Смеётся гора

Минхо с самого начала никаким энтузиазмом особо не горел. Просто в какой-то момент Сынмин, которому он присел на уши, достаточно резко, в своей манере, ответил: «Сожалею, что ты не можешь справиться со своими потребностями самостоятельно, но, насколько бы близкими между нами ни были отношения, помочь ничем не могу», — в чём читалось: да, я совсем чуточку разрушил твою жизнь, но попытался это исправить, самоудалившись, дальше — сам, Лино-я. Единственный выход, который предложил ему Сынмин, это устроить парочку свиданий с какими-нибудь знакомыми, раз уж знакомство на специальных площадках Минхо не устраивало. А оно не устраивало. Минхо не хотел секса на одну ночь, не хотел простого перепиха во время обострений. Он хотел того, чего не сумел дать ему Сынмин (если не лгать самому себе, вина на них обоих лежала равностепенная). Свидания вслепую — самая лютая ересь, что могла прийти Сынмину в голову, но Минхо всё-таки согласился, будучи уверенным, что не прокатит. Таких, как Минхо, не рассматривали как кого-то, в кого можно хотя бы чуточку влюбиться. Таких, как Минхо, много столетий использовали в качестве экзотических постельных игрушек, и только с приходом прогресса у них появились хоть какие-то права. И причина возникновения таких, как Минхо, связана всего лишь с естественными природными механизмами. Когда человечество находилось на грани вымирания из-за того, что женских особей было крайне мало (уже во времена переселенцев из Африки женщины труднее переносили дорогу и хуже подстраивались к новым условиям), некоторые мужские особи… приспособились к тому, чтобы занять их роль на какое-то время, пока баланс не выровняется. А баланс шатался туда-сюда, пока человечество примеряло на себя разные социальные строи и определяло для себя понятие гуманности. Из-за частых, особо жестоких войн, когда уже мужское население находилось в убыли, снова роль балансира брали на себя такие, как Минхо. Это сейчас, когда та самая клятая гуманность приобрела умеренное, всеобъемлющее значение, когда человек стал на вершину, когда пришло то равенство — между мужчинами и женщинами, между здоровыми и больными, чёрными, белыми и жёлтыми, когда ратовали за свободы для каждого, вне зависимости его отличий от большинства… Это сейчас такие, как Минхо, могли вздохнуть свободно. Не везде — в Китае до сих пор при рождении «особенных» детей от них предпочитали избавляться сразу. И если там это хотя бы означало «отдать в добрые руки» — специализированное заведение, организованное коммунистической партией, то в странах Южной Азии, особенно в бедных, где скрининг — волшебство какое-то, «избавиться» — притопить в тазу да выбросить на помойку, как мусор. Сам Минхо, когда срок позволял — двадцать седьмая неделя, — отправился на УЗИ без каких-либо угрызений совести. Что бы там врачи ни зафиксировали на экране аппарата, он знал, что примет своё дитя любым. Это кем нужно быть, чтобы отказываться от человека лишь из-за того, что у него в штанах? Без учёта характера, личностных качеств, склада ума, без каких-то более объективных, на самом-то деле, критериев? Мама вот, пока сам Минхо был ребёнком, ни разу не дала ему усомниться в том, кто он есть, нужен ли он, имеет ли право не то что высказываться, а жить. И вот тогда, на двадцать седьмой неделе, Минхо твёрдо решил придерживаться её опыта, её модели воспитания, вне зависимости от того, что покажут результаты. Минхо… иногда размышлял о том, конечно, почему он — единственный ребёнок в семье. Уж не думали ли его родители, что он — неудачная попытка, а сами они, раз вместо «нормального» человека породили чудовище, решили не пытаться вновь, чтобы не плодить ему подобных? В нём всегда возобладала прямолинейность, так что он и спросил маму как-то, после медосмотра на последнем году школы. А она просто созналась честно, что её здоровья не хватило бы на второго ребёнка, и что ей более чем хватает одного сына. Она сказала «сына» — что вовсе отбросило любые проблемы самоидентификации Минхо. Да, такие, как он, в большей мере были мужчинами — об этом говорили не только протоколы их ДНК, но и внешние признаки. И исследования их психики, самосознания. Навскидку, случайный прохожий может лишь предположить, кто — мужчина, а кто — такой, как Минхо. По широкому тазу и бёдрам, но… и у обычных мужчин встречались подобные «признаки». Так что жизнь свою жил Минхо, не стесняясь сути своей и особым нападкам не подвергаясь. — Папа, долго ещё идти? Хочу кушать, — дёрнули Минхо за руку, и тот из задумчивого состояния вырвался быстро. Опустил глаза, глядя на своё маленькое чудо, улыбнулся устало, сказал: — Сейчас мы пройдём парк Надыри, помнишь, мы были здесь? Я хотел бы, чтобы тебя взяли в эту начальную школу, — пальчики ободряюще сжали его ладонь. — Вот тут перейдём дорогу, пройдём среднюю школу, потом — перекрёсток. И почти на месте. Минхо часто бывал в этом районе. Они жили недалеко отсюда, по ту сторону рукава реки Хан, и здесь было буквально всё для комфортной жизни. Кроме цен разве что, но не то чтобы они сильно нуждались. Пусть карьера Минхо сложилась и не так, как он себе представлял в беспечной юности, но и её ему хватало, чтобы обеспечить двух людей: его самого и его сына. Это не означало, что он отказывался от помощи Сынмина, мамы и спецфонда для поддержки родителей-одиночек, просто большую часть всех полученных средств он откладывал. Сам Сынмин неясно сколько будет блистать — сейчас он востребован, актуален: возрождает трот, давая концерты по всей стране и за её пределами, участвуя в разнообразных ТВ-шоу и экспериментируя с техно. Но в предыдущий же раз жанр умер, так сейчас продержится ли долго? Сумеет ли Сынмин переключиться на что-то ещё? А у мамы своих забот полно: нужно и своё хозяйство держать, и бабуле с дедулей помогать, у них в последние годы проблема за проблемой: то засуха, то трактор барахлит, то куры дохнут одна за другой, прошлой весной и вовсе всё тля поела. Не будь у Минхо никаких обязательств перед человеком, которого ему нужно вырастить, поставить на ноги и отправить в дальнее плавание, он вернулся бы в Кимпхо и загнулся на клятой ферме, лишь бы его старики в вечность отошли на пару годков попозже. Но пока Минхо жил по-своему: с утра пораньше вставал, готовил на день грядущий, будил маленького соню, собирая его в сад — сначала это были ясли при их жилищном комплексе, а уже с четырёх детских лет — ючивон в соседнем квартале, за которым числилась хорошая статистика подготовки детей к школе. Отводил, сам шёл на работу. Рабочий день кончался в три, после него Минхо недолго отдыхал, потом созванивался с кем-то из приблуд — решали, кто пойдёт в сад, а кто в тренажёрку; в любом случае, к семи все собирались вместе на ужин и вечер телевизионных неудач. Когда у Минхо и его приблуд совпадали выходные, они чем только не занимались — не перечислить. А в последнее время вот, вместо караоке, рыбалки и культурно-оздоровительных программ, Минхо таскался по свиданкам. Минхо сам себя за это ненавидел: у него сын, друзья, отличные родители, но всё же каждая собака в округе знает, насколько он одинок и истощался без любви. И ненавидел ещё и за то, что не повзрослел, о любви мечтая — ему уже было поздно окунаться в романтику и все эти сопли, но у него этого никогда не было. А сейчас он не нужен никому: он же типичная разведёнка с прицепом, каков вообще шанс, что он, даже имея отличную работу, приятные внешние данные и навыки ухода за собой, кому-то приглянётся? Кто бы стал его ребёнку кем-то — и не обязательно вторым отцом, этот-то никуда не делся, — но хотя бы другом или наставником? Кто согласился бы вовлечься в образ жизни Минхо? Явно не тот, кто приходит на свидание по наводке Сынмина. Вообще, все, с кем он пытался свести Минхо, оказывались последними чудиками. Первый — дядечка в тугом офисном костюме, выглядящий, как возрастная модель, — явно ожидал увидеть феминную марочку в кроп-топе и обтягивающих бриджах, готовую стать содержанкой. А не его — среднего роста, широкоплечего, с крепкой шеей и рукой, в обхвате превосходящей обхват дядькиной башки. Дядечка слился, но хоть за ужин заплатил, сверкнув перед лицом Минхо безлимитной кредиткой в чёрном матовом, и Минхо от души набил пузо мраморной говядиной. На второе свидание Минхо пришлось взять сына, но он очень надеялся, что «избранник» окажется достаточно адекватным, чтобы обойтись в беседе деликатными темами, чтобы войти в положение: все друзья Минхо оказались заняты, его родители не могли развоплотиться в Кимпхо и материализоваться в Сеуле, родители Сынмина и вовсе укатили на юбилей дочери. И пусть каждый сорвался бы с места при малейшем намёке, что данное необходимо, сам Минхо счёл, что, во-первых, не стоит злоупотреблять чужим доверием ради сиюминутной прихоти, во-вторых — он должен сам справляться со своими проблемами, а не рассчитывать на кого-то; в конце концов, он сам не рассчитал, не знал, что сад закроется раньше из-за локальной эпидемии гриппа. Увы, второй «избранник» не оказался. Ни адекватным, ни деликатным. И вроде показался на первый взгляд довольно прогрессивным — в трендовой одежонке, в тату, с милым кёнсанским диалектом, — а на деле бурлил какой-то дикой брезгливостью то ли, то ли просто внутренне вопил негодующе, из-за чего слова получались рычащими, чуть слюна не брызгала; сам в лицо спросил, хули ребёнка на такое мероприятие привёл, совсем, что ли? На защитника прав детей этот индивид похож не был, скорее на того, кто надеялся на кайфовую ночку, но обломался. Но индивид кое-что открыл для Минхо. Минхо не собирался утаивать то, что у него есть сын, делать встречи тайными или блудливыми, а ещё он не смог бы вынести, если бы тот, кто ему понравился, оказался враждебно настроенным к его сыну или не поладил с ним. В действительности, брать ребёнка на свидания — не самая удачная идея (отвратительная). Но Минхо за неё ухватился, решив, что так покажет — для него сын на первом месте, и, как бы ни повернулась ситуация, он выберет его. А ещё по реакции людей, видящих ребёнка на свидании вслепую, можно многое понять. После «индивида» Минхо видел много реакций. Кто-то всерьёз был обеспокоен детской судьбой (и даже подумал, будто родитель из Минхо неважный и надо бы обратиться в органы), кто-то был безразличен и игнорировал «третьего лишнего» (как будто если чего-то не замечать, оно само исчезнет), кому-то даже удалось зацепить их обоих (четвёртый и шестой кандидаты, отсеялись по причинам: четвёртый был женат, а у шестого вскрылись замашки педофила). А Минхо был бы рад, если бы с его сыном поладили. Если не сразу же, так хотя бы просто захотели — уже небезнадёжный вариант. К сожалению или счастью, за три месяца хождений по заведениям разной степени престижности у Минхо так ни разу и не получилось никому назначить второе свидание. Вчерашним вечером он написал Сынмину: «Хватит, мне нужен перерыв. Во всём. Я не знаю, где ты откапываешь эти экспонаты, но они у меня уже в печёнках сидят, я как по кунсткамерам Рюйша брожу». А Сынмин ответил: «С каких пор ты такой слабак, Лино-я?» Ответил: «Ты же не думаешь, что я выбираю самых отвратительных в мире людей, лишь бы тебя побесить?» Ответил: «Я мог бы». А уже утром лично зашёл на аккаунт Минхо (у него был доступ ко всему в жизни Минхо, он — его экстренный контакт, он — человек, которому Минхо мог бы подчиниться, но просто не захотел, он — отец их ребёнка) и добавил в календарь новое событие. Если дело дошло до того, что Сынмин выделил в своём плотном графике гастролирующего артиста минутку на то, чтобы побеспокоиться о личной жизни своего бывшего, то — явно на нечто стоящее. Так предположил Минхо. — Пап, а мы ведь были тут, — округлились и без того большие глаза. — С Бинни и Джинни. — Да, ещё весной, — согласился Минхо. Но на деле, в одиночку он заглядывал сюда чаще, чем раз в полгода. В Makino Chaya имелись разнообразное меню, включая детское — несомненный плюс, — шведский стол, удобная система обслуживания и самообслуживания, щадящие цены. Здесь можно было забронировать столик заранее и приятно посидеть. Единственное, что не так уж Минхо нравилось — тесное пространство: столики чуть ли не громоздились друг на друга, ему всего пару раз удалось выцепить броню на места в углу (когда он приводил сюда Сынмина и на предыдущий день рождения Хёнджина, если он правильно помнил), где было чуть посвободнее. Но этот недостаток перекрывался превосходными сашими из морепродуктов на любой вкус, до которых Минхо был охоч. И Сынмин, знающий об этом, взял им столик в углу и оплатил сорок пять тысяч вон на человека заранее. Или не он, а его менеджер. Минхо открыл двери в ресторанчик, вперёд пропуская сына, сам поправил шарф — скорее для красоты, чем для тепла, — на ходу расстегнул ветровку и оглянулся. Кивнул парочке знакомых сотрудников — шефу, шинкующему кимчи; метрдотелю, обернувшемуся было, чтобы сопроводить к свободному столику нового посетителя; бариста, принимавшему заказ на напитки от официантки. Показал знаком, что его ждут — чтобы не отвлекались и не тратили время на праздные разговоры, — и нашёл взглядом свой столик. Легонько подталкивая маленькое плечико, Минхо направился к месту встречи. К кандидату номер девять, или, как сам он предпочёл считать, к последнему кандидату. Остановившись за спиной у явно нервничающего человека, Минхо прокашлялся и произнёс: — Добрый вечер, господин. Тот, кто ждал их, услышав чужой голос, мигом подскочил со стула и обернулся. Чуть склонив голову, Минхо произвёл мгновенную оценку: достаточно молодой мужчина (значит, не папик, ищущий подстилку), одет просто и сдержанно (по-молодёжному, ни на футболке, ни на толстовке не оказалось никаких лейблов брендов, кричащих о достатке), лицом самый обычный, без косметики и с крохотным прыщиком на линии челюсти (но в остальном кожа чистая, видно, что ухоженная — следит за собой, но не перебарщивает). В целом, Минхо по душе, пусть кандидат номер девять и немного ниже него (а Минхо слишком привык к мужчинам вроде Сынмина и Хёнджина, то есть тощим дылдам, на чьём фоне Минхо выглядел более достойно), лицо глуповатое конечно — особенно в тот момент, когда глаза падают вниз. — Здравствуйте, господин кандидат. Меня зовут Ли Дэхви, — маленькие руки прилипли по швам к телу, сложившемуся в поклоне. — Ли Минхо, — сам Минхо на западный манер протянул ладонь для рукопожатия. Вот именно в этот момент Минхо и понял, что очередная попытка — неудачная. Кандидат номер девять паническим взглядом забегал от Дэхви к Минхо, назад дёрнулся — если бы не упирающийся в голени стул позади, то наверняка отшатнулся бы. Нервно дёрнулся кадык, лежащая на столешнице рука сжалась в кулак, вторая метнулась куда-то и в воздухе застыла, словно не знала куда деться. — О!.. — слегка истерично выдохнул кандидат и наконец нашёл, куда примостить свою левую — на затылок, чтобы в растерянности растрепать волосы. — Джисон, Хан Джисон то есть, можете… обращайтесь ко мне как вам будет удобно, — залепетал. Обрётший имя кандидат явно хотел оказаться где-нибудь подальше: от острого взгляда Минхо не утаилось то, как Джисон с надеждой повернул голову в сторону входной двери. — Приятно познакомиться, господин Хан, — единственный, кто взрослой неловкости не учуял — Дэхви, деловито снял со спины рюкзачок, повесил его на спинку свободного стула и забрался на него по-своему: став спиной к сидушке и чуть подпрыгнув. Потом, болтая ножками, централизировался и сложил на столе руки. — Что будем кушать? А Минхо одёрнул себя, вспомнив, что так и держал ладонь на весу, ожидая какого-то ответа. Не дождавшись, опустил. Кандидат номер девять — Джисон — заметил это и кисло улыбнулся. — Что ж, полагаю, господин Хан не был достаточно информирован об этой встрече, — постарался сделать тон чуть бодрее Минхо. — Но, надеюсь, это не помешает нам хотя бы с пользой провести время и вкусно поесть? — предположил, одновременно вскидывая плечи, а потом — и подбородок, мол, его совершенно к себе отношение Джисона не задело. Оно и не задело — не он первый, не он последний. Но предыдущие кандидаты хотя бы знали о том, с кем собирались встретиться. Ещё никто не смотрел на Минхо так — будто на мартышку из Южной Африки, оказавшуюся на Северном полюсе. Сам Минхо неясно, что чувствовал — с одной стороны, это ничуть его не оскорбляло, удивление Джисона не было пренебрежительным или враждебным, с другой — неужели его в действительности никто не предупредил? Зачем же так остро реагировать — настолько незрелый, что ли? В общем, за грани нормы самочувствие Минхо не вышло, поэтому он присел рядом с Дэхви, любопытно поглядывающим на Джисона снизу вверх, поправил сыну белый воротничок с вышитым гладью цветочками. Краешком губ ухмыльнулся — где-то заляпался, свинюшка. — А, эм, простите, просто я не… эм, — Джисон не знал, что и сказать, слова перебирал и не получалось выдать что-то связное. — Простите, окей, давайте… поужинаем. И всполошно обрушился на стул, всплеснув руками и из-за этого ударившись локтями о столешницу — сервировка загремела, зазвенела хрупкими бокалами и блестящими тарелками. На тарелке Джисона подпрыгнула скомканная растербаненная салфетка — ну точно невротик, закатил глаза Минхо. С каким намерением ему подкинули вот это чудо? А, главное, кто? Совсем не в духе Сынмина — мстить настолько мелочно. — Вам больно? — Дэхви и не вздрогнул, только руки со стола убрал и уложил их на коленки. — Почему вы трясётесь? Вы всегда такой неуклюжий? — Морандуни! — для приличия Минхо чуть пожурил Дэхви, но глубоко внутри искренне смеялся, что наверняка отразилось сощуренными глазами (Сынмин говорил: у тебя в уголках глаз смешинки играют, Кроличья лапка, не притворяйся, будто зол, когда душа заливается). — Простите невежество моего сына, его культура поведения была подвержена тлетворному влиянию его толстолобых друзей. — У Джинни красивый лоб! — готов был поспорить Дэхви, выцепивший из речи всего пару знакомых слов. Минхо фыркнул, заметив, что и Джисон сделал то же — малозаметно, но уже хоть какой-то прогресс по сравнению с тикающими плечами и подпрыгивающими под столом коленями. Не решаясь судить о том, как был воспитан Джисон, в каких кругах он проводил своё время и что предпочитал в постели, Минхо оставалось только догадываться, отчего он вёл себя так, словно сидел на ежах. Ведь Джисон, ещё не увидев Дэхви, лишь голос Минхо услышав, паниковать начал. Интересно, как же его сюда заманили? — Ну, что возьмём? — Минхо оглянулся через плечо на шведский стол. Стеллажи с едой, квадратные столы в ряд у низкой перегородки вдоль прохода. Пахло в этом месте просто одуряюще. — Дун-дун-а, господин Хан? Сегодня, как я погляжу, хемуль-тан разливают. И салат с фунчозой и креветками вон там, — кивнул вправо. — Я вот сегодня хочу карпа. — Маринованого? — заинтересованно приподнял брови Джисон. — Фу! — высказался Дэхви. — Кислятина же. Не кислее мордахи кандидата номер девять, подумал Минхо. Но ответил: — Ты просто ещё слишком мал для подобных изысков. А на мой взгляд горчинка кисло-сладкого лайма вполне неплохо гармонирует с острой горчинкой имбиря, — и вздёрнул нос, посмеиваясь. Скосил взгляд на Джисона, что неуверенно кивнул, потом блаженно прикрыл глаза, представляя себе, какой бы он сам рисовый уксус подобрал к нежному мясу карпа. — А вы, господин Хан? — Мне тоже нравятся карпы, но прессованные — хе — гораздо вкуснее, — похоже, ему чуть удалось расслабиться. По крайней мере, губы, до этого поджатые чуть ли не до белоты, растянулись в короткой улыбке, пусть плечи и оставались такими же деревянными. Что ж, на почве еды Джисона оказалось невероятно легко разговорить. Сначала Минхо сделал два захода за порциями, набрав целых четыре тарелки, три себе и одну для Дэхви, после это сделал Джисон, положившийся на вкусы Минхо. В этом месте обязательно стоило хотя бы раз попробовать лапшу с угрём, фаршированных кальмаров и сибаса в апельсиново-соевом маринаде. И закусить сашими из трески или сёмги. А что здесь делали с осьминогом — пальчики оближешь! Во время трапезы они молчали, позволяя себе обменяться фразами лишь в перерывах между блюдами, и поесть в тишине было достаточно приятно. В этих перерывах на стакан цитрусового коктейля Минхо узнал с помощью ненавязчивых, довольно общих вопросов о Джисоне пару фактов; тот, вежливости ради, вопрошал то же самое. Банальные «где работаете?» и «сколько вам?» никого особо не напрягли, что Минхо немного порадовало: кажется, Джисон после парочки кальмаров перестал воспринимать Минхо в штыки. Но самое интересное началось тогда, когда Дэхви, разделавшийся со своими тефтельками и фунчозой, тоже решил с господином кандидатом поговорить. Та самая детская непосредственность, о какой слагают легенды, вырывалась из Дэхви чуть ли не осязаемыми волнами, но он себя сдерживал, потому что много раз ему внушали, что за столом лучше беседы не вести, не то подавишься. И если взрослые успевали вставить по фразе между удоном и сашими, то Дэхви только-только справился со своей единственной порцией. — Господин Хан, а вы правда поёте? — Дэхви отложил палочки в сторону (ох, как Минхо когда-то гордился, что он раньше всех в группе наловчился с ними обращаться), руки в сторону Минхо протянул. А Минхо сразу к сумке, оставленной у ножки стула, нагнулся, достал упаковку влажных салфеток, двумя вытер испачканные руки, ещё одной — вокруг рта, и экзекуцию Дэхви в этот раз перенёс со стойкостью, потому что интерес в нём пересиливал. — Да, правда, — видимо, этот интерес и польстил Джисону — гораздо больше ничего не значащих вопросов Минхо. И не нужно упрекать Минхо — он и не собирался развязывать словесные баталии, поскольку сразу принял за факт то, что Джисону неприятен по той или иной причине. — Тебе нравится петь? — тем временем Джисон решил продолжить диалог. — М-м, — утвердительно, — хочу стать певцом, как Сынмо! Он поёт торт и романтичные баланды, — сказано было со знанием дела. Минхо откровенно засмеялся, прикрыв набитый рисом рот ладонью. Его сын не страдал дислексией — он страдал типичной для шестилетнего ребёнка спутанностью памяти, когда запоминаешь ежедневно целую кучу новых слов, из-за чего те, что произносишь не слишком-то и часто, расплываются, остаются только маркеры — вроде первых и последних букв, а всё остальное заполняется автоматически, на основе более частых в употреблении слов. (Поначалу это пугало Минхо, особенно пару лет назад, когда Дэхви только-только начал более-менее понятно взаимодействовать с окружающим миром, а сознание самого Минхо было затуманено страхом: что, если его ребёнок не такой, как все? И дело не в физических особенностях, а других… отклонениях. Всю беременность Минхо пугали, что у него мог родиться больной ребёнок — потому что банально специалистов в не женской гинекологии прискорбно мало, выявить патологии у таких, как Минхо — сложнее в разы. Если ребёнок родится здоровым внешне, не значит, что некоторые болезни в будущем не проявят себя, на тот момент затаившиеся. Ведь и у нормальных людей на стадии беременности шанс предугадать тот же аутизм ничтожно мал. Вокруг Минхо была целая куча людей, поддерживающих его — он искренне сочувствовал тем, кто оказался в его ситуации, но в одиночестве, — его успокаивали и друзья, и муж, и родители. Но по-настоящему успокоил только педиатр, у которого Дэхви наблюдался и по сей день. Минхо не мог верить умным книжкам и интернету, поскольку одинаковые ситуации могли быть совпадением, а ему нужно было, чтобы кто-то проанализировал этот конкретный случай. Его ребёнок поздно заговорил. Его ребёнок путал слова. Его ребёнок не узнавал себя в зеркале. Минхо не знал, как пережил это — не после того, сколько сил и здоровья он отдал на то, чтобы его ребёнок просто появился на свет.) Отойдя от колкого оцепенения, схватившего в момент, Минхо прислушался к разговору, который и без его участия неплохо развивался. — …но странно же называть их одинаково, — пожал плечами Дэхви, совсем не стесняясь высказывать своё мнение при чужом взрослом. — Вот — папа, — раскрытой ладонью повёл в сторону Минхо. — Но и Сынмо — папа. Разве я не запутаюсь? — Ну-у, э-э, я, например, зову мамой того родителя, который… выносил меня? Родил? О, Хан Джисон пытается быть тактичным — это выглядит невероятно мило, если не задумываться о предыстории. Минхо отложил столовые приборы и салфетку в сторону, а сам подбородок в ладонях устроил, налёгши локтями на стол (плевать на манеры, сейчас он просто умилялся). Наблюдая со стороны, Минхо не мог также и не отметить, что этот кандидат — Джисон — едва ли не первый взрослый, что говорит с Дэхви на равных. Если не считать Минхо, Сынмина и их друзей. Бабушки, дедушки и воспитатели считались с ним, как и положено на их взгляд, — как с ребёнком. Несмышлёным, не имеющим собственного мнения (что не так далеко от правды находилось), глупым. Дэхви и был ребёнком — нуждающимся в заботе. Но если говорить с ним как с отсталым, ничего не поясняя, и простые, естественные знания заменять фантазиями («Нет, Морандуни, детей не приносит аист, мамы вынашивают их у себя в животе»), то вырастет неспособный к самостоятельной жизни человек без критического мышления. Так что Минхо старался быть с Дэхви на равных. И отчего-то ему казалось, что именно благодаря этому поначалу отстающий от сверстников Дэхви впоследствии перегнал их на голову. Он ещё не пошёл в школу, но уже почти безошибочно согласовывал части речи, выговаривал все буквы чётко, без дефектов, без долгих размышлений складывал и отнимал однозначные и некоторые двузначные числа, и до полусотни считал без запинки, неплохо писал — часто неправильно разделяя буквы на слоги и их же неверно образовывая, но это лучше, чем ничего. И этот Джисон… — Папа не похож на обычных мам, — заявил Дэхви. — Соглашусь с тем, что это дело привычки, — Джисон мягко улыбнулся. — Если ты привык звать родителей «папа» и «Сынмо»… какое странное имя, — пробормотал, — то… окей? Это всего лишь набор букв. Люди сами придумали и буквы, и слова, и значения для них. Первостепенную важность имеет то, что мы сами вкладываем в них смысл. Для тебя то, как ты называешь папу, важнее, чем то, как окружающие воспринимают «правильность» обращений?.. Я не уверен, как должен выразиться… — и отчего-то за помощью Джисон, сломленный этой своей неуверенностью, обратился к Минхо. Тот всего лишь пожал плечами, в очередной раз осознавая, от кого Дэхви перенял эту привычку. Сказал: — Вы всё правильно говорите, господин Хан. Так что, Морандуни, близких зови так, как хочешь — если они не против. Но к незнакомым людям нужно обращаться… — не закончил с вопросительной интонацией, подразумевая «как?». Дэхви подхватил: — Вежливо! — и уже Джисону: — Спасибо, господин Хан. А вы будете моим другом? Чтобы я мог звать вас не «господин»? — Оу! О-о… конечно, если твой папа не против! Минхо вновь засмеялся — кажется, он на этом свидании третий лишний. Ему очень льстило то, что Джисон включал Дэхви в разговор, интересуясь его мыслями, а не отодвигал в сторонку, будто его тут не должно быть. Правда, скорее это только потому, что с самим Минхо Джисон или не хотел говорить, или просто не знал, о чём говорить вообще — почему-то Минхо представлялось, что для Джисона они из разных миров. — Благословляю вас на крепкую дружбу на почве схожего уровня интеллекта, — съехидничал Минхо, сразу же об этом жалея — это Дэхви не особо хорошо разбирался в ироничных высказываниях папочки, поскольку лучше воспринимал интонации, а не само суть сказанного. А вот взрослым благожелательный тон нетрудно отделить от содержания реплики. Джисон потускнел глазами. Минхо попытался это исправить: — Это не вы плохи для взрослого, это Морандуни слишком хорош для ребёнка, — и осторожно приподнял уголки губ. Ему необходимо было выразить благодарность Джисону хотя бы за то, как он воспринял Дэхви. А Дэхви, в великовозрастных перипетиях не участвующий, воскликнул: — Отлично! Теперь у меня есть целых две Кокки! Кокка Бан и Кокка Хан, — и захлопал в ладоши, а Минхо поспешил пояснить: — О, у нас дома есть просто отвратительная, пережившая три переезда, прорезающиеся зубы и детские истерики плюшевая белка. В морде её не угадывается ничего беличьего, и один друг семьи… заметил, что она больше похожа на квокку — их было полно в том месте, откуда наш друг приехал когда-то. — Кокка, — подтвердил Дэхви. — Я похож… на облезлый плюшевый гибрид белки и квокки? — поражённо промямлил Джисон. — Некоторое сходство… — хмыкнул Минхо, — определённо угадывается. Если уж говорить о Джисоне, то тот, несмотря на довольно обыкновенную внешность, обладал целой пригоршней очарований — например, щёчки, которые ровно ни коим образом не проявлялись, пока лицо его было однообразно, но, задетые мимикой (а мимика у Джисона была крайне живописна и пестра), округлялись, раздувались или вытягивались, придавая облику кучу разных оттенков — от комических до довольно-таки сексуальных. Ещё были губы, очень обманчивые губы, практические исчезающие во время улыбки и открывающие слегка неровные зубы и здоровые розовые дёсна (на которые прилипла маленькая кроха укропа). А в глазах скрывалась приятная асимметрия — не такая заметная, как у Феликса, но Минхо… достаточно долго разглядывал Джисона. Втихушку подумывая о том, что в других обстоятельствах Джисон мог бы очень ему понравиться. И, да, при всём уважении, но Джисон действительно походил на то плюшевое чудовище. Именно благодаря дутым щёчкам, глазам-бусинам и деснёвой улыбке. — Я немного прослушал, — честно сознался Минхо, подливая в бокал ещё сока из почти опустевшего графина, — так вы поёте? А сказали, что зарабатываете написанием песен. — Ну… так и есть. Пение — оно как хобби, anyway, карьера певца или айдола не для меня, м-м, что не мешает мне петь в принципе. Я продал пару песен в собственном исполнении, что было приятно, конечно, что-то записываю «в стол», так, для души. — А-а, понятно. Честно говоря, я понимаю вас отчасти, — Минхо приподнял бокал перед тем как отпить. — Мой бывший муж, как вы могли догадаться, эстрадный исполнитель. И я когда-то, ещё подростком, хотел… — прокашлялся, — не сложилось по многим причинам, что не отменяет моего понимания — знаю, каково это, гореть сценой или мечтать, чтобы тебя услышали миллионы. — Вам бы подошло, — сказал Джисон и тут же изменился в лице, словно сам от себя не ожидая — брови вскинул и ресницами захлопал. Сразу же зачастил: — То есть ваш голос, я имею в виду, в нём приятно сочетаются хрипотца и звонкость, ну и… глубина некая, as… groan and screech of steel mountains, — и отчего-то зарделся. Слабый в английском Минхо подумал, отчего же. Он успел понять лишь что-то о горах. Попросил перевести, но Джисон бросил: — Забудьте, пожалуйста, — и стыдливо вперился взглядом в опустевшую тарелку перед собой, на которой подсыхала уже смесь из рыбного соуса и уксусной заправки. — Если вы сделали папе компанемент, значит, он вам понравился? — поинтересовался Дэхви, вникающий в разговор со своей простодушной стороны. А у Минхо слов не было, чтобы описать, как из-за этого поменялся Джисон — единственное, что он выдать мог бы, это, пожалуй, сердечный приступ. — Я-я… ох, Дэхви-я, я-я не совсем… д-да, конечно, понравился, но, знаешь, взрослые могут н-нравиться друг другу по-разному… — и спешно закрыл лицо руками, согнувшись так, что лицом чуть не напоролся на свой бокал. — Простите, господин Ли, я когда нервничаю, то чушь несу… — Создалось мнение, да, — хмыкнул Минхо и поспешил заверить: — Не думайте, что вы один такой в мире при первом знакомстве социально-неловкий. Полагаю, с близкими у вас подобных проблем не бывает, — зачем, зачем он это говорит — он так обычно изучал обстановку, разведывал, высчитывал совместимость… Куда же он так топорно лезет в чужую личную жизнь — зачем, зачем?.. — Да, вы правы… Я не чувствую себя свободно с незнакомцами, however, it’s… — осёкся, — в любом случае, это ничего не значит. Я о вас; не знаю, какое у вас сложилось впечатление, но… я рад этому ужину, как бы то ни было. Минхо благодарно кивнул. — Взаимно, господин Хан, люблю поесть с кем-то, кто ценит еду так же высоко, как и я. Жаль, что нам не удалось побеседовать подольше — сдаётся мне, ладить вы умеете не только с детьми, — и опять же Минхо не понимал своих мотивов. Но почему-то поддевал Джисона, скрёб трёзубой вилкой по нежному мясцу, задевая крепкую раковину. И Минхо бы уже позвал официанта, чтобы закрыть счёт, распрощался бы с Джисоном на доброй ноте, как тот выпалил: — А ваш б-бывший муж не против, что вы… тут? Простите, это не моё дело… я… ох, окей, просто забудьте! — В этом нет никакого секрета… — начал было Минхо, но тут Дэхви решил похвастаться своей осведомлённостью в отношениях родителей: — Папа пожаловался Сынмо, что хочет влюбиться, а Сынмо ищет папе красивого дяденьку, — как это назвать, если не «сдал контору»?! — Морандуни!.. — застенал Минхо страдальчески, возводя глаза к потолку, но остановился, услышав… смех. Джисон смеялся чуть на вдохе, поскрипывая по вибрирующим связкам, что наверняка отдавали зудом под корень языка, широко открыв рот и стесняясь этого — прикрываясь руками, дрожащими уже совсем не от нервов. Джисон много жестикулировал — даже в смехе — и от этого чуть не свалился со стула. И Минхо по неясной причине догадался — Джисон смеялся не над Минхо и ситуацией, а над Дэхви, который столь забавным образом растрепал о них то, что посторонним знать бы не следовало. — Если отсечь всё лишнее, останется лишь это, так что Дэхви прав, — бессовестно гордо промолвил Минхо под аккомпанемент приглушённого, но безудержного смеха. — Мы с Сынмином в хороших отношениях, и… разве это не он вас пригласил? Я думал, он «перебирал кандидатов» из круга своего общения или как минимум из рабочей среды. — Сынмином? — отсмеявшись, Джисон чуть виновато склонил голову. — Нет, меня заставил… сонбэ. Простите, что я излишне честен — я не хотел идти, если уж на то пошло, я не… — «извращенец»? — не искал отношений в принципе. — Но вышло не так плохо, я надеюсь, — Минхо внимательно всмотрелся в румяное лицо Джисона, пытаясь найти в нём… что? — Вы правы, господин Ли. Я рад, что заставил себя выйти из дома, потому что нашёл замечательного друга и местечко, где подают вкуснейших карпов. В этом уравнении не было Минхо. Что ж, понятно, подумалось. Всякое бывает — он с самого начала ни на что не рассчитывал. И на этот раз Минхо точно попросил счёт. Когда Хаён принесла его, Джисон порывался было заплатить за всех — но Минхо осадил его: — В конце концов, это было не свидание, а дружеская встреча, и не вы выступили инициатором, господин Хан. — Но я же мужчина!.. — возразил Джисон. Минхо в ответ на это процедил: — Ещё одно слово и я отвешу вам профилактический подзатыльник. Посчитай отдельно, Хаён-ним, — обратился к официанту. Та рассеянно улыбнулась и назвала сумму, вполне Минхо посильную — учитывая, что сорок пять тысяч вон за шведский стол Сынмин (или его менеджер всё-таки?) заплатил, а блюд на заказ вышло всего три. Тем временем Дэхви незаметно (как ему казалось) шепнул Джисону: — Ты обидел папу. — Я понял, прости, Дэхви-я. — Постарайся больше так не делать, иначе он и тебе сделает бутерброд с баклажаном и салфеткой. Озадачив этим Джисона окончательно, Дэхви посчитал миссию и ужин завершёнными, спрыгнул со стула и надел свой рюкзак обратно, предварительно погладив на его лицевой стороне две выпуклые морды. Минхо кивнул Джисону на прощание (Дэхви повторил за ним с разницей в пару секунд) и уже собрался выходить, но тут его окликнули: — Постойте, господин Ли! Минуточку!.. Не могли бы вы дать свой номер? Я обещал… Я ведь пообещал Дэхви… э-э… — и набрали в грудь воздуха побольше. Что с этим Джисоном не так? Дэхви спас ситуацию. — Точно-точно, папа! Кокка Хан обещал научить меня петь, — и дёрнул Минхо за руку достаточно сильно, чтобы тот не мог просто отмахнуться. — Мы же теперь друзья, как тогда мы напишемся? — Спишемся, — на автомате поправил Минхо, чтобы Дэхви с малых лет учился правильно говорить. — Ладно, — устало выдохнул. Что за абсурд. *** Он тогда был первокурсником, а Сынмин — старшеклассником. Минхо впервые оказался в Сеуле, что удивительно — жил-то он в Кимпхо, расстояние — жалких 30 километров, это двадцать минут на машине или полчаса на автобусе за три тысячи вон. Но раньше оно ему и не надо было, а единственная за всю школьную жизнь экскурсионная поездка в Сеул была им пропущена в связи с естественными процессами его юного организма. По-научному это называлось эструс, но у людей, в отличие от действительно течных видов животных, развился он из менструального цикла каких-то там мегадревних шимпанзе, если верить толстенному сборнику «Физиология двуполых: история до наших дней». У таких, как Минхо, не было менструаций, как у женщин — в качестве уведомления о готовности размножаться их оповещал потоп в штанах. Ладно, Минхо преувеличивал — проблема решалась банальными прокладками или тампонами и парочкой таблеток. Но самый первый эструс, сказал врач, к которому Минхо ходил с самого начала полового созревания (ему было двенадцать и у него впервые появилась эрекция), нельзя заглушать препаратами. Мог нарушиться гормональный фон, мол, сбиться цикл, а во время овуляции яйцеклетки могли «отмирать» — и тогда-то Минхо это совершенно не волновало. В первый раз ему хотелось чтобы всё поскорее закончилось. Он, на самом деле, нормально себя чувствовал. Первые пару дней до у него всего лишь шалила температура (а на деле внутри него набухала матка, а он даже не знал, как она выглядит), а вот уже во время у него опухло основание члена и половые губы (на самом деле половые губы — у женщин, а у него как-то по-другому назывались, но он не запомнил), выделялась смазка — слизь, прозрачная и сильно пахнущая, вязкая, похожая на ту, что выходила из члена. Трусы натирали всё, от каких-то специальных памперсов, которые купила мама, начитавшись форумов, отказывался, стыдясь самого себя. Так и менял трусы каждые пару часов, застирывая их в запертой ванной под холодной водой. Его лихорадило, он обильно потел, при этом пах — непонятно чем, чем-то, похожим на пот, но не им, — и с досадой отворачивался от всех зеркал, что встречались на его пути. Это было смешно. У человека нет инстинктов. Ведь инстинкт — «предустановленная» на генном уровне вещь, как… витьё гнёзд у птиц или спячка у медведей. Животные не осознают, что они делают. Они просто делают. Нет такого, что у птицы вылупляется птенец и она чирикает ему на своём, птичьем: «Послушай, доча, маши крыльями, или упадёшь, щас я научу тебя вить гнёзда — в них яйца откладывай, а пиздец холодно будет — маши на юг, а юг это во-он там», нет, конечно. Они рождаются и уже знают, как вить гнёзда и куда лететь, если холодно. Кукушек никто не учил подкидывать своих птенцов другим птицам, сорок — зариться на блестящее, а журавлей — мигрировать. У человека есть рефлексы — схватить, пососать, отдёрнуть руку, если горячо. Условные, приобретаемые по становлению; безусловные, внедрённые в нервную систему. Это объяснялось на биологии, когда Минхо учился ещё в средней школе. Он принял это за факт и радовался, что люди отличаются от животных настолько, что сумели от инстинктов избавиться. Но конкретно его это не касалось. Потому что его никто не учил вить гнёзда или контролировать экзокринные железы. А он не задавался ни одним вопросом, когда за уголки простыни сдёргивал всё с кровати на пол, тёр полотенца о шею и засовывал всё подряд себе в трусы. Подавить подобное тяжелее, чем отказаться от халявного мороженого, с неохоты выполнить домашку, выпить томатный сок или заставить себя проснуться в шесть утра. Это надо постоянно мыслить и ход мыслей не отпускать, не отступать в бессознательное, когда тело, не полагаясь на разум ни капли, само двигалось. Само обустраивало логово, само зазывало самцов и самок на потрахаться, само себя удовлетворяло. И переживать вот это Минхо больше ни дня не хотел. Он пропустил не только экскурсию, но и районную олимпиаду, по результатам которой можно было пройти в региональный тур, а потом и в заключительный, аж по всей стране. Минхо думал, что сможет. Пройти до конца, то есть, а возможно — и неплохое место занять, не обязательно в тройке лидеров, но и топ-100 уже получали шанс поступить в престижную старшую школу. А Минхо удалось поступить только в технический колледж в Кимпхо, потому что до сеульской академии ему не хватило одной сотой среднего балла. Вообще, ездить в Сеул ему не было смысла в принципе: там у него не было ни друзей, ни родственников, даже узкопрофильные больницы, где Минхо проходил обследование каждый год, были лучше в Йонъине (там он однажды познакомился с Чанбином, и это был второй лучший день в его жизни — они убегали от хулиганов, кормили уличных котов и поливали друг друга баббл-ти). И Минхо этим Сеулом не грезил в общем-то. Ну, столица и столица. Да, красивее, наверное, урбанизация в разы выше, благоустройство улиц, целые районы для маленьких групп людей (не только меньшинств) — в Итэвоне был целый мексиканский двор, в Чжонно — гей-квартал, а на юге Каннама устраивали лучшие травести-шоу Кореи; только вот ни в шестнадцать, когда Минхо переживал первый эструс, ни в девятнадцать, когда он по итогам Сунына поступил в Сеульский институт искусств, ему не было дела ни до чего из этого списка. В девятнадцать Минхо не понимал, что делает со своей жизнью. Оказалось, что университет — это бесконечные траты. Съём комнаты в хасуке — триста тысяч вон (комнату в общежитии такому, как он, никто не дал бы, это незаконно, но причину для отказа нашли бы), двадцать одна тысяча уходила на оплату интернета и ТВ (шло вместе, и деваться было некуда, пусть ТВ и нахер ему не сдалось), страховка — девятнадцать тысяч. И это всё — в месяц! Минхо не учитывал даже по четыре тысячи вон за один приём пищи в студенческой столовой (а ел он минимум три раза в сутки), по полторы на каждый автобусный билет (и это со скидкой!), по тысяче семьсот за метро (и это — тоже со скидкой!). В общем, Минхо негодовал что есть мочи. Он понял, почему отец работал, выйдя на пенсию по выслуге лет в свои нестарые пятьдесят пять, и ежемесячно откладывал. Почему ба крючилась на ферме, приговаривая «чем больше успею, тем раньше пригодится», почему дед заверял, что денег много не бывает. Вот всё это понял, когда узнал, что родители потуже затянули пояса, не сообщив ему об этом. Не сказав: найди работу, чтобы нам полегче было. Минхо тогда впервые разрыдался не от боли, досады или обиды, а от переизбытка чувств — он всех своих стариков так любил, что готов был за них жизнь отдать, а им не нужна она была. Наоборот, они свои на его меняли. Поэтому, наверное, Минхо вырос сугубо семейным человеком, которому вот все эти ценности были важнее всего на свете. Он не хотел бы, чтобы кто-то из его семьи кончал жизнь самоубийством ради страховых выплат. Так делали всё чаще и чаще: жизнь требовала слишком много средств, чтобы как минимум ни в чём себе не отказывать нужно долго учиться, стать ценным специалистом, а если в твою жизнь влезет и ребёнок, то на шее он будет сидеть ещё очень долго. Вот люди и стали отказываться или от жизни, или от детей. Что в общем и привело к тому, что коэффициент рождаемости упал до критической отметки в 0.8 (вот она, естественная убыль населения), а для воспроизводства населения необходимо было поднять его минимум до 2.1 (грубо говоря — по два ребёнка на девять семей и три на одну). Правительство начало реализовывать в срочном порядке различные программы для семей и присуживать безмерные льготы за рождение детей. Но даже если бы не они, перед Минхо вопрос рожать или не рожать не встал бы. Он не был сторонником тех идиотов, считающих аборт убийством, не был и тем, кто возводил кучку клеток в культ. Просто он хотел когда-нибудь иметь детей, и неважно, раньше или позже. Ведь на его жизнь влияла куча факторов: пока он строил карьеру и расчищал местечко под солнцем, мог бы и выгореть, как ментально, так и физически. Он думал: ну, если раньше, то будет всего лишь чуточку труднее. Глубоко заблуждался, конечно, но в девятнадцать он этого не знал. В девятнадцать он встретил Сынмина впервые. Тот заканчивал второй год старшей школы и ходил в их институт на уроки вокала. И он оказался совершенно не таким, каким выглядел со стороны. На первый взгляд — не задрот, но заучка, весь такой серьёзный и прилежный денди-бой с изысканной внешностью и речью. Среди современных студентов в стиле «непринуждённый шик» он ничем не выделялся особо: не высокий, но и не низкий, не красавчик, но и не урод, и таких противопоставлений в нём было хоть жопой жуй. У каждого второго тут стрижка под горшок, у каждого третьего брекеты, у каждого четвёртого кашемировый джемпер поверх рубашки с острым воротничком. А Минхо испытывал кризис: двух недельных «выпадений из реальности» в год было достаточно, чтобы его «карьера» снова стала лишь мечтой. Максимум, как он мог себя в будущем реализовать (по мнению инструктора по танцам), это в преподавании хореографии. Минхо не понимал, что отличало его от женщин, которые каждый месяц кровили, а инструктор сказала, что многих артистов, айдолов, танцоров садят на оральные контрацептивы, из-за которых цикл либо сильно сбивается, либо вообще отсутствует. Это — жестоко, потому что такое злоупотребление могло привести к тому, что исчезнет возможность иметь детей в будущем, и — потому что в индустрии не думают о противопоказаниях. Она сказала: а на тебя ОК не подействуют даже. Ты ж не девчонка, прости за наглость говорить тебе это в лицо, а недомужик с вагиной. У тебя — слияние двух систем половых органов, всё гораздо сложнее. Ну, в плане медицины. В конце концов, он так и не запел, так и не стал танцевать. Он сам понял, о чём говорила инструктор, потому что в первый же день цикла он не осилил усиленной программы тренировок, его тошнило в больших аудиториях на сотни человек (в школе всегда проветривали окна, в классах было не больше тридцати человек, а когда и меньше), всё было совсем не так, как в предыдущий раз. Хотя он думал, что прекрасно переносит эти свои эструсы. А если бы ему предстояло выйти на сцену в такой момент? А если бы он потерял контроль над запахом и сбил с толку окружающих, забрав их концентрацию? А что, если… И вот Минхо, огорошенный, сидел на лавочке, стряхивал с шапки и коленей снег, думал о том, что жизнь — не всегда такая, как тебе хочется. А потом к нему подсел Сынмин и тоже уставился наверх. Не было нужды спрашивать, что он здесь делает — это Минхо сбежал с занятий, притворившись, что нужно в медпункт, а Сынмин-то школьник. Он, наверное, с вокала шёл. Кто знает, как в клубах дополнительные занятия велись, или, может, он ходил на частные какие-то уроки. В любом случае, Минхо не удивился тому, что Сынмин находился тут в это время. Удивился тому, что Сынмин к нему вообще сел. А Сынмин сказал: — Есть закурить? Минхо завис ненадолго. А потом выдал два ответа за раз: — Я похож на того, кто готов сливать по полтора косаря вон в день на рак лёгких? И какой тебе курить, ты поёшь. Сынмин элегантно закинул ногу на ногу, из-за чего его брючина задралась и обнажила носки с пиксельными котятами. — Моё тело — моё дело. Разве это не неукоснительные правила каждого? — и коленку обхватил сцепленными пальцами. — Я просто спросил, не обязательно язвить, дедуля. — Ты нарываешься? — усмехнулся Минхо, приподняв одну бровь. — Почему это я «дедуля»? — Ты уже учишься здесь, а я — ещё нет. Значит, ты старше минимум на пару лет, — и задумчиво обвёл Минхо взглядом. — Максимум — на пару десятков. — Немаленький разброс, — буркнул Минхо, истеряв весь запал о чём-либо спорить. Обычно зимой снега не так много, но эта зима выдалась какой-то аномальной: облачка с небес стряхивали морозную пыль, даже когда погода и не думала приближаться к нулю, снег таинственно не таял в воздухе, вместо этого мочил одежду и смешивался с грязью в уродливые лужи, каких ботинки Минхо не терпели. А Сынмин обут был в кожаные монки с тупыми носами — прямое попадание в типаж. Они не были ничем запачканы, что означало — либо Сынмин до ОКР чистюля, либо где-то переобулся, значит — предусмотрительный до тошноты. Оба варианта звучали так себе. — И долго ты ещё будешь тут сидеть, сонбэ? — удивительно, как он умел язвить, не переходя грани дозволенного интонациями и не используя грубостей. — Простыть жопой в самом начале семестра — последнее, что нужно людям с хорфака. С какой ты кафедры? — Современные танцы, — ответил Минхо, нехотя признавая, что отчасти Сынмин прав. Жопа уже до костей промёрзла, а если и застудить — течь будет не только два раза в год и совсем не смазкой. — Ким Сынмин, — пальцы расцепились, одна рука осталась на колене, вторая ладонью повернулась к Минхо. — Моё имя. — Ли Минхо, — пожал осторожно, с неудовольствием отмечая, что у Сынмина ладонь больше, а пальцы — длиннее. Если бы Минхо на тот момент уже не повстречал Чанбина, знакомство с Сынмином было бы на первом месте по странности. Но он повстречал, потому не сильно загонялся тем, что в мире гораздо больше чудиков, чем он представлял. И после обмена рукопожатиями Сынмин настоял на том, чтобы выпить кофе в маленьком заведении на углу улицы, где обычно среди студентов не протолкнуться, но прямо посреди учебного дня во время занятий там почти никого не было. Те, у кого окна, те, кто дожидались друзей, случайные люди, шедшие с работы или устроившие свидание посреди рабочей недели — их не набралось и на половину зала. Сынмин беспрепятственно занял широкий диван в арке между барной стойкой и витражным окном, сложил в один оборот куртку, на неё свернул вязаный шарф. Спросил: — Что тебе заказать? — Американо со льдом и заварные пирожные с ореховым муссом, — отчеканил Минхо на автомате, взглядом блуждая по улице за окном, где стремительно смеркалось — было пять пополудни, заканчивалась пятая пара для учащихся на дневном и первая для тех, кто на вечернем. Минхо не хотел досиживать свою — по методике преподавания, которая была обязательной вне зависимости от того, пойдёшь ли ты преподавать или нет. Потому что танцоры должны были разбираться в обучении, вся их жизнь — обучение. Если ты танцуешь и от тебя требуют импровизации, ты — великий танцор. — Ваш заказ, — последний слог Сынмин безрадостно протянул, ставя перед Минхо бумажный стаканчик и тарелку. Вернулся на своё место, грея о собственный стаканчик окоченевший руки (а не нужно было рисоваться). — С таким отношением к клиентам не работать тебе в сфере обслуживания, — в шутку поддел Минхо, сильно сомневаясь, что быть официантом — предел мечтаний Сынмина. — Каким? — Безэмоциональным? — предположил Минхо, Сынмин тут же цыкнул: — На самом деле я бескрайне эмоциональная личность, просто держу всё в себе, чтобы не раниться о жестокий внешний мир. — О, так ты запоздалое дитя умершей субкультуры? — Эмо — стиль жизни, а не поп-культура, — возразил Сынмин, отпивая свой латте (пахло неплохо, но на вкус эта дрянь Минхо не особо нравилась). — Как быстро ты переиначил терминологию. С каких пор субкультура эмо стала поп-культурой? — Минхо решил не отставать и принялся за пирожное, предварительно сбрызнув спиртовым антисептиком на руки. — С тех самых, как стала популярной, — произнёс Сынмин так, словно ответ очевиден. — Разве не всё инакое и редкое перестаёт таковым быть, когда попадает в массы? Хип-хоп — больше не музыка чёрных, — он задрал голову — над ней висела колонка, распространяющая по залу кафе ненавязчивую негромкую музыку. Это была рэп-партия какой-то очередной поп-группы. — Популярное для западных культур ципао, к примеру, нельзя назвать исконно-китайским, потому что современная его версия была создана под влиянием того же запада — в Шанхае двадцатых, ну, знаменитый порт и торговые отношения, сам понимаешь. Тоже яркий пример выхода в массы при изначальной эксклюзивности, эксклюзивное стало инклюзивным: теперь каждый может надеть ципао и зачитать в нём хип-хоп. — Звучит как заготовленная речь, ты делал доклад про культурную апроприацию или просто много думал об этом, пока не нашёл свободные уши? — Минхо не совсем понимал, к чему Сынмин вёл, он на самом деле и смысл сказанного понимал слабо, социология — не его конёк. — И первое, и второе, но не бойся, я не из тех, кто засирает тикток гневными призывами оставить дреды афроамериканцам, — нахальная улыбка, — просто, знаешь, гей-сообщество перестаёт быть чем-то обособленным, угнетаемым, и… м, в общем, я гей. Теперь быть геем популярно, не правда ли? Минхо мог бы подавиться в духе старых добрых ситкомов, если бы не слушал Сынмина не отвлекаясь на глоток кофе. Нечасто его вот так выбивало из колеи, если уж по-честному — Минхо охуел. Сынмина он знал лишь потому, что о нём все говорили — о его божественном вокале, о его способностях исполнителя в целом (мол, он захватывал сцену лишь ступив на неё), об освоенных техниках вокала и том, что он вполне мог бы стать айдолом. Сегодня он впервые говорил с Сынмином лично, с минуты знакомства и получаса не прошло… — Прошу прощения?.. — прокашлялся Минхо. — Видишь ли, ты первый, кому я в этом признался, — Сынмин умел вести беседу о таких вещах тоном, которым погоду обсуждают. — Говорят, с незнакомцами делиться сокровенным проще, чем с близкими. Вот я и решил попробовать сказать об этом первому встречному. — Тебе это пришло в голову после занятий с Доныль-нним? — тут уж Минхо потешился знатно. — Она к тебе клеилась, что ли? — Нет, просто упомянула о своём знакомом во время разговора. Тот вышел из шкафа, когда стал довольно узнаваемой персоной, что подпортило его дальнейшую деятельность. А Доныль-нним сокрушалась, что было бы проще, начни он карьеру будучи уже открытым гомосексуалом. Это и привело меня к тебе на лавочку. — Ты… странный, Сынмин-а, — Минхо сморщил нос. — Я бы сказал, немножечко ёбнутый. — На откровенность отвечают обычно откровенностью, а не оскорблениями. Разве не так принято в нашем обществе? Ну, Минхо и сказал ему то, о чём обычно открыто не признавался. Сынмина это не смутило. Более того, он даже сказал: «Как интересно». И предложил поужинать завтра в «Rumpus Room». И на этом дело не закончилось. Ким Сынмин оказался богатеньким сукиным сыном. Об этом не нужно было говорить — это чувствовалось. Он посещал недешёвые уроки вокала, успевая при этом показывать отличные результаты в учёбе, редко носил одно и то же: если у него худилась одежда, он её выбрасывал, тогда как Минхо зашивал дырки на свитерах, ставил заплатки на джинсы, а если на рубашках оставались неотстирываемые пятна, оставлял её под кардиганы или пуловеры. Потом оказалось, что у Сынмина есть старшая сестра, и подозрения Минхо подтвердились. Семья, живущая в центре столицы, могла себе позволить содержать двух детей — это ли не признак богатства? Сам Сынмин учился в старшей Чхондам — не самой дешёвой старшей школе, стоящей чуть ли на не берегу реки Хан, располагающейся на севере Каннам-гу, а после пересекал мост и оказывался в культурном центре Сеула, проходил сквозь ворота кампуса Намсан. Видел и дворцы рядом с мэрией, и Сеульскую башню, и горные вершины в парковых зонах, большую часть года от туристов закрытую. Кампус Намсан СИИ включал в себя и школу исполнительского искусства (театралов, танцоров и актёров), и школу музыки (прикладная музыка и корейская), здания стояли друг напротив друга, разделённые патио с тяжёлыми скамейками под каждым кустом. И на этих скамейках Сынмин и Минхо начали встречаться три раза в неделю. — Ты хочешь поступить сюда? — однажды поинтересовался Минхо. — Ты ведь мог поступить в SOPA на бакалавриат и в следующем году уже закончить. — Говорит тот, кто выбрал ассоциат после старшей школы. Не жаль потраченных впустую трёх лет? — отмахнулся Сынмин. — Тем более, SOPA — худшее, что случалось с нашим институтом. Я бы на месте президента Ю прикрыл эту лавочку, но её контролируют совсем другие люди, — худые плечи Сынмина дёрнулись от отвращения. — Мой… я бы употребил слово «друг», если бы по отношению к этому хмырю возможно было бы употребить это слово, — учится там. И он слишком хорош — но только внешне, чтобы на нём не попытались сколотить деньги. После одного выезда к каким-то политикам с «развлекательной программой юных айдолов» он блевал в моём туалете и утирался футболкой сестры. — Я… не знал об этом, — Минхо поджал губы. Слышать о подобных ситуациях от людей, принимавших в них участие, пусть и опосредованное, гораздо хуже, чем узнавать новости с экрана телевизоров. — Тем более, я не хочу быть айдолом, я хочу петь. Остальное мешает, — прикусил щёку. — Это неважно. — А с твоим другом что? — вот это важно. — В этом семестре он хочет перевестись сюда на дизайн. С ним всё в порядке, он… ранимый, но отходчивый. Не все беседы их шли в таком духе. Эта странная дружба держалась на плаву благодаря другим темам. Музыка, кино, искусство, мемы и смешные видео, байки из жизни, иногда — видеоигры, они говорили о многом и в то же время ни о чём. Понемногу узнавали друг друга: Сынмин стал подначивать Минхо за его «фермерское прошлое», а у Минхо уж поводов для подколов было выше крыши. Начиная самым нелепым выходом из шкафа и заканчивая врезавшимся в дом самолётом. Сынмин… был амбициозен и очень одинок. В какой-то момент Минхо стал думать, что Сынмин подошёл к нему вовсе не из-за безумно глупого решения рассказать о себе первому встречному, а потому, что посчитал таким же. Потерянным ребёнком на стыке юности и молодости, которому не с кем было поговорить и выпить кофе, поделиться своими проблемами. Принял за своего, ведь… каким тогда Минхо был со стороны? Минхо однажды спросил, но Сынмин не ответил, сославшись на плохую память. А ещё Сынмин никогда не прогуливал школу. Но стоило Минхо написать, что по медицинским показаниям пропустит неделю, которую проведёт дома у родителей, сбежал и помог собрать вещи, доехать до вокзала, а потом и до Кимпхо — то-то родители удивились, когда из междугородней электрички вывалился предтечный Минхо, опирающийся на красивого мальчика. Но Сынмин отказался от их предложения на ужин, взял обратный билет и вернулся. Родители всю неделю тогда звали его «женишком» Минхо, несмотря на все попытки объяснить: он ещё в школе учится, мам, да мы дружим — да, это так называется, мам, да даже Суни похож на моего женишка больше, чем Сынмин! Зарекаться не стоило. Отвлёк от погружения в воспоминания не Дэхви, как обычно бывало, а телефонный звонок. И это был не Хёнджин, не Чанбин и не мама, что вовсе неслыханно. — Чего надо? — рявкнул Минхо, сняв трубку после того, как увидел контакт звонящего. — Как тебе кандидат номер девять? — всё таким же безразличным ванильным голосом спросил Сынмин. — Напомню, что у людей принято здороваться. — Иди к чёрту, это, по-твоему, смешно? Где ты выкопал этого невротика? — Минхо возмущался наигранно, потому что Джисон ему в самом-то деле понравился. — Хороший мальчик, жаль, что по девочкам. — Это он тебе так сказал? — вот сейчас Сынмин добавил в голос интереса. — Я мало что знаю о Хан Джисоне, его порекомендовал один бывший коллега Чана. Говорят, он невероятно хорош и работать с ним легко. А ещё он закрытый человек, у него не очень много друзей, и ни в каких связях — ни с девушками, ни с мужчинами, он замечен не был. — Тогда на что ты вообще рассчитывал? — фыркнул Минхо. — И почему всё всегда вращается вокруг твоей работы? Сплошные певички, продюсеры и фотографы. — Прости, что не могу найти тебе домохозяйку, готовую принять нашего ребёнка как своего, — искренность извинений была поставлена под сомнение. — И, кстати, что ещё за «мальчик»? Насколько я знаю, Хан Джисон старше меня. — Продолжай несмешно шутить, — протянул Минхо, приподнимаясь с дивана-для-прокрастинации. — Да, на целую неделю, — подтвердил Сынмин свои слова и чувствовалось, что даже головой кивнул. — На це-е-елую неделю, ну надо же! — И мне казалось, что он в твоём вкусе. Жопастенький. — Сынмин-а, люди обычно сходятся на почве общих интересов, а мне с ним даже говорить не о чем. — Понятно, — поставил точку в разговоре Сынмин. — Чем занимаешься? — Собирался прибраться, но… — тоскливым взглядом Минхо окинул гостиную, по которой нарезал круги робот-пылесос, и на пороге которой стояло ведро с двумя отсеками — для полоскания и отжима швабры. — Лёг прикорнуть. — Я добавлю в твой плейлист пару песен, если ты не против. Думаю, они тебе сейчас нужны. Сынмин слишком хорошо его знал: традиционная дрёма на диване-для-прокрастинации после обеда за Минхо была нередка, учитывая, как сложно ему порой было справляться. Минхо поставил на громкую связь, свернул звонок и открыл Spotify. — Где Дэхви? — С Хёнджином и Чанбином. В каком-то… э, аквапарке или что-то вроде того. Знаешь, тут рядом открылся бассейн со всякими аттракционами, а я… не очень хорошо себя чувствую в последнее время, — Минхо положил телефон на подлокотник и лёг обратно, заворачивая ступни в плед. — Головные боли? Усталость? Суставы скрипят? — Знаю-знаю, признаки старости ты можешь перечислять до бесконечности, — прерывал злословия Минхо. — Нет, просто… Заёбанность? — Сходи ко врачу, я могу договориться о полном обследовании в клинике в Чун-гу, если пожелаешь. «Конечно, можешь», — пробормотал Минхо, но от затеи отмахнулся. — Гастроли закончатся в конце апреля, — сообщил Сынмин как бы между делом. — Что-нибудь привезти? — Что ты можешь привезти из соседней провинции, чего я не смогу найти здесь? — Себя. — Больно надо. Даже если Дэхви этого не показывает, за пару недель, что ты дома, он быстро к тебе привыкает, а потом тяжело переносит твои «гастроли», — и это Минхо повторял Сынмину снова и снова. И это — причина, по которой они не смогли быть вместе. Не основная, но их хрупкий брак стал разваливаться ещё не начавшись, и этого хватило, чтобы они разошлись и снова стали… кем-то вроде друзей. Их отношения вообще с самого начала были неправильными и не должны были случиться, но тогда они были молоды и безответственны. К себе, друг к другу. — Возьму что-нибудь на своё усмотрение, — решил за обоих Сынмин, — передавай этим уёбкам привет, и постарайся не оставлять Дэхви с ними надолго. Если захочешь побыть один, отвези его к моим. Мама жалуется, что вы редко заходите. — Ага, понятно. Всего хорошего, Кэджангук-нним. — Бывай, Кроличья лапка. А Минхо закрыл глаза и подумал: мы столько неудач пережили, как ты можешь до сих пор звать меня своим амулетом на удачу? Да, я был с тобой, когда ты пережил мощнейший свой взлёт, будучи первокурсником уже попал на ТВ, записал свой первый альбом и получил всенародное признание. Но был и тогда, когда ты разрывался между мной, семьёй, учёбой, будущим; когда работал на износ, чтобы обеспечить нас, когда принял решение связать со мной жизнь и когда я разорвал эту связь, недовольный другими твоими решениями. Мы оба всё испортили, уже не переиграть, да и… не стоило бы, наверное, ведь мы друг другу не подходим. Было бы лучше, будь у них чуть больше времени, но… Грёбанная фертильность.