Игра со временем.

"Что со мной только что произошло?" - только и смог подумать Хартманн, когда обнаружил себя сидящим в довольно странной позе на какой-то деревянной скамейке в, по всей видимости, неизвестном ему городском парке. Он невольно взялся за голову, как это обычно делают люди, потратившие ночь в баре не зря и недоумевающие от того, в каком состоянии, они сейчас прибывают. О каких воспоминаниях и догадках могла идти речь, если все тело пронизывала ноющая боль, тут уж и всяких там машинах времени позабудешь, не то, что о своем местонахождении. Эрих начал рассматривать все, что только можно было, чтоб хоть как-то разобраться в своем неловком положении. Рядом с ним, на той же самой скамейке, сидело, если можно так выразиться, бренное тело Менгеле, которому только предстояло еще пройти все стадии удивления, связанные с тем, куда ему посчастливилось попасть. Геринга с Геббельсом нигде не было, что было довольно тревожно. Вообще этот парк будущего выглядел довольно мило и приятно, можно сказать, ничем не отличался от его прошлых собратьев: аллея, вдоль которой стояли скамейки, была сплошь усажена каштанами и еще какими-то деревьями, порода которых Эриху не была известна, слышны были радостные крики детей, игравших, видимо, где-то неподалеку, и глухие звуки классической музыки, доносившиеся откуда-то сзади. Хартманн, уже окончательно пришедший в себя и осознавший, что он находится не в дорогом сердцу Берлине, а в неизвестном ему городе будущего, да еще и в России, испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он был сильно разочарован, потому что все же, как это свойственно каждому из нас, ему до последней секунды не хотелось душить внутри себя робкую надежду на то, что чудо-агрегат не сработает, и все останутся на своих законных местах, не влезая ни в какие временные пространства, а с другой - он переживал сильнейшее восторженное удивление, от того, что вот, буквально перед ним, бегают дети какого-то нового поколения, они дышат, разговаривают и жестикулируют точно так же как и он, гость из мохнатого XX-ого столетия, вероятно, эти люди думают и чувствуют подобно ему, ничто не отличает их, кроме какой-то странной современной одежды. – Неужели, это будущее? - тихо обратился к Эриху очнувшийся Менгеле. Его лицо не выражало ни удивления, ни разочарования, он беспристрастно уставился в одну точку, а точнее смотрел на могучий клен, находившийся прямо напротив него. – К сожалению, вы правы, - с досадой ответил ему летчик. - Как тяжело осознавать, что ты почти один в другом, совершенно чуждом тебе мире, неспособном понять и принять тебя. Что-то словно стиснуло сердце Хартманна. Возможно, он вот-вот заплакал бы, слезы бы покатились по его щекам, возвращая легенде Третьего Рейха человеческий облик. – Почему вы сожалеете об этом? – Я слишком люблю свое отечество, жену, родителей и товарищей, чтобы радоваться какой-то бессмысленной экспедиции, означающей для меня лишь билет в Преисподнюю, - сквозь зубы процедил он. Эрих был уже зол сам на себя, ему казалось ничтожным быть безвольной игрушкой в руках судьбы. – Все ясно, - сухо ответил доктор, с интересом разглядывая каждого прохожего и каждое дерево. – Что же это вам ясно? - еще более рассерженно отозвался Хартманн. Он пребывал сейчас именно в таком состоянии, когда человек не способен здраво соображать или оценивать свое положение. Обычно, это симптом двух самых страшных болезней: ненависти и любви - но летчиком в данный момент правила одна лишь обида на самого себя, досада от того, что какая-то противная безысходность поселилась в его душе. Будущее, которое еще недавно казалось ему таким безоблачным и прекрасным, принесло ему лишь боль и разочарование, а тут еще и этот сумасшедший докапывается. Вот уж Менгеле он точно не понимал! Как только можно сохранять такое спокойствие, когда судьба забросила тебя в непонятное гиблое место?! – Вы живете чувствами, можно даже сказать эмоциями, - хитро улыбнувшись, сказал Йозеф, - И не перейти ли нам на ты? – Согласен. А как же ты живешь? - казалось пыл летчика чуть утих, рассуждения доктора его заинтересовали. – Разумом. Это самый верный способ. Вот сам посуди: ты сейчас, вероятно, обвиняешь себя во всех смертных грехах лишь потому, что ты находишься в непредсказуемом опасном будущем, хотя, по сути дела, это не от тебя зависит, мы все здесь по приказу, верно? Злость - это чувство, глупое и разрушительное одновременно. Сложно представить, что б было с Землей, если б ее хоть на какую-то мизерную долю процента не населяли рассудительные люди. Взгляни на все, как на один большой спектакль! В этом и есть залог моего счастья и самообладания. Я наблюдатель. Эрих как-то странно почувствовал себя в тот момент: с одной стороны, Йозеф говорил дело, а, следовательно, он и впрямь повел себя глупо, взваливая всю вину на себя и ненавидя весь свет из-за своего дурацкого положения, но с другой - ему показалось, что жить разумом - значит полностью открещиваться от всего мира, избирая путь, лишенный каких-либо сердечных переживаний. Это казалось Хартманну слишком выскомерным. – Ну ладно, сейчас не до философии, - это был единственный способ закончить давящую на больное беседу, - где Геббельс и Геринг? Где мы? Какой сейчас год? Неужели тебя все это не волнует? – Пойдем, - решительно ответил Йозеф, с каким-то задором в глазах посмотрев на летчика. – Куда? - недоумевал последний, но, тем не менее, последовал примеру собеседника, встав со скамьи. – У нас мало вариантов? Для начала хотя бы остальных найти. Ответа не последовало. Оба гостя из прошлого двинулись вперед по аллее, чуть ли не с открытыми ртами рассматривая каждого прохожего, которым, казалось, было хоть бы что! Каждый спешил по своим невероятно важным делам, не замечая ни красоты августовской* природы, ни веселой ребятни, мешающуюся под ногами, ни пару влюбленных, нежно целующихся на лавочке. Жизнь в этом новом времени была такой бессмысленно поспешной, ведь чем быстрее ее темп, тем меньше мы обращаем внимание на каждую прекрасную мелочь этого мира. Все было таким вроде бы привычным, а вроде и нет: такие же собаки и их хозяева, такие же деревья и заборы. Но нет же, в этом безумном будущем невозможно выжить нормальному человеку! Шли молча. Да какие тут могут быть слова, когда сознание только и занято, что восхищением перед чем-то новым и, наверняка, великим. Ведь истинное потрясение безмолвно. Вдруг позади, разбавляя радостные возгласы детей и смех молодежи, послышалась немецкая речь, такая знакомая им обоим. – Потому что вы ничего не понимаете, вот почему! Зачем в Ярославле размещать плакаты с предвыборной кампанией мэра Москвы? Где логика? - сомнений быть не могло, это был Геббельс, опять недовольный рассуждениями Геринга. Йозеф и Эрих обернулись, радостно переглянувшись, ведь они даже и не знали, куда шли и, вероятно, спохватились бы потом о своих напарниках. А тут, о чудо! Они и сами встретились. – Где вы были? - это было своеобразное "Здравствуйте" от Германа. - Я, конечно же, очень рад вас видеть, гораздо более даже, чем кое-кого идущего рядом, но это в высшей степени безответственно - покидать членов команды. – Вон на той скамейке мы обнаружили себя в обморочном состоянии, - пояснил Эрих, указывая на злополучное место. - Вы же сами понимаете, пока приедешь в себя, пока с мыслями соберешься, пока поймешь, кто ты, где и зачем, времени изрядно пройдет. – И то верно, - подтвердил Геббельс. - Хм, нас чертова машина чуть подальше выкинула. – Нет ли у вас соображений, где мы можем находиться? - затронул наболевшую тему Менгеле. – Вот, камрад утверждает, что в Ярославле, - с издевкой в голосе ответил Геббельс. – Мол, это вполне естественно, что там будет располагаться реклама выборов московского мэра. – Стало быть, Москва…, - задумчиво проговорил Йозеф. – Стало быть, мыслительный процесс вам не чужд, - вновь съязвил рейхсминистр. – Вечно вы надо мной иронизируете! - В тот момент Геринг был больше похож на обиженного ребенка, которому не досталась конфетка. – А где вы увидели эти плакаты? - поинтересовался Хартманн. – Да вот же, обернитесь, один из них, - показал Герман. И правда, на высоком рекламном столбе была изображена фотография Навального с крупной подписью "Выборы мэра Москвы 2013", а чуть ниже слоган "Измени Россию - начни с Москвы". – Подождите, - недоуменно воскликнул Менгеле. - Что, все уже? Нет Советского Союза?! – Бог вспомнил и про Россию, - подметил Йозеф Геббельс. - Все когда-либо завершается. Мы с герром Герингом и сами поражены были. – Очень приятно поражены, - добавил Герман. – 2013? Мы в 2013 году?! - Раскрыл рот от удивления Хартманн. Ужас исказил его лицо. Это был настоящий удар. Нависла долгая томительная пауза, никто не решался говорить. Эмоции парализовали языки. – Что ж, господа, все могло бы быть гораздо хуже, - попытался взбодрить всех Геринг, - Мы хотя бы знаем, что Союз распался, на дворе 21-ый век, лето и мы в Москве. – Ха-ха, мои аргументы наконец-таки пробили стену вашего непонимания, - обрадовался рейхсминистр. – Нет, я сам додумался, - не сдавал позиций ас. Вдруг послышался тоненький детский голосок совсем поблизости: – Мама, мама, посмотри какой толстый дядя, как Карлсон! Мама, а почему у него нет пропеллера? - маленькая светловолосая девчушка лет пяти подбежала к Герману и впилась в него полным любопытства взглядом. Все трое его компаньонов не могли удержаться от смеха, что заставило Геринга только покраснеть. – Катенька, пойдем, не трогай дядю, - окрикнула ее мама, сидящая на скамеечке и читающая какую-то книженцию. – Девочка, возьми конфетку, - мило улыбнулся малышке Менгеле, доставая сладость из кармана и доверительно протягивая ее Катеньке. – Нет! Меня мама поругает, вы незнакомый дядя, - игриво сказала она и побежала к маме. – Не забывайте, что вы не в Освенциме, герр Менгеле, - тихо сказал ему Карлсон без пропеллера, - Что? Я массивный просто, а вот вас в детстве точно мама кашей плохо кормила, - смущенно добавил он, глядя на все еще смеющегося Геббельса. Так они и вступили в этот мир, новый и неизведанный, с шуткой на устах и удивлением в глазах. * Ведь это совершенно необязательно, чтоб из 15 мая 1943-го года они попали в 15 мая 2013-го! Задумка автора, так сказать.