Игра со временем.

Как же много проклятий появилось на свет 15 мая 1943-ого года, когда, ровно в четыре часа дня, герр Геббельс появился на пороге странного помещения, а точнее чего-то между лабораторией ученого-физика и бункером со стенами, обитыми какими-то железными листами. Еще более недружелюбно выглядели всевозможные склянки, наполненные странной синей жидкостью, и металлическая труба, тянувшаяся по всей стене и подозрительно пыхтевшая. В сером кресле, в самом дальнем углу лаборатории сидел невозмутимый фюрер, настолько спокойный, словно он каждый день являлся свидетелем событий подобного масштаба. Рядом с ним стоял какой-то высокий человек лет сорока в белом поношенном халате и черных очках с широкой оправой, он выглядел так же невозмутимо, как и Гитлер. "Чем-то они здесь точно надышались!" - вне себя от негодования подумал Йозеф. Мало того, что он единственный пришел вовремя, так еще и эти господа, похоже, не придают никакого значения его приговору. После долгих приветствий и натянутых улыбок Адольф все же соизволил познакомить доктора с инкогнито в белом. – Герр Геббельс, знакомьтесь, это Ойген Р., гений и изобретатель чудо-машины. – Очень приятно, - сказал Йозеф, хотя приятно ему вовсе не было, - Я потрясен вашим колоссальным умом и желанием вывести нашу страну на новый высочайший уровень. Думаю, вся Германия благодарит вас за вашу деятельность, а я так особенно. – Благодарю, - тихо ответил Ойген. Это явно был очень общительный человек. Ситуацию спасло лишь то, что увесистая дверь со скрипом отворилась и в помещение зашел еще один счастливый обладатель горящей путевки в будущее. Это был мужчина среднего роста в сером опрятном костюме и светло-голубой сорочке, в руках он держал небольшой черный чемоданчик из натуральной кожи, как сразу же подметил рейхсминистр. На вид ему было лет тридцать, и, надо сказать, он был очень хорош собой. Похоже, нового знакомого тоже ничуть не смущала такая приятная обстановка, потому что видал он и похуже. – А это вы, доктор Менгеле, добрый день! - неожиданно радушно поприветствовал его фюрер. – Добрый день, майн фюрер! Рад служить нашему отечеству, - быстро выпалил Менгеле заученную раннее фразу, - Очень приятно будет составить вам компанию в таком ответственном, - сказал он уже более расслабленно Йозефу. "Интересно, не будь здесь Гитлера, он так же учтиво запел бы?" - невольно подумал Геббельс. – Аналогично, герр доктор, - процедил рейхсминистр. Все и всё, начиная от ручного чемоданчика и заканчивая фюрером, очень раздражало его в тот момент. – Ах господа, прошу прощения за опоздание! - послышался чей-то запыхавшийся голос и тяжелые шаги. Геринг, не привыкший за свою жизнь куда-либо спешить, ворвался в лабораторию. – Как это мило с вашей стороны, опаздывать на такого рода события, - еле сдерживаясь, чтоб не закричать, упрекнул его Йозеф Геббельс. – О, я думаю, шеф экспедиции простит меня, - иронично ответил Германн после того, конечно же, как отдал почтение фюреру. – Это явно играет не в вашу пользу, герр Геринг. Я не хочу сейчас вступать с вами в очередной спор, но, надо сказать, я ожидал от вас большей ответственности. – Можно подумать, я заявился последним. Как видите, не достает еще одного человека, а потому прошу сменить ваш гнев на милость. На их словесную перепалку никто, даже фюрер, не обращал внимания. Гитлер привык к такому их общению, понимая, что миротворцем здесь выступать бесполезно: во-первых, разнимать - значит влезть в спор, что ему, вождю, не подобает никоим образом, а во-вторых, ему все равно пришлось бы встать на чью-то сторону, а значит, поддержи он Геббельса, потеряет Геринга и наоборот. Поэтому всегда в таких ситуациях, которые, как правило, заканчивались разговорами на повышенных тонах, фюрер делал вид, что ничего не слышит. Все равно их пререкания никогда не выходили за рамки приличия. Менгеле, уже ощутивший всю глубину симпатии этих двоих друг к другу, просто размышлял о чем-то своем. Ему было досадно от того, что он попал в компанию с мужчинами, уже не один год борющимися за влияние в своих кругах. Как правило, такие люди зациклены лишь на самоутверждении друг перед другом, а потому в экстремальных ситуациях редко бывают полезны. Хотя в какой-то степени Менгеле даже стало немного жаль Геринга, которого, видимо, собственное влияние на людей волновало больше, чем его конкурента. "Он ведь никогда не сможет спокойно дышать в присутствии Геббельса! Этот человек не владеет собой, он готов на что угодно, лишь бы доказать всем, какой авторитет он собой представляет. Бедняга, как тяжело ж ему, наверное, живется," - думал Йозеф, и неизвестно, сколько бы еще он анализировал всю суть их конфликта, если б Герман не обратился к нему. – Добрый день! Вы, наверное, Йозеф Менгеле? - весело улыбнулся он и протянул руку для рукопожатия так, словно никаких неприятностей с Геббельсом и в помине не было. – Зравствуйте, герр Геринг, это я, - ответил доктор, пожав его руку. – Ну-с, готовы ли к нашему вояжу? - задорно спросил ас. "И чего это он так радостно говорит о том, что не дает ему покоя как минимум два месяца? Да еще и столь наигранно!" - возмутился про себя Менгеле, но потом, вспомнив про присутствие Гитлера, сразу все понял. "Что ж, я скоро засомневаюсь в его компетентности как лидера, если он даже не может сказать правду в присутствии более влиятельной личности." – Физически я всегда готов, морально - не знаю. – О, ну в этом, сдается мне, вы схожи с герром Геббельсом, - залился смехом Герман. – Каждый нормальный человек, господин министр авиации, волнуется перед таким событием, - вмешался Йозеф, поглядывая на фюрера, который не придавал никакого значению их разговору и беседовал с Ойгеном. – А вы за что переживаете? - поинтересовался осторожно Менгеле у своего тезки, надеясь хоть в нем найти понимающего человека. – Боюсь разочароваться в будущем, - как-то отрешенно, словно сам себе, ответил рейхсминистр. "Да, это, видно, птица иного полета. Наверное, он тяжело переживает то, что его окружают сплошные амбициозные чины, все готовые отдать за аплодисменты и собственную славу," - печально заключил для себя доктор. – Ха-ха, да что там может быть такого, что испортит уважаемому министру пропаганды все настроение? - зацепил его Геринг. – Люди, - лаконично, будто не заметив издевки, ответил ему Йозеф. – Всегда это вы в обиде на весь мир, - сказал Геринг, ухмыляясь, – Послушайте, где ж этот летчик уже?! – Ну, разные у людей бывают обстоятельства, - разведя руками, предположил Менгеле. – Не смешите, герр доктор, жизнь не терпит обстоятельств, - смешливо ответил Герман. В этот момент в разговор вновь вмешался Геббельс. – Я думаю, герр Геринг не станет возражать, если я на несколько минут прерву ваш разговор и отведу Йозефа на пару слов. – Ну, раз уж глава экспедиции просит! Менгеле посмотрел на рейхсминистра с какой-то благодарностью в глазах за свое спасение. Хотя Йозефу была интересна психология Геринга. Ему, как и любому рабу науки, было очень увлекательно вести свои наблюдения, делать для себя выводы о той или иной персоне, ее побуждениях, мыслях и чувствах. – Я вижу, вы умный человек, герр Менгеле. Прошу, не обращайте внимания на этого толстокожего. Он не настолько плох, как может показаться, я уж знаю его не первый год. – Спасибо, герр Геббельс, я все понимаю. Жажда славы и почитания делает с людьми страшные вещи. – Вы можете называть меня просто по имени, ведь не один день нам еще болтаться неизвестно где, - улыбнулся рейхсминистр, - Как видите, Герман часто цепляет меня, да и я, бывает, ему плачу тем же, но все же, он заслуживает снисхождения. – Да, Йозеф, - ему было как-то не очень удобно называть такую высокопоставленную личность как старого приятеля, - Но снисхождение - это какое-то противоречивое действие. С одной стороны, мы прощаем человеку его глупости, что, впрочем, верно, но с другой - возносим себя до того, что сами присваиваем себе право решать, простить человеку его ошибки или нет, то есть признаём собственное превосходство над ним. – А вы философ, уважаю! - понимающе посмотрел Геббельс на тезку, - Умные люди нынче - это редкое явление. Вдруг дверь резко открылась, к тому же с еще большим скрипом, чем обычно. В лабораторию вошел светловолосый парень, лет двадцати пяти, в кожаной коричневой куртке, белом поло и темных брюках. Он скорее был больше похож на какого-нибудь популярного актера, нежели на летчика-легенду, героя Рейха. Голубые яркие глаза придавали его красивому лицу какое-то по-детски задорное выражение, а широкая улыбка давала понять, что это дружелюбный и открытый человек. – Эге, да этот парнишка еще заставит девушек будущего поплакать в подушку от неразделенной любви, - весело сказал Герман Геббельсу. – Мне казалось, он не единственный член экспедиции, обладающий миловидной внешностью, - чуть обиженно ответил рейхсминистр. – Спасибо! - последовал ответ Геринга. – Герр Хартманн, неужели! Вас все уже заждались, знаете ли, - отчитал его Гитлер. – Простите, прощался с женой, - не без горечи в голосе сказал Эрих. – Ну-ну, потом обо всех этих нежностях, по-моему, мы здесь не для этого, - немного раздраженно прервал его Йозеф Геббельс. Тем временем Ойген дважды прокрутил какой-то черный рычаг на одной из железных панелей стены. После протяжного громкого звука панель отворилась и без всяких таинственных клубов дыма, как это любят изображать в фильмах, взору всех присутствующих предстала небольшая, пестрящяя какими-то наборами цифр и стрелками на панелях устройств, кабинка, чем-то сродни современным грузовым лифтам. На самом большом экране горел красный код "R882", а под ним находился какой-то странный барометр, точнее что-то на него похожее. Р. жестом пригласил путешественников зайти. Однако самым интересным была даже не сама машина и все ее потрясающее разум устройство, а то, с какими лицами эти обреченные люди заходили в кабину. Геббельс, еще недавно такой раздраженный и недовольный всем, сейчас был совершенно безразличен ко всему, что его окружало. Он был как король, приговоренный к смертной казни: он, не теряя всего своего великолепия и величия ступает на эшафот, в абсолютном спокойствии, ибо венценосным особам непозволено волнение даже в последние минуты жизни, его лицо выражает лишь смирение с собственной участью. Так и Йозеф полностью осознал свою роль в этом действе, поняв, что ничего больше не связывает его с той, прошлой его жизнью, он взял в новую лишь одно - мужественное благородство. Доктор Менгеле вглядывался в каждый винтик и в каждую циферку многочисленных приборов, казалось, он нисколечко не боится неизвестности будущего, всё его сознание заполонили любопытство и желание понять, что же приводит в действие весь этот агрегат. Но на его лице проскользнула тоскливая улыбка, когда он переступил порог кабинки, скорее даже не от страха чего-то кардинально нового, а от осознания повелевающей нашими жизнями безысходности, которая на это раз взялась и за его существование. Эрих Хартманн, неуспевший даже толком познакомиться со всеми и забыть прощание с женой и матерью, смотрел на чудо-машину как на грозного врага, отрывающего его от самых его любимых людей, и как на что-то великое одновременно. Для летчика вся новая обстановка и смена прежнего образа жизни были вызовом, препятствием, которое он непременно должен преодолеть, выйти целым и невредимым из этой словно шуточной игры, которую затеяла с ним проказница-судьба. Победа, только она тогда и волновала его сердце. Геринг, по пути на своего рода виселицу, то и дело успокаивал себя, что все это рано или поздно кончится, что он непременно вернется, а в компании трех союзников это последнее утверждение приобретает стопроцентную вероятность. На душе у него было неспокойно, ведь даже все эти пререкания с Йозефом он затевал только дабы занять чем-то посторонним свой мозг, не думать о предстоящих перемещениях во времени. Герман даже на минуту вспомнил про Бога, но потом тут же забыл, посчитав это уж слишком крайней мерой. Еще более тошно ему стало, когда он поймал на себе презрительный взгляд Геббельса, раскусившего тут же, что переживает сейчас министр авиации. "И так не знаю куда деваться, а еще и ты таращишься! Сам-то, наверняка боишься, не мешай и другим!" - возмутился про себя Геринг. – Смотрите, - указал Р. на черную кнопку рядом с "барометром", - это запуск машины. Вы можете перемещаться в будущем лишь 3 раза, не считая пути из Германии и обратно. А вот ту стрелку, - показал он на самую длинную из всех, красную стрелку на каком-то экране, издали напоминающем иллюминатор самолета, - ту стрелку ни в коем случае не двигайте ее. И вон ту, маленькую, минутную под ней тоже. Этот механизм ни в коем случае не должен быть сбит! – Ну все, думаю дальше ничего им знать не надо, - завершил речь Ойгена Гитлер, - А то понажимают еще ерунды всякой, - после недолгой паузы он добавил уже более мягким тоном, - Все, прощайте, господа! Германия будет до конца ваших дней помнить и чтить ваш подвиг! – Он сказал "до конца ваших дней"? - встревожено спросил Эрих у стоявшего рядом Германа, но ответа уже не получил. Тугая дверь закрылась, и, если бы сверху вместо непонятно откуда взявшегося желтого свечения было окошечко и солдат с баллоном Циклона-Б, то эти четверо могли бы на своих шкурах испытать все прелести газовой камеры. Но, к счастью, такого никогда не было и не могло быть! А все очертания стен поплыли, заветрелись, закружились, превратившись в однородную серо-желтую массу. Тысячи колокольчиков звенели в голове каждого, создавалось ощущение полной невесомости, непринадлежности этому миру. Время, неумолимое время, какие же мы жалкие и беспомощные в твоих могучих руках…