Смеётся гора

Остаток воскресенья пролетел мимо Минхо, как бывает всегда при долгожданных выходных. Не подсуетишься, добивая чек-лист последней галочкой, а уже всё, уже в кроватку надо, чтобы поутру не представлять собой раскатанную размазню. Минхо не успел моргнуть, как уже лежал кверху пузом с освежающей огуречной маской на лице, пока Сынмин вслух читал курьёзные рассказы о великих композиторах для Дэхви, устроившегося между ними. Минхо слушал вполуха. Перед тем, как у Дэхви закончился послеобеденный сон, Сынмин успел вновь показать свою неприглядную сторону — ревность, но выраженную настолько блекло, что злиться на него не получалось вовсе. Сынмин всегда прибегал к этому методу — чувствами максимально отгораживаясь от произносимого, он за семью печатями скрывал то, как на самом деле относится к происходящему. Подобная тактика хорошо зашла бы в кругу тех, кто с Сынмином не знаком, а Минхо собрал по нему целую базу данных. Так что, каким бы ни был невыразительным тон, насколько скупой бы ни осталась интонация, в коротких вбросах «я намного красивее» или «я лучше пою» Минхо слышал гораздо больше. Всё это, насквозь пронзённое стрелой непонимания, говорило об искреннем неразумении. В действительности же любая фраза Сынмина могла бы трактоваться как «почему он, а не я», и если бы Сынмин выбрал именно эти слова, Минхо не смог бы на них ответить. А в другой оболочке отмахнуться от них легче — Минхо просто соглашался. Да, Сынмин красивее, Сынмин — его типаж, Сынмин длинноногий, с сочной задницей, слегка субтильный, но где надо — плотненький, у Сынмина очаровательная улыбка, завораживающая настолько, что когда-то ради неё Минхо готов был построить лестницу в небо, чтобы все звёзды украсть. Да, Сынмин поёт лучше — он занимается этим профессионально; раньше ни дня не проводил без распевок, поддерживая тонус, его голос — стабильный, глубокий, пробирающий до мельчайшей косточки, приказывающий каждому волоску на теле встать по стойке смирно. А Джисон же композитор в первую очередь, самоучка, интуит. Да, Сынмин — лучший любовник из тех, что когда-либо были у Минхо, иначе ему не сорвало бы крышу настолько, что одно только предвкушение о сексе с ним выметало немаловажные мысли о правильном подборе контрацептивов. По правде говоря, если бы Минхо не был настолько принципиальным, он продолжил бы с Сынмином трахаться, обкатывать его как ездовую лошадь, проверять на гибкость и выносливость, а его рот и язык — на мастерство. Казалось, что согласие с Сынмином по всем пунктам выбивало того из колеи. Сынмин не понимал, в чём его упущение, почему Минхо так легко выбрал не его. А какого-то незнакомца, уступающего Сынмину по всем параметрам. Не объяснишь же, что Джисон — не только что-то новое, не характерное для Минхо, что просто-напросто интригует, манит своей одновременной доступностью и при этом сокрытостью. Джисон ещё и является кем-то, кто Минхо подошёл. Вот так просто. Оказалось, что Минхо не нужны ни длинные ноги, ни голливудские улыбки, ни профессиональные стрижки за сто пятьдесят тысяч. Ему хватило обыкновенного понимания. Джисон, приняв к сведению, что Минхо — левша, во время ужина поменялся с ним местами, чтобы локтями не стукаться (потому что в этот раз Минхо кормить его с палочек отказался, он в прислугу не нанимался), перед сном место у стены уступил, а утром — долго подбирал из своих всяческих кремов и молочков подходящее средство для Минхо — тип кожи у них разный, у Джисона комбинированная, а у Минхо жирная. Без каких-либо проблем отдал свою шапку, тогда как Сынмин никогда подобного не делал и не сделал бы. Не потому, что шапки он не особо любил, считая, что в них выглядит нелепо, и не потому, что брезговал одалживать свои головные уборы, он скорее обвинил бы Минхо в недальновидности, сказал бы что-то вроде: «тебе без шапки даже лучше». Минхо всегда старался выглядеть для Сынмина достойно, а Сынмину и стараться не нужно было, у него отродясь в гардеробе не было неподходящих и убогих шмоток, всё качественное, брендовое; Минхо бесился, считая, что недостаточно хорош. А потом хуй положил — потому что Сынмину плевать было, накрашен ли он, расчёсан ли, в свежей ли одежде и без дырок ли на трусах. Слишком поздно до Минхо дошло, что Сынмин прощал всё это не потому, что любил, принимал любым и всё такое. Потому что уже тогда Минхо остро реагировал на замечания, а Сынмин предпочитал его не злить. Они ведь сначала два года друзьями были, из которых год вместе жили как соседи, за это время Сынмин уже успел насмотреться триллеров, блокбастеров и файтингов с Минхо в главных ролях. И трижды посочувствовать манекену из зала, куда ради прикола заглядывал. Это Чанбин Сынмину всё грозился руки сломать за дебильные выходки, а Минхо — мог. Теоретически. Сынмину тогда ещё было невдомёк, что Минхо ни за что бы (та пощёчина — не в счёт, та пощёчина — гормоны, депрессия и банальное бессилие), и что относиться ко злости Минхо и Чанбина стоило бы наоборот. А что Джисон? Джисон не раздражал. В поведении он был куда хуже Сынмина, ребячливость — слово, подобранное для составления портрета Джисона Киоко-сан, — подходило великолепно. Джисон в том, что работы не касалось, Минхо представлялся незрелым и слабым. Боязливый с незнакомцами, несмелый в преодолении фобий, чересчур доверчивый, когда чувствует себя в сохранности, и для Минхо это было в плюс — что Джисон так быстро и легко открылся ему. Но что, если бы на месте Минхо был кто-то другой? И с пробуждения Дэхви и до прихода Чанбина, успев помыть полы, протереть зеркала и окна, перепроверить тесты, выполненные под контролем Сынмина, Минхо всё думал об этом. Джисон выбрал выражение «родство душ» неспроста ведь, да? У него тоже не нашлось ничего более рационального? Минхо даже в интернет заглянул, чтобы почитать, о чём там пишут на эту тему. Оказалось, у многих такое было. Только познакомились, а уже твердят: «мой человек». Даже если впоследствии интересы, вкусы и взгляды на жизнь не сходились, это ничуть не мешало — наоборот, помогало раскрывать друг друга разносторонне, духовно развиваться самому. Если же сходились едва ли не во всём, это создавало ощущение бытия на одной волне, что также немаловажно. Скорее всего, именно то же произошло и с Минхо — в чём-то они с Джисоном сочетались (вроде преданности одной франшизе, морепродуктам, американо со льдом и выбору позы для сна), в чём-то — расходились (у родителей Джисона живёт кошачьих размеров кудрявый пёс, и Джисон забрал бы его к себе, если бы для этого не нужно было бы больше пространства и времени на выгул, у Минхо от такой новости аж сердце подскочило), но это не доставляло дискомфорт, а подкидывало задачку — попробуй иначе, вдруг понравится, а если не понравится — ну не помрёшь же ты из-за этого. А после прихода Чанбина пиздострадать у Минхо не осталось времени. По неясной причине заявление Чанбина и Хёнджина отложили, не впервые и без объяснения причин, только добавилось очередное «на рассмотрении». Уже третье. Хотя, если объективно, повода для этого не было. Минхо думал, что за шесть лет в законодательстве мало что поменялось, разве что Чанбин и Хёнджин в управление муниципального округа Дондэмун документы подавали, по месту регистрации, когда Минхо с Сынмином в Каннам ездили. Пакет документов тот же: заявление, выписки из семейных реестров, справки об отношениях и удостоверения личности. Всё это даже приносить в бумажном варианте не нужно — есть в личном кабинете гражданина, всегда доступном при наличии интернета. Что могло послужить причиной, кроме несоответствия документов? Только двоякость брака. В стране сейчас боролись две фракции: в одной любые проявления отклонения от нормы жёстко подавлялись, другие, довольно либеральные, больше озабочены были пониженной рождаемостью, стремящейся к нулю. Если первым невыгодно было хоть как-то расширять права дуалов, поскольку их отношения с мужчинами ставились чуть ли не в ранг гомосексуальных, вторые считали, что если супружеская пара может принести стране новое поколение, то неважно, что у них в графе «пол» стоит. И, если признаться, немногие дуалы вступают в брачные отношения — из трёхсот тысяч в стране, если верить новостям, около восьмидесяти процентов ни разу не были в браке, из которых пятьдесят не собираются вовсе. А уж сколькие из них готовы рождаемость повышать, да ещё и собственными силами, с помощью супругов, а не супруг? В общем, откровенное меньшинство, о чьих правах предпочитали не думать. Оттого на всю страну гинекологических клиник, ещё и с акушерским отделением, было не больше десятка. Что там говорить — в Сеуле не было ни одной узкоспециализированной, вот Минхо и ездил в Йонъин со школы. Сеульская гинекология широкого профиля высокими оценками не блистала. Оттого и смотрели на Минхо, беременного, неповоротливого и с бестийным лицом, как на диковинку — в лучшем случае. В худшем проклинали в спину, закрывали глаза детям и крестились. Оттого и сам Минхо почти не встречал себе подобных на улицах, не находил нужных магазинов (приходилось затариваться онлайн), и места себе не находил тоже, потому что случись что-то с ним или с Дэхви — кто ему поможет? Будь у Минхо карман шире, он бы не только кошачьему приюту рядом с домом помогал, но и вложился хотя бы в одну клинику для дуалов. А сейчас, когда с Чанбином всё норм, с Хёнджином всё норм, с документами, здоровьем, жилплощадью и семейным бюджетом — хуйня вот эта вылезла. Минхо пошутил, что Чанбину сначала залететь надо, чтобы там, сверху, удостоверились, что они это с Хёнджином не для красоты, а по факту — семья, ебать, ячейка общества, — и проебался, кажется, потому что Чанбин подхватил: «И правда, у вас-то проблем не возникло», — как будто шутка стала руководством к действию. Как бы они там не понатворили чего, а то Минхо неспокойно будет, а у него и без того настроение ниже плинтуса. Так что, чтобы Чанбина не грузить, Минхо его пока не «обрадовал» новостью, что Сынмин уже ищет жильё. Хотя Чанбин, наверное, реально обрадовался бы — он считал, что Сынмину пора штаны подтянуть и прекратить захватывать Минхо в подвешенное состояние, когда вроде и семья, а вроде всё кончилось уже, когда вроде они нужны друг другу, а вроде и пора уже своими путями идти. Сам Сынмин Минхо до хрючева развеселил поздним вечером, деликатно уточнив, позволит ли Минхо ему видеться с Дэхви, пока предмет разговора изображал из себя мини-айдола и бесился под музыку, вытащив из коробки с мелочёвкой очки-звёздочки. — Да хоть насовсем его забирай, — фыркнул тогда Минхо. — Если прекратишь свои розыгрыши, из вас получится отличный тандем. Это глупо, конечно, рассматривать ребёнка не отдельной личностью, а совокупностью родительских черт, но Минхо не мог отделаться от назойливых сравнений; Дэхви перенимал больше от Сынмина — это факт, хотя жопу и слюни ему Минхо подтирал, он наказывал и поощрял, его мораль Дэхви воспроизводил, его словами говорил. А Дэхви даже походил на Сынмина больше — хотя ему ещё шесть, и от детской пухломордости он не избавится в ближайшие лет десять, в нём уже угадывались и квадратный подбородок, и дутые губы, и разлёт бровей Сынмина. Минхо видел себя в Дэхви лишь ярко выраженными скулами и правым двойным веком — забавное сочетание, как будто одно веко у Дэхви от Минхо, а другое — от Сынмина. В альбом Дэхви Минхо вклеил детские фото свои и Сынмина, и вот там-то он вообще лишним казался, а эти двое — как близнецы. На самом деле, насовсем отдавать Дэхви Минхо никуда не собирался — это не требовалось обговаривать. А вот на денёк-другой в недельку — пожалуйста. Сынмин, прочуяв тему, стал уточнять, как должна быть оборудована детская. Оптимальный размер кровати и остальной мебели, средства гигиены, минимум аптечки, всё такое. Ну, Минхо и надиктовывал навскидку. Процесс «выпускания» Сынмина из гнезда на волю едва ли надолго затянется, но вот обстановка квартиры — тяжело и муторно. А Сынмин дотошный, не переложит на менеджера все вопросы, будет доёбываться до материалов, цветов и оборудования так, словно от них будет зависеть его жизнь. Но на деле — один лишь эстетический вкус. И это хорошо. Это правильно. Так же дотошность Сынмина поможет ему нормально родительские обязанности исполнять (Минхо надеялся). В итоге спали втроём, Минхо уговорил Сынмина остаться и Дэхви в комнату не уносить. Потому что ощущалось, как в последний раз. А в понедельник Минхо уже муштровал своих малявок, за выходные разленившихся до непомерной степени. Выстроив их в ряд, Минхо расхаживал перед ними в командирской позе, руки за спиной сложив (кто-то оценил отсылку к треку Чанбина, а кто-то просто стоял, понурив голову), выговаривал им: — Меньше месяца осталось, а вы до сих пор в позициях путаетесь, охламоны, — и не замечал, что почти все «охламоны» ему в рост, а то и выше. — Не можете нормально ни подколенные сухожилия растянуть, что хай-кик страдает, ни базовый твист ногой мне показать, ни волны изолированные. Вас точно я учу, а не чёртов подсосыш директора Мо?! — прикрикнул, сорвавшись на личности. В конце ряда кто-то обиженно пискнул. — «Степ эн’ дроп», «степ эн’ дроп», я скоро язык сломаю, пытаясь каждый шаг вам озвучить! — Но н-наставник Л-ли, — обиженно протянула Кудряшка. — Вы сами сказали не перенапрягаться. — «Не перенапрягаться» — не значит всё из головы вытряхнуть, Хван Юна! — конечно, он сердился. Они слишком превратно приняли его указания к сведению. — Какими долбоящерами надо быть, чтобы за два дня позабыть три клятых формейшн-чейнджа, которые мы репетировали всю прошлую неделю? — У нас учёба ещё, — высказалась Дылда, обидно возвышающаяся над Минхо на полголовы. Ещё и хвост конский ей сантиметров прибавлял. — Вы сами сказали контрольный срез не провалить. — А он что, сегодня был? Может, завтра будет? Ты мне тут не заливай, — ткнул в неё Минхо. А потом уставше по щекам похлопал. — Сегодня до семи занимаемся, — точку поставил. — Лишние два часа вам не повредят, — в недовольный гомон выплюнул. — Срать мне на ваши планы, ясно? Пока вы ещё мои ученики, и ваша первоочередная обязанность — учиться. И учиться хорошо. Иначе чего вы здесь забыли? Шли бы в обычную школу, а там после занятий хоть загуляйтесь — только осмелюсь напомнить, что учебный день там до шести, безо всякой самодеятельности и секций. Не устраивает? Коллективно пишите отказ — вам сменят преподавателя. — Да что-то вы разошлись, наставник Ли, — вякнула Дахи. — Всё нас устраивает, мы понимаем, что сами косячим. — Остался месяц, нам помимо основной хореографии нужно представить индивидуальные, — продолжил тарахтеть Минхо, на её выпад не обратив внимания. — Там же все мои коллеги будут, да вы чё, — на пятках развернулся и пошёл в другую сторону. — Чана и Уджин меня засмеют просто, а грёбанный сопляк Чанёль опять поднимет вопрос о моей квалификации… — остановился, обратился сразу ко всем: — А все они должны говна поесть, я их по стенке размажу! — резко поднял голос: — Степ! Аут! Позиция! Раз, два, три, четыре, left, right, семь, восемь и раз… После экстренных перемещений мелочи по репетиционной, Минхо оказался к ней спиной, и только краем правого глаза в зеркале замечал усердие. Всего-то десять человек, двое на больничном, но ёб твою ж мать, как сложно с ними со всеми справиться. Чонвон после травмы в том сезоне всё ещё боялся налегать на левую ногу — с одной стороны Минхо его понимал, а с другой — перебороть страхи надо, ёбушки-воробушки, они проконсультировались и с травматологом, давшим Чонвону первичный осмотр, и со школьным терапевтом, который Чонвона наблюдал, оба говорили: никаких опасений, здоров, как бык, хоть щас в поле на пашню. А эта зараза, видите ли, партнёру поддержку не может устроить, потому что за тапочку свою плачется. Дахи перебарщивала с темпом, всё куда-то торопилась, а у Юны отвратительно получался кач. Минхо насчитывал ритм, про себя подумав, что именно об этом ему сказал Джисон — позиционируешь ты себя как музыкант или нет, знаешь нотную грамоту или хуй клал, но ты не можешь родиться в Корее и не иметь чувства ритма. Ритм везде — в детских играх, в телепередачах, в музыкальной индустрии и десятке попсовых каналов, на улице — в стуке рельсов, в пиликанье светофора, в самом дыхании, в сердце. Сам Минхо ощущал эти ритмы естественно, как будто родился с ними, он ведь и правда хреново учился в институте, и дело не только в профессоре Эоме, а в том, что Минхо — практик. Он танцевал, и танец всегда был на первом месте. Он учился, запоминая и повторяя, ему сухие слова и абстрактные представления о методике преподавания никогда близки не были. Выдроченная годами практика — и вот, кто он есть сейчас. Свобода ритма; ему не нужна перкусионная линия, бит или трек. Всё в голове, всё в теле. Он мог начать с любого ритма и спокойно перестроиться в другой; да, естественно — как дышать, моргать или ходить. Четырежды Минхо останавливал счёт и подходил то к одному, то к другому. Выражение лица скорректировать, поправить стойку, показать правильный угол наклона, продемонстрировать возможности тазового дна. Дахи шепнула ему во время перерыва, когда Минхо разрешил попить, поссать, поплакаться маме: — Вы же всё равно, если кто-то срез провалит, нас у директора Мо с боем вырвете, — и, да, это констатация очевидного. — И хочешь узнать, зачем я вас драконю? — хмыкнул Минхо. — Да потому что ответственности с младых ногтей нужно учиться. Сегодня забыли связку, завтра прийти забудете. — Я заметила просто, что у вас… с настроением что-то. Вы стали громче и дольше ругаться. — Ты ко мне в психоаналитики не лезь, сам разберусь. Воспринимай ругань как перерыв, не более того. — Это ваш очередной экспериментальный подход? — Скорее уж экскрементальный, — отшутился Минхо и отошёл подальше, чтобы лишнего не ляпнуть. Его сегодня отчитали за то, что в четверг он поставил прогул отсутствующему. Да только его никто не предупреждал, блядь, что по заявлению отсутствующий. А Минхо кто, экстрасенс? Теперь объяснительную строчить и бумажки переписывать, потом с Гаоном разговаривать о важности уведомления преподавателей о причинах отсутствия. Если не лично, то хотя бы в общем чате или через товарищей. Сынмин ещё всё утро мурыжил, сожрал пудинг Минхо назло, Дэхви в ючивон отвести вызвался, когда Минхо уже заказал такси заранее — аж за полчаса до выхода, потому что блядский город, блядские пробки, блядское всё. Хёнджин попросил о встрече — пиздец какой важной, но на неделе он занят, надо вот прям сегодня, потому что с Чанбином что-то не так, со мной что-то не так, а ты же лучше знаешь, я же тебе помог в прошлый раз, ну Лино-хён, я разрешу тебе полапать мою задницу. Бабушка научилась записывать видеосообщения, и три минуты Минхо смотрел, как она подбородком журит его за то, что не приехал вчера. Чан после отписки Минхо о ходе дела и обвинении в потворствовании идиотского плана без умолку спамил извинениями, просьбами выйти на связь, и что он вообще-то предупреждал Сынмина о последствиях, типа, Минхо всё равно всё узнает, а ты себя незрелым дураком выставишь, да ещё и некрасиво по отношению ко всем людям, которых ты подставил. Чан, мать Тереза, за собой вины больше чувствовал, чем настоящий виновник, потому что не уберёг, не остановил, и самому Минхо никак не дал знать, что что-то затевается. А Минхо это всё отпустил уже вообще-то — он знал, с кем связывается. С человеком, который завёл с ним разговор просьбой о сигаретке, хотя не курил, с человеком, через тридцать минут знакомства вывалившим на него признание о гомосексуальности, с человеком, отрицающим свою принадлежность к мёртвой культуре эмо, но в двадцать два выкрасившим мелированную чёлку в розовый. И Дэхви закапризничал в довесок, забив в крышку гроба последний гвоздь. Когда же кокка Хан к нам придёт, а можно я позвоню Джисонни, а когда следующий урок, па-а-апа, хочу-у-у. Заебало. И эструс на подходе — через две недели. А раз фестиваль через месяц, Минхо даже не сможет позволить себе эту жалкую неделю передышки. Придётся носить маску-фильтр, чтобы с ума от количества разнородных запахов не сойти (а в помещении с двенадцатью гормонирующими подростками сделать это легче лёгкого), покупать дорогой набор инъекций, чтобы работоспособность не слишком снизилась, затыкать пробоину, хотя Минхо ненавидел ощущение инородного тела внутри, тампоны это вам не член, влажный, горячий и ходящий туда-сюда, доставляющий кайф и в конце концов оргазм. За-е-ба-ло. Почему нельзя вернуться в субботу? Джисон всю неделю рабочий — в будни встретиться не удастся, в выходные Минхо со своими спиногрызами в Кимпхо и до среды — три дополнительных выходных из-за национального праздника, вообще-то. А уж ещё дальше планировать смысла и вовсе нет, горьким опытом научены — всё пойдёт по пизде. Минхо выжал класс до последней капельки пота, полы пришлось вытирать несколько раз, потому что скользко, дышать нечем, а окон нет, кондиционер не включить — простынут же, долбачи, — а потом остался наедине с отчётностью. В половину восьмого Хёнджин стал названивать. Понятное дело, на входе ждал уже минут пятнадцать, ну а Минхо не умеет писать по строке в секунду. — Да ты заебал, — с ходу выдал Минхо, выходя из дверей студии. Хёнджин морозил жопу прямо на каменных ступенях, вместо того, чтобы сидеть на облюбованной тыщу лет назад лавочке или зайти внутрь, не выпрут же его обратно, его знают все, ещё бы и чаем черничным напоили, и печенек за щеку натолкали. — Лино-хён, — подорвался Хёнджин, закутанный в клетчатый платок по самые уши. — Ты чего так долго? — Долгострел. — Ай-я, ну что за фе. — Ты на машине? — Чанбин забрал. Он у своих, хочет… чтобы они помогли, знаешь. С этим. — Свечку подержать? — закатившимися глазами Хёнджина не удивить, сам умеет не хуже, но только как Минхо по-другому своё отношение выскажет? — И куда мы? В мак? — Давай в мак, только тот, что рядом с отелем на Сочо, — шмыгнул носом Хёнджин и спрыгнул на тротуар, а там уже мяться с ноги на ногу начал, вот и что мешало ему зайти, серьёзно? — Ну нихуя себе изыски, давай лучше в Парнас, до Сочо ехать полчаса, и домой ещё час — надо оно мне? — зажёгся праведным огнём Минхо. — Или в тот, новый. Напротив Ханти парка?.. — на большее он не согласен. — А если бы я при смерти был, и моим последним желанием было бы пожрать курочки из мака на Сочо, ты тоже бы такой: ну нихуя себе, жри салфетки, всё равно вкус не почувствуешь? — С каких пор ты научился отыгрывать наши диалоги за двоих? Неспешным шагом они попиздовали вверх по улице. До отеля «Парнас» минут двадцать, не больше, и пешком. А Хёнджин предлагал нерентабельные варианты, из-за чего хотелось его выстебать. Но, глядя на эти жалостливые блестящие глаза, красный нос и белым сухим треском покрывшиеся руки, Минхо передумал. Вместо этого родилось нечто иное — прихоть засунуть эту с какого-то перепугу короткостриженную голову за пазуху, к себе прижать и гладить по макушке, и это не иначе чем приближающийся эструс. Во время которого все потайные желания Минхо наружу лезли. — Я просто не могу так уже, — хныкал Хёнджин по дороге. — У нас всё готово, мы столько ждали, так, блядь, расстраиваюсь. А эта свинья долбанутая опять в свои грустняшки скатывается. Мы так не договаривались — это он меня утешать, нежить и на руках носить должен. Его обнимашки мне как бальзам на душу, он такой горячий в последнее время… я бы сказал, ненасытный. — И зачем тебе Бинни, раз ты его голодом моришь? — Да всё ты понял, отвратительный хён! — Ну давай, расскажи мне, как круто ебстись с тем, кого любишь, и от кого хочешь детей, я же не знаю, — сардонически хохотнул Минхо. — Если ты ко мне за этим поплакаться — ничем помочь не могу. Я не знаю, почему вам отказывают, и что Бинни предпримет. Он уехал к родителям, говоришь? — скорее всего, чтобы замолвили словечко перед кем надо. Как ни крути, семья Со из Йонъина — люди не последние. Уровень окружной администрации, пусть и сеульской, им по силам. Хотя, скорее всего, Чанбин настаивать будет на том, чтобы они временно вернули его в семейный реестр по старому адресу, так у него будет шанс расписаться с Хёнджином там, в Йонъине. Но, зная родителей Чанбина, те на такие уступки не пойдут. — И трубку не берёт. Я… — Хёнджин горестно вздохнул. Потом ладонь Минхо нашёл и вместе со своей к себе в карман засунул. — Я, на самом деле, я очкую, хён. У меня-то перед глазами только один пример — ты. — Не самый образцовый, понимаю, — согласно кивнул Минхо, — но разве у меня всё так плохо? — Сейчас? Нет. А тогда, когда ты мылся раз в неделю через силу, а я в аптеке мазь для потрескавшихся сосков покупал… И когда жрали один фаст-фуд, и твои синяки под глазами, а у меня деньги на проезд кончались из-за кофе, и… — Хёнджин с сумбурностью вещал свои тревоги, и Минхо понимал все его сомнения, и по поводу отцовства, и по поводу семейных отношений. Сейчас Хёнджин и Чанбин живут свободно. Не в том смысле, что с договорённостью трахаться на стороне, а в том смысле, в котором при расходе ничего, кроме эго, не пострадает. Оба — самодостаточные, на зарплату могут обеспечить минимум себя, у них есть, куда вернуться, кто приютит, если с жильём проблемы возникнут, делить ничего не надо — из недвижимости у них съёмная двухэтажная квартира в люксовом районе, а движимости — тачка Чанбина, и Хёнджин не то чтобы часто ей пользуется. Минхо не хотел бы, чтобы они расходились. Их отношения… довольно гармоничные, и Минхо, кроме родителей, пары лучше не видел. Хёнджин — обидчивая пуська, любит Чанбина дразнить и обожает принимать от него ласку, не переставая ворочать острым язычком, а Чанбин от Хёнджина без ума просто — он поддерживает все его затеи с монашьим спокойствием и смирением, а все его восклицания и выговоры на самом деле поддержание брачных игрищ. При этом в первую очередь они всегда думают друг о друге, а не себе. Не совсем зависть, но Минхо хотел бы так же. Он быстро прикипал к людям, так, что потом отдирать прижжённую плоть приходилось сквозь стиснутые зубы и брызги слёз, а ждать, пока заживёт — годами. Он всегда, в любых отношениях, зависимый, пусть со стороны могло казаться иначе. И люди, любимые Минхо, могут без него обойтись, тогда как он без них — никуда. — Теперь-то всё будет не так. Мы повзрослели, — убеждал их обоих Минхо. — И в беде друг друга не оставим. Вы меня не бросили, я вас не брошу. — Ещё он хочет… ну, не скрывать ничего, — Хёнджин внезапно остановился, из-за чего буксируемого за ним Минхо, по инерции шедшего вперёд, потянуло обратно; Минхо чуть не оступился и не навернулся, за что высказался язвительно: — И что, это повод устраивать происшествие посреди тротуара? — Да, — бросил Хёнджин с вызовом. — А что, это — неважно? Что он буквально заявит всему миру о себе? Будет продолжать работать с пузом наперевес и подвергать себя и нашего ребёнка опасности? Что его карьера может рухнуть в одночасье, потому что в ебаное время живём, и о толерантности только слышим, но чёт не видим нихуя? Обсуждать это на улице во весь голос Минхо считал неприемлемым, но не потому, что на них могли косо смотреть, а потому что они могли кому-то помешать и доставить неудобство. Минхо вот не любил, когда в зоне его слышимости обсуждали дела фекальные, а вон та старушка, поправляющая вывеску цветочного магазина, могла не любить беременных недомужиков. И тех, кто о них высказывался, стоя у всех на пути и мешая пешеходному трафику. — Попридержи коней, драматичная задница, — Минхо дёрнул Хёнджина на себя, заставляя следовать за собой. — Я куплю тебе клубничный шейк и мороженое. Хёнджин обозвал его бесчеловечным хёном с чёрствым сердцем, но ничто не помешало ему соблазниться на сладости. Минхо отчего-то вспомнил их ночные перекусы в маке, когда они выбирались вдвоём, под покровом темноты, накинув на себя дутые куртки поверх пижам, подсвечивали себе фонариками на телефонах лужи под ногами, чтобы не вляпаться никуда шлёпками на босу ногу, а потом донимали полусонного кассира в съехавшей кепке. Недавно круглосуточный мак рядом с домом закрылся. Точнее, переехал в соседний район, в помещение побольше. Понятное дело, почему — прибыль откуда им было брать на той улице, тем более, по ночам? Со стариков, семей с младенцами или работяг? Ведь почти всегда после полуночи в зале кроме них с Хёнджином не было никого. — Большой снэкбокс, двойной роял, два чикенбургера, острый бигтейсти, клубнично-шоколадный макфлурри… — Хёнджин выверенным движением тыкал в сенсорный экран, набирая заказы в корзину. Когда сумма перевалила за пятьдесят тысяч вон, Минхо настойчиво положил руку Хёнджину на плечо и цепко надавил: — Остановись, животное. Мне дешевле тебя в духовку засунуть и потом скрыть твоё исчезновение от глаз общественности. — Я с собой возьму, — невозмутимо отмахнулся Хёнджин. — Съем дома. — И на вкус это будет отвратительно, — Минхо такое отношение ненавидел просто. По халяве понабрать сверх меры, а потом давиться просыревшими булочками из бургеров или мягкой картошкой. — Давай я просто оплачу тебе доставку, когда проголодаешься. — Ты всегда такой, — хлопал глазами Хёнджин, на Минхо ни на мгновение не отвлёкшись. — Рассудительный до сраки, и всё по-твоему должно быть. А если я против системы хочу пойти? — Да жри ты чё хочешь, — Минхо всучил Хёнджину свой разблокированный телефон и пошёл искать свободный столик. Какая тут «система» вообще? Никто не запрещает вести себя по-долбоёбски, да и денег Минхо не жалко. Да, в каком-то смысле Минхо рассудительный, это разве плохо? Есть вещи, где стоит придерживаться определённой модели поведения, и выбор еды — одна из них. А хочешь работу проебать, чтобы с банджи-джампинга прыгнуть — вперёд и с песней, в некотором роде Минхо тот ещё о-зор-ник. Когда не лень. А Хёнджин хочет не разорить Минхо, а вызвать в нём негатив. Не тот, которым они стабильно обмениваются каждую минуту совместного времяпрепровождения, а настоящий — чтоб клокотало в глотке, ноздри дулись, вены выступали. И зачем? Что он этим добьётся? И ладно — добивайся, но еду не трожь. Как от Чанбина можно было не перенять сокровенных отношений к еде вообще? Еда — не то, над чем стоит смеяться, чем стоит мстить. Хёнджин присоединился к Минхо через минут десять с полным подносом и пакетами навынос. Демонстративно выставил перед ним его «долю» — стаканчик кофе, острый бигтейсти и ведёрко мороженого. — Ты вообще читаешь новости? — спросил Хёнджин, быстро разворачивая свой бургер и вгрызаясь в него голодным зверем. Не дожевав, обвиняющим тоном продолжил: — Сталкинг и бойкот айдолов, заявивших об отношениях и рискнувших их узаконить там, детей завести — одно. А некоторые уёбки на этом не останавливаются. Ты знаешь, что Дживона, съебавшегося из Кореи, даже в Штатах достали? Безумная девка поехала за ним, выследила, и сначала кислотой в него плеснула, а потом лицо расцарапала. А Дживон — далеко не айдол, хён. Дживон такой же, как Чанбин, свободный исполнитель. Его никто не продвигал, он нихуя не подписывал, просто решил, блядь, с аудиторией личной жизнью поделиться. Минхо, отхлебывая кофе, сначала недолго подумал над ответом. — Так тебя смущает что? Что Бинни не хочет прятаться? Что он в общественные деятели без совещания с тобой записался? — В том-то и дело, никуда он не записывался. Просто сказал: ну ладно, выступления и все мероприятия сократим, а с работой чё делать? Не могу я ребят бросить, в студию по-любому ездить придётся, — Хёнджин сморщил носик-кнопку. — А у них там не студия — проходной двор. И ты же знаешь, его вечно караулят ебанашки всякие. Сколько раз ему твердил — да хоть в городе нанимай охрану, пусть Уён проконсультирует, как у них там принято. Тачку арендуй, что ли. А он на похуях вообще. Представить уровень агрессии некоторых отдельных фанатов Минхо мог без труда — одним набегом на инстаграм его воспоминания не ограничатся. Но Чанбин на публике редко появлялся в одиночку, да и сам кого угодно уложить мог. А мир ещё не настолько сошёл с ума, чтобы хейтеры организовывали тщательные покушения и вредили до издыхания — случаи хоть и бывают, но единичные, и если уж рассуждать, психопаты обычным людям вредят не меньше, чем звёздам, так что и будучи самым обыкновенным задротом есть шанс под раздачу попасть. — Мы в цивилизованном обществе живём, — поджал губы Минхо, немного сомневаясь. — Мне кажется, так далеко дело не зайдёт. Тем более… о тебе давно знают. Если бы тебя настолько заботила ваша безопасность, ты бы не сосался с ним вне дома, сейчас тебе явно ничего не мешает ходить с ним за ручки. — Заявить о своей дуальности — совсем другое. Ты в курсе, сколько я отвалил, чтобы тираж с инфой, что Бинни посещал клинику, не вышел в печать? — Но в сеть всё равно фотки слили, — Минхо тот случай помнил. — Да там такие фотки, что похуй, никто не поверил. Как будто на камень снимали, там не то что Бинни или нет, не поймёшь, девчонка или мужик, — Хёнджин противно сёрпнул из стаканчика своё приторно-розовое, — мне до сих пор не верится, что инсайдерской инфы нигде не вылезло. — По-моему, у вас шансов на успех больше, чем у Дживона. Одно дело — гомосексуальность. Дуальность — другое. Минхо… немного повезло. У них с Сынмином всё вспыхнуло и догорело до того, как широкие массы в принципе узнали о их статусе. К тому же, когда Сынмин признался в своей ориентации, мало кто мог предположить, что Сынмин не побрезговал и дуалом, да ещё и ребёнка с ним завести успел. Сынмину было девятнадцать, он стал отцом, а популярность пришла к нему позже. Ещё и среди тех, кто в силу возраста был достаточно адекватен, чтобы не участвовать в массовой истерии по звёздам. Конечно, щекотливые вопросы возникали во время всяких интервью, волнуя романтичные умы, но кто сравнится с Сынмином в увиливании и запудривании мозгов, хах, ни один журналист ещё не дорос, чтобы его расколоть. Раздавать советы Минхо хорош, конечно, но он только это и может — языком чесать, ведь сам в том, что готовился пережить Хёнджин, никогда участником не был. Но Хёнджину и не надо, чтобы Минхо был. Хёнджин за обоих знает, что всё, что говорит Минхо — одно лишь его мнение, взгляд со стороны. Что Минхо никогда не окажется на их месте. — И всё равно, не хочу пускать на самотёк. Хочу хоть что-то контролировать. — Попробуйте BDSM, — усмехнулся Минхо, комкая в руке обёртку из-под съеденного в два укуса бигтейсти. — Может, выбьете друг из друга всё дерьмо. — Я так его люблю, Лино-хён, — заныл вдруг Хёнджин со слезящимися глазами, руки принявшись теребить — кольца на пальцах крутить да кончиком ногтя задевать узор конгревом на обручальном. — Я настолько эгоист в последние месяцы, что, знаешь… — снижал постепенно голос, будто собирался правительственную тайну выдать, — что… хочу отожрать его до центнера, чтобы он весь настолько заплыл, чтобы не шёл, а катился — так на него точно глаз никто не положит, зато мне больше достанется. — В общем, хочешь сделать его диабетиком с мёртвыми почками, и чтобы его инсульт к тридцати ёбнул, всё верно расшифровал? Минхо ни капли не удивился — хотя бы потому, что шутки Хёнджина по поводу веса Чанбина не прекращались ровно столько же, сколько попытки закормить до смерти; казалось бы, это два поведенческих, что не должны пересекаться в одной плоскости, но точку схода Минхо обнаружил довольно быстро: Хёнджину, блядь, нравилось, когда Чанбина много. А шутками-самосмейками Хёнджин прикрывал бреши в своих боязнях, что когда-нибудь Чанбин бросит его, потому что… ну, он же секс ходячий, а Хёнджин отчего-то именно в отношении Чанбина слишком закомплексован, вся его уверенность просто-напросто улетучивалась, стоило Чанбину хоть на миллисекунду на ком-то взгляд подольше задержать. При том, что Хёнджин — нечеловеческий красавчик, и человек — не говно. Кроме моментов, когда свои комплексы Чанбину навязывать пытался. Уебанство, но… Минхо-то что, не ему с Хёнджином жить. А Чанбин понимал в своём засранце без преувеличения всё, не злился по-настоящему — принимал как есть, потому что лучший мужик в мире, ставьте лайки, пишите комментарии, дышите, если согласны. Чанбин не слепец. Чанбин не уйдёт, если ссаными тряпками не погонят. Чанбин скорее согласится забить на качалку, а при его суточном потреблении калорий даже переедать не придётся, чтобы раздуться (потому что Чанбин в качалке выжигает столько, сколько ни один адекватный человек не осилит). Он на всё согласится так-то ради своего ненаглядного. Иногда Минхо жалел, что вытащил Чанбина из его дегродного упадка, превратил его в эту обаятельную кьюти-машину, ведь это привело к тому, что Чанбин на свой счёт вообще перестал загоняться, а трезвой самокритики хоть щепотку ему не помешало бы. Всё это мелькнуло в голове у Минхо постфактум, пока он заканчивал мысль: — И советую при инсульте скорую сразу не вызывать — пусть парализует, так он от тебя даже укатиться не сможет, если с кровати сам не столкнёшь. — Я тебя ненавижу, — взвыл Хёнджин, закрыв лицо, качнувшись из стороны в сторону. — Ну конечно нет, такую херню только ты мог бы исполнить, если бы у тебя был свой Чанбин. Минхо закатил глаза — люди вроде Чанбина конкретно ему в качестве партнёров категорически не годятся. Такие — лучшие братаны, друганы, кенты и какие там ещё слова используют для поднятия уровня свэга в лирике крутые рэперы?.. — Ну, кстати говоря… — Завались, — предупредительный выстрел Минхо устроил в виде резкого сжимания в руке салфетки, которой только что вытирал рот. Хёнджин как будто что такое страх позабыл, раз начал столь явный переход к личной жизни Минхо, пока у того в руках оружие одиночного поражения. — Мы не будем говорить об этом, не будем копаться в моей голове — я сам ещё ни в чём не разобрался. — Я сегодня спросил Сынмина, как у него дела. Ну, знаешь, абсолютно нормальный дружеский разговор завёл. Сынмин бы добавил: «Знаешь, друзья так делают». Потому что любил напоминать Минхо, что он не придерживается общепринятых стандартов в разговоре. Не здоровается, не спрашивает, как дела, если что — сразу к сути переходит. А чё резину тянуть? Только вот никого другого Сынмин подобным образом не достаёт. Пёсий сын. — Мне всё равно, в каком виде он преподнёс тебе ту информацию, какой ты собираешься передо мной спекулировать. — У тебя была свиданка, — надул губы Хёнджин, — и я ни слухом, ни духом. — Считается вообще то, что её устроил уёбский уёбок Ким Сынмин, чтобы показать, что Хани мне не подходит? — Минхо не стал отрицать ни один из смыслов, вложенных в «свиданку», потому что уже устал всем доказывать, что ничего не решено пока. Что Сынмин с этими своими ехидными рожами, типа «понимающими», что Чанбин с дерьмовыми советами вроде «мальчик же тебе понравился, рискни, братишка», что Дэхви, науськанный нерадивым папашей, рассуждающий про людей, которые нравятся друг другу, а потому целуются… — «Хани»? — о, эта интонация. О, этот взгляд и эта хитрющая лыба, комично уродующая лицо Хёнджина. — Да, он мой honey, а я его baby, — ответил тем же Минхо. — Проблемы? — Поражаюсь твоему темпу, то-то у тебя во всём дела спорятся, — присвистнул Хёнджин. — «Знакомься, это Минхо-хён, мой знакомый», «А? Мы с Минхо-хёном друзья», «Ну-у, мы уже съехались», «Знаешь, у нас будет ребёнок», «Я предложил ему выйти за меня», «Он швырнул в меня заявление о разводе», «Ну, теперь мы просто сожители». Да я привыкать к твоим статусам не успеваю, так часто ты их меняешь. — По-моему, у нас с Сынмином уже лет пять ничего не менялось, — хотя Минхо понимал, о чём речь, всё равно зацепился за приведённые Хёнджином примеры, чтобы оттянуть момент. Потому что сегодня рано или поздно Хёнджин узнает о новой смене статуса Минхо в отношении Сынмина. Они больше не сожители. — По-моему, менялось, — только дай этой патла… короткостриженной фурии поспорить, душу Дьяволу за перемывку костей отдаст. — Год назад вы с ним трахались, так что, технически, вас можно было назвать любовниками. — Кстати говоря, — Минхо решил сменить акцент в разговоре в тон своим мыслям и отплатить Хёнджину его же монетой. — У тебя что, второй призыв? Когда забирают? — Разве мне не идёт? — и этот взгляд Минхо тоже знал — чуть сощуренный, более чуткий, чем обычно (нижние веки у Хёнджина невыразительные, как будто размывались в склеры, без макияжа глаза казались как в комиксах нарисованными или как в «Дарье», а Чанбин их ласково обзывал просто «глупые, в кучку», и Минхо когда услышал это в первый раз смеялся долго, не понимая, в чём соль, а потом то же нашёл и в Джисоновых глазах вчера поутру, но это уже совсем другая история). Одно неверное слово и Хёнджин бросится в слёзы. — Ты как будто сбросил пару лет, — Минхо, наконец, вспомнил, что они тут не только для тупых разговоров, «не терпящих телефона», но и ради еды; его мороженое начало нещадно таять. Отстой. — Ты — безумец, тебе всё идёт, хули на комплименты нарываешься. Если бы со мной такое сотворили, я бы из дома не выходил, пока не отросли бы. Минхо в этот раз был предельно честен. Ему думалось, что набей Хёнджин себе на лбу собачью жопу, мало что изменилось бы. А короткая стрижка добавила строгости и чёткости, которая его реально молодила и напоминала о тех временах, когда Хёнджин уходил служить. Уходил — круглощёким и с воздушными хвостиками в разные стороны, а вернулся — пришлось в документы лезть, чтобы проверить, что это действительно Хёнджин, а не модель Esquire. — Чанбинни показывал твои школьные фотки, — приободрился Хёнджин; ему аккуратных формулировок и мягких слов не нужно было — Минхо сказал достаточно, чтобы стало понятно его отношение к смене имиджа. — Меня патлатым зовёшь, а сам той ещё шваброй был. В средней школе ты так зарос, что тобой можно было бы полы мести. — Когда мне было семь, дедушка обрил меня машинкой, — вспомнил Минхо, откуда ноги росли у его восприятия собственных волос. — Мне не понравилось настолько, что всё лето на ферме я ходил в бабушкином парике. А в школе сидел в шапке, из-за чего девчонка одна меня постоянно дразнила. — Дай угадаю, а потом она подсовывала тебе валентинки в шкафчик? — Было дело, — хмыкнул Минхо, — и это было уже после того, как её саму обрили налысо из-за какой-то болячки. — Ты не рассказывал. — Всегда стоит иметь туз в рукаве. Как раз для таких случаев. Расскажу всё — какие байки под соджу травить будем? — Да и удивить всегда приятно, да, хён? — а вот это сказано было так, словно до Минхо что-то не дошло ещё. Вкрадчивый, Хёнджин локти на стол водрузил, кисти в замок сцепил, внимательно так взглянул, что Минхо не по себе стало (он ненавидел чувствовать себя раздетым от такого пристального внимания, аж загривок против шерсти вставал), продолжил вдумчиво: — Сколько тебя знаю, никогда таким не видел. В тебе как будто что-то изменилось, хён, — и губищу свою пухлую прикусил. — Я ещё не вдуплил, что. — Люди, переживая большие перемены, не могут оставаться прежними, — сняв со стаканчика кофе крышку, Минхо влил в него остатки подтаявшего мороженого, которое соскрести ложечкой не представлялось возможным, а потом допил получившуюся бурду залпом, готовясь с духом. — Я, кажется, влюбился по уши, а Сынмин собирает манатки, после выходных у моей семьи он съедет в соседний жилой комплекс, уже в Каннаме. Ну, вот и всё. Представлять, как Хёнджин отреагирует, Минхо не собирался. И так увидит своими глазами сейчас, как только до того дойдёт смысл сказанного. Хёнджин удивлялся всему одинаково — так, будто переносил сильнейшее потрясение, и со всем присущим ему драматизмом охал, ахал, руками за лицо хватался, рот разевал и ладошками прикрывался. Но в этот раз Хёнджин просто переспросил: — Что? А потом ещё раз: — Что-что? И выстонал из себя протяжный вздох, наполненный разъедающей горечью. — Мы расстались, насовсем, — напомнил Минхо. — Много лет назад, Хёнджин-а, и я не понимаю, почему ты считаешь, что у нас были хоть какие-то шансы возобновить… что бы то ни было. — Он любит тебя! — воскликнул Хёнджин, мотнув головой. — И всегда любил! — Это не имеет значения, — отсёк Минхо категорично. — Должны любить оба, и желательно друг друга, а не один — второго, а второй — работу. Ты же видел, что со мной делало его безразличие; как я сам, блядь, превращался в безвольного пса, на коврике у двери ожидавшего хозяина. Всё, что он пытается сделать сейчас, мне нужно было в двадцать один. Я не могу, Хёнджин-а, не могу. — Почему бы не дать ему второй шанс? Просто… малюсенький шансик, всего раз, Лино-я! — Их было уже, этих вторых шансов, что впору компенсацию требовать за превышение лимита, — Минхо никогда не говорил об этом, нет; не говорил, что после каждого секса с Сынмином мечтал, что тот расщедрится на добрые слова, слова любви или хотя бы объятия вне «акта взаимопомощи», не говорил, что втайне надеялся на то, что жалобы об одиночестве и недотрахе Сынмин воспримет как воспринимал намёки всегда, что приедет и лично устранит обе проблемы, а не только одну. А Сынмин разочаровал его своими свиданиями вслепую сначала, а теперь и тем, какой сгнившей ватой начинил их подбивку. — Было бы легче, пойди он на уступки тогда. Когда мне по-настоящему важно было, чтобы он оказывал мне знаки внимания, замечал мои труды, отвечал на мои стикеры в ланчбоксах. Да, я люблю его, но каким бы сильным это чувство ни было, оно слабее непонимания, размолвок, ожидания и одиночества. Да я, бля… я устал от него, Хёнджина-а-а, надоел мне больше, чем тебе протеиновые коктейли. Хёнджин мигом скислился и руки перед собой поднял, прося остановиться. — Ладно, ладно, я понял, хён, я… И ты пойми меня. Мне жаль его, он же… такой умный, но такой тупица, и он просто проебал лучшее, что случалось в его жизни. — Рад, что ты так считаешь, — подмигнул Минхо. — Но лучшее в его жизни — это Морандуни. Ты заметил, заметил же? Ой-я, Сынминни так… так стремится ему понравиться, что это просто смешно: он не знает, с какой стороны подступиться, и устраивает мне очную ставку всегда, когда Морандуни нет в поле зрения. — Да всё это уместится в одно предложение: Сынмин сел на велик. А-а-а, — завизжал Хёнджин в кулачки, — это было просто невероятно, я столько хохотал, что забывал снимать. Я закину потом на наше облако, ты должен это видеть! — Жаль, что на коленке дыру протёр раньше, чем на заднице, — вспомнил Минхо отчёт Дэхви. — Наш маленький злодей не дал бы Сынмину отступиться, если бы тот захотел остановиться. А Сынмин не смог бы твёрдо отказать… — Да-а, с ним наш Сынминни внезапно бесхребетный, — прикрыл лучащиеся глаза Хёнджин, посмеиваясь. А потом опять перешёл в страдательный режим: — Хочу детей, хён… И пускай это они меня по струнке ставить будут, а не я их… — Если даже твои собственные дети будут тебя избивать, выйдет грандиозное фиаско… — не преминул воспользоваться позором Хёнджина Минхо. Тх, это была катастрофа — если от Дэхви Хёнджин сносил всё по вполне понятным причинам, то почему не смог дать отпор стайке малышни в Lotte World, принявшей его за аниматора… Стать избитым трёхлеткой, вооружённой плюшевым крокодилом, сумеет не каждый. — Но в вашем тандеме за суровость должен будешь отвечать ты. Бинни… Бинни злить нельзя. — Бинминатор, — боязливо шепнул Хёнджин, — а без злости он никого не накажет — расчувствуется же, мягкотелая свинка. — Да вы оба такие. Минхо просто представить себе не мог, как Хёнджин с Чанбином наматывают сопли на кулак и жестят на кого-то. В начале апреля Чанбина растрогала бабочка с обломанным крылышком, спикировавшая ему на грудь во время пробежки, а Хёнджин пустить слезу в любой момент может, если находится там, где его ничего не стесняет. Это, конечно, не отменяло того, что эти двое никогда не выходили из себя. Выходили — Хёнджин начинал руками воздух резать, истово пылать лицом, а после уходил в тесноту и одиночество, хлопнув дверью. Чанбина же злить не стоило, как они верно заметили. Чанбин во гневе страшнее землетрясения, мёртвых петель на американских горках и камнепада, вместе взятых. Минхо видел это его состояние всего несколько раз, и ему этого хватило. Единственное, о чём беспокоиться не стоило — Чанбин даже в крайней ярости не думал ни на кого руку поднимать. Зато обидными словами сыпал что градом, и ни за ценностью, ни за стоимостью вещей, находящихся рядом, не следил. В последний раз, когда Чанбин повышал голос, под раздачу попали Сынмин и телевизор. Хотя Минхо казалось, что Сынмин станет последним человеком, на кого Чанбин мог бы наехать предъявами и трактором: пусть Чанбин и считал, в отличие от своего благоверного, что Минхо и Сынмин не пара, и не прощал Сынмину все проёбы, он его по-своему любил. Вроде как «ну, он такой вот, что, ненавидеть его за то, что вы оба ошиблись, что ли». А вот хуй — и Сынмин пережил ливень напалма, высказавшись неосторожно — одно слово, и почти доведённый до кондиции идеального Терминатора Чанбин вспыхнул, завершая становление Бинминатора. Это одно слово — «неважно» — выступило катализатором, и Минхо не слышал боле, чтобы Сынмин употреблял его в последнее время, ни при Чанбине, ни при нём, хотя в прошлом оно из его уст частенько выскальзывало. Потому что да, Сынмин. Тебе, может, и неважно. А нам всем — важнее всего на свете. Минхо стряхнул с себя единичную колоту зажёгшейся было вновь обиды, сказал: — Старайся или нет, идеальным родителем не станешь. Хорошего человека воспитать можно и без строгости. И без строгости — стать своему ребёнку чуть ли не кровным врагом. Тут не угадаешь. Хёнджин серьёзно кивнул: — Я не хочу быть идеальным. Просто нормальным, обычным, таким… чтобы меня любили. Этого было бы достаточно, нет? А Минхо думал, достаточно ли этого? Если не брать за примеры рассуждений случаи из его преподавательской практики (а ему так или иначе приходилось сталкиваться с социальной стороной преподавания, решать с учениками семейные проблемы, раздавать советы по поводу родителей и друзей), а только те, что для Минхо наиболее наглядны, выглядела ситуация более-менее радужно. Своих предков — мамулю, отца, бабуль и дедуль, — он уважал не потому, что принято так, а потому что видел их во время принятия важных решений и в затруднительных ситуациях, восхищался ими и в преодолении кризисов желал походить на них. И в воспитании тоже — Минхо не полностью копировал свою мать (как минимум потому, что из собственного детства помнил не так уж и много), но старался на неё походить. Пока получалось… ничего, вроде. Дэхви со сверстниками не ругался и не ссорился, родителей любил, слушался относительно возраста неплохо, не пакостил особо и истерики круглосуточные по ерунде не устраивал. У Минхо аж время на себя и отдых оставалось, чего не скажешь про его соседей или кучку дворовых мамаш, жалующихся, что у них и с нянями ничего не успевается. Но это частности. Так что да, Минхо также рос не в идеальной семье, но в любящей. И ему этого было достаточно. А Чанбину достаточно было того, что мать звонила ему раз в неделю и раз в месяц отпускала похвалу. Не то чтобы Чанбина не любили, просто проявление любви на взгляд Минхо было странным. Семья у Чанбина строгая, традиционная, и появление в ней «не такого как все» ребёнка явно пошатнуло кое-чью закостенелость. От Чанбина откупались, и чем тот только ни занимался, чтобы привлечь внимание родителей — сначала ушёл в учёбу с головой, потом принялся за активистскую деятельность, участвуя во всём, что школа могла ему предложить: концерты, олимпиады, кружки всякие. Оттуда и родилось желание покорить сцену и стать артистом — Чанбин рассказывал, что во время выступлений он чувствовал себя настоящей звездой, одноклассники за шикарный тряс на сцене чуть ли не носить на руках его были готовы, а видео его номеров — от рэпа до актёрства вместе с театралами — разлетались как горячие пирожки. К сожалению, не всех в школе устраивало, что именно он — Чанбин — заслуживает столько внимания от девчонок и «респекта» от пацанов, поэтому к первой встрече с Минхо Чанбин оказался выгоревшим. Как это модно говорить — dead inside; как немодно — сомневающимся, слегка тревожным подростком, ковыряющимся в своих недостатках. У Сынмина всё ровным счётом наоборот: гиперопека. Конечно, под подобным давлением сложно вырасти нормальным человеком, вот поэтому с чувственностью у Сынмина было и не очень. А семья Хёнджина самая что ни на есть обычная — свои внутрисемейные обычаи и тёрки, свои ссоры и правила. И Хёнджин из них всех самый нормальный получился, без особых загонов (кроме впадения в крайности), среднестатистический такой ребятёнок со здоровой психикой. — Да хуй его знает, — подвёл итог Минхо. — Говорю же, никогда не угадаешь. Какую реакцию вызовет одно твоё слово или их совокупность? По каким логическим цепочкам будут делаться выводы? Порой невероятные или шокирующие, — после того, как бабуля посидела с Дэхви вечерок, тот с чего-то начал считать, что детей в мамские животы уколами загружают. Недалеко от правды, но не в такой же форме. А всё бабулины попытки объяснить, откуда у коров столько телят, если быков в разы меньше... — Знаешь про коробку и апельсин? Эта юморная история больше у старшего поколения известна, её рассказывал комедийный дуэт ещё в девяностых. Но Хёнджин подтвердил, что знает, кивком. — И следить за собой… утомительно. Находиться в состоянии самоконтроля двадцать четыре на семь — напряжёнка нереальная. И то, ты будешь подавать идеальный пример, а какой-нибудь алкаш, пошедший по седьмому кругу и заснувший у выхода из бара, перевернёт всё привитое тобой мировоззрение. Социум, блядь, его не избежать — знаешь, сколько Морандуни в яслях понахватался? У них была самая маленькая группа, педагоги с наилучшими рекомендациями, опытом, квалификациями, что мне и не снились. А один хуй от мерзостей отучивать пришлось. — Помню. Когда это впервые случилось, Бинни из-за тебя пришлось своё расписание менять, — щёлкнул пальцами Хёнджин. — Понедельник — грудь, вторник — спина, среда — плечи… — А со мной ему всю неделю пришлось пиздить грушу, — счастливо зажмурился Минхо, потому что ну каково же это, иметь такого друга. — И мы бегали двойную норму. — Ага, а ещё от него все выходные несло сырой рыбой из-за вашей незапланированной рыбалки. У меня чуть нос не отсох. — Да, суть ты уловил, — похвалил Минхо. — Теперь вспомни старичка Кками. Он любил тебя, но характером такой засранец вышел, что лучше бы не любил. Представь, что с ребёнком может случиться то же. Старайся, не старайся, от всего не убережёшь. Бинни сказал, что вы готовы, что ходили к семейному психологу на консультацию, что, судя по всему, вас в пример другим ставить можно по предварительным данным. Только будь готов заранее разочароваться. Думаешь, меня Морандуни не успел разочаровать? Успел, но что поделать. Я принимаю его таким, какой он есть. Если он не изменится, а в отдельных, выводящих меня из себя, моментах даже хуже станет — ну, что ж, буду радоваться своему здоровому пофигизму. Вот и заруби на носу, — Минхо аж потёр кончик носа, не специально, так совпало, — что может получиться второй Кками, или хуже. Или лучше. Только жить тебе с этим придётся до самого конца. — Вот если бы я тебе аналогии с Суни приводил, ты бы… — Завались, — огрызнулся Минхо, став обёртки и пустые стаканы с коробками на поднос перекладывать. — Мы чтим светлую память Суни в этом храме. Собачий храм через дорогу. Снова обозвав Минхо нехорошими словами, Хёнджин счастливо залыбился. *** — Чан-а, я не буду читать все нюни, что ты успел написать и записать. По-дружески советую: пошёл-ка ты в жопу. По-дружески расшифровываю: смени ориентацию и засади Сынминни. Люблю тебя, бай-бай. *** Алекса любезно предоставила информацию о погоде на неделю; наконец-то весенняя дрожь сменится настоящим теплом, не придётся таскать ветровки и шапки, им на смену придут джинсовки и толстовки с кепками. В этом году что-то лето позднее, давно уже тёплых вёсен не было, потому что в мае нормально ли в эти жалкие двенадцать градусов и необъяснимый городской ветер кутаться? Обычно уже в конце марта, край — начале апреля, происходила смена гардероба. Минхо отдавал одежду и обувь Дэхви в благотворительные организации, потому что за два сезона всё равно подрастёт, вёл в магазины за обновками, и в такие мероприятия неизменно вписывался Феликс. Его местоположение Минхо приходилось учитывать, потому что он-то мог расписание сдвинуть, а Феликс — нет. Вот они и созванивались, сверяли окна, договаривались о дате и времени набега на торговые центры, а потом шли «шопиться». Вообще, маленький австралийский друг Феликс для Минхо и его близких много значил. Феликс появился в жизнях Минхо и Чанбина как раз тогда, когда они впервые столкнулись с вынужденной интеграцией в недружелюбное общество. Феликс делился опытом, рассказывал о себе — он пережил то же самое, просто в ином ключе. Корейцы в сути своей склонны к строгой сегрегации по отношению к чужакам, как бы ни продвигали толерантность современные кампании активистов, правительство их поддерживало не шибко. Вот и Феликсу — корейцу по происхождению, а по гражданству, национальности и самоидентификации австралийцу, пришлось нелегко. Окружающие не особо спешили помогать ему вливаться в инакую среду, осваивать чужую по приезде культуру, ставить произношение и развивать лингвистические навыки в дружественной беседе. Напрашивался вопрос: почему тогда Феликс не вернулся обратно, а главное, для чего вообще приехал? Начало Минхо знал — Феликса пригласили на прослушивание в агентство по поиску талантов, но долго возиться с ним не стали, поскольку нужен был готовый продукт вот прямо сейчас; ждать, пока Феликс выучил бы хотя бы базовый корейский настолько, чтобы его можно было бы беззастенчиво показывать публике, агентство не пожелало. Но в тот же момент Феликса заприметило модельное агентство госпожи Джи, где на него не постеснялись потратить время и слепить из него конфетку. О подробностях и том, что там было дальше, Феликс говорить отказывался (у Минхо были кое-какие догадки), но раз уж сейчас всё сложилось — это и неважно, бередить старые раны Минхо не собирался. Для Минхо… Феликс тот человек, чей внутренний стержень не прогнулся под весом тяжб и хитросплетений судьбы, тот, кто мог бы вдохновлять собой других. Милый и маленький Феликс всегда согревал душу Минхо своей яркой, острозубой улыбкой. А для Дэхви… для Дэхви, как для шестилетнего ребёнка, типичное проявление привязанности ко взрослым оборачивалось фразой «вырасту и женюсь на тебе». И раз все взрослые вокруг были заняты друг другом, выбор Дэхви пал на Феликса — сказочного мальчика-фею, в которого и влюбиться не грех. Так что для Дэхви Феликс был нынешним объектом обожания, а Минхо был всеми руками за — лучшего мальчика для его мальчика и придумать нельзя было. Дэхви неизменно ждал Феликса в гости, чтобы вместе с ним поприхорашиваться (не то чтобы Минхо запрещал Дэхви играть в такие игры или отказывался от участия в них сам, но почему-то «прихорашиваться» Дэхви хотелось только с Феликсом). Они вытаскивали с лоджии зеркало, прислоняли его к спинке дивана с обратной стороны, из кладовки брали новогоднюю гирлянду и обрамляли ей зеркало — явно на манер стола стилиста. Потом потрошили косметичку Феликса, которую тот брал с собой — не настоящую, конечно, а подобранную после первого «прихорашивания» специально для таких случаев. Дэхви на украшения был щедр, так что, создавая «волшебство», высыпал на Феликса целый тюбик сухих блёсток в четыре грамма — те лепились к увлажнённой кремом коже как хлебные крошки к маслу. А Минхо потом эти блёстки где только не находил в течение пары месяцев. В косметичку Феликса входила в основном детская косметика бренда, с которым он сотрудничал, всякие наборы стразов и наклеек, заколок там, резиночек. А поскольку «типаж» Феликса разнился от сезона к сезону, от журнала к журналу, образов для него Дэхви придумывал бесчисленное множество. Поэтому эта вырвиглазная косметика (с чего производители решили добавлять в один паллет кислотно-оранжевый, фиолетовый, салатовый и фуксию?) расходовалась более-менее равномерно. А то Минхо как-то наткнулся на эти наборы в магазине, и… заоблачная цена ему как-то оптимизма не добавила. Так что было бы жаль, если бы что-то пропало (он бы не дал Дэхви использовать на себе или ком-то ещё даже детскую, по сути, безопасную косметику, если бы срок годности вышел хотя бы на денёк). И вот, раз подошёл период для более лёгкой одежды для Дэхви, надо бы связаться с Феликсом. Давно не виделись — аж с Рождества, и тенденция всё более редких встреч с друзьями удручала. У Минхо кроме Хёнджина и Чанбина друзей было-то не так много: друзья юности давно исчезли, все коллеги — сонбэ и хубэ — в «друзья» и не попадали даже, а то в друзьях у Минхо было бы пол-Кореи. Сообщение Феликсу («Ббоки, когда как всегда?» и стикер кошачьей лапки) Минхо дописывал уже у порога дома. А уже там его вписали в движ, на который у Минхо не хватало энергии. Сынмин и Дэхви играли в больницу; естественно, Дэхви отыгрывал роль доктора, вытащив как свою маленькую аптечку с разноцветными бинтами, узорчатыми пластырями, пустыми блистерами и шприцами без игл, так и настоящую (Минхо не огорчился: у Сынмина и без напоминаний хватало благоразумия, чтобы не позволить оттуда что-то брать, просто использовать в качестве реквизита — а чё нет). Причина сего действия была в том, что весь день, пока Минхо не было, Сынмин мучился с кашлем; он, конечно, выполнял предписания врача и сам за собой следил, но за мгновение нереально избавиться от не самой опасной, но надоедливой болячки. Ну и перед Дэхви встала задача «вылечить папочку». Когда Минхо, приняв скоростной душ (он не мылся, а стирал пот и усталость), переоделся и присоединился, то самолично попросил врача прописать ему постельный режим и развалился на диване. А Дэхви пытался не показывать, что ему не нравится безынициативность пациентов: один почти ничего не говорит, лишь по-дурному лыбится, а второй ничком лежит, голову на валике устроив и ко рту поднеся трубочку от коробки с банановым молоком. — Вам, больной Па, пропишу массаж, — Дэхви даже обращался к ним соответствующе, включив вежливую речь, дающуюся ему непросто. Он искренне не понимал, почему у слов меняются окончания, зачем нужна целая куча стилей и формальностей, как они переключаются в зависимости от собеседника и почему за много лет так никто и не додумался упростить. Минхо тоже, если честно. — А вам, больной Мо, сейчас принесу чай. Растёкшийся щекой по валику, Минхо одним глазом наблюдал за безмолвной благодарностью Сынмина. — Ты долго сегодня, — сиплым шёпотом начал Сынмин. — Когда ты задерживаешься, с кем Дэхви? — С Бинни или Джинни, если они заняты — с собой беру. Естественно, что Сынмин стал уделять внимание таким вещам. Не стал бы — хрен бы Минхо ему сдавал Дэхви на поруки; грустно, что это пришло к Сынмину сейчас — и то, по стечению гадских обстоятельств, но лучше поздно, чем никогда. Зато Минхо мог быть уверен, что Сынмин на любую гипотетическую ситуацию составит план действий, посоветовавшись с Минхо или учтя его мнение. Не растеряется, пойди что не так, а прежде, чем сделать что-то для себя необычное, тысячу раз всё перепроверит. Хорошо. — Могу ли я? — Сынминни, бож-ты-мой, конечно, можешь, ты, блядь, его отец, — зашипел Минхо, по ходу отплёвываясь от трубочки, норовящей обратно в рот залезть. — Я имею в виду, когда мы разъедемся. — Мы это обсудили, я дал добро, я, чёрт побери, рад, что какие-то родительские чувства в тебе начали проявляться. С чего бы мне запрещать? — Ты неоднозначный, Кроличья Лапка. Сегодня разрешишь, завтра запретишь, — щёлкнул языком Сынмин, а потом за щеку его бугром затолкал. — На твоём языке это значит «Ли Минхо — ветреный»? — и, судя по снисходительно опустившимся векам, Минхо всё понял верно. Какого, э, Сынмин не имеет права так думать! Минхо озлобленно пыхнул, но постарался, чтобы в словах преобладала нейтральность: — Все мои решения взвешенные и не одним днём принимались, Сынмин-а. — Значит, я знаю тебя не так хорошо, как хотелось бы. И на этом разговор окончился — у Минхо и правда не было сил на ругань и споры, доказывать что-то Сынмину бессмысленно, у того бзик на авторитетность собственного мнения. Тем более, Дэхви уже вернулся с чашечкой тёплого чая для Сынмина, и принялся исполнять свои же предписания для Минхо. Минхо сходил бы на настоящий массаж, конечно, надо бы найти для этого время, но и мнущие его спину и плечи маленькие лапки тоже были ничего так. Вскоре Дэхви сморило, он чуть ли не сидя на спине Минхо уснул, уперевшись ладонями в его поясницу и свесив голову на грудь. Сынмин взял на себя заботы о нём — на руках утащил в ванную, чтобы помочь почистить зубы, умыть и подготовить ко сну — и какой же это кайф, когда хоть какую-то часть забот забирают на себя, дав лишнюю минутку побыть наедине с собой. Минхо не робот, такой же живой человек, и он имеет право уставать, злиться или отрицать реальность. А дети — те ещё энергетические вампирёныши. Так что, нет, Минхо не считал себя плохим отцом только потому, что рад был Дэхви на Сынмина спихнуть — в кои-то веки он мог сделать это и не беспокоиться понапрасну. Так неохота было вставать с любимого дивана-для-прокрастинации, но гостиную стоило бы прибрать — одной игрой во врача и пациента сегодня дело не ограничилось, судя по чуду инженерной мысли, громоздко возвышающемуся над рассыпанными на полу игрушками. Склеенный из картона, пенопласта, обрезков линолеума и окантовочного профиля (то остатки строительного мусора после косметического ремонта), кукольный дом. Или пещера для плюша. Или замок чудовищ?.. В общем, нечто, напоминающее укрытие, занимало чуть ли не пятую часть гостиной. А под этим всем разбросаны карандаши, маркеры и листы раскрасок. И игрушки, конечно же — куда без них. Спасибо, что без конструктора. Вовсю зевая, Минхо сполз на пол и на четвереньках принялся шататься туда-сюда, ленивыми движениями сваливая всё в одну кучу, чтобы под ногами не мешалось. Потом рассортирует. Или оставит на Дэхви, устроившего этот бардак — их уговор всё ещё был в силе. Дэхви должен прибирать за собой сам. — Давай я сам, — раздался шелест позади, это уложивший Дэхви Сынмин вышел в коридор. — Отдыхай. — Могли бы и не ждать меня, я же предупредил, что задержусь, — вновь крепко зевнул Минхо и потёр кулаком глаз. — Он сходил в туалет? — Да, после ужина, — Сынмин присел рядом, вытянув ноги, похлопал себя по бедру, а Минхо дважды уговаривать не стоит — он тут же на карачках развернулся и уронил голову куда предложили. Худосочные бёдра Сынмина, обтянутые штанами из серого флиса, ощущались знакомо. — Я остался на дополнительные занятия по лепке. — М-м, и как тебе? Ты ведь тоже любишь лепить. Из себя и чёрти что, — пробурчал Минхо полусонно. — Занимательно, — как и всегда, Сынмин колкость мимо ушей пропустил. — Приглашённый мастер забрал фигурки на обжиг, на следующем занятии будем раскрашивать. — И что получилось у вас? — Секрет, — приложил палец к губам и загадочно улыбнулся, глядя на Минхо сверху вниз. — Покажем, когда будет готово. — Ну и ладно, — такой расклад Минхо устраивал. Если это подарок ему — Дэхви захочется устроить сюрприз. Да и если не ему — сюрприз в любом случае интереснее спойлеров. Только вот Сынмин — тот, кто перед просмотром фильмов и книг спойлерит себе и сюжет, и концовку, и другим спойлерами не прочь подгадить, — почему-то в этом Дэхви поддержал. Лестно. — Как у тебя с работой? Ты же не будешь сутками дома куковать и булки плющить. — Завтра съезжу на интервью для 1st Look, в четверг съёмки небольшого кулинарного шоу для домохозяек, — поделился расписанием Сынмин благожелательным тоном, сообщившим, что его перерыв на карьере не особо сказывается. В принципе, его деятельность никогда не состояла из одних только гастрольных туров. Большую часть времени на ТВ он мелькал как приглашённый эксперт или наставник на музыкальных шоу, как гость на развлекательных программах или радио. — Чан посоветовал мне найти себя в чём-нибудь ещё. Сказал: «запасной вариант», но он не знает, что я пока не могу… Мышцы под затылком Минхо напряглись, а улыбка над его лицом стала вынужденной. Сынмин шумно выдохнул через нос и опустил глаза, скривившись словно от сильнейшей мигрени. — Сынмин-а, болеть — нормально. Все болеют, — и это Сынмин всё равно не примет, потому что вредный слишком. — Ты болел уже — я не помню, что ли? И тогда это задевало тебя не так, как сейчас. К тому же, к осени ты без вариантов поправишься, если не решишь прямо сейчас устроить водные процедуры в реке Хан. У тебя же осенью выступление на олимпийском? — В сентябре. Я просто… не знаю, Лапка. Руки опускаются. Я будто где-то что-то забыл сделать. Что-то упускаю. Незапланированные перерывы… рушат… моё всё. Знаешь это чувство, будто малейшая остановка откинет тебя далеко назад, и всё, что успел сделать, не возьмётся в расчёт? — Я… я же… — Минхо споткнулся в самом начале. Стоило ли говорить Сынмину опять о том, что случилось тогда? Что Минхо перманентно находился в этом состоянии? И его откидывало назад — сколько, блядь, раз?.. Сколько он упустил для себя важных событий только потому, что ёбаная суть его течной кошкой жаждала принять чужой член или свой куда-нибудь пихнуть? Впервые, когда из-за эструса он проебал свой шанс на лучшую жизнь? Потом, когда он наконец-то всерьёз решил заниматься танцами, поехал с Вадой в Пусан, а его с одной из номинаций сняли, якобы, из-за неверно заполненной анкеты участника? Организаторы ему в лицо смеялись: здесь для юношей, дорогуша, а не для таких, как ты. И хуй бы с тем, что в анкете даже не было вариантов, помимо «м» и «ж», но такое откровенное пренебрежение оставило свой неизгладимый след. Или когда ему, твёрдо решившему с танцами жизнь связать, заявили, что лучшее, на что он годится — преподавать где-нибудь в регионах, ибо кто его такого до столичных академий и обеспеченных деток допустит? А что насчёт Дэхви? Минхо же спешно пришлось сразу после института проходить недешёвые курсы в кибер-университете Ханъян, чтобы получить допуск к работе с детьми, а всё из-за чёртовых поправок минобразования. Он еле наскрёб нужную сумму — иначе пришлось бы ждать следующего семестра, и что, сидел бы он без работы или хуй пойми где шатался бы? Ладно, наскрёб, прошёл чёртовы четырёхмесячные курсы и по наводке институтского преподавателя попёрся в школу-академию, к директору Мо на поклон. Тот не особо хотел его брать по вполне понятным причинам, и Минхо пришлось лоб о пол разбивать, убеждая, что он не подведёт, что умеет себя контролировать, что никаких проблем не создаст. А потом в июле узнал, что залетел. Он проработал блядских два месяца, и даже не стал бы обжаловать увольнение, последуй оно за признанием директору Мо. Директор Мо… зачем-то дал ему второй шанс. Сказал тогда: «В ноябре–декабре берёшь обязательный по беременности и родам, и раз он обязательный, я не могу его не дать, а ты не можешь отказаться — три месяца положены любому по закону. Но едва ли ты сможешь вернуться к работе так скоро. Так что в январе–феврале жду заявление на декрет, понятное дело, оплачивать его тебе никто не будет. И учти — семеро одного не ждут. Если я найду тебе замену, пока ты будешь в декрете — ищи себе другую работу». И это условие с какой-то стороны было невыполнимо. Ну неужели за год и три месяца хорошее место не найдёт себе хорошего сотрудника? И когда Минхо снова вышел — мало кто ему был рад. Ему не дали группу сразу, он был мальчиком на побегушках, демонстрационным материалом, подтанцовкой, кем угодно — только не преподавателем. И получал полставки, как ассистент. Интересно, хоть о чём-то из этого Сынмин задумывался? Ему-то не приходилось по ночам срываться потому, что у кого-то колики или плохое настроение. Спину гнуть перед мудаками, лишь бы провели одно занятие за него — нужно отвезти к терапевту, стоматологу, на плановый осмотр. И болеть нельзя — выходи течный, с бегущими соплями, жаром, переломом, всем плевать абсолютно кто ты и какие у тебя причины. Не выходишь — урезают зарплату, сокращают отпуск, а три проёба — полное лишение зарплаты на первый раз, на второй — увольнение. Контактируй с ёбнутыми коллегами, не менее ёбнутыми родителями, находи подход к самым трудным подросткам, не забывай про мотивацию, посвящай всего себя работе, в общем. На работе — конкурентоспособная среда, дома — маленький ребёнок, которого пока не берут в ясли, ещё надо подождать и просить то Чанбина, то Хёнджина, то маму, то в агентство за нянькой на неполный рабочий. Вся эта хуевертень и по сей день даёт о себе знать иногда, когда коллеги за прошлые отлучки приходят с него спрашивать, когда Дэхви в ючивоне капризничает, или когда прям там ему становится плохо и звонит воспитатель. Минхо всё ещё иногда оказывается в безвыходных ситуациях. Теперь… он эгоистично надеялся, что Сынмин хоть чуточку его разгрузит. А Сынмину куда разгружать, покуда он сам грузится?.. — Знаешь что, Сынмин-а. Мне кажется, тебе стоит прикупить очки, — только и сказал Минхо, поднимаясь с пола. Он двумя касаниями на умных часах чуть снизил отопление квартиры, запустил робота-пылесоса, и пошёл к себе, не оборачиваясь. Не стал звать Сынмина с собой — тот ещё в прошлый раз неоднозначно намекнул, что в одной кровати шанс домогательств до жопы Минхо вырастает десятикратно. Вот пусть и корячится на диване. Минхо по-прежнему не парит кашель и то, что между ними всё кончено — он разделил бы с ним постель. Но. Сон на диване — наказание для мнительных мудаков, пытающихся распорядиться чужими жизнями во благо своей. Да, Минхо отпустил ситуацию с подставными свиданиями вслепую. Но не простил.