Смеётся гора

Иногда Джисону требовалась какая-то константа в жизни. Ориентир, при взгляде на который принимались важные решения. Иначе просто сложно держаться на плаву, держать, так сказать, жизненный курс. Без маяка в кромешной тьме делать нечего, вот Джисон и искал что-то — или кого-то, — что спасало бы его от темноты, в которой самого себя не слышно. Поначалу этим ориентиром, конечно же, были родители. Те, что держали у груди, укачивали в руках, читали сказки на ночь, защищали от подкроватных монстров и включали ночник со звёздочками. Потом — старший брат; пример для подражания, идеальный образ идеального сына, к которому Джисон стремился поначалу, перенимая от брата множество любовей: к учёбе, к спорту, к девочкам, к музыке. Джисон подражал брату в его страстях, вешал плакаты с музыкальными группами на стену, делал вид, будто бы разбирается в западных артистах, до хрипоты спорил с одноклассниками, что нынешняя попса — отстой, хранил под кроватью порножурналы, не вызывающие (пока) интереса. Но долго это продолжаться не могло. Как и всем птенцам, Джисону когда-то предстояло выпорхнуть из родительского гнезда. Брат резко «повзрослел», нянчиться с «мелким плаксой» ему надоело, ещё чего: опозорит ещё перед друзьями или девчонками!.. Вот и Джисон, вынырнув из семейного вакуума, встретил новых для себя людей. Понял, что интересовало брата больше, чем тощий глупый младший брат, осознал — брат бунтовал. И Джисону захотелось того же, той личностью, что сидела глубоко внутри. Тьма отступила, и над чёрными просторами бесконечных океанов, наконец, зажглись звёзды. Их было слишком много, Джисон тянулся ко всем и сразу, глаза слепило от невозможных множеств выбора, пат: некуда ступить, невозможно поставить мат. Если ты бесцельно дрейфуешь по волнам, где найти опору для шага, чтобы взлететь к звёздам? В итоге, чем старше становился Джисон, тем чётче он понимал, что нашёл нечто по-настоящему значимое для себя, для своего эго. Музыка и друзья. Его самые достижимые звёзды. И обе эти звезды сошлись в щуплом растрёпанном обдолбыше за диджейским пультом тогда, почти двадцать лет назад; Джисон как сейчас помнил тот клуб в Итэвоне по Кённидан-гиль, куда припёрся с дешёвым подержанным ноутбуком и глючной флешкой, чтобы попытать удачи. Помнил, что у Ын-сонбэ тогда все уши были исколоты, а от мочки к колечку в нижней губе тянулась цепочка. Что Ын-сонбэ предпочитал драные майки и джинсовые рубашки. Что сет-лист, подобранный Ын-сонбэ, умело играл публикой, вёл её настроение, контролировал сердца. С тех пор прошло почти двадцать лет… ну ладно, чуть-чуть поменьше, но их дружба отметила совершеннолетие недавно, благополучно испив винтажного олоросо в новом офисе «Alien», цветущем под руководством Ын-сонбэ и Аюны. Недавний рест пошёл «Alien» на пользу. Все они не только собрались с духом, чтобы наконец-то продолжить играть в более крупных масштабах, но и нашли себе роскошные квадраты аж в центре Каннама. Увы, больше Джисон туда вернуться не мог. С юридической точки зрения мог, конечно, всё же «Alien» — его детище, он совладелец пятьдесят на пятьдесят, у них с Ын-сонбэ равные права и доли на лейбл, контракты и сотрудников. Просто дело в том, что Джисону ничего из этого не нужно. Ни расширившийся штат, ни новые инструменты, ни вполне себе приличная комната отдыха с кушеткой для сна вместо рабочего кресла. Джисон что? Джисон дел с Ын-сонбэ иметь больше не хотел. Всё, чем занимался на лейбле Джисон, ушло на поруки к Аюне как к соучредителю. Ын-сонбэ, путеводная звёздочка Джисона с малохольных пятнадцати лет… оказался конченым гандоном. И даже не добавить ничего, что описало бы его ярче. Джисон мог бы если не простить, то хотя бы сделать вид, что ничего не слышал. Что в тот день ровным счётом ничего не произошло. Если бы Ын-сонбэ был пьян, например, или под кайфом. Или кофе нахуячился лошадиной дозой. Потому что психотропы влияют на человека, заставляя вести себя ненатурально, так, как отдающий себе отчёт здоровый человек не повёл бы. Все люди не такие, какими кажутся, как себя представляют другим. У всех есть предрассудки, крамольные мысли, запретные фантазии. Которые, порою, не сочетаются с собственными же нравственными установками. Моралью общества. Банальной, блядь, этикой. Алкоголь развязывает язык, наркотики извращают мировосприятие, кофеин возбуждает сознание. Ын-сонбэ был удивительно трезв, чему Джисон и поразился. Застать того под мухой — обычное дело, никто не осуждал: тех, кому удалось выбраться из нищеты, порицания и отречения, не отпускало без последствий. И Джисону было всё равно, как часто Ын-сонбэ менял девчонок, в каких дозах и что употрелял, ну, потому что Ын-сонбэ был старым добрым другом, проложившим перед ним дорогу своими костями и стёртыми в кровь пальцами. Лишь за это Джисон позволял ему всё — рвать неебически дорогие струны, проливать коллекционный виски на аппаратуру, опаздывать на сделки и срывать контракты. И, да, если бы Ын-сонбэ не был трезв во время того разговора, возможно, Джисон стал бы его уважать чуточку сильнее. А как не уважать, если Ын-сонбэ, терзаемый столь предосудительными грязными мыслями, унижающими достоинство другого, держал их все при себе, не позволял им влиять на себя? А Ын-сонбэ всё-таки был удивительно трезв, когда Джисон пришёл в «Alien» в последний раз. И повод был собраться: костяком коллектива они обмывали «счастливую семейную жизнь», пополнение и первое Джисоново отцовство. Может, и последнее, он бы не стал настаивать. Потому что превратившийся в галактику космический океан Джисона начал вращаться вокруг лишь одной звезды. Они ещё не начали пить. Аюна, Донсу и Итык сообразили стол, разлили по бокалам Дон Периньон по полторы тыщи баксов за бутылку, наорали на Джисона поздравлениями, перебивая друг друга. А Ын-сонбэ должен был, по всей видимости, вручить Джисону подарок, произнести напутственно-торжественную речь. Вместо этого он начал нести откровенную чушь. Мол, наш уныло-девственный младшенький решил вести жизнь примерного семьянина, не вкусив разнообразия. Удивительно, что вы всё ещё вместе! Восемь лет, кто бы мог подумать! А Джисон спросил тогда, что всё это значит. — Ты хочешь высказаться? — бокал с шампанским показался слишком тяжёлым. Как суть предстоящего разговора. Ын-сонбэ будто не понял — или предпочёл не замечать, — что из-за его слов атмосфера резко изменилась. — Нет, мне правда интересно, — Ын-сонбэ откинулся в кресле, руками развёл, типа «а что такого». Но они не впервой обсуждали интимные вещи в тесной компании. Может, с его точки зрения так и было. — Ты реально никогда не хотел попробовать что-нибудь новенькое? В плане, ты ничего другого в жизни и не знал. Только свою сладенькую гей-панику, я вот и думаю… ну, каково это? Знать, что настолько ограничен в интересах? Джисон всем лицом пытался передать свой перегруженный мыслительный процесс. И очень долго не отвечал. Ын-сонбэ как будто нашёл ответ на свой вопрос сам. — Бля-я, всё время забываю. Он же у тебя особенный. Ну, хуепёздый. Хочешь вагинал — берёшь, хочешь анал — берёшь, хочешь сам на члене поскакать — вперёд, кто тебя остановит-то? — и почесал подбородок, задумчиво уставившись куда-то Джисону за плечо. Там, кроме двери в коридор, ничего не было. Самое страшное в ситуации было то, что Ын-сонбэ говорил серьёзно. Без насмешки, попытки оскорбить Джисона или кого бы то ни было ещё. Словно ребёнок, пытающийся разобраться, почему машинка без колёс отказывается ехать. Джисон в этой аналогии, вестимо, машинка. Которая должна была ехать навстречу разврату, разгульным интрижкам и всему, что подразумевалось под «попробовать новое». Но почему-то не. Аюна не стал вмешиваться. Но сделал шаг к Джисону, округлив глаза: он тоже не ожидал подобных разговоров. — Слушай, а он ж после родов разъёбанный поди как не в себя, да? После ребёнка наверняка туда можно легко кулак просунуть. Не брезгуешь? Не, реально, ты не думал даже о том, чтобы найти кого-нибудь на время, пока ведро не стянется? Я тут молоденьких девчонок-студенточек из офиса напротив зацепил. Тыры-пыры, сечёшь? Ын-сонбэ не понимал, каково это — любить кого-то, кроме себя. А Джисон не понимал людей, которым чужды семейные ценности. Которым уже давно не за тридцать даже, за тридцать пять, а они в первую очередь всё равно думали о благе своего члена. Как будто член — главенствующий орган в их организме. Во хуйня! Раньше Джисон считал, что без члена можно прожить, а без мозгов — нет. Ын-сонбэ доказал обратное, став исключением, подтверждающим правило. Джисон тем вечером просто молча ушёл. Домой. К «разъёбанному ведру», ближе которого у него никого не было. К человеку, подарившему ему дочь, научившему любить, давшему отведать вкус жизни. И вкус этот был получше застрявшего в глотке Дон Периньона. Аюна и Донсу отправили Джисону свои подарки курьером, ведь он так их с собой и не взял, а Итык заехал следующим вечером с бутылкой и закусками. Сказал, что разговаривать снова у Ын-сонбэ получится не скоро. Но напоследок какую-то мерзость он сморозить всё же успел. Не вдуплил типа, чего все так всполошились, он же обыденную тему поднял, «Джисонни обиделся из-за того, что я при всех спросил или как?». Джисону было неинтересно — Ын-сонбэ как человек для него кончился. Вместе с Ын-сонбэ кончилась и «совершеннолетняя» дружба. Она, будучи их с Ын-сонбэ совместным дитя (в лице «Alien») свалила от родителей свою собственную жизнь строить. И, когда её рядом не стало, уставшим друг от друга родителям пришла пора подавать на развод. Ха-ха. Джисону оставалось лишь потереть виски, запить головную боль обезболом, забить хуй на Ын-сонбэ да отписаться от него, чтобы в поле зрения нигде не мельтешил. Сири отлично справилась с «чисткой» в соцсетях и памяти телефона, иначе Джисон не смог бы так просто обрубить все концы. На самом деле оказалось, важных и значимых людей достаточно легко отпускать. Если они оказываются последними мразями, повёрнутыми на животной ебле, застрявшими в фазе подростковой гиперсексуальности. И если вытурить их из жизни помогает бесстрастный искусственный интеллект, которому до пизды чужая степень вины. Нет, правда, Ын-сонбэ Джисон простил бы всё, всё, практически всё. Обиднее всего то, что у человеческой памяти странные, не поддающиеся логике, свойства. Она может выбросить нечто важное в ту же секунду — ах, сколько раз Джисон забывал имена только-только представившихся людей, — а какое-то дерьмо оставит при себе. Через года пронесёт, чтобы бессонной ночкой подкинуть неприятные тошнотворные гадости, что будут вертеться в голове до утра, мерзкие, липкие. Едва ли Джисон пожалеет, что действовал сгоряча. Как часто в последнее время он вообще вспоминал Ын-сонбэ? По работе? По всплывающим уведомлениям из общего чата? Как часто хотел поделиться дорогими сердцу воспоминаниями? Как быстро сообщил, что стал отцом? Через два дня! И то, потому лишь, что Аюна в личку постучался с «ты где пропадаешь, чего не отвечаешь, у нас тут траблы»! Последние две ночи Минхо не донимал Джисона в том смысле, что с расспросами тяжёлую душу не тревожил. Видел, что не так что-то. Глазами выразительно хлопал, бровями вопросительные изгибы выписывал. Но хватило ему правдивого: «Ын-сонбэ меня обидел, но я хочу пережить эту обиду сам». Удивительное для Джисона красноречие. Этим утром Минхо вообще едва ли мог удержать в уставшем сознании мысль о чьих-то обидах. — А-а-а, сегодня ты рано. Хорошо спалось? — у него не хватило сил даже на нормальную издёвку. Под его глазами бессонные чёрные дыры, бледная истончившаяся кожа на скулах обтягивала кости не по-здоровому; он слишком исхудал за последний месяц. — Очевидно, как и тебе, — слабо улыбнулся Джисон, потирая воспалённые глаза. — Её режим сводит меня с ума. И не позволяет самоистязаниями всякими заниматься. Джисон рад, что это есть. Что-то есть, в узде держащее его тревожные настроения и панические мысли. Раньше он подобное тяжело переживал. Слово-то какое хорошее — «переживал». Как много значит, а. — Кто-о-о бы мог поду-умать, — закатив глаза, Минхо брякнул дверцей шкафчика. У него имелось врождённое мастерство ломать дверные доводчики, конкретно эту дверцу Джисон помогал чинить всего две недели назад. На Минхо самая обыкновенная меланжевая футболка на пару размеров больше. И свободные шорты на мягкой резинке. Два тёмных пятна на груди, влажных, очертивших соски. Джисон уже мог угадать, что Минхо встал где-то полчаса назад, успел сцедить молоко, потому что работу никто не отменял, а маленькие беззубые демонята каждые пару часов хотят жрать и оповещают окружающих об этом адским визгом. Ещё Минхо завтрак приготовил. И Джисон ни о чём другом не мог думать. Только о том, что этот человек — лучший в мире. — Не знал, что у меня есть такая способность, — пробормотал Джисон скорее самому себе. — Любить тебя с каждым днём всё сильнее. И как тут думать про Ын-сонбэ, про желание спрятаться от всего мира и пережить. Если пора просто жить, без всяких «пере». Минхо на это лишь фыркнул. Со временем он стал невосприимчив к откровенному нытью Джисона о любви, даже уши перестали краснеть; это не означало, что ему не нравилось — просто Минхо научился принимать любовь в самых дешёвых её проявлениях. Но это принятие любви не приравнивалось к отсутствию смущения в отношении других вещей. Порой Джисон злился: как, ради всего святого, у них могло остаться что-то смущающее? С периодичностью в три-четыре часа Джисон держал на руках малышку (всё ещё демоническую), и когда-то она вылезла из Минхо. Кормил её молоком, которое тоже когда-то было в Минхо. Первые пару недель обрабатывал ей пупковую ранку. До сих пор мыл жопу после сранья, и будет заниматься этим ещё пару лет. В общем-то, да, Джисон искренне верил в свою правоту насчёт смущения. На самом деле, где-то с того момента, когда Минхо перестал стучаться перед тем, как зайти в ванную комнату, если там находился Джисон. То есть много лет назад. Джисону пришлось отсечь свою стыдливую сторону в присутствии Минхо, а тот не мог сделать того же, более того, ухудшал ситуацию. Как? Ну, с недавних пор — с появлением Дэян — он убого пытался выражаться аккуратно, обзывая туалетные походы «дефекацией», например. Придурок. Который почему-то он вдруг решил, что взрослые люди должны стыдиться каких-то физиологических реакций; Джисон до сих пор радовался как малолетка, если Минхо забивал на условности «приличий» и представал пред ним вот так. В провокационно-грязной футболке, с тусклыми слипшимися волосами, украшенными детской отрыжкой, и с нечищенными зубами. У Минхо рабочий день: слишком мало времени на то, чтобы быть в первую очередь опрятным, а не практичным и продуктивным. И Джисон подошёл к нему ближе, обнял, не боясь перенять весь спектр «ароматов» на себя, поцеловал в уголок губ — хотелось-то, конечно, большего. Увы, пока не складывалось. Минхо тяжело восстанавливался; Джисон выбрал выжидательную тактику, старался передать нежную, чувственную любовь, какой не нужен секс, какая показывала одно: «ты мне нужен любым». Джисон дарил объятья без повода, перенимал домашние дела понемногу на себя (для него стало открытием, сколько времени уходит на уход за цветами, как Минхо вообще всё это успевал?!), дарил какие-то незначительные подарки, пусть Минхо и ругался на «хлам» (серьги от бренда, спонсирующего кошачьи приюты, всё равно иногда надевал, а из домашних массажных тапочек с эффектом «лёгких ног» и вовсе не вылезал), как-то… как-то пытался выразиться. Одно ведро или три, Джисон готов был ждать до глубоких седин. Если его и волновали последствия родов, то только в смысле «поскорее бы ему стало лучше», а не «поскорее бы поебаться». Он не знал, что мог дать Минхо. Всё ещё иногда загонялся: «Почему я? Почему ты выбрал меня? Почему я так счастлив от твоей улыбки, почему все мои мысли о тебе, почему я хочу подарить тебе весь мир? Почему ты подарил мне весь мир, а сам ничего не просишь в ответ?», но когда «весь мир», подаренный Минхо, улыбался знакомой ухмылкой, все вопросы исчезали из головы. Ещё Джисон не знал, что быть отцом так легко. Он не сошёл с ума (а ведь на него свалилась ответственность за настоящую человеческую жизнь, это не игра, где есть респауны и рестарты), не перестал любить Минхо и Дэхви меньше (вероятно, способность любить сильнее как-то была связана со способностью любить бесконечно), не мечтал о дне спокойствия, где не будет криков, визгов и рыданий. Всё изменилось, но не настолько, чтобы Джисон жалел. Он принял как данность то, что не может больше спать когда захочет, делать что захочет, работать сколько захочет. У него просто поменялся распорядок дня, Джисон жил в худших условиях, в отстойном режиме; полифазный сон — не самое страшное, что с ним случалось. Дэян очаровательна. Да, первые дни она жидко гадила по десять раз, до сих пор её бодрствование можно описать как «лежит-пердит», за её питанием нужно следить по расписанию, греть для неё молоко, мыть после каждой кормёжки бутылки, давать ей витамины, помогать срыгивать, но… для Джисона все эти заботы легли приятной рутиной на душу. Он научился носить полотенце на плече, просыпаться по первому зову, убаюкивать с пары куплетов, и ему нравилось, как Минхо на него смотрел в такие моменты. — Нам нужно купить воздухоочистители и освежители, — а вот и Дэхви подоспел. — Вы такие вонючие. — А-ах, кто-то уже забыл, как надевал трусы на грязную жопу и убегал от меня, распространяя аромат говна на весь дом, — Минхо отвернулся к холодильнику. — Очень жаль, я ведь с тобой столько дидактических игр на развитие памяти разучил… — Скажи честно, пап, — Дэхви нахмурился, состроив хитрое лицо по-кимсынминовски. — Ты меня вырастил чисто для буллинга? Потому что ты мой папа, и тебе я не смогу ответить по достоинству? — Я тебя растил как раз так, чтобы ты мог ответить по достоинству, — пикировал Минхо. — Ну, тогда знай: эти твои дидактические игры на память и правда работают. Раз ты в таком преклонном возрасте всё ещё держишь образы обосранных жоп в голове, — Дэхви успел отсалютовать и свалить обратно — в ванную, похоже, — оставив Минхо с носом. — Я тебя породил, я тебя и убью! — прокричал тот с немалой долей угрозы в голосе, но, стоило Дэхви хлопнуть дверью ванной, рассмеялся. — Ай-ай, Хани, ты погляди на наше золотце, — а потом серьёзнее: — Он должен научиться давать отпор. Я не знаю, чем его пичкать, чтобы он догнал в росте свою норму… Этот Минхёк, чтоб его запоры мучили… — Э-э… — Джисон растерянно захлопал глазами, отступив на шаг. — Ничем?.. Ну, не пичкать. Он нормального роста, детка, ты слишком заморачиваешься. Скоро вытянется, глазом моргнуть не успеешь. Ну не дорастёт он до Сынминни, what's the problem? Я, как видишь, тоже не гигант, но спросом у красавчиков… пользуюсь, — и задавил несерьёзную лыбу. — Мне не нужно, чтобы он спросом у красавчиков пользовался, — отчеканил Минхо, накрыв то, что жарилось в сковороде, крышкой, и убавив температуру. Джисон по запаху определил, что у них жареный рис с омлетом и овощами по рецепту матушки Ли. — А чтобы здоровым был. — Ему тринадцать, — напомнил Джисон очевидное. — Он подрастёт. Быстрее, чем тебе кажется. И… я думал, тебя это не сильно волнует? — Не волнует, — Минхо кивнул, несколько секунд пялился на таймер рядом со сковородой. Потом ещё разок кивнул, стал с себя стаскивать футболку, бросил: — Последи пару минут, — что означало «я в душ и на работу собираться, если что-то спалишь — будешь угли жрать». Джисон подошёл к поставленной задаче ответственно: стоял напротив варочной поверхности, облокотившись поясницей о барную стойку, поочерёдно открытыми глазами наблюдал. Как дельфин, одной половиной мозга спящий, а другой — бодрствующий. Ночь его вымотала: у Дэян неожиданно начал лезть зуб. Минхо сказал, что так бывает редко, что рассчитывал на отсрочку в пару месяцев хотя бы, а она, маленький демонёнок, решила по-другому дела делать, бунтарка эдакая. Так что подрывались они с Минхо за ночь четырежды, на «камень-ножницы-бумага» решали, кто и как будет успокаивать, но всё равно рядом с кроваткой оказывались вместе. Джисону сложно было засыпать, зная, что за стенкой мучится от зубной боли его дочь, а помочь ей нет нормального способа — обезбол без побочек для младенцев пока не придумали, да и к боли организм должен привыкать, усваивать её, чтобы при первой серьёзной травме мозг не сторчался от шока. Что-то такое ему объяснял брат, когда Джисон становиться отцом лишь готовился, а донимать Минхо и Сири уебанскими вопросами уже стало бессмысленно: первый уверял, что «всему сам научишься, всё сам поймёшь», а вторая выдавала либо слишком обобщённые ответы, либо какие-то конкретные, под ситуацию не подходящие — не хватало у Джисона времени на нормальное исследование детской физиологии и психологии. «Дети должны брякаться и стукаться, облизывать грязные руки и ковыряться в носу, они так иммунитет нарабатывают, и всё это — естественно. Никакие витамины, прививки и чипы не изменят того, что природа воспитывала в нашем организме тысячелетиями, разве тебе это не очевидно, маленький всезнайка?» — смеялся брат, припоминая тем самым каждый из разов, когда Джисон кичился перед ним своей «эрудицией». А делал это Джисон частенько, с тех пор, как между ними земля треснула и в пропасть расползаться стала. Хорошо, что удалось на глотку гордости наступить, отношения наладить. Клятый мостик проложить. Повзрослев, ничего страшного в поступках брата Джисон не увидел. Они же были подростками, и брат был старше. Естественно, он хотел отделиться. Быть крутым парнем, который не возится с мелкими. Дэхви, очевидно, будет таким же эгоистичным пацаном, и Джисон уже сейчас его простил, заранее. Что уж говорить про давние братские обиды, поросшие мхом и былью? Наверное, единственное, чем гордился Джисон в жизни до появления Минхо — восстановленными связями. И пусть его племянники были теми ещё маленькими манипуляторами, с которыми Джисон не мог ужиться поперву, сейчас они в своём любимом дядюшке души не чаяли. Потому что Джисон учился. Не только хорошим дядей быть, но и отцом. Понемногу самоощущение тупости отступало — Джисон мысленно отмечал свои успехи на поприще отцовства, почти так же феерично и ярко, как успехи Дэхви. Он и вывел Джисона из состояния транса, вновь вплыв в кухонный закуток, но уже посвежевшим и причёсанным. — Не знаю, завидую тебе или как-то не очень, — сказал он, на ходу втирая в щёки крем. — Вроде бесит школа и учёба, но вроде спокойно спать всю ночь и точно знать, когда вставать — не так уж и плохо. Ты как вообще держишься? — Держусь, — отмахнулся Джисон, согнав с лица сонную мушку. — Как? Ну. Я вижу вас каждый божий день. Я могу обнимать вас, говорить с вами, слушать вас. Я так вас люблю, что ни на что бы не променял. Нынешние тяготы… просто, ну, период в жизни. Когда-нибудь он закончится. Дэхви снисходительно улыбнулся, мол, не нужен мне поутру расчувствовашийся Джисон со своими сантиментами. Но с Джисоном порою случалось вот это. Когда в нём обнаруживалось слишком много чувств, и не было им выхода, а терпеть невыносимо; они словно поясом астероидов вертелись внутри на орбите сердца, порой с неё сходя и выбивая дроблёным метеоритным дождём по внутренним органам похоронную пляску. Никакого баланса во вселенной Хан Джисона, никакого спасения! Вопреки отстойному дерьмочувствию, в ответ Джисон улыбнулся более открыто. И искренне. Он настолько сильно любил Дэхви, что его колкость, вернувшаяся вместе с расположением, нисколько не задевала. Главное, что теперь Дэхви мог быть с ним самим собой. Грубить или язвить, если не в настроении, обнимать и давать пять, если произошло что-то хорошее. В школу на собрания к Дэхви по-прежнему ходил Джисон. О Джисоне Дэхви на выпускной церемонии спел целый куплет. С Джисоном Дэхви провёл свой день рождения, всё-всё-всё, что ценно было Дэхви, стало таковым и Джисону. Джисон улыбнулся, выключая плиту. Их завтрак готов, а на втором этаже раздались мокрые шлепки уставших ступней. Практически бешумно гудел холодильник, украшенный магнитами с квокками, кроликами и аниме-персонажами. Гораздо громче него гудело ворчание со стороны лестницы, костерившее весь мир и его законы. *** Совместного похода к сексологу Джисон не страшился, в конце концов, он шёл туда не один, ведь слово «совместный» это и означало. Что он будет не один. Минхо был рядом с ним и в первый сеанс, и во второй, и в третий. Он вообще выступил инициатором, его заботило состояние Джисона сильнее, чем самого Джисона, который лишь отмахнулся от «маленьких» проблем их сексуальной жизни. Оказалось, всё гораздо серьёзнее, чем он думал. И в закромах его подсознания таилось то, о чём он и сам не подозревал. В этом случае интернет бы ему не помог, интернет не смог бы забраться в голову Джисона и хирургически точными движениями выдавить оттуда первопричины, расшифровать их и продиагностировать. Пока что искусственный интеллект до этого не дорос, пусть и широко использовался в диагностической медицине. Загадки человеческой психики перестанут быть загадками для ИИ лишь тогда, когда их разгадает человек. Джисон, после стольких-то ночей, проведённых в постели Минхо, оказался гетеросексуален. Когда-то доктор Ким сказал ему: «Исследовать свою сексуальность — это нормально, для этого никогда не может быть поздно». Но доктор запутался в причинах и следствиях, решив, что в Джисоне когда-то это было уже, потаённое. Но были у Джисона порножурналы с грудастыми моделями под кроватью, были плакаты с горячими айдолами из гёрл-групп, были девушки. Но никогда не было мужчин. Наверное, будь Минхо обыкновенным мужчиной, он стал бы для Джисона лучшим другом, за которого можно и в петлю залезть, и в тюрьму сесть, и детектору лжи солгать. А партнёр во всеобщем понимании — лучший друг, с которым можно спать. Потому что эйфория от влюблённости приходит и уходит, гормоны перестают вырабатываться с такой же интенсивностью, к партнёру привыкаешь, и тогда… не расходиться же, верно? Чтобы отношения оставались тёплыми, нужны точки соприкосновения. Минхо — не обыкновенный мужчина. Для Джисона он словно образец лучшего друга, приятеля, сотоварища, коллеги и любого другого синонима, обозначавшего крепкую платоническую связь между людьми. С ним невероятно комфортно перемывать косточки ублюдкам, спорить о концовках фильмов, развлекаться в парках, торговых центрах и на аттракционах, высмеивать поделки друг друга с идиотских мастер-классов. А ещё у Минхо есть вагина, поэтому с ним легко замутить. Совместить, так сказать, два в одном. Рассуждения сексолога, подтверждаемые внутренним голосом Джисона, звучали гораздо мягче, но для себя он решил не лезть в психологическую дребедень и думал как есть (он по-прежнему мелочный, кощунствующий, жалкий мудак, но хорошо научился это скрывать). Мама тоже была права. Когда-то давно… она высказалась жёстко и беспрецедентно: «Ты никогда не выказывал неестественной извращённой тяги к мужчинам». Джисона влекло к женщинам, просто в Минхо женственности было больше, чем тот мог бы себе представить. Джисон повёлся на пухлые губы, может, а может на округлые мягкие бёдра. Может, на грациозные жесты или уверенное владение интонациями, что умели и смущать, и подчинять, и расслаблять. И, если бы Джисон понятия не имел о том, что с Минхо можно… спать… Что его можно ласкать, как женщину… тогда он рано или поздно отпустил бы эти мысли, смирившись с ролью друга. А он сделал наоборот — зациклился. Он стал думать о красоте Минхо. Его властном голосе, улыбке, стойкости, внутренней силе и самодостаточности. О всех его достоинствах, которые ни один человек не сможет сосчитать до конца — их слишком, слишком много. Джисон возжелал его заполучить — в каком-то смысле он был похож на гоблина, по случайности наткнувшегося на сундук, сверху донизу набитый чистым золотом. Какой бы гоблин не захотел распоряжаться драгоценными сокровищами? И, как гоблину, Джисону не хотелось тратить ни монеты, лишь хранить сундук у себя, наглаживать его бока, собирая ладонями занозы, перебирать золото и жемчуга меж пальцев, пересчитывать всё содержимое… может, гусём среди них двоих был не Минхо? А как раз-таки Джисон, рано отождествившим себя цепким гоблинским королём. Ему скорее подходил Скрудж Макдак, готовый сломать себе шею, в золоте купаясь… Джисона не отталкивали мужские гениталии. Он в штанах носил такие же. Сознательно Джисон был готов взять их в рот или подставить под них задницу, но вот подсознание, взращенное хентаем, тоннами порно и дрочкой на сексуальных моделей в бикини, этому противилось. А Джисон не понимал, долго и настойчиво не понимал, слишком уж довольный тем, что Минхо открылся ему, позволил ему, был с ним. Это и стало началом долгой и нудной терапии, принятию себя и своих вкусов, вместе с Минхо он познавал себя заново, учился слушать свои желания; Джисон не уверен, что смог бы выдержать столь тяжёлый путь без постоянной поддержки партнёра. Он столько раз благодарил всех известных богов за Минхо, столько раз говорил Минхо обыкновенное «спасибо», столько раз корил себя, что с ним приходиться возиться кому-то, разбирать его тараканов по семействам, родам и видам; сам бы Джисон не смог. В одиночку. Сдался бы, к полпути и не приблизившись. Кто-то другой на месте Джисона мог бы Минхо винить. Ведь без Минхо не возникли бы этим проблемы с ориентацией, сексом и эрекцией, без Минхо Джисон нашёл — или всё же нет — себе девушку, мацал сиськи, покупал ей помады, цветы и серёжки. А не отпаивал Минхо подогретым молоком с печенюшками после неудачной попытки отсосать его член. Но Джисон Минхо не винил. А Минхо не винил Джисона. Они выбрали друг друга, и именно поэтому должны были решать проблемы, а не класть на них болт. Сексолог предложил несколько путей решения, в зависимости от того, насколько прочными они считали свои отношения, насколько уверены были в их долгосрочности, как сильно любили друг друга — а у Джисона на всё один ответ: безумно. Именно от него всё и зависело. Он начал изучать своё тело. Какие запахи ему нравятся больше всего? Чего он хочет коснуться, какую позицию предпочтёт занять в этот раз, какой вид секса доставляет ему больше удовольствия? Может ли он полностью довериться Минхо, или выберет контроль? Параллельно Джисон воспитывал в себе мысль, что Минхо — его любимый человек, а член — часть его любимого человека, которая никуда не денется. Со стороны это кому-то показалось бы странным, но иногда Джисон просил Минхо дать потрогать. Просто обхватывал рукой и лежал, раскладывая возникшие ощущения по полочкам. Сначала член Минхо ощущался чужеродно, неправильно. Знакомая форма, окей, члены все фаллические, но Джисона отталкивало понимание, что он сам этого прикосновения не чувствовал. Он держал чужой член, и именно в этом как будто бы не видел смысла. Но потихонечку подобные ситуации набирали обороты. Потому что Минхо, в отличие от Джисона, не мог лежать и ничего не делать. Говорил: «Я так не могу, Хани, ты слишком мило сопишь мне в затылок, ты вертишься, накаляя теплом своего тела меня сзади, ты стимулируешь, блядь, мой член своими «исследованиями», да слепцы шрифт Брайля с таким усердием не лапают», говорил: «Я сейчас тебя выебу, если не перестанешь», говорил: «Срать мне на твою терапию, ты трактуешь грёбаные указания врача как тебе угодно, с хера ли тебя не волнуют мои чувства», а потом… потом Джисон смотрел на то, как Минхо дрочил. Они включали свет, Минхо садился так, чтобы было видно его член, но не то, что под ним, и Джисон старался не думать о гипотетическом сексе, каким они могли бы заняться, потому что не должен отказываться от сути своего партнёра, какой бы она ни была. Джисон был и собачкой, и Павловым. Если бы Хёнджин узнал об этом, то любыми способами постарался бы пережить Джисона, лишь бы выгравировать на его поминальной табличке какой-нибудь едкий комментарий. Но, с другой стороны, Хёнджину такое и не снилось. У него не хватило бы терпения на такую длительную терапию, с Чанбином или без него. Хёнджин — придурок конченый, и не ему вообще лезть в чужую личную жизнь, пока своя на скотче и дешёвом клее держится, из говна и палок состроенная. Минхо, может, этого и не видел, потому что дружил с ним дольше и тупо привык видеть его рожу и жизнь, а Джисон — не слепой. И у него — теперь — спустя столько лет всё хорошо. Да, его не привлекает анальный секс, но это уже сугубо дело предпочтений. Да, его не тянет «на сторону», потому что в ёбыри-террористы он никогда не записывался, а рядом с ним тот, кто может дать ему всё — и кто принадлежит ему полностью. Да, именно поэтому Джисон, в отличие от злых языков, по-настоящему счастлив. Если и быть машинкой, то той, что без колёс ржавеет под любимым солнышком, чем той, что съехала с колеи в кювет и нахлебалась грязи в канаве. — Я вспомнил о том, как мы в первый раз пошли к доктору Квону, — сказал Джисон на следующий день за поздним завтраком. По средам у Минхо выходной. Треть его нагрузки взяла на себя Дахи, а взамен Минхо получил новую ставку методиста (втайне ему нравилось, что он дорос до возможности своей властью изменить то, что ему не нравилось: чёртовы программы!). Она позволила ему работать из дома. В академии Минхо всегда находился ради детей, а если их в расписании не было, то он не собирался и пальцем не шевелить, чтобы куда-нибудь выйти. Так что вот, теперь по средам у него выходной. Неофициальный. Каким-то невероятным образом Минхо умудрялся совмещать удалёнку, разбирать рабочие вопросы, писать свои и корректировать чужие планы, постоянно что-то вбивать в таблицы, и домашние дела делать, несмотря на увещевания Джисона о том, что он прекрасно справляется. Система умного дома была до отказа забита разнообразными инструкциями, составленными Минхо (у него не так давно проснулась тяга всё упорядочивать и сортировать, но предпосылки к этому Джисон замечал и ранее). Он хорошенько постарался, составив подробные алгоритмы действий на все случаи жизни, даже самые маловероятные. И за первую рабочую неделю Минхо Джисон к ним обращался по двадцать раз на дню, но вот началась вторая, и он уже как-то приспособился, что ли. А сегодня Минхо успел на рабочий созвон по поводу какой-то там аккредитации (Джисон даже не знал, что это такое) и собеседования педагогов-платников, заказал продуктов, принял доставку и растолкал всё по полкам, пару раз успокоил Дэян, поменял фильтры в осушителе воздуха, дал пару советов назойливо названивавшей Дахи, запаниковавшей перед занятиями, и… …Джисон, наблюдавший за снующим по дому Минхо, успел ответить только на одно письмо и выпить кружку кофе. Что-то подсказывало ему, что вскоре у Минхо вернётся цикл, потому что откуда ещё такая бурная жажда деятельности и заводная активность? Джисон многое замечал ныне, чем невероятно гордился, поэтому прятал за ободком кружки улыбку, бросая на Минхо короткие взгляды. А потом Минхо внезапно выдал: нужно бы пожрать, чё мы как эти? И вот, Джисон хлебал очередной кофе, любуясь тем, как Минхо заталкивал в рот завёрнутый в периллу рис со свининой и рисом. — И фто? — Минхо чуть поморщился, недоумевая будто, чего это Джисон вдруг. — Фто там бы-о? — Он нам помог. Но без тебя я не решился бы. Я так люблю тебя, знаешь? — М-м, — неопределённо мотнул головой Минхо, не отвлекаясь от еды. — Ещё бы, — сглотнул и сразу же принялся заворачивать новую порцию. — Как меня можно не любить? Теперь поморщился Джисон, потому что, вообще-то, очень легко. Достаточно быть не Джисоном. Минхо мало кому нравился сразу после знакомства, а после и попыток никто не делал узнать его получше. Первое впечатление? Грубый, мол, язвительный, шутки у него дурацкие, уже давно не красавец, а значит, не стоит выёбываться так, словно всё простится за милое личико. Джисон часто слышал подобную хуету. В последний раз вот на вечеринке в честь нового «стартапа», прошедшей в субботу, где собралось слишком много ноунеймов со стороны Чанбина. Всех денег в мире не заработаешь, но Джисон хотел бы обеспечить своей семье достойное будущее, себе — старость, а своим детям — молодость. Поэтому он всё же скооперировался с Чаном и Чанбином. Кое-что у них начало наклёвываться, но загадывать пока рано. В принципе, перспективы музыкальной индустрии вырисовывались понятные, и Чан предложил проверить одну теорию. У него восхитительное чутьё, Минхо в этом не ошибся. — Мне всё равно, как. Главное, что я этого не знаю, — Джисон разулыбался от ленивого тепла в брюшине. Ещё бы чуть-чуть — и воспарил бы. — Как ты себя чувствуешь? — А, ты тоже понял, — у Минхо опустились плечи. — Ненавижу это дерьмо. Семестр только-только начался, я не успел ни в форму прийти, ни показать себя с лучшей стороны. Инфузорю и ложноножу со скоростью миллиметр в час. — Ложноножки у амёбы, — хмыкнул Джисон, а потом пододвинул к Минхо одну из чашек, — ешь давай, силы тебе понадобятся. — М-м, не забудь провонять что-нибудь посильнее. Чую жопой, вломит меня аки Титаник в айсберг, — Минхо не перестал корчить страдальческие рожи, но Джисон его чисто по-человечески понимал. В последние пару лет Минхо твёрдо отказался от вещей Джисона во время эструса, и тот чуть ли не засомневался, а не завяли ли помидоры. Цикл Минхо и он сам эти сомнения подтверждать не собирались. Просто, сказал Минхо, «она» подуспокоилась. Суть его, видимо, иначе Джисон не смог перевести. В общем, Минхо чётко разделял себя и финты своего организма, который перестал нуждаться в постоянном запахе Джисона подле себя. Понял, наверное, что Джисон уже никуда не денется. Что «стая» прошла проверку временем — в отличие от «дружбы» Джисона с Ын-сонбэ, — и что по возвращении домой Минхо всегда получит то, в чём нуждается. А сейчас Минхо, очевидно, чувствовал себя не так уверенно. У Джисона что-то вспомнилось из книжки, которую ему много лет назад всучил Чанбин, про «расходный материал» и «потерю привлекательности», связанные с рождением «потомства». Или так исторически сложилось, или природа злостно подшутила над своими чадами, но судьба дуалов зачастую складывалась весьма плачевно. Они нужны были из-за своей фертильности. А что было дальше, когда они выполняли свою роль, обеспечив продолжение рода? А дальше был ещё один эструс, чтобы начать по новой. Чтобы выжать из организма все соки, «отработать своё». И этот эструс привлекал внимание, «фиксировал». Как маркер. Говорил за дуала: «Я ещё на что-то гожусь!». Джисон считал такой механизм отвратительным и вовсю мечтал о том, чтобы всё это эволюционное дерьмо вышло в атавизмы. Поэтому и пообещал Минхо «провонять» все его вещи так, что трёх стирок не хватит. Намекнул, что у него уже есть опыт ныкаться в кабинете Минхо, под столом Минхо, в шкафу Минхо… Заслужил укус за щёку и шлепок по заднице. Минхо ушёл, бросив на Джисона уборку и посуду, вернулся минут через десять, с Дэян на руках. …Минхо стеснялся ворковать. По крайней мере, при посторонних, в число которых и Джисона вписал. То есть наедине с Дэян он мог спокойно пальцами перебирать её расплывчатые толстые щёки, делать «утю-тю, кто это у нас тут такой хороший», носом о нос тереться, в пузико целовать. А если кто-то рядом находился, то цеплял на себя личину серьёзного взрослого человека, далёкого от всяких муси-пуси (с детьми-то понятно, что муси-пуси не надо, а с младенцами ещё очень даже можно). Хах. Джисон видел, как этот серьёзный взрослый всполошился, когда обоссался во сне, каким жалким он был во время болезненного эструса, видел его буквально выпотрошенным сразу после родов. И ничего из этого его не оттолкнуло. И Минхо знал, что не оттолкнуло. И не знал, что вообще в таком случае может оттолкнуть. Но всё равно находил поводы стесняться. Джисон молча закатывал глаза. На Дэян он тоже налюбоваться не мог. Сначала она его испугала, конечно. Когда была синюшной в первый день, когда покраснела во второй. Когда у неё шелушилась кожа — тогда Джисон забрал их с Минхо домой уже, — и когда покрывалась сыпью. Испугала не так, словно она была бабайкой подкроватной, а он — шестилеткой с богатым воображением. Испугала как отца, который понятия не имел, какие у младенцев бывают состояния «нормальности»; вот уж в чём Джисон никогда не разбирался, так это в нормальности, будь она взрослой или младенческой. Да, он консультировался у врачей, книжки всякие читал, с братом и Минхо говорил не по разу, но, в отличие от Минхо, всех в мире загадочных обстоятельств предвидеть не мог. Дэян получилась маленькой. На почти что полкило меньше Дэхви (Джисон подглядел бирочки в альбомах). И из-за этого Минхо чувствовал странное разочарование. Он будто думал, что пятнадцать (или сколько там в итоге вышло) набранных килограмм все вместятся в одного маленького младенца, щедро сдобренного генами семьи Хан. Этих килограммов на Минхо Джисон в упор не видел. Будучи долгие года беспросветно слепым от осознания причастности к чему-то великому вроде высокопарной любви, Джисон уже свыкся с приобретёнными особенностями зрения. Ему, блядь, всё равно. Он мог часами заливаться о том, что видит не глазами, а душой — убедило бы это Минхо? Не-а. …а Минхо ведь сам Джисона переубеждал, что нахрен ему в зал вообще ходить, время тратить, да забей, ну, красивый рельеф — приятно, не без этого, но если тебе не хочется — зачем себя заставлять? А потом сам же смеялся, когда Джисону дыхалки не хватило по городу бегать мороженое искать. — Опять глаза навыкате. Э-эй, — и всё же, вопреки жалобам на собственное состояние, Минхо легко лавировал с ребёнком на руках. Подошёл вот, пнул застывшего Джисона, недовольную морду скорчил. — Чего пялишься? — Хён, ну ты же сам напрашиваешься на комплименты. А потом не примешь их, сочтя или за грубую лесть, или за обожание без повода. Так что go screw yourself, babe, — Джисон поморщился. Только вот, послав Минхо, подошёл к нему сам. Дэян забавно сопела, облепив тонкими скользкими губами грудь, пальцы на её руке бессистемно загибались и разгибались, а ещё… ну. Минхо говорил, что детская припухлость спадёт рано или поздно, но… её щёки. М-мда. Ей бы косплеить почётных представителей клана Акимичи. Джисон помнил, как выглядели племянники в этом возрасте. Ну правда, такие щёки не оправдать детской припухлостью, у брата же тоже эти клятые фамильные щёки, почему у его бесчисленных детей не было таких толстых расплывающихся щёк на половину лица? Да тот же Хван Юль… — Как думаешь, — Минхо тоже глядел вниз, где его живая плоть сливалась с чужой, вечно голодной и не знающей в жадности меры, — не рановато ей оставаться с дядюшками-неразлучниками? — По-моему, в самый раз, — хмыкнул Джисон, подумав, что ненароком неисповедимыми путями их думы свелись к противному семейству Хванов. — Они уже знают, как ухаживать за ребёнком. Но Дэян в силу своей маленькости ещё не сможет подцепить от них словесный понос или вирус одубления коры головного мозга… А что? — подивился, вдруг поглубже проанализировав прозвучавший вопрос. Зачем бы им отдавать Дэян Хёнджину с Чанбином? — Да так, ничего. Думаю, давненько Морандуни не проводил выходные у бабушки, — продолжил Минхо с тем же невозмутимым тоном. Джисон тут же вскинулся. Минхо неотрывно разглядывал Дэян, улыбаясь перед ней заискивающе. В его мешочках под глазами и между складочками гусиных лапок хорошенько пряталось счастье. Но будь оно Бильбо Бэггинсом, надевшим в пещерах Одинокой горы кольцо, Джисон станет Смаугом, чувствующим его дух. Счастливый дух. У Минхо поведение настолько разнилось со смыслом сказанного, что дошло до Джисона и впрямь не скоро. Он в уме начал пальцы складывать, присоединяя «сплавить Дэян» к «сплавить Дэхви», а получалось только что-то вроде «он хочет побыть один». Один? Но почему тогда не было ничего про «сплавить Джисона». Сердечко пропустило удар. «Он хочет побыть наедине»? Не то чтобы у них не было возможностей побыть наедине, а. Они вполне себе прекрасно могли найтись где-нибудь в укромном уголке. Похрустеть снэками под аниме, полежать бок о бок на диване-для-прокрастинации, пообжиматься на кухне во время готовки, закрыться в ванной на втором этаже или приласкаться в рабочем кабинете. Но… именно это и натолкнуло Джисона на понимание, чего на самом деле хочет Минхо. Хочет. Он… хочет? — Лицо попроще сделай, жопа ослиная, — наимилейшим тоном посоветовал Минхо, на Джисона так и не взглянув. — Что-о? Мне даже смотреть на тебя не надо, чтобы знать, о чём ты думаешь. Вот, что из этого всего следовало: Минхо назначал ему секс. Без обиняков. Не полунамёками. Предложил провести этот эструс вместе, без детей. Когда у них в последний раз такое было? Да перед отъездом Джисона в Шеффилд! Технически, это в принципе был последний эструс Минхо, но с тех пор… погодите-ка, с тех пор минул почти что год, ничего себе. — М-мы… — икнул Джисон, позорно сделав шажок назад. — Мы не… поторопимся? Ты ведь… — Божечки-кошечки, не хочешь — так и скажи, — сквозь улыбку в уголке губ Минхо скрыл неприятное шипение. Дэян даже без зубов умудрялась делать ему больно. — Потерплю. И это его «потерплю» скрывало столько… фрагментов его прошлого, где он только и делал, что терпел. Выходки Сынмина, что действовал одноимённым магнитом — отталкивался при приближении. Неприятность одинокой тяжести, в которой не на кого положиться. Не менее одинокие циклы, когда в приоритете сын, дом и работа, но никак не партнёры с животворящими членами. Джисон не хотел, чтобы Минхо терпел. Или думал, что нежеланен. — Знаешь, если ты заткнёшься, — шикнул Джисон, сложив руки на груди, — и помолчишь хоть секунду, то услышишь, бл…ин, как громко звенят мои яйца. Я бы взял тебя здесь, с нашей дочерью на руках, и сделал бы это так хорошо, что она бы даже не проснулась. Ясно тебе, великомученик хренов? Дэян действительно задремала, так и не выпустив грудь Минхо изо рта. После еды она всегда очень громко сопела. Джисон сказал бы, что это — самый прекрасный звук на свете, но помимо него он слышал разговоры Минхо во сне, страдальческое нытьё по утрам, стоны наслаждения и усталое кряхтение. Так что у него не один любимый звук, у него в любимых целый аккорд. И, всё же… основным тоном в нём был и будет Минхо. Без которого ничего бы этого не было. Ни обретающего твёрдость голоса Дэхви, ни милого сопения на крепких сильных руках. Ничего из этого. А Минхо засмеялся. Будто другого ответа и не ждал. *** Джисон о родах узнал столько, как будто сам собирался рожать. И он знал, что после них следовало придерживаться воздержания, потому что внутри всё заживает. А пока заживает — кровит. Знал о том, что меняется гормональный фон и эмоциональное состояние, у некоторых проявляются сексуальные дисфункции — иногда просто снижается влечение, а иногда проявляется дискомфорт. Но Минхо сказал увереннее всякого: эструс бы не грянул, не восстановись организм полностью. Насчёт «полностью» он преувеличил, и сам это понимал. Он уже начал возвращать в привычную жизнь тренировки (с первых дней, если честно, просто Джисон не особо хорошо понимал, в чём заключается смысл такого упражнения как «лежание на животе»). Просто в этих тренировках исключил высокую интенсивность и отягощения, выбрал простые и функциональные упражнения. Поэтому не хотел признавать, что до прежней формы ему ещё о-очень далеко. А Джисон не хотел признавать, что отвисший сморщенный живот с заживающими растяжками и жировые отложения на боках и бёдрах что-то меняли. Верно, Минхо быстро вернёт себе того себя, какого хотел видеть в зеркале. А Джисон быстро спустит, потому что он слишком долго не имел возможности прикоснуться к тому, на чью внешность ему уже давным-давно плевать. Минхо может увянуть и постареть, но чувства Джисона к нему останутся неизменны. Почему? Потому что именно Минхо, никто другой, создал нынешнего Джисона. Наверное, этих объяснений достаточно. В глазах Джисона Минхо, как и прежде, восхитителен. Зубную эмаль от недостатка кальция они восстановят. Растяжки уйдут с массажем, мазями на коллагене и эластине, ну или на крайняк с лазерными процедурами. А волосы — не зубы, отрастут и снова обретут блеск. Если пухлые мягкие губы Минхо обветрятся и обсохнут, Джисон увлажнит их поцелуем, всего-то и делов. …Минхо, конечно, съездил в клинику. Джисон вызвался было его отвезти, но его грубо осадили. «Эй, новоиспечённый папаша, печься тебе надо не о тех, кто и без тебя справится». Справедливо. У Минхо были и права, и тачка, а у Дэян не было даже возможности сказать, из-за чего она опять плачет. Тем более, без Минхо у Джисона рождались возможности к экспериментированию. Обычно Минхо и Дэхви возвращались в плюс-минус одно время, тогда-то он и прекращал. Но раз уж Минхо задерживался — после работы сразу в клинику — то не видел препятствий, только цель. Так и случился первый вечер, когда Дэхви застал Джисона за непонятными телодвижениями. В общем, если говорить коротко, Джисон просто по приколу проверял, не сломалась ли Дэян. У всех младенцев, читал он, одинаковый набор рефлексов. И если тебе немного за тридцать, тебе абсолютно нечем заняться дома (потому что твои коллеги по стартапу возились с оформлением документации, твои старые коллеги забрали на себя все обязанности), а на руках у тебя младенец, то почему бы и нет?.. Дэхви вернулся как раз когда Джисон щекотал ладошки Дэян. Она от этого сразу обхватывала его палец с такой силой, что вполне могла бы сломать, будь он чуть большим хиляком. И-и-и Дэхви издевательства над «Ёдонтоджуи» (Джисон никак не причастен к образованию прозвищ в этой семье) стерпеть не смог. Начал возмущаться: «Чем это ты занимаешься, пока папы нет дома?», а Джисону одновременно съязвить хотелось и по поводу безосновательных подозрений (девок домой вожу), и по поводу сложного подросткового периода (тем же, что и ты — дрочу). Он мужественно сдержался, ему уже не пятнадцать, а в два раза больше! Он взрослый человек, отец, в конце-то концов!.. Который усадил Дэхви рядом с собой и научил делать «пум». Дэян, слыша «пум», сводила-разводила руки и ноги. Слыша «пум» от Дэхви, она ещё и слюни пускать начинала… Да-а, детка, твой оппа — красавчик, отлично понимаю твои чувства. Я бы и сам на него слюни попускал, если бы был помладше, а его папа — занят. Оказалось что Дэхви, при всём уважении, тоже в детях нихуя не шарил. Вот и Джисон его, восторженного, учил Дэян под мышки хватать, прикладывать к своему телу, чтобы она опиралась на него головой, приподнимать немного и смотреть, как она ножками перебирает, будто собираясь вот-вот пойти. …а когда учил на ладошку давить, чтобы Дэян головой вертела и рот открывала, вернулся и Минхо. Слишком довольный. И тяжело пахнущий грядущим циклом. Ага-ага. Не зря, значит, Джисон утром ему свои перчатки и шарф дал. Мало, но хоть что-то. Во время выходных надо бы хорошенько потрудиться над созданием, как он это про себя называл, boyfriend material things. Пятницу Минхо вытерпел достойно. В кровати всё так же не показывал, что нуждался в Джисоне, его тепле и запахе. Они с некоторых пор спали под разными одеялами. Потому что Минхо мёрз, и его одеяло было вдвое толще, чем у Джисона, которое тот и вовсе иногда сбрасывал. Сон в обнимку и под одним одеялом стал пыткой для обоих. Джисона перегревало, а Минхо ущемляли возможные посягательства на свою задницу, пока он не был готов. В пятницу он был готов, но на первом этаже всё ещё где-то существовал Дэхви, репетирующий хореографию для вступительных прослушиваний, а в детской в любой момент проснуться и затребовать внимания могла Дэян. Маме, слышал Джисон, Минхо высказался довольно прямолинейно: «Я уже весь на детей растратился, должно же хоть немного и супружнику перепасть?», а потом шакалисто засмеялся. По классике, с психопатинкой. Та в ответ его поругала за словоблудие, но согласилась посидеть с внуками на выходных. Мама Минхо — золотце. А то, что Минхо и Джисон творили на выходных, ей знать вовсе не обязательно. Как и то, о чём Джисон после думал всю неделю. Телесные жидкости странные и не очень вкусные. Пот на вкус почти такой же, как и на запах. Кисло-солёный, с горчинкой. Чем горше пах, тем гаже послевкусие. А Джисон хуже псины становился, когда ему давали поработать языком. Слюна неприятно обсыхала, на себе ему такое не слишком-то приятно чувствовать, а вот Минхо любил на спине разваливаться и руки раскидывать, ожидая, пока Джисон обглодает его до косточек. Язык после таких игрищ отваливался и как будто бы разбухал, челюстью ворочить не удавалось без скрипа и гудения в точках под ушами. Если говорить о сперме, она Джисону нравилась меньше всего. После неё на зубах и языке как будто налёт неприятный оставался. Возможности проверить, у всех ли так или только у дуалов, у Джисона не было. Да и «нравилась» — громкое слово для отсутствия отвращения. У него не было отвращения к тому, чтобы брать член в рот, только и всего. В этом плане всё осталось как было — невероятной предрасположенности и скрытой охоты сосать члены у него не обнаружилось. Зато изменилось другое: теперь минет не убивал в нём всё возбуждение напрочь. А ещё он был хорошим способом не размениваться на раздевания и поиск подходящих поверхностей. Самое-самое вкусное? Слёзы. Ими Минхо радовал Джисона не очень часто. Когда было или ну очень хорошо, или когда гормоны шалили. В случае последнего так вообще следовало Минхо утешать, заваривать ему какао и гладить по голове. Если так посудить, Джисон и вовсе раз в пять чаще плакал (ведь и поводов у него больше, он же не строил из себя твердокаменного мужицкого мужика). О, а когда удавалось трахнуть Минхо так, что у него аж слёзы текли, появлялись и сопли. Прозрачные, жидкие, тоже солёные, но, в отличие от слёз, вязкие. Иногда Джисон кусал Минхо за нос — у него такие чувствительные, нежные крылья носа, и он очаровательно пыхтит и пищит, когда Джисон до них добирается, — вот и в тот раз не удержался. Его потом отпинали, высказали кучу «фу», а Джисон подумал: ну это же сопли. Не зелёные болезные сгустки. А просто слизь из воды, соли и белков. Кто в детстве не жрал свои сопли? Ничего, не померли же. Тем более, Джисон мог честно признаться, да, он был одним из таких соплежуев. И он бился об заклад, что большинство окружавших его людей тоже ими были. М-м-м. Вкус мочи зависел от многих факторов и мог быть разнообразнее всего остального. Джисон не готов к тому, чтобы устраивать дегустации. Хватило ему того, что она в принципе каким-то образом попала к нему в рот, и он знал, что основной её оттенок — водянистый и кислый. А прочее это уже условности. Человек по большей части состоит из воды. Неудивительно, что и выделяет он много жидкостей. Грудное молоко, и этот факт Джисона невероятно позабавил, как раз подошло под определение жидкости. Сладковатой, какой-то огуречно-миндальной. Ну-у-у, надо же было Джисону удовлетворить своё любопытство, а Минхо всё не давал и не давал. Только вот в постели раскрепостился; Джисон был осторожен. Он просто слизывал с рёбер — чего добру пропадать. Минхо обозвал его «сосунок», а Джисон только промычал ему в ответ. Какая разница, в конце концов, не у каждого есть возможность попробовать в сознательном возрасте то, на чём он вырос. Но помимо всего вышеобозначенного, было и ещё кое-что. Смазка. Во время эструса Минхо постоянно пил, выдувал минимум галлон воды в день, и Джисон давно перестал терзаться догадками, куда всё это девалось. Оно выходило с обильным потом, несущим в себе особенный запах — запах жаждущего Минхо, — и текло между ног не переставая, чтобы облегчить проникновение в жаждущего Минхо. И-и-и Джисон всё ещё не был ёбырем-террористом, а Минхо не собирался снижать продуктивность в угоду плотским утехам, поэтому большая часть смазки пропадала втуне. Они провели выходные не отлипая друг от друга, но больше не занимаясь животной еблей, а лаская, нежась и теша чувственное восприятие тел. Джисон, до того момента занятый осознанным воздержанием, реально, как и было предсказано, долго не выдерживал. Честно говоря, ему вообще пары заходов хватило, но кем он был, чтобы отказываться от предложенного? У Минхо обкусывал губы и светил бьющейся на шее жилкой, у него волокло глаза, копился пот на лбу и висках. Он был большим и тёплым, нуждающимся в объятиях, и Джисон дарил их ему. Массировал плечи и спину, расчёсывал отросшие волосы, от влаги вившиеся волнами, укутывал в тёплые вещи, потому что его организм вёл себя аномально: пыхтел жаром, адово потел, но при этом мёрз, а от влаги — зяб. В их случае эструс вообще не про секс, наверное. Про заботу? Поддержку? Проявление чувств? Так что выходные кончились, Дэхви и Дэян вернулись им на поруки, а состояние Минхо никуда не делось. Вот Джисон и включил свою опекающую сторону на максимум. Что он сделал? Банально стал возить Минхо на работу. Одевал Дэян в комбинезон, укладывал в люльку, усаживал Минхо рядом с собой, заодно заезжал в МакАвто по пути, брал ему кофе, макфлури и яблочные дольки (пропускать мимо ушей все дерьмовые «я на диете», «слишком много калорий», «я так никогда не похудею» получалось прекрасно, Джисон уже привык, что Минхо говорит одно, а делает другое). А на обратном пути уже выгуливал Дэян, как было принято, но на полчаса позже расписания. Заталкивал её в кенгуруху с жёстким подголовником, нёс ей мир показывать. Или её — миру, тут уж с какой стороны посмотреть. Дома к Минхо не лез, не навязывался с «давай помогу», ведь Минхо нужно было чувствовать самостоятельность. Ну, типа думать, что не такая уж он и развалюха и ещё что-то может. Джисон с этим и не спорил, глупо возникать против правды. Тем более, та самая «жажда бурной деятельности» у Минхо во время цикла обострялась настолько сильно, что он вставал, даже если ноги подкашивались. Он не мог это объяснить: ему хотелось зеленеть ряской на застойной воде, и одновременно с тем что-то делать. Как будто вину испытывал за то, что вышел из строя. Джисон пытался с ним это обсудить, и в принципе причины понимал. Так что, да, не лез. Эструс кончился через неделю. Дэхви всё это время вёл себя тише воды, ниже травы, не устраивал показательные концерты, из комнаты не вылезал практически. А когда вылезал, то подбадривал как мог. И стал помогать по мелочи с Дэян. «Давай попробую», — предлагал Джисону, когда тот доставал молоко из холодильника. Прошёл экстренный курс «берёшь бутылочку, пихаешь в подогреватель, слегка встряхиваешь, если не доела — остатки выливаешь, моешь сразу вот этим ёршиком с этим детским гелем», после которого не раз утверждал: «Вали к папе, он опять без настроения, мелкая ещё ползать не умеет — уж услежу, думаю». Ладно, Дэхви определённо понимал, каким образом Джисон «успокаивал» Минхо за запертыми дверями на втором этаже. А Минхо ещё спрашивал, почему Дэхви выбрал самую дальнюю от их комнату… Ему тринадцать, в его возрасте Джисон мог, гордо вскинув подбородок, ударить в грудь и заявить во всеуслышание, что лучше родителей знает всё про секс. Ах. Так вот, смазка. — Знаешь, — тяжело сглотнул Джисон, утёр рот тыльной стороной ладони. — Здесь, внизу, ты вкуснее всего сразу после. Минхо был обнажён. Полностью, если не считать пушистых красно-жёлтых носков с мемным котом аж до середины голени. И, опёршись задницей и руками о край стола, он представал перед Джисоном в довольно откровенно-уязвимой позе. Услышав провокативное заявление же, попытался закрыться. Съёжился, попробовал ноги свести — не тут-то было, Джисон может и компактный, но не с гулькин нос, — вес перенёс назад и руками прикрылся. Одной — грудь, второй — рот. — Ч-чего? — переспросил, захлопав ресницами. Ох, блядь, какие же у Минхо ресницы неебические. Джисон и сам в ответ моргнул, опять сглотнул — во рту осел солоновато-кислый привкус, — и улыбнулся: — Вкусный, — повторил, вернув ладонь на крепкое бедро. Минхо его тут же напряг, будто прикосновение его испугало. — My baby, сколько раз я говорил, что с потрохами тебя сожрать готов? — Да только и делаешь, что языком пургу мелешь, — разозлился вдруг Минхо, пяткой Джисону на колено наступая. — Дораэмоном клянусь, я не запомнил бы всей извергаемой тобой чепухи, даже если бы одарён был эйдетической памятью. Джисон лишь широко улыбнулся: в ответ на дерьмовую память Минхо он мог раз за разом повторять одно и то же, чтобы тот никогда не забывал, насколько… — Я тебя люблю, — сказал он. И опустил взгляд. Смотреть на Минхо было бессмысленно — тот отвернулся, закрыв пылающее лицо руками. Придурочный засранец с каким-то искажённо-неправильным чувством стыда. Стоящую на колене ногу Джисон похлопал по бедру снизу, что означало в данном контексте лишь одно. И Минхо понял — давно уж понимал без слов; на стол свой, папками с рабочими бумагами заваленный, опустился спиной, а ногу Джисону на плечо закинул, чтобы тому удобнее было. Джисон обнял её, чтобы слишком не давила и не соскальзывала, а Минхо с её помощью только притянул его себе ближе. Джисону правда нравился вкус естественной смазки — алогично, безрассудно, — но почему? Потому ли, что она принадлежала его человеку? Его мужчине, его возлюбленному? Потому ли, что позволяла брать его где и когда угодно? Потому ли, что благодаря ней Джисон мог скользить внутри желанного и любимого тела, не причиняя ни одному из них боли? В таком случае, Джисон вряд ли годился быть человеком разумным. Хотелось бы, конечно, процесс описать как-то возвышенно, типа «Джисон упал на колени, чтобы испить божественный нектар», но он не какой-то герой народного эпоса, он — жалкий бесхребетный слизняк; если он на коленях, то это потому, что его на них поставили. Он не умеет «испивать», только лакать и свинячиться. Этим он и собирался заняться. Помогая себе свободной рукой, Джисон вновь приподнял мошонку, прижал её к вставшему члену. С открытым для манипуляций пространством языком работать было проще. Никогда — до встречи с Минхо — Джисон не гордился тем, что у него в прямом смысле этого слова длинный язык. Длинный и широкий, а ещё язык — это мышца, и ей можно научиться управлять. Поэтому ему нравилось полученные навыки использовать по максимуму, нравилось и то, как напрягался всем телом Минхо, не собираясь выдавать, насколько же ему хорошо. И это же его выдавало с головой. Минхо действительно мог бы убивать людей ногами — вы только посмотрите, как вздулись на них вены, как взбугрились крепкие мышцы, — и Джисон, оплетённый ими, ощущал себя запертым в железной клетке. В отличие от всяких желторотых канареек, находился он в ней добровольно. И добровольно вдыхал запах тела Минхо глубже, позволяя ему щекотать ноздри и раздувать лёгкие, добровольно ввинчивал язык поглубже, хотя челюсть недовольно скрипела шарнирами, добровольно целовал не очень-то красивые с общепринятой эстетической точки зрения гениталии. Джисону всё равно всё нравилось, он — чокнутый аргонавт, пустившийся в погоню за золотым руном. И в итоге, нашедший его. Лелеявший его в своих руках. Своими губами. Со всей нежностью. Ежели Минхо не был ни руном, ни Клондайком, ни сундуком сокровищ, тогда откуда ж у Джисона такое золотце? Напряг в штанах отвлекал от мыслей, отвлекал сильнее даже, чем куча пошлых странных звуков, что издавал Джисон. Вот их можно стесняться, Джисон, например, в самом начале так и делал, пока не привык и не начал ощущать их… как важную, особенную часть процесса. Всё же, или привыкать, или затыкать уши чем-то, или включать музыку как всякие придурки из подросткового кино. Джисон выбрал наименьшее из зол. Звуки секса — не так уж плохо. Особенно, если они подкреплялись мучениями Минхо. А он мучился. Захлёбывался грудными стонами, вспотевшей задницей едва не скатился со стола — и скатился бы, не поддерживай Джисон его ногу плечом, а промежность — лицом. Джисон обхватил член Минхо, увенчанный густой белёсой каплей, и в такой позе давить на его самые чувствительные точки было даже удобнее. Но работать ртом Джисон не забывал; в какие моменты он был наиболее сконцентрированным и ответственным? Когда работал, когда следил за Дэян… и когда ублажал Минхо, потому что его удовольствие всегда было на первом месте. О своём Джисон не заботился, точнее, он получал удовольствие тогда, когда доставлял его Минхо. Так уж завелось. Это Джисону тоже нравилось. — Х-хани, — всхлип. — Б-быстрее, чёрт тебя дери, у меня… Джисон произнёс прямо вовнутрь, губами касаясь мясистых, налитых возбуждением половых губ: — …рабочий созвон, да-да, я помню, — и с жадностью приник обратно, наращивая темп рукой. Всё это… вышло как-то спонтанно. Просто очередная среда, Минхо заперся в своём кабинете, а когда в обед вышел взвинченным и взъярённым — к сожалению, его работа шла не по плану чаще, чем надо, — Джисон не захотел попасть под раздачу. Так что он унёс Дэян в детскую, пока Минхо варил себе кофе, а когда вернулся, Минхо собирался подниматься наверх с кружкой в руке и булкой в зубах. Ну, у Джисона уже был опыт, как умаслить Минхо, вот он им и воспользовался, прошмыгнув следом за ним в кабинет. Сбросить стресс можно кучей способов, а Джисон выбрал самый простой. Наконец, он отпустил бедро Минхо — помощь второй руки была необходима, если уж требовалось побыстрее закончить, — и ввёл пальцы поглубже, где тут же всё сжалось и стиснуло их. Какие уж тут шутки про ведро, когда Минхо ничуть не хуже владел собственным телом, чем Джисон тем же языком. Всякие упражнения явно пошли ему на пользу, а может и не в них дело. Может, это его врождённая особенность. Пассивная абилка: суперэластичность и повышенная регенерация. В любом случае, Джисону не на что жаловаться. Минхо сжимал его пальцы короткими и мощными пульсациями, пытаясь синхронизироваться с движениями дрочившей ему руки, из-за чего всё-таки сполз со стола. Чтобы удержаться, поднялся на носочки — из-за этого его ноги свело мелкой трепещащей дрожью, а мышцы голеней вытянулись, расчерчивая острые впадины; Джисон крохотными поцелуями коснулся набухшего клитора, зацепил его зубами — подпалить, не сжечь, — и всего лишь продолжил тупую механику, предчувствуя, когда Минхо устанет держаться. И когда устанет, Джисон возьмёт его мошонку в рот, сдавит член под головкой, а рукой надавит изнутри. Минхо подступал — каждое его «Хани» давилось заиканием, нехваткой дыхания или прерывалось беззвучными стонами, он попробовал подняться на руках, чтобы взглядами встретиться, но сделал лишь хуже — его колени подломились, и он едва не упал. Вот тогда-то Джисона и прошибло холодной мыслью: пора. В таких условиях Минхо хватило бы минуты, но по внутренним ощущениям Джисона минуты не прошло. Минхо кончил чуть раньше, благо Джисон успел накрыть головку ладонью, чтобы ничего не испачкалось. Пусть уж лучше по руке стекает, чем по документам, а свитшот и постирать можно. Или просто рукава под краном оттереть, пф. Джисон глянул на свои красные в крапинку пальцы, не успевшие сморщиться от бесконечной влаги, на другую руку, залитую слишком густой почему-то спермой, на обмякающий член Минхо, не переставший дёргаться даже после того, как испустил все соки. И хотел было сказать что-то, да язык не слушался. И рот не открывался. А чёртова гиперактивность Минхо включилась опять когда не надо. Он сразу же попытался встать, закряхтел: — Блядь, я же зарёкся трахаться на столе, все кости себе… а? Хани, ты чего? — и хлопнул своими дурацкими длинными ресницами. Джисон не знал, чего он. Тыльной стороной чистой ладони он утёр внезапные слёзы, головой помотал. Он не понимал, что за дела и откуда оно взялось. В мгновение ока Минхо нашёл на полу свои домашние брюки, носком их подцепил за пояс, притянул к себе. Надел. И сразу же пошёл за салфетками. …приятно вот так вот немного дать слабину, чтобы тебе бережно, но с заботливым ворчанием вытерли руки. Сцеловали слёзы, успокаивая шалящие нервишки, приобняли, прислонив голову к груди. У Джисона, правда, коленки отнимались от неудобного положения и десяти минут, проведённых в нём, но… он был не против чувствовать на бёдрах вес Минхо, тем более — тот обнимал его так, как будто это его надо было защищать. Будто маленький ребёнок — это Джисон. И у Минхо родительские обязанности не в двойном, а аж в тройном объёме. — Ладно-ладно, милый, — зашептал Минхо ему в висок. — Я знаю, что ты у меня сильный, волевой и очень-очень умный. Но всем иногда нужно поплакать. Дело ведь… не во мне, не в тебе. Так бывает, когда столько всего навалилось, что не успеваешь всё разом осознать и прочувствовать. Правда? Джисон обречённо кивнул, не сдержав зудение в носу и всхлипнув. Да что ж это такое-то, он совершенно не собирался плакать! Не то чтобы Джисон вообще никогда не плакал — ещё как! Просто обычно он… не плакал внезапно. Слезам предшествовала причина, какие-то слова или события, может. Или боль от удара, или дурной сон. А до этого… сейчас Джисон не был готовым. — Давай я наберу тебе ванную, — сразу же пиликнула Алекса, чёртова шпионка, — с карамельными цветными бомбочками, пошлю всех на хер с рабочими вопросами, — «или со скоростью Соника улажу их», — а потом присоединюсь к тебе. Хочешь? — Х-хочу, — согласился Джисон. И проклял себя: блядь, ну это же он сюда утешать пришёл, как так получилось, что утешать пришлось его?.. Но Минхо во всём прав. Он почему-то почти всегда во всём прав. — И помою тебе голову. Хочешь? — Всё хочу, — наконец, у Джисона нашлись силы на ответные объятия. Он стиснул в них обнажённую спину Минхо со всей дури, пока не понял, что причиняет боль — Минхо ведь… он ведь только-только… — Обнимай, — позволил Минхо. — Так сильно и так долго, сколько нужно. Не хрустальный, не сломаюсь. Нежные, ласковые руки оголили лоб Джисона, отведя назад непослушные пушистые пряди. Нежные, ласковые губы запечатлели поцелуй. Джисон подумал: наверное, всем сильным нужен кто-нибудь, перед кем на мгновение можно побыть слабым. Так ведь?.. Так.