы дальше рассказывать, но раз появился шанс услышать продолжение сразу — она не хотела упускать его.       Он заговорил негромко, скорее ворчал, чем говорил, по-прежнему долго подбирал нужные слова, смотрел на мерцающие в темноте угли костра, чтобы не отвлекаться ни на что вокруг и не поддаваться эмоциям. Рокочущий голос его пробирал до мурашек, Сулеме захотелось сесть еще ближе, прижаться к Бункеру и чувствовать, а не только слушать его, но она даже не попыталась придвинуться, чтобы не сбить его с толку. Ей было до полусмерти любопытно узнать правду от того, о ком болтала сталкерня в барах и на стоянках. Они трепали, что одно время повадился какой-то псих всех грабить возле Припяти, которая река, долго гад жизнь портил порядочным сталкерам — не могли выловить, слишком шустрый был. Потом вообще оборзел и стал лазить в лагерь нейтралов, что тогда был за рекой и тырил все, что попадало под руки. Тогда-то за него и взялись основательно.       Правда много рассказать он не успел — не слишком далеко, со стороны Агропрома грохнул мощный взрыв. Волной по всей округе покатилось эхо, а следом — вопли и крики птиц и другой живности — мутировавшей и не очень.       Бункер замолчал, сторожко повел головой и принюхался.       — Давай уходить вниз. Сейтьйас зашевелятся. — Встал и начал быстро убирать их место нахождения. Сулема помогла ему: пока он засыпал землёй кострище, она завернула в кусок старой обоины недоеденную птицу и унесла ее в убежище, кости закопала. Потом они забрали канистру с водой и ещё кое-какие мелочи, что лежали сверху, спустились вниз и закрыли люк в убежище на засов.       Ученая прекрасно знала, что потревоженное взрывом зверьё с перепугу побежит во все стороны, перебудит всю округу и те, кто был голодным да проснулись, полезут искать пропитания. И они с напарником могут стать вполне себе нормальным перекусом среди ночи.       В убежище Бункер потыкался недолго по углам, будто ища чего-то, вымыл лицо и руки, потом достал из шкафа ящик с инструментами и недоделанными дымовыми шашками. Разложил все на столе, уселся, стал копаться с ними и продолжил рассказывать. Сулема села напротив него. За делом и разговором иногда помогала ему, подавала предметы, которые он просил, но чаще залипала, наблюдая за работой его выразительных рук и мимикой, слушала, как он говорит, и старалась не перебивать.       Примерно через полчаса наверху возле убежища послышалась возня и топот, а следом — жуткий, похожий на человеческий, крик химеры. Она приперлась откуда-то и теперь отиралась вокруг сараюхи над убежищем, выискивала, где люди, которыми вокруг пахнет.       Эти твари были любопытными и настырными, могли часами караулить жетрву, как положено родичам кошачьих, но Бункера, видимо, это не смущало. Он все так же спокойно набивал разрезанную пластиковую бутылку, бумагой и вонючей смесью из керосина и одного растертого артефакта и неторопливо говорил…       Две с лишним недели после травмы он провел в убежище. Потому как был вынужден носить руку на перевязи, активные действия были ему недоступны, и он уже по привычке, стараясь чем-то занять себя, решил продумать новую стратегию мародерства. Убивать он не хотел, общаться с местными тоже, значит, надо было что-то ещё. Открыто нападать на вооруженных и драться тоже был не вариант — это скорее способ глупо убиться, чем разжиться чем-то. Оставалось караулить в засаде и нападать неожиданно. Так, чтобы можно было вырубить жертву и, пользуясь моментом, забрать у нее все, что ему нужно.       Он долго вертел в голове эту задумку, так и сяк прикидывал, где лучше устраивать засады, как нападать, куда бежать потом, раз за разом зависал, ушибленный другой мыслью.        Как он вообще дошел до такого? Грабить людей среди бела дня. Да, ему пока попадались отморозки среди здешних, но неужели он тоже согласен таким стать?       Неужели не найдется ни одного человека, который поможет?       И от таких мыслей он приходил к другим — о том, что нужно пытаться заговорить. Не кидаться на первых попавшихся, а попросить помощи. Он не был уверен, что сможет высказать, что ему нужно, но привлечь к себе внимание ему точно удастся. Самые простые фразы он уже вполне отчётливо, как ему казалось, мог произносить и чувствовал, что сможет понять и ответы местных, сможет объясниться, правда кроме языкового барьера было еще что-то, что мешало решиться на такой шаг.       Он пытался разобраться в себе, почему это так, что-то царапал карандашом на огрызке газеты, записывал в ПДА мысли и в итоге пришел к выводу о том, что в его голове слишком сильно отпечатался образ первых попавшихся ему мародеров. По сути это был своего рода импринтинг, какой бывает у звериных детёнышей и младенцев. Первое существо, которое они видят после рождения, впечатывается в сознание едва ни на всю жизнь предметом обожания и подражания. Или же страха, если впечатление было тяжёлым.       Выбравшись из ямы на заводе без памяти, без малейшего представления о себе самом и об окружающем мире, он в какой-то степени тогда был тем самым детёнышем, только что вылупившимся утёнком.       И его первый опыт общения с человеком, отпечатавшийся в голове, сейчас вселял в него отвращение и страх к общению с другими людьми, подталкивал поступать так же, как поступали с ним.       И вместе с тем то, кем он был до всего произошедшего, видимо, не погибло окончательно. Было загнано куда-то в закоулки подсознания, и оттуда все равно продолжало действовать. Запрещало. Вгоняло в сомнения.       От этих сомнений становилось хреново, ломило виски и затылок, хотелось куда-то бежать, что-то делать, но с поврежденной рукой из него был хреновый боец. Хоть и можно было ею двигать, но это было и больно и нежелательно — нужно было время, чтобы связки восстановились и все зажило после вывиха.       Днём он кое-как держался, а ночью было совсем хреново. Плечо ныло, не давало покоя, он маялся без сна, поглядывал на маковые коробочки, но потом ругался и засовывал их подальше на полку под самым потолком. Во-первых могут пригодиться для чего-то более серьезного, во-вторых он не хотел больше снов из прошлого. К тому же понимал, что если рука перестанет болеть, он тут же сорвётся куда-то и побежит чего-то делать, ибо осточертело безделие. А это было ещё рано для него.       Где-то к концу первой недели, осатанев окончательно от скуки, он двадцатый раз перелистывал записи в сети об артефактах и наткнулся на тот, который почему-то всегда пролистывал. Это была невыразительная штука, похожая на кусок коралла, только очень грязного. Описание к ней было нихрена не понятным, он чертыхнулся, хотел было очередной раз закрыть его, но понимая, что делать все равно нечего, упрямо продолжил разбирать. А когда дочитал, вскочил с места и рванул на улицу, к своему схрону, где держал в большом ящике маленькие коробки и банки с артефактами, которые он подбирал, ходя по Зоне. Некоторые он уже знал для чего можно приспособить, некоторые были пока неизвестны, а вот эта самая кораллообразная ерунда если верить описанию, была лечебной и раны заживали за пару дней, если приложить к ним такое.       Он перерыл весь свой короб, все банки, но не нашел того, что было нужно. Ясное дело, такую неброскую вещь он не стал подбирать. В его коллекции все больше было ярких и светящихся штук — как дите, он тянул все, что привлекало взгляд.       Огорченный, собрался было уходить. Закрывая короб, глянул на ярко-красный предмет в большой жестяной банке — облезло-синей, с горохами и надписью «Мука». По форме он был схож с тем, который был лечебным, но цвет и фактура была другой. Толком не понимая, зачем, он взял эту банку и пошел обратно в убежище. Там какое-то время ещё посидел, выискивая в сети похожие артефакты, но из всех, что там были описаны, ни один не подходил.       Расстроившись совсем, он решил попробовать самостоятельно понять, какими свойствами обладает эта штука. Поставил банку с артефактом на постель, взял в ящике под ногами брезентовые рукавицы, натянул на руки. Вынул из банки артефакт, стал вертеть в руках. Принюхивался, сжимал его, осторожно постучал им по столу, прислушиваясь к реакции загадки Зоны, потом попробовал поцарапать ножом. Ничего не происходило. Твердый, как известковый, коралл, больший размером и более гладкий, чем тот, что был в описании, никак себя не проявлял.        Пэр на свой страх и риск снял рукавицы и потрогал его голой рукой — он не был горячим, не бился током и вообще ничего не делал. Казалось, только слабо вибрировал от прикосновения и становился немного теплее.       Тогда он осторожно сжал его в ладони, подержал немного, а когда отложил — понял, что кисть руки у него частично онемела. Насторожился, сунул артефакт обратно в банку, решил подождать, восстановится чувствительность или нет.       Восстановилась. Минут через двадцать он снова чувствовал свои пальцы, как и раньше.       От этого пришла мысль, что если эта вещь обладает таким действием, то можно будет ее положить себе на плечо и хотя бы выспаться без боли.       Помня, что некоторые из артефактов страшно фонят, он проверил этот дозиметром. Фонил, но не намного больше, чем некоторые предметы из его убежища. Тогда, натянув свитер, он приложил арт к плечу между ним и рубашкой и лег в постель.       Чутко прислушиваясь к своим ощущениям, стал ждать. Сначала была только слабая вибрация на коже от артефакта, потом он стал постепенно теплеть. Это было приятно — тепло от него, казалось, стало медленно растекаться по телу и вскоре он согрелся, хотя в убежище было довольно холодно. Расслабился, чувствуя, как плечо стало постепенно неметь, а когда тянущая, изматывающая боль наконец, отступила — он заснул.       Спал как попало — артефакт под одеждой мешал, на утро проснулся с ноющим телом — оно было против длительной неподвижности в неудобной позе, развернулся, стал потягиваться и понял, что рука его больше не беспокоит. Двигать ею было немного туговато, но боли он не ощущал.       — Ох ты ж… — От неожиданности он выругался, схватился рукой за плечо там, где должен был быть артефакт, но вместо довольно большого, неудобного и твердого предмета не сразу нащупал что-то похожее на кусок мочалки.       Рывком сел, стянул с себя свитер, отряхнулся — на пол упало что-то серо-красноватое, мягкое, потянулся, подобрал его и ещё больше удивился. То, что это был вчерашний артефакт, было понятно по сохранившейся форме, напоминающей коралловую ветку, но то, каким он стал за ночь было совсем неожиданно.       При этом плечо не болело. Он подумал, что это ещё держится анальгезирующее действие артефакта, решил подождать с выводами до вечера, но ни к вечеру после нетяжелой, но долгой работы — он прибрался в убежище, нарезал новых стрел, принес воды от родника, ни на следующий день ничего не изменилось. О произошедшей травме напоминала только нарушенная подвижность в плече.       Это подтвердило догадки, что вещь была лечебной, и он решил записать свои наблюдения. Найдя ПДА, долго возился с записью, в подробностях описывая внешний вид артефакта и свои ощущения. Жалел только, что не сделал фото странного арта до того, как использовал его.       Следующую неделю провел, разрабатывая плечо. Потихоньку шевелился, выходил в округу, собирал хворост и нашел несколько новых артов. Делал пока не слишком тяжёлую повседневную работу — носил воду, готовил еду, чинил одежду и рубил дрова, хотя и трудновато было размахнуться топором в полную силу. По вечерам читал или играл на тальхарпе — вроде даже что-то и получалось. К концу недели выбрался на охоту — еды осталось совсем мало. Он сильно экономил ее все время, что сидел в убежище, ел крайне мало и теперь чувствовал, что начинает слабеть. Понимал, что если дальше тянуть — он загонит себя и не на что уже не будет способен, потому и выбрался.       Добыча была небольшая — пара зайцев и горсть орехов, но он был рад тому, что снова может держать оружие в руках, может натянуть лук и выстрелить. А сразу после того, как вправил руку — трудно было поднять ее даже на уровень плеча.       Более-менее сытный ужин и ещё одна ночь крепкого сна добавили сил. На утро он стал собираться в очередную вылазку до реки — в ней даже зимой водилась рыба, возле нее жили отмороженные, неповоротливые утки, которых можно было ловить хоть голыми руками. Возле нее отирались люди.       Хоть и не хотел он этого делать, хоть и приходилось переламывать себя силой, но он собирался все-таки обратиться за помощью. Внутри все вопило и противилось этому, нещадно драло под сердцем, но он не слушал себя.       В мрачной решимости собрал нехитрые пожитки в уже изрядно потрёпанный рюкзак, оделся теплее, зная, что опять ему придется сидеть в засаде, взял лук и автомат. Первый — для охоты, второй — отбиваться от мутантов. Запер убежище и выдвинулся в дорогу.       До реки добрался быстро. Нашел проходимую тропу, относительно свободную от аномалий, и пошел по ней. Хоть и давала она большой крюк через перелесок, но была безопасной.       Чуть за полдень уже был на месте. Прошел по берегу, подыскивая где лучше остановиться, облюбовал одну заводь — оттуда было хорошо видно брод, через который переходили люди с той стороны реки, стал обустраивать место. Понимал, что ждать придётся долго, решил провести это время с пользой — порыбачить.       Одежда, в которой он ходил, была уже настолько истрепанной и застиранной, что мало отличалась от серо-коричневого окружающего фона. Он сел на фоне кустов у самой воды, вытащил из рюкзака сборную удочку и стал возиться с ней и с наживкой.       Потом время потянулось расплавленной резиной. Он сидел, бездумно глядя на медленно текущую воду, на поплавок, прислушивался к округе. Зона жила своей жизнью — он отмечал звуки ветра, вой собак за рекой, далёкие выстрелы.       Вздрогнул от звонкого всплеска, обернулся к удочке и потянул — первая добыча попалась. Вытащив рыбину на берег, он увидел, что это была довольно большая плотвина — обрадовано усмехнулся. Ударом приклада обездвижил добычу, быстро замотал ее в большой кусок бумаги и сунул в рюкзак.       Настроение улучшилось — будет чего поесть теперь в дороге.       Вторую рыбину он поймал уже почти под вечер. Запихав ее тоже в рюкзак, он вытащил из него большой горячий артефакт и сунул себе под одежду. Разводить костер не хотелось, но к ночи всё-таки пришлось. Было слишком холодно, и артефакт не спасал.       Развел, тлеющий недымный, костер, дающий совсем немного света, но достаточно тепла, сел поближе.       Ночь коротал в чуткой полудрёме. Ближе к утру отбивался от крыс — они набежали от воды большой стаей, собирались сожрать не-то его запасы, не-то его самого. Отстреливаться не стал, сгреб свой рюкзак, выкинул из него пакет с объедками и двинулся прочь со стоянки.       Передвигаясь в густых предрассветных сумерках, отходил подальше, в редкое аномальное поле, слышал за спиной писк дерущихся крыс. Он уже не раз проворачивал такую штуку. Выбрасывая кости или ещё какое съедобное отребье, он отвлекал внимание противных тварей. Пока они делили его между собой, он благополучно уходил на безопасное расстояние или вовсе скрывался.       Когда за спиной остались первые из аномалий, он остановился. Огляделся — ловушки располагались далеко одна от другой. Близко к ним никто не полезет, так что несмотря на такое соседство место было относительно безопасным.       Там он дождался рассвета, затем пошел обратно к реке, и, не дойдя метров пятидесяти, наткнулся на людей.       Их было пятеро, они столпились посреди дороги, идущей от реки, галдели, что-то суматошно обсуждали.       У Пэра уже привычно заколотилось сердце при их виде, тело дернулось бежать прочь, но усилием воли он сдержался. Ещё большим усилием заставил себя пойти в их сторону. Шел свободно, не скрываясь и они его заметили. Дружно обернулись в его сторону и тогда он окликнул их.       — Эй. Льйудьйи, помогьитье! — Крикнул первое, что пришло в голову.       — Ану стой! — Гаркнул ему в ответ кто-то из бродяг. Пэр недопонял.       — Тьйего? — Переспросил, сделал ещё шаг вперёд и тут же шарахнулся вбок — кто-то из неизвестных дал в его сторону очередь. Неприцельно — пули выбили фонтанчики земли в стороне от ног, по правой, правда, ниже колена будто со всей дури двинули подбитым железом ботинком. Охнув, он припал на эту ногу — боль была слишком неожиданной. Она оборвала все ниточки воли, которыми он сдерживал себя.       Едва опомнившись, он рванул прочь — обратно в перелесок, в заросли, дальше от людей, ломая ветки и с трудом различая аномалии на дороге.       — Стой! Стой, придурок, куда? Убьешься!       — Долбоеб, нахера стрелял? То был не зомби!       — Да ты видел его? Он же изодранный весь и бульмочет черти что!        Вслед полетели крики, люди между собой заспорили, кто-то даже вроде погнался за ним, но отстал, когда налетел на первые скопления ловушек между деревьями.       Пэр сам едва различал между ними дорогу и двигался фактически на автопилоте. Сбежал в небольшой овраг — там было больше деревьев, проще было затеряться, стал продвигаться вглубь.        В овраге не было аномалий, которые он уже привычно для себя ощущал, но было что-то ещё. Мощное, непривычное — с приближением к нему, оно сдавливало голову резкой болью. В ушах нарастал свист, а перед глазами все становилось едва не чёрно-белым. Он не знал ещё, что это за явление, какое-то время продолжал идти, но потом развернул назад. Воздействие стало невыносимым: мышцы ног и спины свело судорогой, в глазах потемнело — двигаться дальше он физически не мог.       Пятясь назад, черепашьим шагом, он отошел на безопасное расстояние, потом, когда стало легче, развернулся нормально, побрел к краю оврага, но уже дальше от того места, где спустился в него — погони не было.       Выбравшись наверх, он какое-то время попетлял по перелеску, потом вышел обратно к дороге на реку. Поодаль от нее, в низине между поваленных деревьев устроил себе ещё одну стоянку. Переждал там ночь, перевязал ногу, ушибленную и оцарапанную скорее даже не пулей, а отрикошетившим камнем, сварил одну из рыбин.       Спал ещё дальше от стоянки, в яме от корней рухнувшего ясеня, на утро проснулся на удивление со свежей головой.       Сон и потрясение прошлого дня, видимо, пошли на пользу. Что-то в нем будто отключилось и все его сомнения относительно поведения с людьми отпали, как и не было. Очередной раз они подтвердили свою враждебность к нему и его отношение к ним. Нечего было говорить с ними, надо делать то, что ему выгоднее.       В итоге в тот же день он пошел к месту, что облюбовал для засады, а уже к середине дня разжился первой добычей.       Первым попался какой-то громоздкий, коренастый мужик в камуфлированном комбезе, с обрезом в руках и большим рюкзаком. Пэр кинулся на него сзади, когда тот вышел из-за поворота дороги, двинул его по голове прикладом, едва тот обернулся на звук движения за спиной. Удар пришелся между затылком и виском, мужик взмахнул от него руками, качнулся, и потеряв равновесие, завалился на бок. Завозился, пытаясь встать, и тут же Пэр змеиным броском кинулся к нему, ещё раз ударил, но уже в челюсть.       После этого ходок окончательно отключился и растянулся на земле. Пэр принялся его обыскивать: стянул рюкзак, развязал и сам не понимая зачем, глянул в лицо мужика. Широкое, конопатое, с рыжей бородой, оно было обсыпано пылью, из-под капюшона торчали медно-оранжевые кучерявые волосы.       Что-то будто щелкнуло в голове шведа — перед глазами вспыхнул выцветающий в пороховом дыму кадр — в него выстрелил рыжий. Такой же рыжий, бородатый, громоздкий…       Сердце судорожно заколотилось, он оцепенел, пораженный своей догадкой, до сознания начала доходить мысль — схватить нож и перерезать глотку гаду, пока не очухался, но он даже не пошевелился. Так и продолжал сидеть, безумно тараща глаза на человека перед собой, аж пока тот не завозился, приходя в себя.       Только тогда Пэр вскинулся, двинул его ещё раз в челюсть, выпотрошил его рюкзак и повыхватывал то, что казалось ему важнее всего. Консервы, патроны к пистолету, один из медпакетов — их у бродяги оказалось два, на последок выдрал из кобуры на ноге у него пистолет и кинулся обратно в заросли.       Пробежал недалеко. Отбежав за первые из аномалий, упал на землю, заполз в яму, оставшуюся на месте предыдущей ловушки и затаился. Искажения воздуха и заросли орешника были неплохим прикрытием, правда если этот тип не решит прошерстить округу и найти ту сволочь, которая его обобрала.       Но мужик не стал его искать. Очухавшись, зло ворчал, ругался, собирая остатки имущества, потом вскочил на ноги и с психу дал очередь по подлеску вокруг себя. Пэр едва не зарылся с головой в сырые листья на земле. Похолодел, когда мужик подался в его сторону — если опять начнет палить — аномалии его вряд ли защитят. Но стрелять тот больше не стал, видимо, пожалел патронов. Остановился перед аномалиями, растерянно посмотрел по сторонам, сунулся обойти ближайшую, которая колыхалась над землёй как пузырь с горячим воздухом, но наткнулся на ещё одну, электрическую, что собирала на предметах вокруг статическое напряжение.       Получив чувствительный удар током, вскрикнул, заматерился и попятился назад. Отойдя на безопасное расстояние, плюнул, вдруг перекрестился, развернулся и быстро потопал в сторону, куда и шел.       Пэр ещё долго лежал, на земле, как приклеенный, осознавая случившееся и чувствуя, как постепенно успокаивается колотящееся сердце. Понимание того, что он ограбил человека постепенно оформлялось в его голове, но ни стыда, ни страха уже не вызывало. Было только что-то вроде азарта и отката от адреналиновой горячки. Добыча оказалась достаточно лёгкой.       Прождав около получаса, он осторожно встал и выбрался из своего укрытия, достал из-за пазухи все, что успел спереть и переложил в рюкзак, чувствуя ещё большее удовлетворение. Теперь есть патроны, хоть какие-то лекарства на первый случай, а дальше он ещё добудет.        Побродил немного по округе, путая следы, потом забрался вглубь перелеска, ближе к реке и стал сооружать себе убежище для ночевки.       В углублении среди деревьев собрал добротный шалаш из веток и елового лапника, чуть поодаль выкопал яму для костра, под поваленным деревом присмотрел место для добытых трофеев.       Облазил местность вокруг, ища укрытие на случай того катаклизма, который называют выбросом. В двухстах метрах от стоянки нашел глинистый овраг. В его склоне ему удалось вырыть достаточно глубокую нору, чтобы забиться хоть как-то под землю, но он не был уверен в ее надёжности, поэтому мыли о выбросе его пугать не перестали.       Но, несмотря на это, в убежище он так и не вернулся. Несколько недель жил как бродяга в своем шалаше, кормился тем, что поймает, рыскал по своей территории, высматривая места, откуда было удобнее нападать, потом караулил и оббирал проходящих там одиночек. Полученные трофеи прятал в разных местах, отмечая их на карте.       Ночами спал вполглаза, прислушивался к жизни вокруг. Несколько раз отбивался от крыс и какой-то непонятной твари, похожей на ожившую корягу — она подобралась совсем близко к его жилью, причем среди бела дня и он расстрелял целый рожок патронов, пока не прикончил ее. Не слишком сообразительное, но очень настырное и живучее, оно пыталось достать его из шалаша длинными уродливыми лапами, не давало особо высунуться, поэтому он отстреливался почти вслепую.       А раз, когда пошел на реку и выбрался, поодаль от брода — нашел остатки пристани. По тому, насколько она была заросшей, понял, что люди здесь не появляются и от того ещё более оглушительным оказалось впечатление, когда он увидел среди зарослей драугов, как он для себя их тогда назвал. Вроде как люди. В обычной военной форме, некоторые даже с оружием — они бродили возле реки, как сломанные роботы.       Насколько он успел разглядеть в бинокль — у некоторых были повреждения, несовместимые с жизнью, но при этом они существовали и двигались. Он тогда дал деру оттуда, потому как едва попытался сунуться ближе и рассмотреть получше жутких жертв Зоны — с головой стало происходить что-то неладное. Голоса, образы полезли изо всех щелей и он понял, что дело в самом месте. Оно наводило галлюцинации, а чем дальше он пытался зайти, тем страшнее они становились и тем хуже слушалось тело.        В тот же вечер опять ему пришлось бежать как угорелому в этот раз уже в свою нору в овраге, потому что начался выброс. Налетел ветер, неожиданно стало светло, почти как в пасмурный день, только свет был не серым, а красным и дрожь пошла по земле. Глубокая, еле уловимая, но пробирающая паникой до мозга костей. Забившись в свое укрытие, он вжался в его дно и стену, лег, свернувшись на коленях, накрыл голову рюкзаком, в ужасе ожидая пика выброса.       Правда он толком не понял и не запомнил ничего, кроме дерущего кишки страха и невообразимо мерзких видений, проносившихся под зажмуренными веками. Когда земля начала вибрировать и трястись под ним и вокруг него, ему показалось, что склон оврага осыпается и вот-вот похоронит его заживо. Выжигающими глаза вспышками в нору проникал красный, потусторонний свет агонизирующего неба, в ушах нарастал свист, а потом будто всю нервную систему его подключили к высоковольтной линии.       Он, кажись, не успел даже крикнуть, как отрубился.       Очнулся спустя сутки. Выполз из норы, удивляясь, что не сдох и даже помнит, что было перед тем, как он в нее залез, огляделся, увидел кучу аномалий вокруг и уполз обратно. Проспал в норе ещё день, а когда нестабильные аномалии передохли и он сам немного оклемался — вернулся в свое убежище под деревьями. Там было теплее, там была вода и запасы еды. Там можно было жить.       В следующие недели скитаний он еще не раз оббирал попадавшихся одиночек. Так же выскакивал из засады, вырубал жертву и забирал у нее то, что было ему нужнее всего — в основном, медикаменты, патроны, какие-то инструменты, если были, потом прятался или убегал.       Менял места, откуда нападал, ходил снова к реке, но уже не к злосчастной пристани. Раз выбрался даже на другой берег и выведал, где находится лагерь одиночек. После этого у него появилась нова цель: пролезть туда и натаскать всего, что покажется полезным, и он с завидным упорством принялся за ее выполнение.        Долго обследовал окрестности лагеря — им оказался бывший склад стройматериалов из пятнадцати вагончиков, с кучами щебня и песка, наваленными по территории, парой кранов и трех приземистых будок-сторожек.       С деревьев в бинокль он разглядывал расположение вагончиков, размещение людей, наблюдал за тем, как они охраняют свое место обитания. Понял, что охрана у них стоит скорее на случай неожиданного переполоха вроде появления каких-то мутантов, обрадовался. Ещё пару дней понаблюдал за всеми, а потом выдвинулся на дело.       Но каково было его разочарование, когда он, рискуя головой, облазил ночью чуть не половину лагеря, но добыл только пару ботинок и бутылку водки.       Все более-менее ценное местные жители держали под боком в рюкзаках и в открытом доступе оказалось только совсем незначительное барахло. Зато он нашел место, где они хранили продукты и кое-какие хозяйственные инструменты, правда так ничего и не унес, потому что стало светать и народ зашевелился в вагончиках.       Прячась в тени, он по-быстрому смотался, но ещё через три дня пришел снова и нагреб себе консервов и сухпайков, хороший топор, большой кусок брезента и саперную лопатку — новенькую, которой и дрова можно рубить, не то, что головы подбирающимся ночью тварям.       Унес все в схрон, спрятал и на следующий день пролез ещё. Понял, что пока местные не поняли, что происходит, надо урвать как можно больше, иначе потом они усилят охрану и уже не подберешься.       Так и вышло, правда бродяги эти сообразили намного быстрее, что их обворовывают и уже на третий раз он чуть было не попался. Его увидели, когда он со стороны завалившейся будки-сторожки подбирался к вагончику с провизией, гаркнули стоять, но он тут же шмыгнул обратно в тень, за будку, и пока караульщики суетились и будили остальных — он тихой сапой смылся в перелесок, подальше от стоянки. Затихарился до утра в буреломе, а потом, когда рассвело, осторожно выбрался и ушел обратно за реку, прихватив собранные трофеи.       Чуть погодя, вернулся снова. Разведал, что да как, и пробрался под самый бок к охране, на дальний пост в сторожке возле кранов.       Подкрался, треснул по башке задремавшего на посту парнягу, забрал его автомат, патроны и медпакет из кармана на ноге, выгреб в караулке гранаты — в столе их оказалось аж пять штук, большую аптечку и ПНВ, хотел было ещё что-то поискать, но не рискнул. Вылез через разбитое окно за территорию лагеря и так же быстро сбежал.       Ему везло, потому что территория была большой, а народу в лагере было не достаточно, чтобы расставить везде на карауле по два человека, к тому же у них не было света. Будь там все освещено — хрен бы он так легко подобрался.       Правда, после этого раза ему больше не удалось туда попасть.       Вернувшись на стоянку с трофеями, он заметил, что его запасы продуктов кто-то в свою очередь тоже начал таскать. Занялся выяснением этого, пока нашел, пока разобрался с гадом — им оказался излом, то существо с длинной уродливой рукой, прошло почти еще две недели времени и, когда он снова сунулся за реку в лагерь — понял, что народу там изрядно добавилось и охранять себя они стали заметно лучше.       Тогда он вернулся обратно в схрон. Какое-то время переждал, еще последил за людьми, как те стали теперь ходить и куда, выбрал себе новое место для засады.       На улице уже заметно потеплело, по погоде чувствовалось приближение весны и от этого жить становилось легче. Не так противно было сидеть часами в неподвижности, ожидая в засаде новую жертву. Правда, мутировавшей дряни добавилось. Собаки, крысы, те деревоподобные твари, теперь ещё этот охреневший излом — вся эта живность отиралась вокруг живого человека, то и дело пыталась до него добраться.       Пэр практически перестал спать ночью. Сидел у костра, что-то мастерил, перебирал и чистил оружие — что угодно делал, лишь бы не спать. Записывал в ПДА разные мысли, обрывки песен, которые складывались в голове сами собой, а днём потом забывался на короткие промежутки времени крепким как смерть сном. Вскидывался, просыпаясь, холодел от страха, не понимая, где он, потом очухивался, приходил в себя.       Один раз правда не успел даже проснуться до конца, как вскочил с места и рванул вниз по тропинке к оврагу, где была его нора. Начинался очередной выброс.       Когда выполз после него из норы долгое время не мог выйти обратно к стоянке. Овраг окружили аномалии, а после выброса его чутье практически полностью пропадало, перегруженное более жёсткой встряской. Он не воспринимал аномалии и это его пугало. Если странное чутье в нем пропадет — ему будет намного тяжелее передвигаться и вообще выживать здесь.       Он же во многом только благодаря ему мог бегать по местности и лазить в аномальные поля, куда обычные люди не сунутся.       От понимания этого ему стало тошно на какое-то время. Но потом восприятие понемногу восстановилось, он отдохнул в своей нычке и выбрался сначала на охоту, а ещё через несколько дней — ещё поживиться чем-то у местных.       Сидя на новом месте, он долго ждал появления какого-нибудь одиночки, и, когда услышал его приближение — обрадовался. Этот кто-то двигался медленной, шаркающей походкой — не-то старый, не-то нагруженный до предела, не-то раненый. В любом случае справиться с ним должно быть легче, чем с остальными.       Через пару минут он увидел ближе того, с кем будет иметь дело. Худощавый, высокий мужик с потрепанным рюкзаком, в куртке без капюшона. Он опирался на длинную, прочную палку, голова у него была почти седая и Пэр на миг удивился этому.       Но потом отмахнулся от мысли и выскочил из засады — жертва ушла немного вперёд, открыв незащищённую спину, да так и не понял, что случилось дальше.       Мужик, несмотря на свою худорбу и здоровенный рюкзак, ловко уклонился от удара прикладом по затылку, отшатнувшись в сторону, и, когда Пэр вылетел по инерции вперёд — подсек ему ноги палкой так, что тот полетел на землю, едва успев выставить вперёд руки, дабы не пропахать носом глинистый грунт.       Но это особо его не спасло. Как только он попытался откатиться в сторону и вскочить — его самого двинули по кумполу похоже все той же палкой так, что в ушах на миг зазвенело и мир перед глазами покрылся цветными пятнами.       — Так вот что ты за гаденыш… — Негромко пробормотал седой мужик, сдернув с отрубившегося Пэра тряпку, которой тот заматывался по самые глаза вместо арафатки. Вгляделся в его обросшее, худющее лицо, обведенные тенью глаза и свежую ссадину от удара под слипшимися волосами на виске.       Тут Пэр очнулся и дернулся, вытаращив на мужика глаза и тот, не давая ему очухаться, с силой прижал ему к шее свою палку. Пэр захрипел, сам упёрся в нее руками, стараясь оттолкнуть от себя неизвестного человека.       Но, тот, казалось, не собирался его убивать. Молча, внимательно смотрел, как ставший жертвой охотник ёрзает и силится его спихнуть, освободиться и вздохнуть глубже, как дергается, пытаясь хотя бы ногой пнуть его хоть куда-нибудь.       — Остановись, парень, слышишь? Иначе убьют тебя местные к херам. — Проговорил глуховато и как-то удручённо.       Сквозь грохот крови в ушах Пэр не понял интонации, вообще с трудом различил слова и понял, что обращаются к нему. Рванулся сильнее, но на его рывок в ответ седой мужик усилил нажим и жёсткая деревяка палки ещё сильнее вдавилась в горло.       — Проваливай отсюда, если жить не надоело. — Снова прогудел мужик.        Видя, что глаза у горе-мародера уже закатываются, а сопротивление переходит в судороги, отпустил его и ловко встал на ноги.       Пэр ещё какое-то время корчился на земле, кашляя и задыхаясь, потом поднялся на четвереньки, затем на полусогнутые ноги и поковылял прочь с дороги, чувствуя на себе тяжёлый взгляд непонятного человека.       Тот стоял долго, взяв в руки автомат с плеча, ждал, пока шебуршание убегающего бандюгана в кустах не стихнет совсем, только потом снова огляделся и пошел дальше по своим делам.       После этого случая Пэр надолго затихарился на своей стоянке. Сидел безвылазно, спал вполглаза, ел понемногу, берег припасы, мучительно размышлял, что делать дальше, но условия местности решили все за него.       В Зоне пришло время дождей — нудных, мелких, бесконечных, висящих в воздухе водяной пылью, от которой все, даже будь оно герметично упакованным, отсыревает. Костер развести не получалось, он нашел пару горячих артефактов, грелся ими, но они мало спасали. Он один хрен мерз в сырой одежде, и, не имея возможности обсохнуть, понимал, что долго так не протянет. Нужно было уходить обратно в бомбарь.       К тому же мужик этот… Мало того, что не убил его — он внимательно рассмотрел его и запомнил, чтобы передать остальным как выглядит грабитель. И, вероятно, уже сделал это и предупредил всех в лагере, значит, теперь его могут начать ловить.       Эта мысль подействовала на Пэра как хороший пинок. У него же нычки с трофеями по округе разбросаны. Их могут найти и оставить рядом с ними кого-нибудь, чтобы дожидался его.       Нужно спешить и забрать хоть что-то, да уносить ноги.       Несмотря на дождь, несмотря на грязищу, которая развелась от него по всей местности, Пэр снялся с места. Забрал все, что было ценного на текущей стоянке — в основном, медикаменты и некоторые инструменты, которые удалось раздобыть, завалил ветками свое место ночлега и выдвинулся в дорогу.       Сверяясь с картой в ПДА, зашёл ещё к двум тайникам — забрал там патроны, гранаты, поменял автомат на более целый, а пистолет на тот, к которому проще достать патроны, ещё взял немного еды на дорогу. Забирать все сразу тоже было не безопасно. Перегруженный, он не сможет быстро двигаться и в случае нападения ему придется все бросать, чтобы убежать или отбиваться.       Хотя и нашел за время скитаний много артефактов — тоже не стал их забирать. Их переносить нужно было каждый в отдельном коробке/контейнере, чтобы они между собой не взаимодействовали. У него не было на это ни времени ни возможности, потому он взял только два, те, что лечебные, остальные оставил на месте.       Держась подальше от прохоженных троп, двинулся обратно, в локацию, где находилось его бомбоубежище. По дороге хотел было зайти ещё в один тайник, но на подходе к нему заметил что-то неладное. Его насторожил обрывок серой тряпки, висевшей на ветке дерева. У него такой одежды не было, значит, кто-то сюда уже ходил кроме него. Будь то очередной излом или человек — ему не хотелось с ним видеться.       Мысленно простившись с вещами, что были в том тайнике, он прошел мимо. Уже на выходе из перелеска заглянул в последний схрон — там были сложены самые лёгкие вещи, забрал оттуда два противогаза нового образца, фильтры к ним и маленький пакет с мелкими зелёными артефактами, которые хорошо очищали воду.       Сложил противогазы в рюкзак, артефакты — в крман на ноге, огляделся вокруг — в серой мороси все расплывалось и мутилось как залитый водой акварельный рисунок. Отойдя подальше от места, выломал прочную палку для опоры и, после почти двух месяцев жизни в поле, пошел домой, петляя между аномалиями по холмистой местности.       По дороге несколько раз ловил себя на удушливой мысли о том, что боится возвращаться. Боится прийти и увидеть, что его собственный дом тоже разграбили и растащили по частям все, что он так долго собирал. Он-то запер убежище, но замок этот был чисто символический.       Колесо на тяжёлой двери мог отвернуть любой, только если изнутри его не заклинить.       Но он упорно отгонял эти мысли, чтобы не впадать в панику раньше времени и старался больше сосредотачиваться на дороге, потому что его ощущение аномалий сильно подводило.       После тех двух выбросов в норе оно заметно ослабело и теперь он улавливал ловушки только если подходил к ним совсем близко.       С одной стороны это было лучше — он меньше выматывался в их присутствии, с другой — нужно было держаться намного осторожнее.       Ещё поэтому он добирался дольше, чем рассчитывал. По дороге наткнулся на разорванный труп — какой-то бедолага влез в аномалию и та разворочила его тело как ребенок игрушку-трансформера, а потом вышвырнула куда долетит. Ноги-руки были свёрнуты под совершенно неестественным углом, головы вообще не было на месте.       Чуть поодаль нашелся ещё один такой — Пэра передернуло от его вида. Он остановился на несколько минут и долго прислушивался к своим ощущениям. Делал пару шагов в сторону и снова прислушивался — понял, что аномалии, которые творят такое с человеком, незаметны даже в дождевой взвеси, висевшей в воздухе. Все остальное было относительно различимо, эти же не проявляли себя. В итоге темп его движения ещё больше снизился. Только спустя час он понял, как ощущает эти ловушки и пошел немного быстрее.       В итоге к убежищу дошел почти в сумерках. На подходе застрелил кровососа — как тот не пытался уйти в невидимость — дождь обрисовывал очертания его фигуры и делал все его усилия напрасными. Тварь, видимо, была голодной, потому что кинулась на человека напролом, из засады, надеясь, что тот ее не различит, только Пэр уже приловчился воевать с этой дрянью.       Дал очередь наискось через всю тушу и отскочил в сторону с траектории его движения, ещё раз выстрелил, когда мутант оказался сбоку от него.       Много времени расправа не заняла, но Пэр в итоге поскользнулся и вывалялся в грязи как черт.       Стоя уже у двери убежища, долго отряхивал истрепанную куртку и штаны, чтобы не тащить грязь внутрь, потом с замирающим сердцем взялся за колесо замка и с трудом отвернул его.       Открыл дверь.       В убежище тускло светился один яркий артефакт, было холодно и пахло сыростью. У него будто камень с души свалился — никто к нему домой не лазил.       В ту ночь он долго не спал. Топил печь, согревая воду и убежище, потом отмывался — тоже долго, остервенело и с удовольствием, потом как мог обрезал отросшие волосы и бородищу. Достал кусок зеркала, что нашел возле лагеря за рекой, отмыл, и первый раз за много-много времени увидел свое более-менее четкое отражение.       Долго вглядывался в осунувшееся, худое лицо с ввалившимися, полусумасшедшими глазами, потрогал и разглядел под бородой длинный, кривой шрам на щеке.       Мрачно выругался и убрал осколок. Он помнил свое изображение на фото в паспорте, а то, что увидел сейчас, очень отдаленно напоминало того человека.       Подавленный, злой уже на себя он лег спать. Наконец-то в безопасности, думал, что заснет мгновенно, но промаялся в тяжёлых мыслях почти до самого утра. Поражался, пугался того, до какой жизни дошел, потом накатывала злость и он понимал, что иначе здесь черт выживешь и ничего не зря было, потом приходил отупляющий страх от того, что он сам загнал себя в положение волка в святилище и теперь за ним по любому начнут охотиться.       Заснул далеко после рассвета, а проснулся уже разбитый и с температурой. Последние шатания и ночевки в сырости сделали свое дело и почти на полторы недели он слег с жестокой простудой.       Лечился как мог. Травами, лекарствами — последние старался экономить, берег на более тяжёлый случай, много спал, опять мало ел, окончательно потерял понимание реальности происходящего и подолгу просто лежал, глядя в потолок с единственной мыслью — скорее бы все кончилось.       Вставать было тяжело, что-то делать тоже, но он заставлял себя хотя бы топить печь и выползать наверх за дровами да в сортир.       В один день, выбравшись так наружу, он присел на верхней ступеньке подвала и зажмурился от яркого света солнца.       Весна в Зоне наконец, показала себя как положено. Кончились дожди, стало совсем тепло и даже выглянуло солнце. Он долго тогда просидел так на пороге в полудрёме. Вялый, измотанный болезнью, разбитый и не понимающий ничего, как быть ему дальше.       Но самочувствие его тогда улучшилось.       Ещё несколько дней он отсыпался, ел чуть больше, чем в прошлое время, потом, когда понял, что достаточно очухался, решил выбраться на охоту. Засобирался.       Сосредоточенный на сборах не сразу понял, что происходит — наверху возле убежища послышалось какое-то движение, затем сильно приглушённые голоса:       — Здесь он гад! Ищите вентиляцию, ща мы его выкурим!       Растерянно завертелся на месте, не понимая, что происходит и что кричат люди наверху, уловил их агрессивные интонации, спохватился, кинулся к двери, уже на автомате доходя мыслями до осознания ситуации.       Его выследили. Как? Не понятно. Кто? Не имеет значения.       Заклинив куском арматуры запорное колесо, он зло ощерился. Ну-ну, попробуйте меня достать!       — Нашел! Давай гранаты! — Крикнул кто-то наверху.       Ещё двое судя по звукам подбежали к кричавшему, Пэр уловил смысл фразы о гранатах, отбежал от двери подальше, понимая, что те, кто наверху, будут взрывать ее, но взрыва не последовало. Ни в следующие секунды ни спустя ещё несколько. Вместо этого что-то загромыхало наверху, где-то в потолке — будто что катилось по железному жалобу, потом послышались хлопки и из вентиляционных люков повалил густой, белый дым.       От первого же вдоха в горле, в носу и глазах стало нещадно жечь. Он кинулся к ящикам, куда сложил противогазы, задержал дыхание, зажмурился — не слишком помогло. Рефлекторный кашель стал раздирать его изнутри. Почти на ощупь он скинул все с нужного короба, выгреб маску противогаза, хотел было надеть — не выдержал, зашелся в кашле, глотая новые порции дыма, который все валил и валил из вентиляции и уже почти полностью заполнил помещение.       Казалось, его вот-вот разорвет изнутри или вывернет наизнанку из-за этого кашля, от резкой боли и удушья сознание поплыло. Краем рассудка он ещё понимал, что надо надеть противогаз, но не мог, не мог даже вздохнуть. В момент, когда упал на пол и по идее должен был задохнуться, видимо, сработал инстинкт самосохранения. Или внизу просто оставалось немного чистого воздуха?       Как бы там ни было, он натянул на голову маску с двумя фильтрами и большим плексигласовым забралом и только после этого отключился.       Очнувшись через короткое время, понял, что ещё жив и даже может дышать, хотя это и больно, понял, что видит, но глаза страшно слезятся.       Приподнялся, огляделся — все убежище затянуло белым дымом. Ничего не было видно дальше вытянутой руки, но противогаз исправно справлялся с загрязненным воздухом.       Помня, что произошло, он хрипло зарычал. Нифига. Если он ещё жив, то просто так не сдастся.       Прислушался — наверху было тихо. Люди либо ушли, либо затаились, ожидая, когда он сам выползет из убежища и сдастся им на милость.       Хватаясь за ящики вокруг и стены, добрел до стены, на которой висел щиток с двумя рычагами. В самом начале жизни в этом убежище он разбил себе руку об него, а теперь эта штука могла его спасти.       Открыв погнутую дверцу, он потянул оба рычага вниз, сквозь гул в ушах, услышал скрежет запускаемой принудительной вентиляции — и приточной и вытяжной. Сильный сквозняк поднялся в убежище, в считанные секунды дым стал редеть, а наверху вдруг послышались крики и ругань.       Когда все повалило наверх, люди, ожидавшие его у бомбаря, сами схватили той же дряни, которой пытались его выкурить.       — Он живой, падла! Там вентиляция мощная! Выносите ее к чертям. Давайте взрывчатку! Взрывайте дверь.       Осознав, что понимает их слова, он понял, что, скорее всего, эти люди таки доберутся до него — сам загнал себя в угол, откуда бежать некуда.       Тогда, слыша возню и перекрикивания неизвестных наверху, шатаясь, добрел до рюкзака, который уже собрал, взял из него гранату и залез с ногами на свою койку. Если они взломают дверь и ворвутся — он не дастся им живым, прихватит с собой на тот свет ещё хоть кого-то. Погибнет в бою.       Сжимая в ладони рифлёный бок эфки, тупо смотрел перед собой. Что ж. Они пришли мстить. И это было справедливо.       Только он не мог понять до конца, чего они так обозлились на него. Он же никого не убил. И забрал не так уж много.       Вслушиваясь в движение наверху, он с трудом дышал и иногда смаргивал слезы, текущие сами собой.        Откуда ему было знать, что местные обозлились на него не столько из-за материального ущерба, сколько от того, что своими нападениями и воровством он развел подозрение и вражду между ними? Каждый в лагере и вообще из одиночек начал подозревать другого в воровстве. Двое так даже чуть не поубивали друг друга, но потом-таки вышли на своего вредителя. Выболтали у одного местного человека информацию, выследили и пришли по его душу.       От первого взрыва, грохнувшего у двери убежища, Пэр дернулся и сжался в комок, вцепился в гранату до судороги в кисти.       Ничего не произошло. Дверь убежища, рассчитанного минимум на авиабомбежку, выдержала взрыв гранаты, только из-под нее поднялась туча пыли и от грохота у него зазвенело в голове и ушах.       Второй взрыв грохнул где-то в воздуховоде, от него уже вылетела решетка вентиляции. Рухнула на пол, сверху из дыры посыпалась земля и осколки, но следом что-то гулко грохнуло и все тут же прекратилось. Видимо, захлопнулась какая-то аварийная крышка.       Ещё два взрыва грохнули под дверью, но это опять-таки ничего не дало, кроме того, что он окончательно оглох и потерял ориентацию в пространстве. Все перед глазами закружилось и стало проваливаться куда-то, он завалился на бок, скрючиваясь в позе эмбриона.       — Давай еще гранату!       — Да нет больше! Все на этого урода истратили.       — Ну, сука, окопался! Надеюсь, он-таки сдохнет в своем бункере! Не от газа так от голода.       — Ничего! Даже если сам не сдохнет — мы ему поможем. Подождем, пока вылезет наружу, и поможем.       Наверху что-то ещё кричали, но он уже не слышал ничего, кроме звука собственного сердцебиения и сдавленного дыхания, да и это длилось недолго. Холодная, липкая темнота вскоре втекла под стекло маски противогаза, забилась ему в рот и в горло с новым вдохом, он слабо дернулся и надолго вывалился из реальности.