Ты моё прошлое, а я твоё будущее...

Я хорошо помню свои самые первые отношения с парнем и, вспоминая это всё безобразие, жалею, ведь мне было всего тринадцать лет. Я была глупой и наивной девочкой, которой хотелось поскорее начать отношения и считать себя совсем взрослой. Глупо и смешно одновременно. Самые длинные отношения у меня продолжались без малого два года, и я думала, что вот оно — моё счастье, но и с ним я рассталась. Мне хотелось любить и быть любимой, впрочем, как и любому человеку… И вот я была одинока без малого полгода, пока не встретила своего принца, хоть и без коня… Хотя, я уверена, на конюшне их достаточно. И не только белых. — Мороженое, — я протянула Мехмеду рожок пломбира с карамелью — Я не знала, какой ты любишь, а потому взяла такой же, как себе. — Я не знаю, какой люблю, — честно ответил шехзаде, когда мы вернулись в машину и я включила кондиционер — Может съездим к морю? Я помню, там красиво. — Ну, — я посмотрела на часы — Сейчас почти полдень. Жарковато для прогулок. Но, зато, людей будеть поменьше. Я завела машину и Фиат размеренно влился в общий поток из других самых разных машин. Я размеренно крутила баранку, переключала скорости, поворотники — как всегда, как делала и сотни раз до этого, но Мехмед с любопытством смотрел на мои манипуляции, что я невольно могла замяться. А на меня, почему-то, накатила волна грусти. Хотя слово «волна» не описывает в полной мере моё состояние. Я чувствовала, как уголки губ спустились вниз и, чтобы не выдать истинных эмоций, я надела солнечные очки. Пока мы ждали на светофоре, я вновь и вновь погружалась в прошлое. Мне было страшно вновь оказаться одной, как когда-то. Я даже не помню, любила ли я вообще. Привязывалась — да, но любила ли? Не путала ли я эти два разных слова? …была у меня и лучшая подруга в колледже, но несчастный случай на практике унёс её жизнь прямо на моих руках… Её сбила машина, а мы практиковались на скорой помощи. — Мехмед? — я даже не узнала свой голос, когда нажала на педаль газа. — Да? — похоже, что шехзаде и не услышал боли в моей речи, либо мне показалось. — Случалось ли тебе терять кого-то? В плане смерти, — я припарковалась неподалёку от берега, с которого было видно остров с величественной Девичьей башней. — Мне было тринадцать, когда умерла моя бабушка Хафса. Я помню, что очень любил её. Она всегда делилась со мной чем-то вкусным и была ласкова, но случилось то, что случилось… Мы вышли из машины и направились к берегу. Моё настроение было испорчено по причине внезапно нахлынувших воспоминаний. Причём всех сразу, а не только связанные со смертью подруги и отсутствием какого-либо везения в личной жизни. Я меняла две школы, чтобы в классе ко мне относились по-человечески. Проблема была в том, что в детстве я говорила больше на русском, чем на английском, из-за чего иногда не могла сказать что-то на уроке или попросить. Да и в любом классе есть некий «козёл отпущения», которому достаются все тумаки, а уж если ты внешне в детстве больше походил на гадкого утёнка, чем на лебедя, то тут всё ясно. Будучи маленькой девочкой, я думала, что проблема во мне и очень старалась учить язык, плакала от обиды по ночам, но сейчас понимаю, что нет… Проблема была в людях, в их жестокости к тем, кто хоть немного отличается от них. Взрослея, я становилась более наглой, показушно веселой, а всё для того, чтобы никто не увидел, насколько я одинока и насколько я не готова подпускать к себе. Вполне возможно, что именно из-за этого мне не везло в личной жизни. И не везёт до сих пор. — Эмель? — Мехмед осторожно взял меня за руку и остановил, вынуждая посмотреть на него — Что случилось? Несколько минут назад ты улыбалась, а сейчас, кажется, разрыдаться готова. — Я бы хотела рассказать, но… — я убрала пальцы из руки парня и спрятала в карманы шорт, продолжая идти по берегу — Скажи, ты в детстве часто ругался с братьями? — Обычно, я был тем, кто их разнимал, — шехзаде пытался быть весёлым, чтобы поддержать меня, но бодрости не было — У тебя были братья или сёстры? — Нет. Я в семье единственный ребёнок, но проблема не в этом, — я села на камни, подставляя лицо морскому бризу и жаркому солнцу — Знаешь, мои юность и детство чем-то похожи на жизнь рабыни в гареме, которая отличается чем-то от других. А что обычно делают с такими людьми? — Мехмед, севший рядом, не выдержал моего красноречивого взгляда и отвернулся, а я продолжила — Потом мы удивляемся, почему жестоких людей всё больше. Мне удалось избежать участи быть жестоким человеком только благодаря подруге, но она не смогла меня спасти от медицинского цинизма и бесстрастия. Знаешь, как это проявляется у здешних врачей? — хоть шехзаде и был задумчив, слушая мой монолог, но кивнул — На практике нам показали выкидыш. Маленький такой зародыш в девять недель — помещался в небольшую баночку и плавал в формалине. Даже можно было узнать, мальчик это девочка… Это был мальчик… Был бы мальчик… Моя однокурсница чуть не разрыдалась, а мне было всё равно… Абсолютно плевать, что мать потеряла дитя. Да, горе, но мне всё равно на это. Или другая практика, где были, в основном, старики. Там… — Пожалуйста, — Мехмед крепко обнял меня, прижимая к груди, где я могла слышать бешеный стук его сердца — Послушай меня, прошу, — он взял моё лицо в свои руки и прижался лбом к моему лбу — Ты — самый невероятный человек в моей жизни. Со всеми своими проявлениями. Для меня ты… Я не знаю, как мне тебя можно описать. — Ты знаком только с этой доброй, светлой, весёлой и страстной стороной, но ты совсем не знаешь другую — абсолютно бесчувственную, циничную, эгоистичную и холодную, — я отстранилась от Мехмеда, но взяла его за руки — Именно такой я стану, когда мы расстанемся. — Что? Эмель?! — я горько рассмеялась, когда парень аж поднялся от моих слов — Что ты такое говоришь? — А что такого? — я спокойно поднялась на ноги и вздохнула — Я привязалась к тебе непозволительно быстро и крепко. Нельзя было себе такое разрешать, но уже слишком поздно. Ты стал занимать очень много место в моём сердце и его разорвёт через год, — посмотрев в эти растерянные и одновременно понимающие меня глаза, я погладила шехзаде по лицу и поцеловала в щёку — Ладно… Предлагаю вернуться. Ты познакомишься с моей мамой и бабушкой. Уверена, они тебе понравятся больше, чем Кирас. Мехмед Слушая девушку, мне сложно поверить в то, что это действительно правда. Неужели столько боли можно скрывать настолько потрясающе, что ты даже не подумаешь о том, что человек, возможно, похоронил все чувства и просто мастерски играет роль… Получается, что самые жестокие мучители — дети? Мне всегда казалось, что дети — просто оплот невинности и никак согрешить они не смогут, но, похоже, с течением веков меняется даже это. Взрослые люди, когда совершают какую-либо жестокость, осознают, что они делают и понимают примерные последствия. А дети? Дети этого не понимают. Не знают, что последствия их действий будут преследовать человека всю оставшуюся жизнь. Слава Аллаху, я с этим не сталкивался, и я очень хочу, чтобы Эмель забыла эту боль, но я даже не знаю, забывается ли такое вообще. Мама Эмель по имени Анна оказалась милой и доброй женщиной, внешность которой полностью унаследовала дочь. Они даже улыбались одинаково, что меня несколько напрягало, но когда я увидел Шебнем… Эта женщина… Я даже не могу подобрать слов. В моём понимании «бабушка» — величественная Валиде, степенная госпожа, а тут всего этого нет. Старушка позволяет себе сквернословить, курить до снижения видимости на этаже и одеваться так же вызывающе, как её внучка. Но самой девушки с нами за столом не было. Она пошла к себе, сказав, что нужно кое-что доделать. Я бы и не волновался, но её очень долго нет, и я решил пойти за ней. Осторожно открыв дверь, я увидел Эмель, расслабленно развалившуюся в кресле и потягивающую сигарету. Да, я выучил, как это называется и даже попробовал, но мне не понравилось вообще. — Ты говорила мне, что это вредно, — я закрыл дверь и сел на кровати напротив девушки, стряхивающей пепел в пепельницу — Это из-за того, что было у моря? — И не только, — кивнула она и немного закашляла — Поперхнулась на вдохе… Сама не знаю, что на меня нашло, но я теперь не знаю, что мне делать… — девушка на стуле повернулась к окну и спиной ко мне — Надо придумать нормальное объяснение моему появлению во дворце. — Я думал об этом, — мне кажется, что подле Эмель я научился умело искажать правду или учусь — Можно сказать, что я купил тебя. Что ты попала в рабство через крымских татар, но оказалась не самой обычной пленной и говорила на другом языке… Что-то вроде такого. — Кажется, я поняла тебя, — Эмель резко обернулась ко мне и подъехала на стуле — Я скажу, что меня зовут Эмили Брэндон, дочь английского посла, присланного в чужие края для переговоров, но набег татар разлучил меня с отцом. Как тебе? Образованные же в гареме в чести. Может и в качестве писца и переводчика буду. — Вполне возможно, — мне понравилась идея рыжей и, похоже, до её мастерства создания небывалой действительности мне далеко — Тогда наше общение будет вполне объяснимо, как и то, что я возьму тебя в Манису. — Да. Покатаешь меня на лошади? — неужели я заметил искорку радости в этих изумрудных глазах — Я когда-то давно каталась и снова хочу. Мне очень понравилось. — Конечно, — я взял руки девушки в свои и поцеловал их, стараясь быть как можно нежнее — Мустафа писал, что недалеко от дворца один ага разводит овец и осликов. Рассказывал, что Нергисшах они очень нравились. — Твоя племянница? — я кивнул в ответ — Ей четыре, верно? — И всё в вашем мире известно, — докурив, она потушила сигарету в пепельнице и достала из сумки жвачку — Не хочу всех в Османской империи сразить наповал своим дыханием. Она постепенно приходила в себя и начинала улыбаться. Это меня очень радовало. В фильме, который мы посмотрели после рыбалки, я видел, как парень утешал свою подругу — взяв одеяло и, завернув в него девушку, долго обнимал. Сейчас у меня не получится так сделать, ведь на кровати много всего лежит, но я придумал свой способ. Я сел на тот самый разноцветный коврик и попросил сесть Эмель подле меня, а после притянул её к себе, как тогда в машине. Я осторожно перебирал рыжие локоны, вдыхал их аромат и время от времени целовал её в макушку. И я вспомнил ту песню про то, что небо, как и раньше, голубое. Её мелодия идеально подходила под данную ситуацию — размеренная, плавная с редкими всплесками припевов. Так и я по отношению к Эмель — немного покачивался и иногда останавливался, чтобы посмотреть, а не заснула ли девушка. Может, это было бы лучшим вариантом, но сейчас уже обед и скоро нас позовёт её мама к столу. — Я тебя люблю, — прошептал я едва слышно с полной уверенностью, что меня никто не слышал — Тебе понравится в моём Стамбуле. Да, он не такой подвижный, как твой, но он проще и спокойнее. — Угу, — только и произнесла Эмель, устраиваясь удобнее головой уже на моих коленях — Стамбул — город контрастов. Как в старом фильме. Был Нью-Йорк, а стал Стамбул. — Ты слышала, что я говорил? — на мгновение мне стало неловко, но кому из нас говорить о неловкости — Впрочем, я не возражаю. — Я несказанно рада, — повернувшись лицом, она щёлкнула меня по носу, а свой спрятала ладонях, точно ребенок — Как же я люблю дразнить людей. Особенно тебя. Ты так мило смущаешься. — Кто же мне виноват, что я воспитывался в других правилах? — я нежно коснулся её губ своими и продолжил гладить по волосам — Ты — другой мир для меня, который я узнаю. И каждый раз — это что-то новое. — Ты цитируешь меня? — она права, ведь я снова вспомнил ту песню — Я найду для тебя перевод. Может захочешь выучить для себя. — Если только вместе с тобой, солнце.