Смеётся гора

Странное пробуждение; обычное утро Минхо начиналось или с настырных маленьких ладошек, требующих внимания, пихающих куда-то под рёбра, или с вибрации умных часов, сопутствующей мелодии будильника. И, в отличие от вчерашнего странного пробуждения, приятное. Вчера вперёд Минхо проснулась его тревога, натасканная шестью годами родительских забот, а сегодня… Он выспался. И сразу же попал в ловушку лености, которая нашёптывала ему приятности и не хотела выпускать из постели; в качестве аргументов она, хитрюга, использовала подсознание Минхо и стандартную пирамиду потребностей. Спрашивала: с точки зрения физиологии ты удовлетворён, верно? Выспался, не голоден, а облегчиться хочешь не настолько сильно, чтобы подниматься прямо сейчас, да? Посмеивалась: а что насчёт потребности в защите, малыш? Почему ты столь расслаблен, чувствуешь себя в безопасности? В чужом доме, с незнакомцем, храпящим тебе в лопатку? Ах, верно, нужно взглянуть выше — потому что ты не одинок. Ты ещё не понимаешь, но внутри тебя нет смуты; ты безоговорочно веришь в своих друзей и любимых, нет ни единой мысли о предательстве или забвении. У тебя всё есть, ты состоятельный, купаешься в любви своего ребёнка, близких, учеников, твой потенциал не загублен — встав на ноги, ты занимаешься тем, что желаешь, обеспечивая себя. Случись что — ты сумеешь двинуться дальше. И Минхо правда не одинок, правда в безопасности. Ему немного жарко, потому что он в одежде, а самого его используют в качестве чего-то обнимательного. Как сам он, ища утешения, использовал пышные соблазнительные формы Чанбина. И посторонние звуки на этот раз посреди ночи не отвлекали — хотя храп в ухо был определённо громче покашливания из-за закрытой двери. Наверное, потому что он воспринимался иначе, стал привычен — как тикающие стрелки часов, дыхание или шум дождя. Во время сна у Минхо слегка опухали веки, потому по побудке он еле-еле разлеплял глаза. Мутная плёнка не смаргивалась — а под рукой нет капель, так что придётся долго умываться. Минхо расфокусировано пялился в незнакомую стену, тёмную — заклеенные плёнкой окна почти не пропускали свет, на ночь включались ночник и проведённая по границам комнат и дверным проёмам лента светодиодной подсветки. Джисон за ночь сам нагрелся, у Минхо ощущение возникло, что он на обогревателе уснул — настолько горячим было тело позади. Минхо прокручивал ситуацию в голове. Да, они не мальчишки уже, чтобы смущаться. Но что-то было не так. С тех пор, как Дэхви исполнилось четыре, Минхо снова стал спать без пижам и белья — а до того времени приходилось накидывать на себя что-то, он слишком часто вставал посреди ночи, или же Дэхви прибегал к нему и под одеяло нырял (да и по дому частенько кто-то шароёбился — то Чанбин с Хёнджином, то родители нагрянут в гости). А потом Минхо вернул себе свою привычку, потому что Дэхви перерос и любопытство к чужим сиськам-писькам, и свои уже исследовал; между ними, как между родителем и ребёнком, вопросов в принципе не осталось, а Минхо прививал Дэхви чувство такта. Надеялся, что Дэхви вспомнит об этом в подростковом возрасте, когда Минхо не будет ломиться к нему в комнату и рыться в его вещах. Так вот, вчера вечером у Минхо не было выбора. Как бы легко ни принимали его разум, сердце и тело Джисона, тот самый такт решил за Минхо, что не стоит лишний раз и без того чутка загнанного малыша пугать. Джисон предложил Минхо подобрать в качестве пижамы то, что понравится и налезет (если бы домашние оверсайз-шмотки не налезли, Минхо задумался бы об увеличении часов тренировок), Минхо взял какие-то бледно-розовые спортивные штаны и футболку с принтом Нирваны, а Джисон просто толстовку цыплячье-бесячую снял. Минхо не нравилось, что Джисон спит в том же, в чём по дому ходит. Минхо нравилось, что запах Джисона крепкий и стойкий. Они даже не задавались вопросом, кстати, раздельно спать или в объятиях друг друга. Скорее всего потому, что и так весь вечер провели как слипшиеся пельмени, которые забыли помешать при варке. Да и не было в этом ничего такого — у кого не было ночёвок с друзьями, а? Не то чтобы они стали друзьями. Или кем-то ещё. Да, они что-то там с Джисоном нарешали по поводу друг друга, прощупали, так сказать, границы, остались удовлетворены ими и перспективами, о которых Минхо не переставал думать. Но кем бы они ни были — плевать, если внутри ничего с противоречивым ворчанием не ворочалось. Почему Минхо вообще здесь? Ах, да. Сынмин. Сынмин поступил по-скотски. Когда у Джисона был обновлён маникюр, а второй фильм про Гарри Поттера пустил титры, Минхо засобирался, всё на часы поглядывая. Он предполагал, что успеет поработать с Дэхви — прописи, счёт, подготовка к тесту, — и поставить свинину мариноваться на ночь. И что сам поработает — да, не ему через месяц выступать, он вообще смело мог бока наедать, но не мог он так — без танца. Даже когда день был максимально пустым и ленивым, что хоть из кровати не выползай, жри там же и знай себе пультом щёлкать, у Минхо тело ломило, если он энергию не выпускал. Хоть куда-то — в пробежку, в десяток-другой базовых связок, в разминку на все группы мышц. И вечер у Джисона не предполагал ничего из этого. А Сынмин написал в семь тридцать, что после встречи с Чанбином и Хёнджином они вернулись, поужинали, а теперь ночевать поедут к бабушке с дедушкой. Что Сынмин проверил календарь Минхо, с собой взял и прописи и тесты, что всё сделает в лучшем виде. То есть Сынмин бросил Минхо аж дважды за день. Минхо собирался вернуться в пустую квартиру всё равно. Он не устал от Джисона — казалось, что это взаимно — и его вполне устраивала его компания. Он не устал смотреть Гарри Поттера и отсиживать жопу на довольно неудобном матраце. Но желание размяться немного, набрать ванну с пресловутыми бомбочками, а потом послушать треки, которые настоятельно порекомендовал Чанбин, как-то тянуло в сторону дома. Пока с обратной стороны на Минхо не набросился Джисон со своим: «Оставайся, хён». Минхо никогда не был столь слабохарактерным, чтобы два простых слова кардинально изменили его выбор. Пролистав мысленно расписание на воскресенье, Минхо всё же остался. Просто оповестит маму, что на этой неделе не приедет, а вот в следующие выходные ждите — день детей на носу, день… когда, предположительно, был зачат Дэхви. По датам совпадало — Минхо проверял как-то — потому что до и после пятого числа секса с Сынмином у него не было (Минхо опять думает о сексе, он скучает по сексу). Сынмин участвовал в конкурсе «Молодой исполнитель», выдвинутый своим преподавателем как представитель института. С той победы всё и началось — в качестве поощрения лучших исполнителей взялись продюсировать Ли Ёнвон и Ян Минхо, баллада Сынмина попала в чарты, его самого заприметил кастинг-директор «Мистера Трота», и вот он вместо института ездит в Кандонгу, в недавно отстроенный крупный съёмочный центр; доходит до финала, выигрывает, плавно обтекает скандал — Сынмин в прямом эфире выиграл по результатам голосования, которое должны были подтасовать в пользу его конкурента, — и начинает строить свою карьеру. Институт в заочном режиме, музыкальное сопровождение для новой мелодраматической дорамы про любовь, первый концерт на стадионе Мокдон, где когда-то впервые вышел на игру его любимый бейсболист. Вскоре — Чан, потому что Сынмин недоволен своими продюсерами. А он же звезда теперь, ебать, это не его выбирают, это он выбирает. Нужно допросить Сынмина. Почему он вернулся, в чём истинная причина разрыва контракта с Чаном, стоит ли обратить на кашель внимание? — М-м-м, — загудела широкая грудь, довольно плотная, как Минхо вчера узнал. — Ты не спишь. — Не сплю. — Давно? — Минут пять, — на самом деле Минхо без понятия, он в состоянии полудрёмы мог как полчаса проваляться, так и секунд тридцать. Откуда он знал, с какой скоростью думал? — Или тридцать пять. Задушенный смешок с хрюканьем в подоле впился куда-то ближе к плечу, продетая между боком и его рукой рука Джисона, безвольно свисающая, вдруг напряглась и живота раскрытой ладонью коснулась, а потом начала по кругу вращать, как тесто месить. А Джисон в такт заурчал, пальцы разминая и вдыхая воздух носом, зарытым в линию ворота футболки Минхо. — Сон-а, — голос Минхо затрясся тоже и растянулся хриплой вереницей дрожащих звуков. — Что ты де-елаешь? — Антистресс, — неразборчиво забурчал Джисон, продолжая всячески Минхо тискать, подключив ещё и ноги свои — ступнями ворочая и пальцами чужие голени почёсывая. — Так хорошо, — подъедая согласные, — тесно, но спокойно. Минхо подумал: ну да, тебе-то спокойно. Это не я как юла кручусь, как псина во сне куда-то бегу, «антистресс» себе устраиваю лапаньем. Впрочем, Минхо это устраивало, его давно никто не касался вот так — неосознанно, но с удовольствием, которое усмиряло внутреннее недовольство. Потому что стоило Джисону во сне найти кусочек Минхо, как всё копошение прекращалось, дыхание выравнивалось вместе с ритмом сердцебиения. Минхо заснул на целый час позже Джисона из-за того, что не мог привыкнуть к его беспамятным телодвижениям. Но когда привык — ощутил себя на своём месте. И выспался. — Руки, — рыкнул Минхо, но так как он всё ещё блаженно плавал в постморфеевой неге, обнимая одеяло, пока самого его обнимал Джисон, угроза звучала смехотворно. Как угроза не звучала вообще. А Джисон догладил его пузо до того, что футболка задралась, и теперь мозолистые (вспомнилось: он же играет на гитаре) подушечки пальцев исследовали неровную кожу живота, испещрённую тиснением растяжек и виньетками шрамов. Минхо не желал искать силы, чтобы взбрыкнуться и вдарить Джисону — отбить охоту лезть куда не надо. Потому что ну и что. У всех есть недостатки, идеальных не бывает. И чем раньше Джисон найдёт то, что в Минхо его не устраивает, тем проще будет дальше — сойтись или разойтись. Что, если Джисон неебаться эстет, и у него от вида искалеченного живота Минхо упадёт и мораль, и член? Или он стигматофил, и это только добавит ему стояка? В любом случае, Минхо шрамами своими не гордился, но и удалять их не спешил. Не только потому, что с каждым была связана отдельная история, сформировавшая его как личность, но и потому, что они в некотором роде ему нравились. Не так извращённо, чтобы дрочить на них или выставлять напоказ. Минхо… не мог это выразить. Просто себя без них он не представлял. Джисон слепо шарил под футболкой Минхо, медленно и вдумчиво, будто представлял себе, как там всё выглядит, ориентируясь на тактильный контакт. Всё так же сопел у Минхо за спиной, грудью прижимаясь чуть выше, чем во сне — куда-то под лопатки, — потом спросил: — Больно? Сначала Минхо хотел сказать «нет», потому что зажившие шрамы не болят, фантомных болей не осталось тоже — он справился с ними, приняв психологическую помощь вовремя. Но до него дошло, что Джисон говорит не о сейчас, а о тогда, когда шрамы были получены. — Да, но я не помню этой боли, — и это почти правда. Самое страшное воспоминание из детства ушло вместе с другими воспоминаниями за давностью лет. Минхо помнил, как лежал спиной вверх на штыре, в шоковом состоянии боясь шевельнуться, как к нему кто-то подбежал, велел держать его за руку, как приехала скорая, как мама сидела рядом и давила слёзы, не показывая, что вот-вот дух испустит от переживаний, как жжёная жалящая боль исчезала вместе со светом перед глазами. И когда его заштопали, боль тоже была — в него вставили катетер и дренажную трубку, болели швы, и всю неделю в больнице болело — тянуло кожу, слабость кружила голову, а бабуля поседела разом. Просто в прошлый раз Минхо видел её с роскошной шевелюрой, отдающей синевой, а навестить его она пришла до последней ниточки выцветше-серая. Шрам от аппендицита не беспокоил особо — сильнее Минхо страдал от воспалившегося аппендикса, — и это произошло в более-менее сознательном возрасте, когда Минхо понимал всё: почему болит, куда его везут прямо с первого урока, почему отец подписывает бумажки, как всё пройдёт и что будет в ближайшие несколько дней. А во время кесарева Минхо сделали спинальную анестезию. То, что ей предшествовало, было хуже в сотню раз, так что Минхо заключил: — Бывало и больнее, — поинтересовался: — Смущают? — Немного, — разоткровенничался Джисон. — У меня нет таких больших шрамов, и что у тебя есть — в голове не укладывается. Как будто ты стал настоящим, а не из мрамора высеченным. — Ты во мне недостатки ищешь, чтобы сделать более «реальным»? — предположил Минхо и про себя прыснул: что за бред. Как будто вчера Джисон не видел его рябых щёк например. — Или как? — Вроде того. Было бы совсем неловко, если бы ты, предлагающий мне… э-э, you know, всё, что ты мне предлагаешь, оказался вовсе без изъянов, а я такой… я, — Джисона, по-прежнему бухтящего позади Минхо, захотелось увидеть, в глаза ему посмотреть так, чтобы он мгновенно ответил на «что за хуйня?», потому что… Минхо поступил шаг в шаг своим мыслям, с кряхтением с левого бока на правый перевалился, а Джисон от его возни растормошился и как будто ясность приобрёл. — И какой ты? — поинтересовался Минхо, сильно рот не открывая. — И пока не признаешься, что имел в виду, я тебя не выпущу и буду сокрушать тебя своим несвежим дыханием. Джисон счастливо зажмурился, смеясь. — Хён, но моё дыхание тоже не первой свежести. — Переживу. Вокруг меня одни мужланы и маленький ребёнок, а нос у меня большой. Поверь, я собрал целую коллекцию отвратительных запахов — от прелых носков, детских какашек и отрыжек до луковичного пота и мази от геморроя, — да Минхо просто супергерой с таким набором навыков. — Ты меня ничем не удивишь. Так что? — Что? — Джисон сделал вид, что не понял и стал играть в повторюшку. — Какой ты? — настоял Минхо. — Меня осыпать комплиментами и топорно льстить не стесняешься, а в себе что-то не нравится? Вбрасывай, опровергну. — Ты меня не знаешь совсем, — возмутился Джисон. — У тебя не получится! Надо же, Минхо вчера днём думал точно о том же. Что не знает Джисона, а потому как может надеяться на что-то успешное в их отношениях? — Во-первых, ты… человек познающий, — не ожидая от себя настоящего психоанализа, выдал Минхо. Джисон недоуменно заморгал, и Минхо решил продолжить: — Тебе нужна информация, чтобы легче жилось. Если многие предпочтут что-то не знать для душевного спокойствия, ты дотошен до мелочей. Поэтому ты подслушал мой разговор с ученицей, невзирая на очевидную конфиденциальность момента, поэтому нашёл меня в соцсетях, задавал наводящие и довольно открытые вопросы. Тебя поставило в тупик прозвище Дэхви, и ты признался, что подбирал варианты. Обычный человек не стал бы заморачиваться, понимаешь? А ты о нём спросил едва ли не в первую очередь, — улыбнулся Минхо немножечко печально, находя предплечья Джисона между их телами и пытаясь обхватить их своими маленькими руками. — Уверен, в твоей головушке роится безграничное количество вопросов. Не только обо мне — о тебе, о мире, Вселенной, об утконосах и Бетховене. Джисон поджал губы, но Минхо не остановил. Наоборот, вскинув подбородок, воззвал продолжить. — Во-вторых, ты — ходячее бедствие. И, наверное, этот пункт является следствием первого. Пока голова твоя неспокойна, тебе ничего не стоит промахнуться жопой мимо стула или выронить из рук зубную щётку, — о чём думал, то и нёс. Зубы бы почистить и умыться. — Но это не значит, что ты не умеешь концентрироваться. Иначе ты бы не был успешен, а насколько я осведомлён… — а он осведомлён, даже Чанбин обратил на Джисона внимание из-за одной шакальной записи с фристайл-баттла, — ты очень успешен. Не умей ты заканчивать начатое или укладываться в сроки, ты бы… скорее всего, в индустрии долго не продержался. — А ты хорошо с ней знаком?.. — ткнулся вновь своим любопытством Джисон. — Да, — не видел смысла отрицать Минхо. — Не только потому, что мои выпускники — успешные люди, а наша школа сотрудничает с некоторыми агентствами и каналами — многие привлекают хореографов со стороны, знаешь ли, — вздохнул Минхо. — Я познакомлю тебя с друзьями, если хочешь. Сынмин — эстрадный певец, а его продю… — Хён? — Джисон пнул коленкой Минхо в бедро. — Не фризь. — Я подумал, что ты ещё невнимательный и глупый. Это третий пункт. А четвёртый — что третий нормален для неординарных личностей. Уникумов. Минхо считал так. Джисон — уникальный. Минхо слышал его музыку, Минхо видел, как Джисон поглощён разбором новых для себя идей, Минхо вникал в его рассуждения. — Ты ведь тоже берёшься меня судить и делать выводы, — заткнул Минхо Джисона прежде, чем он снова взбунтует. Ладонью. Грязной и вспотевшей. — Я просто делаю то же самое. Не знаю я ничего про родство душ, так что им ничего оправдывать не буду, но мне хватает наблюдений для… понимания, что если мы сейчас не поднимемся — я буду делать что-то нехорошее, — и резко сел, на Джисона не глядя. Если опустить тот факт, что Джисон лизнул его ладонь, а у Минхо последние несколько минут возбуждение обострялось, то всё нормально. Обычное утро. *** — Да, мам, всё нормально, — Минхо поправлял шарф Джисона, любезно врученный перед выходом. — Сегодня просто… обстоятельства. На следующих выходных свидимся, Сынмин с нами приедет. Да?.. Хорошо, передам. Ладно, я сейчас в метро спущусь, неудобно говорить будет. Давай, ма. Я тоже тебя люблю. Минхо потребовал от Джисона завтрак и свежий кофе, а сам воспользовался ванной, сбросив под душем напряг, а потом перед запотевшим зеркалом почистив зубы одноразовой щёткой, коих у Джисона оказалось в достатке. Тот поведал, что в поездках всегда берёт свою, а в отелях и поездах зачастую выдают одноразовые гигиенические наборы, и раз их стоимость входит в съём или билет, то почему бы не забрать с собой. Пригодились ведь, а? После завтрака Минхо глянул на прогноз погоды, сильно не обрадовался десяти градусам и ветру, поэтому Джисон нахлобучил на него свою вязаную шапку. И шарф, да. От которого слабо пахло парфюмом. При всей неаккуратности Джисона и условным творческим беспорядком в квартире, в целом Минхо находиться там, рядом с ним, было приятно. Потому что не пахло ни пылью, ни плесенью, ни чем-то затхлым или забытым, сам Джисон тоже на нюх Минхо ничего так. В поту горчинка, но приятная, про мытьё ног перед сном Джисон тоже не шутил, а под душем со своими песнопениями проторчал в два раза больше Минхо. Минхо подумал, что как минимум в одном они уже сошлись. И что попытка того стоила. Уже. Если всё разрушится через минуту, Минхо ни капли не пожалеет. Что без очков для чтения весь вечер пытался читать субтитры, пока Джисон не догадался их увеличить и некоторые реплики переводить вслух сразу на корейский — оказывается, этого Гарри Поттера он заучил наизусть аж на двух языках, ещё поведение персонажей копировал, а когда главные герои побеждали зло или выкручивались из западни, ликовал так, словно сам на их месте был. И что вместо запрошенной символики факультетов на ногтях Джисона, пока тот своими зенками увлечённо до дыр пересматривал свою любимую франшизу, нарисовал везде мистера Морщинку. Мистер Морщинка был другом Минхо с младшей школы и единственным, кого Минхо в принципе умел рисовать. И что променял ванну с бомбочкой на душ, и что пропустил одну встречу с Чанбином и Хёнджином — как будто он и впрямь ни разу не видел их реакций на подгоны Сынмина, ха. Конечно, к маме не съездил, но это не вчера, а сегодня, и полностью сознательный выбор Минхо, ни коим образом Джисона не касающийся. В метро Минхо обменялся с Чанбином сообщениями («Кардио?» — «Нет» — «Поч?» — «Подстава лишила меня сердца» — «Пон, вечером зайду»), глянул календарь на всякий случай, не забыл ли чего (завтра рабочий день до пяти, в пятницу в клинику ехать, в четверг на следующей неделе родительское собрание, а в пятницу коммуналка спишется), полистал зачем-то инстаграм. Когда-то давно, когда Чанбин начал набирать популярность, на страницу Минхо и в принципе всех, на кого Чанбин был подписан, кого отмечал и у кого был отмечен сам, повалил шквал фанатов и антифанатов. Ах, возводить в абсурд — самая глупая фанатская привычка. Как будто это Минхо или Уён Чанбину остросоциальные и хайповые тексты писали, как будто Хёнджин с Чанбином не шуры-муры крутил, а был его адвокатом и должен был отвечать за его поступки перед общественностью, как будто сестре Чанбина нужно было отмолить «ниггу» на коленках в храме. Ерундистика, но жизнь — так что Минхо аж целых полгода чистил комментарии и не заходил в директ, избегая хейтеров и обожателей, которые были ничуть не лучше хейтеров (они-то думали, что поддерживают, а на деле спамили и постоянно напоминали о случившемся), пока в обновлении не выкатили новые функции для публикаций и расширенные настройки приватности. Он скрыл все посты, где мелькал Чанбин — их видели только он сам и те, на кого он был подписан, — и запретил оставлять комментарии к старым постам. Всплывшее говно потонуло обратно, буря затихла, сейчас о соцсетях Минхо вспоминали только те, с кем он по-хорошему знаком. Но и он, и Хёнджин, и Уён, и все остальные продолжили использовать «полузакрытые» посты, потому что не в галерее же хранить косые мордахи Чанбина и видео с его рекордингом, где он превращал «ньо-ох», «му-я-ху», брань Хёнджина и прочие мемные звуки в удачные сэмплы. Минхо стало интересно, а были ли полузакрытые посты у Джисона? И если да, что в них? Так что он написал: «Подпишись на меня. Я знаю код от твоей двери». Джисон ответил незамедлительно: «Окей, переночую в студии 🗿». И у Минхо аж руки зачесались намылить Джисону шею. «Смотри, телефон не потеряй». «А древний хён в курсе, как пользоваться современной iOS? Я сам тебе его вручу, если обойдёшь биометрию», — что-то Джисон развыёбывался; откуда ему знать, впрочем, что его железку Минхо по винтикам раскрутить может и в курсе, как обойти биометрию с помощью силикона и глушилки сигнала. «И, хён, мне скрывать нечего». «А тебе есть что? Или хочешь сказать, что есть что-то постыднее, чем бросание бутылок из-под виски в реку с парапета и криков в ночи: «Ссал я на вас с чжуъюаньского Будды, я — лучший»? Потому что такого у меня точно нет». «А ещё я спросить что-то хотел и забыл». «Вот блин, действительно забыл». Минхо не знал, что на это всё сказать. Так что молча тупо сидел и смотрел в экран, пока Джисон печатал что-то ещё и стирал, печатал и стирал. А потом в шторке уведомлений появилось одно — о том, что han_j.one на вас подписался. И Минхо незамедлительно проверил, насколько правдивы его слова о том, скрывать нечего. Как оказалось — нечего, или Джисон слишком осторожен и просто не публикует позорные фотки. А позорные фотки есть у всех, ну не встречал Минхо ещё ни одного человека, что с первого раза получался на фото удачно. …чуйка его не подвела, потому что открылся раздел «отмеченных публикаций» — таких, где Джисона отмечали и он подтверждал своё присутствие на фото. Смахивая с экрана Джисоново нытьё в ка-токе («Хён, подпишись в ответ», «Ну хё-ён, я думал, у нас взаимно», «Ебать ты кидок», «Кажется, я неплохо сойдусь с Сынмином», «тт», «Если угрозы не возымели эффекта, может, возымеет это?», «Вложение», «Аудиосообщение»), Минхо просматривал все публикации от коллег и приятелей Джисона. Джисон и мужик с кислотно-розовыми волосами спиной к звукоинженерному пульту, за ними в кабинке красивая девушка в блузке с оборочками; размытый Джисон, в движении, чихает за плечом какой-то дружеской компании в столовой; Джисон на треногом табурете, на краю сцены справа, с гитарой, задумчиво смотрит на парнишку, сидящего точь-в-точь как он, на табурете и с гитарой, только у него ещё микрофон на стойке и он что-то исполняет; Джисон стягивает майку со спины в бассейне, а очень похожий на него человек (брат, что ли?) половиной лица в камеру лыбу давит и большой палец показывает. Досмотреть до конца Минхо не успел, приветливый женский голос объявил время и станцию Бокчон, от которой до дома пешком минут пятнадцать в сторону Соннама. Поверху, конечно, было бы быстрее — без пересадки с зелёной на красную, но весь путь домой Минхо чуть ли не на автомате провёл, несмотря на то, что этим маршрутом пользовался первый раз. В Central Market напротив дома Минхо взял себе пудинг и протеиновый батончик, а для Дэхви — дурацкое шоколадное яйцо с сюрпризом, от мелких деталек и фигурок дома уже некуда деться. Хоть Дэхви и старался тщательно всё убирать, а свою коллекцию держал в тулбоксе с канцелярией, Минхо стабильно раз-два в неделю наступал на всяких Хаги Ваги, дракончиков Серендипити и пингвинят Пороро. Старался, но не осознавал, что Минхо мог и повторить. Последняя крупная истерика Дэхви была связана с тем, что Минхо выбросил всё, что валялось не на месте, в мусорку, напомнив: «Я же предупреждал, что если будешь разбрасывать игрушки, я их выброшу? Ты с условием согласился». Дэхви рыдал в три глотки и на месте топал, потом под плед с головой укутался и на полу за диваном реветь продолжил. Успокоившись, пришёл к рассерженному Минхо в спальню, на кровать забрался и за волосы на затылке дёргал, канюча: «Прости, папа, я всё понял и больше не буду-у-у»; Минхо не нравилось, как он сам поступил, но определённая резкость нужна была, нужен был пример, раз простые слова не доходят, и он уже устал их подбирать и терпеть. Он ведь не сорвался даже — не кричал, дверями не хлопал, вещи не швырял. Голоса не поднял и бровей не хмурил. В итоге Дэхви пережил ситуацию, стал собирать своих уродцев заново, и Минхо не смог перестать покупать ему эти чёртовы шоколадные яйца, потому что как. Как перестать, если чёртовы шоколадные яйца радуют его сына наравне с совместными вылазками в парки аттракционов, если повторы становятся не расстройством, а поводом для обмена во дворе?.. И вообще, Минхо ликовал немного, что не всё из его детства кануло в Лету, что современные дети ещё интересуются такими вещами, а не сидят поголовно в телефонах и планшетах. Минхо не то чтобы против, но все эти электронные девайсы не способствуют социализации и адаптации, развитию речевых навыков и вкуса, если уж на то пошло (нынешняя детская мультипликация по его мнению — адская кошмарная хуйня, если бы ему такое в детстве показывали, он вырос бы минимум с ТРЛ); да и в принципе… отрадно видеть было, как пиздючоныши меняют фишки, запускают волчков и хвастаются карточками. Одна из мамаш со двора Минхо как-то в разговор вовлекла и призналась, что сама увязла в коллекционировании фишек с динозаврами и подсказывала своему чаду, как выгоднее производить обмен. Помимо шоколадного яйца и пудинга Минхо сначала думал взять ещё и что-то для Сынмина — по утрам он пьёт диетический тоник или фруктовое молоко, — но что-то заставило передумать. Двойное предательство, например. — Ох, Мино-кун, давно вас не видела, — у подъезда ему встретилась соседка с четвёртого, невероятно милая пожилая леди. — Киоко-сан, как поживаете? — он не мог не остановиться и не поговорить с ней о чём-нибудь. После смерти супруга, увёзшего её когда-то из родной Японии, она сталась безмерно одинокой. — Хорошо выглядите сегодня, вам идёт этот цвет. — Прекрати-прекрати, дорогой! Куда уж мне, старухе, — кокетливо поправила прядку Киоко-сан и предложила присесть рядом с собой. Она всегда по утрам выходила дышать свежим воздухом, и в одном из разговоров поведала, что настоящей её мечтой была не квартира в муравейнике, а загородный традиционный дом, как из книжек её детства, чтобы можно было сидеть на энгаве, опустить вниз босые ноги и смотреть на какой-нибудь сад камней. Здесь, жаловалась она, воздух не тот. Но не уехала обратно, сказала: куда мне перемены, детей нет, окаа-сан почила ещё в том веке, отоо-сан с войны не вернулся, мне там кого искать? Ах, если бы мы с моим Джехёном успели со всем расплатиться и покинуть город, но не успели — а одной мне на что эти дома на природе?.. Минхо присел, почему бы и нет. Пудинг держал в одной руке, шоколадное яйцо в другой — не брать ради них же пакет, а в карманы не влезли. Киоко-сан посмеялась с этого и блеснула хитрыми, спрятанными за тяжело опущенными морщинистыми веками, глазами: — А где ж ты был, милок, минувшей ночью? — и локотком его легонечко пихнула, понятно на что намекая. — Киоко-са-а-ан, — сделал вид, что невероятно поражён её предположениями в худшем из смыслов, — вы что, как я могу? — Прекрасно можешь, Мино-кун, какие твои годы, — Киоко-сан сделала вид, что вовсе не нарушала его личного пространства и чинно сложила руки на коленях. Как она часто говаривала, Корея её развратила. — Я всё жду не дождусь, когда чахнуть перестанешь. Так и помру, не увидев приглашения на свадьбу. — Такого в моих планах точно нет, — возразил Минхо, снижая тон. — Вы же знаете, у меня дел невпроворот, Дайки на ноги поставить надобно, да и… куда спешить? Я ещё ого-го! — Недолго продлится твоё «ого-го», — махнула рукой Киоко-сан. — И глазом моргнуть не успеешь, как в очередь за синими таблеточками встанешь. Эта фраза заставила голову запрокинуть и поглядеть на небо — оно, в любой своей ипостаси, навевало на него безмятежность, и рядом с Киоко-сан приятно было просто, без лишних разговоров, полюбоваться окружающим миром. Киоко-сан в силу характера и возраста умела находить красоту в простых повседневных вещах, а Минхо благодаря ей обращал на это внимание; он ведь, как и всё его поколение, постоянно куда-то спешил, забывая видеть то, что было прямо перед носом. А Сынмин не такой — если бы не его слова, Минхо не узнал бы ни о цветении воды, ни о подступающем лете в виде пухлой сочной зелени, которая стремительно одолевала облетевшие в конце ноября насаждения уже какой по счёту месяц, третий?.. Минхо о смене времён года узнавал условностями вроде уборки пальто в чехол и вынимания из коробки зимней обуви с подбивкой. Он знал, что сейчас двадцать шестое апреля, что апрель — второй весенний месяц, что весна идёт после зимы и перед летом. Но как-то не осознавал этого полностью, что ли. Жухлая листва или талый снег под ногами, да какая разница — следить нужно лишь за тем, чтобы Дэхви не было жарко или холодно. И за собой следить нужно так-то, а то Минхо вот рванул из дома единым порывом, не озаботившись последствиями, недальновидно совсем — в такую погоду и без шапки, хотя справедливости ради, никто не заставлял его от Джисона домой на метро добираться, взял бы такси — уж двадцать тысяч вон ему не жалко. Зато забота Джисона оказалась приятна. Тот срифмовал «растяпу» и «шляпу», надевая свою шапку на Минхо и в каком-то особом жесте сметая со лба волосы в сторону, несколько прядей забирая под вязаный косичкой край. Что-то в этом интимное было. Что-то такое, что если бы нашлась причина сжать десять сантиметров до нуля, Минхо с лёгкостью поцеловал бы Джисона. Ох, как же он напиздел Дахи — он то ещё животное. С Джисоном ему хотелось вести себя как бонобо — приветствовать сексом, выплёскивать агрессию сексом, мириться сексом, узнавать человечью сторону в сексе, налаживать социальную связь сексом — блядь, уж не от бонобо появились ли когда-то дуалы?.. — Когда зазнобу свою знакомить приведёшь — развлеки старуху, что ли, — обронила вдруг Киоко-сан, вразвалочку поднимаясь и охая. — Интересно, что за птичка тебе влюблённые уши напела. А Минхо пристыдился вдруг — он не в ту степь как обычно задумался, а любое смущение или развратные мыслишки заставляли его уши гореть целиком — и пусть большую их часть скрывала Джисонова шапка, мочки-то виднелись. Минхо аж было тронул их, пока не вспомнил про пудинг с шоколадным яйцом, но и без касания чувствовалось, что красные и тёплые. И совсем не от погоды. — Только если вы мне мальчика не взбаламутите, Киоко-сан, — сдался Минхо, безоговорочно признавая победу ехидной старушки, «развращённой Кореей». Хотя каких только извращений в историю не привнесла японская нация — Минхо задрался бы перечислять. — Он миленький и ребячливый. Киоко-сан поглядела на него сверху вниз, головой покачала, как бы говоря: за кого ты меня принимаешь, дорогой. А Минхо принимал её как есть — за очень энергичную, ехидную и развратную старушку, которая при всём при этом была добрее Тороро и мудрее Дзенибы, и вообще, если бы Киоко-сан когда-нибудь повстречалась бы с Миядзаки, он определённо прибрал бы к рукам её добрый, противоречивый образ. — Мино-кун, — она положила ему на макушку свою крупную рабочую руку в перчатке. — Не забывай, что в первую очередь ищешь мужчину, а не второго сына. Каким бы ребячливым он ни был, в нём должен быть стержень и степенность. Лезу я не в своё дело, да беспокоюсь немножко. Ты ведь, соседский мальчишка, на моих глазах взрослым стал. — Я об этом и не забывал, — важно кивнул Минхо. — Вы всё поймёте, лишь его увидев. К тому же, осмелюсь повторить — я никуда не тороплюсь. Никто не запрещает пробовать и испытывать что-то новое. Может статься, что он совсем не таков, каким кажется. — О, юный Когоро Акэчи, — Киоко-сан усмехнулась, медленно повернулась и неспешным шагом пошла туда, откуда Минхо пришёл. — Всё бы вам, молодым, загадки разгадывать. Минхо ей вслед ничего не ответил. Не побежал за ней, чтобы попросить пояснить её изречение — он не помнил, кто такой Когоро Акэчи, лишь смутно подозревал, что это за персонаж, но общий смысл уловил. Понятное дело, что раньше любили по-другому. Не искали того, чего не хватает, в других людях. Уважали своих партнёров. И доживали почётную старость вместе, потому что уважение всегда стояло на ступень выше инфантильных поступков вроде «не люблю, уйду к другому» или «ты не даёшь мне того, чего я хочу, попытаю счастья в другом месте». Киоко-сан прожила жизнь, оставшись верной мужу, выкравшему её из дома, они поженились ещё до того, как успели узнать друг друга. Он наобещал ей золотые горы, она запала на его роскошную укладку — и этого им хватило, чтобы выстроить мир на долгие полвека. Иногда Киоко-сан заставляла Минхо задумываться о вещах, что сами собой ему в голову не пришли бы, хотя говорил он с ней от силы пару раз в месяц. Во время утренних пробежек Минхо они обменивались обычными приветствиями; довольно редко она подсаживалась к нему, когда он «выгуливал» Дэхви. Тогда Минхо к разговорам был более всего предрасположен: в телефон заглядывать не смел, чтобы ничего не упустить, музыку не включал — вдруг не услышит чего-то важного, вот Киоко-сан и развлекала его беседами о том да о сём, пока он наблюдал за… …ох, господи-блядь-боже, он до сих пор иногда спохватывался и судорожно про себя прокручивал: у меня сын есть, я — отец, я, блядь, выносил его и на свет выплюнул, воспитываю более-менее приемлемо, как это вообще принять до конца? Как это можно объять разумом? Какого чёрта? Неужели все родители испытывают это вот? Это безграничное всемогущество, мать его; ведь по древним представлениям людей боги создают, человек же — мини-вселенная, это… сложное существо, со своими принципами, мыслями, устоями и кредо. И одинаковых людей просто-напросто не существует; так что… в какой-то степени каждый родитель — бог. И Минхо был им вчера и сейчас есть. И надеется стать прабогом когда-нибудь. Ключи в кармане, но они не нужны — Минхо прикладывает ладонь к панели слева от двери, дожидается искусственного: «Добро пожаловать домой» и щелчка, заходит в подъезд. Зачем вообще сейчас ключи? Вряд ли ему руку когда-нибудь оторвёт, а если оторвёт, то в первую очередь стараться попасть домой он точно не будет. В прихожей незнакомый запах, но на виду ничего необычного (Сынмин купил новую косметику? Пользовался средствами гигиены у родителей?). На обувной стойке только оксфорды Сынмина и голубые кроссовки Дэхви, чужой одежды не видать, как и других признаков чужаков. Минхо сморщил нос и с глубоким нежеланием снял с себя шарф и шапку Джисона (он не снимал бы, если бы дома никого не было), свернул их и положил в верхний ящик трюмо к галантерее (громкое слово, но объединяющее перчатки, расчёски и щётки с салфетками для обуви). В гостиной играла музыка — что-то очевидно попсовое и позитивное, наверное, включен канал, крутящий клипы в нон-стоп режиме и изредка транслирующий музыкальные награды, потому что в плей-листе Минхо такого не было. Было подобное, но не конкретно это, вот так. — Айщ-щ! — вскрик Сынмина откуда-то со стороны кухни отвлёк Минхо, сбрасывающего куртку с плеч. — Ха, папа, ты такой неумеха, — затравил Дэхви, принявшись звонко смеяться, хотя Минхо не одобрял подобных насмешек. Дэхви ещё маловат для сарказма, иронии, язвительности и пассивно-агрессивных выражений внутренней экспрессии, однако Минхо ничего не мог с этим поделать — не ему проводить разъяснительные беседы на эту тему, поскольку пришлось бы подавать пример. А Минхо — токсик. И его друзья — токсики. У них задиристо-порочный круг, они травят друг друга просто потому что. Дэхви тонкостей не понимает, и обидеть не хочет, но он просто повторяет за взрослыми, у которых шило в жопе, а детство в пятках. И — дерьмо — крайне напоминает своими повторами Сынмина и его юмор. — Папа бы тебя выгнал. — Но папы здесь нет, — миролюбиво заметил Сынмин. — Поэтому мы можем ронять на его кухне всё, что захотим. — Не можете, — встрял Минхо, прикрикнув и испортив своё эффектное появление. Коридор вёл сразу к гостиной слева, а справа находилась кухня, но не прямиком на пути, а уходя вглубь, и из коридора видна лишь округлость барной стойки и стулья. Поэтому Минхо легко было не заметить, он ведь и сам не видел, чем занимаются Дэхви с Сынмином. А вот как они его не услышали — другой вопрос, не так уж громко музыка играла. Оказалось, что работал блендер на минимальной мощности. Издалека Минхо его гудения не распознал, а вот находящиеся от него в непосредственной близости едва ли копошение в прихожей и почти беззвучный хлопок входной двери уловили. — Папа! — Дэхви довольно залыбился, пряча испачканные в муке руки за спиной. — А мы готовим завтрак! До Минхо дошло. Дэхви назвал Сынмина папой. Не «Сынмо». «Папа». Блядь, как же трогательно — пустить бы слезу и начать их обоих тискать, радуясь за семейное благополучие, но Минхо сантименты все выбросил, принял всё как есть с невероятной быстротой — не время расклеиваться. Не тогда, когда решение бесповоротно разделить себя и Сынмина в Минхо установилось и прижилось. У них больше никогда ничего не будет, и не потому, что Минхо голубит скупые надежды на Джисона в любом смысле — если Джисон уйдёт, Минхо останется при своём. Джисон просто помог понять Минхо, что Сынмин — прошлое, а не настоящее, и, тем более, не будущее. Сынмин может быть его другом, отцом их сына, его первой настоящей любовью, но не может быть его спутником. Видимо, им действительно лучше разъехаться, что неоднократно втолковывали Минхо мама и Чанбин, каждый — по разным собственным причинам и с разными аргументами, но… …у Минхо всегда были одни и те же отговорки: этот придурок без меня не выживет, у меня всё равно никого сейчас нет, да Дэхви же тогда его ещё реже видеть будет! Минхо вспомнил о рецептурном бланке в портмоне, кашле и разрыве с Чаном. — Что именно готовите? — если взвесить все запахи, расползшиеся по кухне (что-то постороннее зудело в ноздрях), и взять в расчёт ингредиенты, разбросанные по рабочей поверхности, Минхо предположил бы, что или овощной омлет, или панкейки с баклажанами. Дэхви ненавидит баклажаны похлеще Хёнджина (хотя последний медленно, но верно возвращался на путь истинный и перебарывал своё детское «фу», ещё бы — хочешь с Чанбином детей заводить, будь готов к тому, что придётся жрать не «хочу», а «полезно»). Во время общих ужинов Минхо даже прибегал к тактике раздельных столов, как делала в его детстве мама. Детский стол отдельно, взрослый — отдельно. И Дэхви вместе с Хёнджином, с этими бзиками «это не хочу, это не буду», Минхо усаживал вдвоём за детский стол. Баклажаны они не едят, видите ли. Капуста и лук им не нравятся, ну да. Минхо вопросительно вскинул брови. Поставил на барную стойку свой пудинг, а в Дэхви бросил шоколадное яйцо, которое тот словил с неожиданной прытью и ловкостью. — Это мне кокка Хан передал?! — засиял Дэхви, доселе спрятанными руками разворачивая фиолетовую фольгу. Да, руки — улика. На них опредённо мука и засохшее пятнышко овощного теста. На вопрос Дэхви Минхо мог бы соврать, что да, Джисон передал тебе гостинец и тёплые слова, потому что соскучился по тебе так же, как и ты по нему (что в корне неверно, как минимум потому, что у детей эмоциональный спектр ярче в несколько раз, для них любая мелкая потеря — трагедия похлеще шекспировской, а положительные эмоции не свечой греют, а фейерверками взрываются; жаль, что с возрастом ввысь по экспоненте вырастает невосприимчивость ко всему этому), но зачем? На деле же Джисон ничего такого для Дэхви сделать не просил. И Минхо не видел смысла обманывать: — Нет. Но он готовит тебе кое-что другое. «Кое-что другое» — второй вводный урок, показанный Джисоном сегодня за чашечкой утреннего кофе. Ещё не склеенный в единое, без всяких дорисовок на монтаже и вставок картинок из интернета или фотографий из учебников (а музыкальной теорией у Джисона две полки книжного шкафа забиты). Но на скромный вкус Минхо, довольно интересный. Если в первом уроке Джисон коротко охватывал базу, состоящую из названия нот, нахождения их на клавиатуре, размеров, обозначения нот на линейках — это называется нотный стан, Минхо — и видов ключей, то во втором углублялся в конкретное: размеры и ритмические схемы. Пояснил Минхо, почему именно с них нужно начинать и даже напомнил, что все когда-то в «сковороду» играли, такая вот у них народная забава — ритмические игры для любых возрастов, и вот оттуда ноги растут у музыкальности. Минхо проходил это в институте целый семестр, конечно, но за давностью лет позабыл всё к хренам, да и предмет, на его взгляд, впихнули чисто для галочки, потому что преподаватель (профессор Эм, чтоб ему спалось сладко) вбивал в них сухую теорию, почти не проводил практические занятия, ссылаясь на «отвратительную материально-техническую базу института», мол, на всех инструментов не хватает, а вас на предмет ко мне приходит с полсотни студентов, я и проверочные-то не успеваю просматривать… …проверочные! Ох. Это Минхо, в общем-то, не касалось совсем. Он вёл практику по направлению «современные уличные танцы» у студентов академии — по возрасту ещё школьников; оттого, что их школа-студия в документах звалась «академией танцевальных искусств» и включала в себя программу старшей школы с параллельной предпрофессиональной подготовкой, учеников было принято звать именно студентами. Но по факту — школота школотой же. Да, Минхо не касалось, но он мгновенно абстрагировался от аромата еды (Сынмин потихоньку выкладывал из блендера половником на сковороду тесто), от Дэхви, тоскливо пожирающего взглядом шоколадное яйцо (никакого сладкого перед едой, желудок болеть будет), от мыслей о Джисоне и профессоре Эме. Открыл чат со своими пиздюками и написал: «Напоминаю! Я не ваш куратор, и она, наверное, уже задолбала вас по этому поводу изводить, но если хоть один из вас провалит контрольный срез, вас не допустят к практике, пока вы не поднимете средний балл и не закроете долги. И мне выдадут предписание не впускать вас в студию. И ни на какие соревнования вы не поедете. Всем понятно?», и следом: «Если из-за вас, мелочь, мне придётся переносить летний отпуск (а мне придётся, если вдруг кто-то провалится, нам назначат дополнительные часы для отработки), вы у меня из студии пресмыкающимися выползете». Дуралеи заспамили: «Спасибо за заботу, наставник Ли!», «Мы вас не подведём <3», «так ничего не изменится, мы уже сейчас от вас выползаем…», Минхо счёл свой долг выполненным и уже почти вышел из ка-тока, но… ох, он не ответил Джисону, тот ещё в метро от него чего-то добиться хотел. То вложение оказалось фотографией. Ах ты ж. Хёнджин называл такие фотки «секси-селками» (Минхо пиздил его за нерациональный сленг), и какого хрена. Почему Джисон выдавал такое на камеру, но при Минхо ни разу не состроил томных глаз, язык свой не использовал… таким способом, и… это что, тени на веках и блеск на губах?.. Минхо отправил Джисону кучу стикеров с дьяволёнком (все говорили, что он на него похож), голосовое прослушал — там было только «бу-бу-бу» и томный вздох. Настрочил по-быстрому: «Опрометчивое решение отправить мне это». Сынмин, наблюдавший за терзаниями Минхо, ручки веером сложил и прямо-таки на взбучку напрашивался своим: — Ну? Захотел бы, и мёртового доебал. Сынмин такой — внимательный до сраки. Ему обязательно нужно быть в курсе; глубоко-глубоко, как Чанбин, он не лез, ему хватало поверхностного понимания ситуации, чтобы выдать собственную оценку. И зачастую, как бы Минхо это ни бесило, оказывался прав. Потому что пусть Сынмин в высоких чувственных организациях людей разбирался не так хорошо, как хотелось бы, зато выводы строил на железобетонных аргументах и был чертовски заботливым — в своём понимании, конечно же. Он мог запомнить, какие напитки предпочитают его хубэ, но уступить Минхо в выборе места для полотенец — хуй с палкой. — Чем вы занимались? — Минхо проигнорировал настырного Сынмина, устрашающе расширяющего глаза. — Морандуни? Дэхви уже отложил шоколадное яйцо подальше от себя, чтобы не соблазняться, забрался на детскую лесенку с двумя ступеньками и вернулся к перемешиванию чего-то в пластмассовой миске. И ответил с энтузиазмом, на громкость не скупясь: — Вчера мы ездили на великах! Папа упал у палатки с мороженым и порвал штаны, Бинни и Джинни спорили, на чьей стороне ты будешь на их свадьбе — надоели они уже! — заныл Дэхви. — Они эту дурацкую свадьбу только и судят, зачем она вообще нужна! С этим Минхо согласен на все сто процентов. Не с тем, что свадьба как празднование заключения брака не нужна, а с тем, что Чанбин и Хёнджин реально заебали, их желания и идеи менялись каждую неделю, и Минхо только рад был, что в последний месяц тема организации свадьбы в разговорах не всплывала совсем. Они же эту церемонию дурацкую только для своих провести хотят — что там, полтора часа праздничного ужина и по домам, и Минхо плевать абсолютно, с какой стороны садиться (но казалось разумным, что он сядет рядом с Чанбином, а Сынмин — рядом с Хёнджином). И странно вообще, что эти споры ведутся до сих пор — Чанбин ведь пиздец какой уступчивый, едва ли он выбирал салфетки и цветы. Цветы?.. Так вот чем пахнет, понял Минхо. Из тканевого кармана, украшающего кухонный фартук, торчал букетик каких-то полевых цветов. В цветах Минхо разбирался в последнюю очередь, именно поэтому ему доверяли на огородах что угодно, кроме прополки. Значит, этот странный запах из прихожей — миловидный букетик жёлтоглавых бусинок с чешуйками-лепестками. Наверное, вчера с набережной где-то сорвали, негодники (там куча запрещающих знаков и камер), маловероятно, что они гуляли где-то в парке — когда бы? — И потом к бабушке поехали, она разрешила мне построить крепость, — начал хвастаться Дэхви, — прямо у неё в спальне! Мы сняли подушки с дивана и достали зимнее одеяло из шкафа, а дедушка принёс стулья из столовой, — и принялся описывать, как это было круто, что в крепость поместились и они с Сынмином, и электрический чайник, и Бамбини, и они прямо там чай заваривали, а потом Сынмин предложил пройти какую-то игру с картинками, но в ней Дэхви ничего не понял и сказал, что она такая же дурацкая, как споры Хёнджина с Чанбином. — А сегодня утром мы сделали всё, как ты любишь! Умылись, почистили зубы, сделали гимнастику, а ещё папа позанимался со мной, как учил кокка Хан — мы вместе сделали дыхательную гимнастику и распевку. Вот. У Минхо от сердца отлегло. Дэхви рассказывал не очень-то информативно, просто перечислял всё, чем занимался с Сынмином, взбудораженно махал руками и иногда на носочках привставал, а Минхо подмечал — как Сынмин в такие моменты наклонялся над Дэхви и страховал со спины незаметно для самого Дэхви, увлечённо трещащего про свой «крутой выходной без папы». И как Сынмин улыбался — немного натянуто, с какими-то странными печальными вкраплениями. Минхо заподозрил было, что так в нём откликаются пропущенные годы в жизни Дэхви, но это же Сынмин. Сынмин, который, поджарив овощные оладьи и подав их Минхо на тарелке, будто ресторанное блюдо — с украшением из петрушки, периллы и завитком соуса, — принялся убирать за собой. И — вновь подметил Минхо — губка с подставкой для удобства стояли от раковины справа, но после мытья ёмкости блендера, миски из-под теста, разделочной доски и сковороды, Сынмин сполоснул руки, а потом одна у него словно судорогой свелась, зависшая над подставкой. Сынмин словно пересиливал себя, возвращая подставку на удобное для Минхо место. Это произошло уже дважды, но впервые на глазах Минхо. С Сынмином необходимо поговорить. А тот не спешил никуда, хотя Минхо не приступал к завтраку, ждал их. Дэхви сбегал в ванную, чтобы умыться и руки помыть, переодеться самостоятельно в чистую футболку (на этой целая роспись жирными брызгами теста), а Сынмин ещё и рабочее место вытер, из холодильника сок достал, всем по стаканам стеклянным разлил. Забота приятна, нечасто Минхо обслуживают — хотя сегодня утром ему налили чашечку кофе, это да. А вчера плечи размяли. Ну, такое. — А ты чем занимался, папа? — Дэхви умел быть усидчивым, не болтать ногами, так что Минхо разрешал ему есть со всеми за барной стойкой на стуле, куда Дэхви сейчас и забирался. — Вы с Джисонни целовались? Папа сказал, что взрослые, которые друг другу нравятся, целуются, ты ведь и с папой целовался когда-то. Я всё правильно понял? — Да. — Нет, — одновременно с Сынмином ответил Минхо. И злобно защёлкал палочками, как краб — клешнями, неоднозначно водя их прямо у носа Сынмина. — Больше слушай этого придурка. — Не называй его придурком, — надулся Дэхви. — Не хочу быть сыном придурка. А вот это — в тему, и Минхо беззастенчиво заржал в голос, аж до колоты в лёгких и боли в животе — как будто он никогда не упражнялся на пресс, и метафорический Хуан Грисс обошёл его своей кубистской кистью. Дэхви посмеялся вместе с ним — за компанию, дети всегда так делают — смеются со взрослыми, даже если не выкупают шутки юмора, а вот Сынмин раздражённо нахмурился и явно не одобрил невольный шальной пассаж. Завтрак закончился без происшествий. *** Поздний завтрак плавно перетёк в обед, за которым последовал обязательный послеобеденный сон. Жаль, что только для Дэхви — Минхо и сам бы не отказался завалиться в кровать, зарыться головой в подушку и вырубиться; к неожиданному несчастью, этой ночью он выспался, так что подобные выкрутасы его организм бы не воспринял всерьёз. Так что оттянуть разговор с Сынмином не получилось. Сынмину было, что сказать. — Ну? — повторил он своё извечное, а душа Минхо кричала: «Да сколько можно уже, оставьте меня в покое!», сам он кричал: «Отвали, Сынмин!», а Сынмин не угомонился ни тогда, когда его по трёхбуквенному адресу отправили, ни тогда, когда коленом под задницу вшпилили. — Ну что «ну», — Минхо выдувал из себя воздух на манер воздушного шарика и так же губами шлёпал. — Ну что «ну», клянусь, этим же вечером я распечатаю объявление «отдам собаку в добрые руки». — Зачем в крайности впадать, просто расскажи, как всё прошло, Лино-я, — сахарно улыбнулся Сынмин, складывая вместе ладони. А Минхо всего-то хотел раскинуться на диване и попялить в телевизор — после особо опасной тренировки в домашних условиях (Дэхви путался под ногами, робот-пылесос путался под ногами, Сынмин доставал неслучайными оговорками вроде «интере-есно, сколько же приседов ты бы сделал с весом в килограмм пятьдесят пять») и плотного обеда — мама Сынмина передала кимчи, за что ей большое человеческое спасибо (нарисовался ещё один плюс разъехаться с Сынмином: вместо его шмоток в гардеробе можно поставить холодильник для кимчи, и не возить банки из Кимпхо каждую неделю). А мама Минхо говорила: мне не жалко, милый, бери, сколько нужно. Ещё мама говорила: не связывайся с подозрительными мальчиками. А он за одного из них взял и замуж выскочил. Теперь пожинал плоды своей отвязной юности. Сладкие, но с гнильцой. У Сынмина взгляд заинтересованный в каждой минуте времени, что Минхо провёл у Джисона, у него те самые манеры вшивого Амура, соединившего сердца; этот уродливый образ, популяризированный в мультиках — вредный карапуз с комплексом бога и замашками избалованного барчонка — Сынмин примерил сразу же, как вышел из комнаты Дэхви. — Чем же вы занимались весь день и всю ночь? — Нет, мы не потрахались. Это всё? — устало смахнул рукой с лица заёбанность Минхо. — Я знаю, как ты выглядишь оттраханным, конечно, вы не трахались, — фыркнул Сынмин и внаглую протиснулся к нему на диван, вытягивая ноги у Минхо на коленях. Под спину, привалившуюся к подоконнику, подложил скомканный плед. А Минхо как будто зря по центру дивана сел, всем видом говоря, чтобы к нему никто (Сынмин) лезть не смел. — Лапка, почему ты так жесток со мной? — Ким Сынмин не имеет права жаловаться на чью-то жестокость, — подарил с усилием Минхо нахальную ухмылку. — Какое это имеет значение? — Мне нужно знать, — ну конечно, аргументы Ким Сынмина иначе, чем «ему нужно», не строятся. — Чем же он смог захомутать, в сети свои затащить? — Скажешь тоже, сучка, — цыкнул Минхо. Выложил полуправду: — Мы смотрели «Гарри Поттера». Целых три фильма подряд, и половина первого пролетела мимо Минхо из-за того, что он над ногтями вертлявого Джисона страдал, язык высунув иллюстрацией трудолюбия. Сложновато было воспринимать видеоряд с какими-то однотипными детьми, взрослыми в странных одежонках — мантиях — потому что чествовать традиции в угоду удобства глуповато для крутых волшебников, тем более к концу двадцатого века. Ещё и оригинальная озвучка, любовно выбранная Джисоном, заставляла помучиться изрядно; Минхо не очень-то привык к английскому — где бы ему? За границей всегда предоставляли переводчиков или кто-то из своих выступал им добровольно, да и организаторские дела не на его плечах лежали, в остальном — для объяснений с лихвой хватало и жестов. В школе и институте на английском Минхо преодолевал себя, но сдвинуть языковой барьер у него не получилось и на миллиметр: ему так же трудно давалось произношение, он боялся запутаться в грамматике, временах и предлогах; из-за непривычного звучания воображаемый словарик в голове отказывался заполняться: параллели между словами или не проводились вовсе, или быстро стирались. А потом как-то случилось так, что популярная фраза «человек ко всему привыкает» себя оправдала. Странно, что Минхо и получаса аудирования на английском вытерпеть не мог, а как с ногтями Джисона покончил и всё внимание на экран перевёл, в нём что-то шевелиться началось (мёртвый, казалось бы, англоязычный лексикон вдруг начал изрыгать из себя ошмётки когда-то пережёванного). Тем более, Джисон помогал же, переводил, что-то разъяснял, кратко пересказывал какие-то отрывки, если Минхо что-то упускал, перематывал назад. Джисон любил «Гарри Поттера». Так же, как Минхо любил «Холодное сердце», если не сильнее, и тоже пересматривал раз в год, а то и чаще. И, скорее всего, любовь эта зиждилась не только на том, что круто снято, история потрясная — абсолютный бестселлер всех времён — и на ней выросло не одно поколение, но и на том, какое значение «Гарри Поттер» имел лично для Джисона. Именно он помог справиться Джисону в период обучения в Малайзии. А что, ситуация схожая — ребёнка в одиннадцать лет отправляют учиться в место, о существовании которого он не знал. Гарри Поттер не думал, что волшебник, Джисон не думал, что настолько хорош для интернациональной школы в другой стране. Но к ним обоим пришёл дядька и забрал с собой на чужбину, на обоих возложили неоправданно большие надежды. И, волей-неволей, Джисон стал ассоциировать себя с Гарри Поттером — это его слова, а не додумки Минхо. На этом всё не кончилось: узнав о любви Джисона к этой волшебной истории, его учитель посоветовал ему попробовать учить английский с её помощью. По книгам и фильмам. Хвала веку цифровых технологий — реализовать идею не составило труда. Книги можно в любом варианте купить в интернете, а аудиодорожки и субтитры обычно на лицензионных DVD вшивались во всевозможных комбинациях. С приходом онлайн-кинотеатров и вовсе у выбора конца и края видно не было. — Вы смотрели «Гарри Поттера»? — ошалело переспросил Сынмин, наверняка из всех тысяч вероятностей такую даже не рассматривая. — Да, — легкомысленно пожал плечами Минхо. — Что за… чушь, — Сынмин по-прежнему улыбался — но от некоего огорчения улыбка словно покрылась безжизненным воском. — Я каждый Новый Год предлагал тебе посмотреть хотя бы первую часть — волшебная атмосфера прекрасно дополнила бы праздничную. — Ну, Джисонни не предлагал, — это не самый безопасный вариант, только как по-другому обойти надувающуюся детскую обидку Сынмина Минхо не знал — не на этот раз. — Ох, не предлагал. Что, Джисонни настолько властный мужчина, что ты не успел придумать убедительную отмазку для отказа? Икры Сынмина заёрзали по бёдрам Минхо, некстати отвлекая от обдумывания подходящих слов. Они не должны ссориться — не из-за такой ерунды, господи боже, не из-за Гарри Поттера, потому что Минхо ведь не высказывался, что Сынмин тоже отказывает ему в последнее время в пересмотре «Холодного сердца», а?! — Джисон? Хан Джисон — властный мужчина? Властный? Мужчина? — Минхо мог над каждым словом в этом предложении посмеяться. Сынмин просто не видел, как Джисон вис у Минхо на руке и ныл: «Хё-ён, хён, ну хё-ё-ён», развращённый своим влиянием на Минхо и раскрепощённый их установившейся близостью. Никакие порядки Хан Джисону, возжелавшему, чтобы хён приготовил им ещё и ужин, были неведомы. Разница в возрасте? Что это такое вообще, а? Где уважение к старшим, где почтительность? Джисону достаточно было включить режим очаровашки, чтобы Минхо посыпался, для гадостей и грубостей рот открыть не мог, безропотно пошёл заказывать доставку продуктов для чанжамёна и закусок. И ворчал бесконечно, что вскрывшиеся манипулятивные стороны Джисона ему не нравятся, да и манипулятор из него просто никакущий — напролом пёр, щекастая башка, своих мотивов не скрывал и не хитрил, а ломал Минхо откровенностями вроде: «Ты здорово готовишь, руки у тебя золотые, ещё хочу, корми меня до конца жизни», «Зря ты отбросил мечту о пении, я ещё в прошлый раз сказал, очень зря», «Ты точно борьбой не занимался, а? Я такие бёдра у борцов видел, захваты такими ногами — шею просто раздавить можно», и Минхо корчился: да ла-адно, а сам вёлся. Как дурак. — Ну, кто знает, — Сынмина передёрнуло, — может он тебя и спеть с ним уговорил, и пообещал плавать научить. Минхо оставался внешне невозмутим, но его всегда, всегда, чёрт подери, предавали собственные уши. — Серьёзно? — Сынмин мигом ноги с него убрал, сел по-человечески, опустив ступни на пол. — Ты… скажи честно, ты издеваешься надо мной, Лино-я? — С чего ты взял? — веки сами собой схлопнулись, плотной завесой с ресницами-кольями защитив его от обвиняющего взгляда. Возможно, Минхо в чём-то неправ, возможно — во многом. Петь с Джисоном он не собирался, конечно, но разрешил украсть свой голос для пары сэмплов — Джисон с таким восторгом описывал, как удачно они дополнят его новую задумку, что отказать как-то духу не хватило, Минхо подумал — да почему бы нет, Чанбин о такой же услуге просил когда-то, они тогда у Чана в студии впятером сидели и записали под наспех накиданный бит дурацкий трек, «восхваляя» друг в друге всё самое лучшее: Хёнджин высмеивал резкую внешность и циничность Минхо, Сынмин — шакалил над набравшим вес Чанбином и его неудачно подобранным гардеробом, Минхо поперчил всё это скулящими имитациями их типичных оральных зуботычин, передразнивал любимые Чанбиновы звукоподражания, вставлял в бриджи: «я — Сынмин, я грязный эмо-бой» и «лепёхи Хёнджина тоналкой не замажешь», а Чан всё это нарезал, на бит лепил, их дуракаваляния исподтишка снимал на вебку — «для истории», и в общем-то… Всё это — не одно и то же, что участвовать с Сынмином в записи на равных. И, помилуйте, сколько лет назад это было? А Сынмин всё это время обиду держал, что ли, что Минхо не захотел участвовать в его курсовом проекте? Так у Минхо тогда не было ни времени, ни сил, не желания, позориться своими завываниями на публику он не собирался, а ведь проект этот нужно было защищать и представлять в забитой студентами аудитории. Да и чтобы записываться, навыки нужны — автотюн и мастеринг вокала не замажут все огрехи полного неудачника, за микрофон ни разу не бравшегося. Минхо себя на месте Чонина — того, кто согласился с Сынмином за этот проект взяться, — не представлял вообще. А Сынмина как в жопу ужалили — хочу, мол, тебя. В пизду, и в жопу, и в трек. Весь такой воздушный, любвеобильно-страдальческий — классический пример романса — и Минхо там не смотрелся никак, в отличие от постели Сынмина. — Ты назло мне?.. — он нервничал. А когда нервничал, начинал пальцы перетирать, челюсти поджимать, в одну точку пялиться. Но если бы это только нервы были, Сынмин на этом и закончил бы. Но что-то ещё тему в сторонку отодвинуть ему не дало. И он завёлся чуть-чуть, потому что довольно резко бросил: — Ты назло мне с ним соглашаешься на всё, в чём меня отвергал? — и откинулся на спинку дивана, запрокидывая голову, закрывая лицо тыльной стороной ладони. — Я не понимаю тебя, Кроличья Лапка. Я… Я делал, как сказал Чанни-хён, и ничего не получилось сразу же — но он так и сказал, что ничего не получится, а ты… ты… это я виноват, да? Я тоже назло, — забормотал настолько невнятно, что у Минхо картина в голове цельная сложилась лишь потому, что он подозревал с самого начала. Ты же не думаешь, что я выбираю самых отвратительных в мире людей, лишь бы тебя побесить? Я мог бы. Когда Минхо сказал, что свидание с Джисоном — тогда ещё больше кандидатом номер девять — прошло не очень удачно, Сынмин словно другого и не ожидал. И на вопрос, на что же он тогда рассчитывал, не ответил. Когда разведывал у Минхо, как продвигаются дела с «господином Ханом», перевёл тему сразу же, когда убедился, что никак. Когда комплименты на Минхо подействовали не более, чем обычно, попытался ткнуть, навязать, разрекламировать Джисона с помощью его благосклонности к Дэхви. И выманил из Минхо признание, что даже если дела с «господином Ханом» не продвигаются, он ему нравится. Когда Минхо с Джисоном начал осторожничать, чтобы не спугнуть, дров не наломать, не выставить себя долбоёбом, — с экстремально-быстрой скоростью столкнул их, нарочито грубо, лбами. Минхо… не ожидал, что Сынмин на такое способен, хотя чего ещё ожидать от человека, не умеющего говорить ртом, выражаться яснее, ведь у Сынмина всё одно: если он хочет объятий, когда его обнимут — кислую морду строить будет, а если будет по чему-то скучать и не получит этого, будет выглядеть удовлетворённее всех на свете. Минхо не собирался ребусы разгадывать, он и не Земдегс нихуя, кубики Рубика за четыре секунды собирать, он просто по-человечески хочет, а, чтобы понятно всё и просто, как палка, блядь, а не синхрофазотрон. А Сынмин ещё и с Чаном заодно работал — и какого хера-то, а? Чан-то добряк тот ещё, по-любому отговорить пытался, но не жаль ему парнишку было что ли? Джисона — ведь через Чана его откопали, на заклание к монструозному дуалу со стервозным характером потащили, и… чтобы что? Чтобы тот понял, что его бывший хочет вернуть, как было? А потому показывает ему наихудших мужиков, неподходящих мужиков, мужиков, которые с Сынмином никогда бы не сравнились — ни в красоте, ни в уме, ни в самоотдаче. Минхо открыл глаза только когда темнота опостылела, багровыми пятнами мерцающими пошла — больно уж кровь из плёночных фильмов напоминала — и повернулся к Сынмину. Открыли рты они одновременно — после того, как секунд двадцать друг на друга глядели, уступая место для реплики, но раз никто из них первым не решился, вышло вот так. Так, что Сынмин сказал: — Давай попробуем? А Минхо сказал: — Давай разъедемся. Полный швах. Обвал железобетонных конструкций, цементные взрывы-кляксы, треск лопнувшего стекла, землетрясение, проломившее шкалу за её пределы, вулканы клокочут, течения рек вспять оборачиваются, тут тектонические плиты расходятся, алло, не подскажете ли, где спасательную бригаду найти, когда внутренний мир рушится?.. Сынмина будто шилом в бочину кольнули, но он стоически стерпел, ни звука не издав — не зашипел противно, как Минхо, шкворчащим маслом и скомканными надеждами. Неправа оказалась Киоко-сан — Минхо успел залезть в поисковик, не оставаться же в неведении — никакой он не Шерлок, раз уличить Сынмина не смог, не распознал ни лжи, ни притворств, а считал-то себя ебать каким знатоком. Считал, что знает Сынмина лучше всех. Считал, что надежды Хёнджина о том, что Минхо с Сынмином сойдутся, беспочвенны и глупы — но оказалось, что не на пустом месте тот догадки строил. — Хорошо, — Сынмин опомнился первым. — Я съеду в ближайшее время. — Только если у тебя не терминальная стадия рака, — выжал из себя Минхо, намереваясь хотя бы сейчас окончательно выяснить, что с Сынмином не так. Это, конечно, шутка — если бы Сынмин умирал, он не вспомнил бы внезапно, кто для него Минхо, что «нигде он не найдёт никого лучше», что Минхо как последний придурок надеялся и ждал. Того, кому был не нужен. Того, кто сказал ему слова любви один-единственный раз под давлением обстоятельств. Сынмин не так плох, каким Минхо видел его в конкретные эпизоды своей жизни, вроде дня, когда он узнал о своей беременности, дня, когда он пошёл на узи один, дня, когда потребовал развода — какой к чертям собачьим брак, не брак, а фантасмагория. — Ты остался бы, только если бы я был смертельно болен? — с усмешкой вопросил Сынмин. — Только в качестве сиделки. — В этом весь ты, Лино-я, — сокрушённо мотнул головой Сынмин и отвернулся к окну, уперевшись локтем в подлокотник и устроив подбородок в ладони. Очевидно, взглядами пересекаться он не хотел. — Нет, у меня самый обычный ларингит. На нервах Минхо шутит: — Ну, здорово. Теперь не нужно заставлять тебя писать завещание. Тупой и плоский юмор — конёк Минхо, и в этот раз оказался совсем не к месту. «Обычный ларингит» не скрывают от менеджера, няньки-продюсера, человека, которого… с которым жаждешь построить всё заново; «обычный ларингит» не сворачивает карьеру в столь сжатые сроки. Минхо не верит, что именно он сам — причина внезапных перемен в Сынмине. — Оно есть. Минхо не верит, что слух его не подвёл, и он слышит именно то, что сказал Сынмин. — Завещание? — Да, — такой будничный тон, будто обсуждается не довольно странное в человеческих представлениях событие — смерть. — Я написал его в тот же день, когда ты швырнул в меня тестом. Заверил нотариально, когда Дэхви родился и ты дал ему имя. — Что? Что. Нет, правда, что? Что с Сынмином не так-то, блядь, почему он говорит об этом сейчас, когда Минхо явственно указал ему на дверь, почему говорит так, словно всё это ничего не меняет? — Это ничего не меняет, — Сынмин озвучил панику Минхо, да такую, что всё его «я» расшатано в хлам. — И не изменит, что бы ни произошло. Всё, что у меня есть, достанется вам. Тебе и Дэхви. И родителям, если они меня переживут. Не хотелось бы. Чтобы они знали это — каково переживать своих детей. — Сынминни, давай-ка начистоту. Почему ты здесь? — Минхо огорошила новость. Огорошила — мягко сказано, в понимании Минхо «огорошить» — это в спину горстью сухого гороха бросить. А здесь его бетонной плитой ёбнуло, раздавило в плоскость, он чувствовал себя подозрительно двухмерным, и это потрясение надо было… переварить. — Чанни… Чанни сказал мне, что ты… Ты ушёл от… всего, чем дышал, от своей, б-блядь, работы, которую всегда ставил превыше, ты… не ради нас это сделал, да? Так совпало? То есть… Что-то случилось, из-за чего ты… задумался о смене приоритетов? Стиля жизни? Не навсегда, подозреваю, но… Ты не мог. — Не мог, — а ещё, когда нервничал, Сынмин языком за щеками водил, щёки изнутри прикусывал, и делал это сейчас, из-за чего со стороны его линия лица — от брови и вниз, по скуловой кости вниз, к подбородку — ходуном ходила. Минхо не видел даже кончика носа, и… благодарил Сынмина за то, что тот дал ему эту минуту. Сынмин умел убивать взглядом. Кто знает, что сталось бы с Минхо, если бы выразительные глаза выразили всё, что не так. Всё не так. — Я трепетно отношусь к своему здоровью, — это Сынмин рассказывал неохотно, ну, да. Он именно такой — признаться, что распорядился собственной жизнью и составил завещание он мог запросто. А вот поведать, где проебался, мог только через силу. — Но не заметил симптомов. Ты знаешь, я… — Кашляешь, когда нервничаешь, да, — перебил Минхо, уже догадываясь, к чему Сынмин клонил. — Да. Проворонил. Поздно понял, что глотку дерёт не потому, что выступление сорвалось. Оно к тому времени кончилось. Масштабное — по центральному ТВ транслировали. Я выложился, и… на следующий день напряжение связок чувствовалось как обычно, масштабное же, выложился же. Но оно продолжилось и после, так что мы с менеджером Кимом доехали до терапевта, — сделал паузу, комедиант хренов, чё ты тут драму нагнетаешь? — Простой ларингит, но связки лучше не напрягать. Иначе разовьётся в хроническое. — Правильно, — кивнул Минхо. — Дома сиди, таблетки пей, пей тёплую воду и проветривай почаще. Воздух нужен повлажнее. — Я знаю о профилактике ларингита. — Конечно, знаешь, я ведь только что о ней рассказал, — закатил глаза Минхо, наконец, чуть успокоившись; рукой оттолкнулся от диванной подушки, чтобы к Сынмину поближе сесть и пихнуть его как всегда. А чего им ещё остаётся? До конца жизни друг друга не выносить, избегать, всё такое? Они не смогут — блин, они уже столько всего прошли что вместе, что порознь, и будут ложью слова, что сегодняшний их разговор — самый тяжёлый, что этот поступок Сынмина — самый уебанский, что Минхо не прощал ему большего. Пообижаются ещё с недельку друг на друга и заживут, как раньше жили — как и должны были жить до уебанской идеи о том, что трахаться — круто. И впоследствии будут шутить, что всё у них не как у людей. Сначала Минхо от безответных чувств к Сынмину мучился, потом вытравил их из себя, надоевшись и настрадавшись, а теперь Сынмин, когда поезд давненько ушёл, воспылал — приспичило ж ему. Ну, ничего. Минхо преодолел, и Сынмин преодолеет. А попытки Сынмина «завоевать» Минхо и вовсе превратятся в местную байку, над которой они не раз посмеются… Да-а. Сюжет прямо как в сценарии сериала для домохозяек. Только там Минхо должен был бы выбрать Сынмина. А Минхо выбирает Джисона.