***
Ноги подошвой шустро чуть постукивали по полу, ведь идущий чуть ли не бежал. Да, было больно, все тело ныло не от своей боли, что лишь заставляет ускорить шаг. Рядом шел красноволосый омега, придерживая рыжего, который снова почти плакал. Мысль, что сейчас он вновь увидит Юнги. Своего Юнги радовала и одновременно пугала. Было страшно увидеть любимого, ведь боль, которую омега испытывал вместе с тем, была не выносима. Маленький носик шмыгает, все внимательно поглядывая на двери от палат, ища нужный номер и когда глаза его находят, Пак тут же метнулся к необходимой двери, осторожно её приоткрывая, смотря на кровать. Слезы не смогли больше держаться, создавая мокрые дорожки на нежных щеках, ведь каждый раз смотреть на Юнги было больно. Вытря слезы, вновь видя спящего истинного, Чим присел рядом на стул, поправляя на любимом одеяло, чуть прикусив нижнюю губу. Бекхён тяжело вздохнул и подошел к тумбе, ставя на неё небольшой пакет с едой в контейнерах, и поправляет жалюзи на окне. От вида мятного всё в груди сжимается, кровоточит. Старший омега подходит и проводит по волосам друга, который был совсем как младший родной братик. Он был их семьей. И смотреть на чужие травмы было больно. Бэкхён тоже утер пару слез, видя, как рыжик держит руку истинного, поглаживая её, так же уделяя внимание перебинтованному запястью, оставляя легкий поцелуй в этом месте. Юнги спал уже третий по счету день после того, как его забрали от того чудовища. Иначе Бекхён ту тварь не назовет. Красноволосый смотрит на Чимина, что смотрел на альфу с таким беспокойством, любовью и виной, дрожащей ладошкой убирая с глаз мятные пряди и наклонившись, цитрусовые губы оставляют свой чмок на чужой скуле. Чимину просто страшно представить, как альфа получил все свои травмы, все эти метки. Страшно за чужое состояние после пережитого. Омега винит себя в том, что не смог помочь любимому, когда он так нуждался в помощи. Да и как бы он это сделал, находясь в такой же агонии, что и старший? Глаза краснеют и вот-вот готовы потечь слезы, которые Пак сдерживает, не давая им вырваться, шмыгая носом. Его котеночек, его любимый, Господи, за что им это все? Почему люди не могут понять, что у всех есть личное пространство, своя жизнь? Что они тоже живые и чувствуют, у них есть свое мнение и право. Так почему такие твари лишают этих прав, поступают столь низко, мерзко? Для удовлетворения своих сексуальных потребностей есть специальные места, так почему люди совершают сексуальное насилие, удовлетворяясь за счёт тех, кто не хочет этого, принуждая? Почему люди так эгоистичны, мерзки и лицемерны? Не уж то не понимают, что своими поступками они «уродуют» других, заставляя их тонуть в этом болоте? Или они нарочно причиняют боль? Специально изничтожают, ломают изнутри? Не уж то они настолько сгнили от ненависти и зависти, что готовы на всё, лишь бы доставить больше боли и страданий? Совершить сексуальное насилие над кем-либо — это самое низкое, что вообще придумали люди. Насилие само по себе грязь тех людей, кто самоутверждается за счет других. Его совершают люди, не сумевшие найти своего счастья, жизненных ценностей. Такие люди и есть сама грязь, которая хочет осквернить собой, тоже утянуть за собой. Они как древесные черви. Люди стали слишком жестоки и слишком озабочены, идущие на поводу только у своих желаний, не думая о других, не думая о последствиях. А ведь кому-то это гребаное желание может стоить жизни. Сколько людей покончило с собой после чужих желаний удовлетвориться? Скольким людям сломали жизнь, сломали психику своим « Хочу»? А ведь дело не только в насилии, но и в окружающих людях. В тех, кто игнорирует, а хуже всего те, кто начинают осуждать и копаться в человеке, клеветать на него, при этом не зная всех подробностей произошедшего? Они пускают слухи, пускают этот яд в корни, от чего древо начинает гнить. Жертва насилия не выдерживает, получая осуждение вместо поддержки, и в отчаянии кончает жизнь самоубийством. У всех нас разное восприятие тех или иных событий. Кто-то воспримет это за неприятный жизненный опыт, а кто-то как конец всего в своей жизни. Психика человека — вещь тонкая, и никто не знает, как на те или иные действия отреагирует человек. Сейчас он может смеяться, а через секунду заплакать. Из-за эгоистов, насильников и абьюзеров у субъектов внимания начинают появляться психологические травмы, которые приводят порой к грустным последствиям. Кто-то избирает разгульный образ жизнь, отдаваясь временным источником удовольствия, дабы забыться, кто-то загоняется в страшные депрессии, а кто-то решает все оставить и уйти в другой мир. Чувства и эмоции — вещи тонкие, нерушимые, связанные между собой. Они тоже зависят от нашего восприятия, от того, что мы видим, слышим, чувствуем физически. Наши же мысли способны разрушать нас. Чужие слова способны проникать в наш разум, поселяясь там. Слова, поступки, боль, наши чувства и эмоции. Все это смешивается в безумную смесь, начиная придавливать нас к полу грудой неподъемных камней, намереваясь придавить насмерть. Дай только повод и платину прорвет. Чем больше скважин, тем хрупче плотина и она может не выдержать. Все начинается с детства. Наши родители создают из нас первоначально маленькую личность. В детстве важно иметь того, кто покажет и всё расскажет, кто защитит, успокоит и обнимет. И если у вас нет такого человека, то у вашей плотины есть первая скважина. Быть одному всегда сложно. Не иметь ориентира — это уже психологически сложно, будучи маленьким ребенком. Второй скважиной могут стать ваши друзья и близкие люди, которых вы потеряли. Они тоже оставляют в нашем разуме свои следы. Забыть кого-то и смириться с утратой порой сложно. Ведь ты привязываешься, уже испытывая крепкие чувства к человеку. И не важно, погибли ли эти люди или вы прекратили общение. Факт того, что они оставили вас — уже факт. Третьей скважиной в вашей платине может быть общество, их мнение и суждение о вас. Мы зачастую боимся делать что-либо, ведь в нашей голове сразу всплывает вопрос: «А что подумают другие?» Мы зависимы от людского мнения. От мнения общества. И когда кто-то говорит о вас плохо, пускает слухи или клевету, будьте уверены, что дырка в вашей платине появилась или по ней прошла трещина. Потому что такое тоже без внимания не остается. Вы чувствуете дискомфорт, переживаете. Вы испытываете стресс, потому что находитесь в напряжении. Вам неуютно. По сути, вся наша жизнь — сплошная дыра. Мы сами делаем друг другу больно и заставляем друг друга страдать. Мы сами издеваемся над собой и своим разумом. Отношение людей к нам, их поведение и слова — они способны на многое. Довести до нескончаемого счастья, а так же утопить в отчаянье и нескончаемой боли. Вот теперь загибайте пальцы и думайте, сколько скважин в вашей платине и когда ее может прорвать. Чимин шмыгает носом, сжимая сильнее ладонь истинного, смотря на бледное лицо, которое сейчас выражает спокойствие. Бекхен тяжко выдохнул и тоже сел, сам сдерживая слезы. Дрожащие губы поджимаются, и рука так же касается мятных волос, начиная гладить. Бедный котик. Произошедшее в очередной раз доказывает то, насколько жестоки и безумны люди, преследуя свои цели и фантазии. Из-за таких вот людей нормальные страдают. Они закрываются в себе, просто сжираемые своими же мыслями. С уст сорвался тяжёлый вздох. Остальные ребята приедут чуть позже, но были уже в пути. Чимин чувствовал чужие эмоции все эти дни, чужую боль. Чувствовать такое было тяжело. Злость, ненависть, страх и отчаянье. Эти эмоции он чувствовал так ярко. Чувствовал физическую боль, от которой и правда хотелось громко кричать. Это было ужасно. И сейчас, смотря на старшего, тоже было страшно. … Как он поведёт себя…? Чужое состояние чертовски пугало. Однако Чимин уверен, что Юнги как-никак, но будет рад им. Главное, что бы проснулся. Бекхён сел рядом, смотря на Юнги, поправляя на том одеяло. — Он у нас сильный… Сможет… Мы будем рядом, — говорит старший и закусывает губу, смотря на Мина с такой виной. Все эти три дня он мучился. От осознания произошедшего было страшно. Омега был практически в цвет белых стен, а в ушах до сих пор звенят слова чужого лечащего врача: «— У альфы есть признаки сексуального насилия. » Эти слова просто убили. От них тогда закружилась голова, и он чуть ли не упал. Бекхён был в шоке и ужасе после этих слов. Как? Как это случилось? Почему с его маленьким членом семьи произошли такие отвратительные вещи? Как такое вообще могло случиться?! Он же альфа, в конце концов! Какая озабоченная шавка посмела так поступить?! Бекхёну невыносимо хочется посмотреть в глаза той мрази, которая эта совершила. Придушить её, заставить страдать в разы сильнее. Тот, кто это сделал, не заслуживает жизни! Он должен мучиться, мучиться всю свою оставшуюся жалкую жизнь! В глазах мелькнула злоба, но Бекхён лишь наклоняется, поправив мятную прядку на чужом лице, и оставляет легкий поцелуй на лбу мятного. Спит. Правильно. Нужно отдыхать и набираться сил. Ладонь зарылась в мятные волосы, начиная поглаживать с лаской. С той самой, такой материнской. Бекхён и вправду переживает за него, как за своего сына. До сих пор помнит то, как при знакомстве чужие глаза смотрели с опаской и настороженностью. Немного напуганные, не плещущие доверием. То, как он отвечал на вопросы наводяще, осторожно, всё сверля своими глазами. Тогда альфа был похож на запуганного котенка, который в случае опасности выпустит свои когти и зашипит агрессивно, дабы защититься. Тогда, почти пять лет назад, этот потерянный подросток стал их маленьким членом семьи. Тогда-то постепенно чувствуя тепло, их с Чанёлем «мятный кот» открылся им. Тяжело вздыхая, Бек лишь помотал головой, утерев пару слез с глаз от воспоминаний, сердце от которых сжимается сильнее. Юнги так хочется обнять, прижать к себе, спрятать. Укрыть его, но лишь бы никто больше больно ему не делал. Он только полностью освободился от плохого. Только «расцвел», начиная жить, не думая о плохом.***
Спать на коленях любимого — это, наверное, самое прекрасное из всего на свете. Чувствовать его теплые ручки в своих волосах, эти приятные поглаживания. В таких объятиях всегда тепло и хочется спать. В гуляющей ладошке по его волосам столько ласки, столько заботы, что так и хочется мурчать. Здесь, в этом сне и месте так спокойно. Никуда не хочется. Здесь только ты и твой любимый. Никто не тревожит и вы можете всю оставшуюся вечность лежать здесь и смотреть в глаза друг друга. Шелест листьев и травы ласкал слух с пением птиц, приятный теплый ветерок обдувал и заставлял трястись слегка растущие цветы, у которых летают пчёлки и осы. Юнги думает, что странно для зимы такая погода или он просто потерялся во времени, но здесь ему определенно нравится. Очень нравится. — О чем думаешь? — спрашивает нежный любимый голос, заставляя альфу чуть улыбнуться. — О тебе, — Юн улыбнулся, смотря в медовые глазки напротив и касается нежной щеки пальцами. Медовые глаза смотрят с любовью, что вызывает трепет до бабочек в животе. Пухлые губы имели на себе нежную улыбку и пухленькие пальчики вкладывают ромашку ему за ухо, нежно проведя по щеке. — Правда? — спрашивает рыжик и хихикает, наклоняясь и накрывая губы старшего, который чуть прорычал в поцелуй и запустил руку тому в волосы, притягивая к себе теснее, отвечая на полный нежности поцелуй. Это заставляет прикрыть глаза и отдаться этой нежности, отвечая с охотой. Юнги уже чуть ли не урчал и не замечает того, как поцелуй становится мокрым, влажным и таким душным. Чувствует, как его губы кусают, и он даже чуть болезненно мычит, когда с нижней губы слизывают капельки крови и сильнее сжимает чужие волосы. Второй ладонью Мин упирается омеге в грудь, пытаясь разорвать поцелуй, потому что легкие стало обжигать от нехватки кислорода. Однако в его губы вгрызаются еще сильнее. Юнги мычит и начинает постукивать по чужой груди и открывает глаза, в которых тут же застыл ужас. Альфа громко замычал, пытаясь оттолкнуть Джиёна от себя, который, рыкнув, положил руку ему на шею, сдавливая. — Нет. Убирайся, — хрипит Юн, пытаясь жадно схватить воздух, чувствуя пробирающий холод ледяного ветра, начиная вырываться, оглядываясь, видя засохшую траву и такой же сухой дуб. Глаза испугано блуждали вокруг, пока чужие губы жадно гуляли по шее. — Уходи. Нет. Убирайся! Отстань от меня! Джиён лишь довольно ухмыляется, урчит, зализывая свою очередную кровавую метку, видя, как краснеют чужие глаза. Он вынимает сухую почерневшую ромашку из-за чужого уха и придвигается к чужому лицу, смотря без каких-либо эмоций в чужие глаза. — Ты только мой. Только моё жалкое, никому не нужное ничтожество, запомни. Никто тебя не примет. Это всего лишь иллюзия, ты не можешь просто так оставить меня, — слышится шепот, и Юнги слышит непонятное пиликанье. Он просто подскакивает на кровати, тяжело дыша, пробираем дрожью. — Нет… — как в бреду шепчет альфа, закрывая свои уши руками, дабы не слышать больше чужого голоса, жмурясь. Он игнорировал чертову боль. В палате повисела гробовая тишина. Все просто замерли, смотря на резко севшего альфу, однако Чимин не смог сдержать болезненного стона, когда по спине прошла волна боли. Юнги вздрагивает и с испугом смотрит на сидящего рядом омегу. Парень задышал еще учащённее, осматривая палату, видя смотрящих на него ребят. Они смотрели внимательно, молча, ничего не говоря, и это молчание просто добивало. Кофейные глаза смотрели с диким ужасом, таким звериным, не человеческим. Этот ужас был направлен на себя, на своё состояние, на свою боль и чувства. Смотря в любимые глаза, Юнги понимал, насколько сейчас он ничтожен. Ощущение грязи на себе как будто раздражало кожу, хотелось содрать её с себя вместе с ощущением чужих прикосновений так же, как и воспоминания. Дрожащий от волнения рукой Чимин потянулся к альфе, хотя дотронуться, ощутить его живое, настоящее тепло, услышать голос. А так же больше всего на свете хотелось обнять мятного и чтобы он ответил на эти объятья. Но Юнги, как только увидел, что к нему тянут руку, подскочил на ноги. Вот оно. Сейчас начнут тыкать лицом в свое же состояние, начнут унижать и снова делать больно. Ну нет. Он больше не хочет. Взгляд тут же опускается в пол. Страшно смотреть всем им в глаза. Страшно увидеть осуждение, насмешки. Страшно увидеть пренебрежение и отвращение. Капельница, а точнее игла, рассекла кожу, оставляя после себя кровоточащую рану. По руке мелкими ручьями потекла кровь, спадая на пальцы, а с пальцев падая на пол с тихим и глухим «кап», но этого было достаточно, что бы все могли уловить этот звук. — Ю-юнги… Чимин хотел приблизиться, но альфа попятился назад. В голове бились чужие слова, словно рой мух об окно. По щекам мятного потекли слёзы, и это совсем не от боли, а от отвращения к самому себе. Было настолько противно от себя, от осознания, насколько же он сейчас жалкий. Просто кусок продажного фарша, не в состоянии помочь даже самому себе. Еще и эти слёзы. От них отвращением накрыло еще больше, но держать их было ему не под силу. — Эй, Юнги, ты нас… Тэхён хотел поддержать друга, объяснить, что ничего плохого больше не будет, но Мин закрыл лицо руками. Он готов был сейчас снять с себя скальп, просто расцарапать свое лицо, дабы уже прекратить это. Ощущение, что он загнанный в угол зверёк в стае хищников, плюющихся ядом, заставляло трястись. — Хватит! Уходите! В голове начал звенеть смех, и было такое ощущение, что это смеются наяву. Смеются над ним, над его слабостью. Насмехаются. — Ю… Чимин не успел договорить, как на пол с первого попавшего подоконника полетел цветок. Омега взвизгнул от неожиданности и отскочил назад. — Я сказал, хватит! Я не хочу больше это слушать! — Юнги кричит. Кричит, потому что ему страшно. Ему не хочется больше слушать о том, какое же он ничтожество. Он и без этого знает, и так понимает. И слышать этого от близких не хочется. Не хочется чувствовать это отвращение. Альфа отшатывается еще назад, практически чуть не сшибая тумбу, сжимая свою челку меж пальцев. Не смотрит на ребят, не смотрит ни на кого. У всех в груди все сжалось до боли от этого. Состояние мятного их всех напугало. Чонгук прикусил нижнюю губу, трясясь, уже чуть ли не плача и, подумав, он все же осмелился встать, но Тэхен ловит омегу и мотает в протесте головой. — Не нужно. Это опасно, он сейчас не в себе, — шепчет тихо Ким, а Гук всхлипывает тихо, смотря снова на брата, которого хочется обнять и успокоить. Сказать, что все хорошо и никто не обидит. Видеть слезы на его лице делали больно. Он так хочет подойти и обнять, но Тэхен не дает. Альфа тоже обнять хочет, но он понимает, что Юнги не подпустит, поэтому им только остается молча смотреть за чужой истерикой. Никто сейчас не знает, что делать, как поступить и как помочь. У Чимина в груди все сжимается от чужого состояния. Он понимает. Понимает старшего. Чувствует его эмоции. Слезы на чужом лице заставляют что-то больно сгрести в груди. Он впервые видит слезы на чужом лице. Больно. Чимин, шмыгая носом, вновь делает шаг к альфе и тянет руку к нему. — Юни… — ласково шепчет омега пытается наладить контакт, но альфа зарычал, скалится, не позволяя дотронуться до себя, находящийся где-то у себя в голове. Рыжик тут же отдергивает руку и поджимает губы, делая один шаг назад. Было страшно так близко подходить. Чимин понимает, что в таком состоянии Юнги может и ударить, снова что-то кинуть. Ручки сжимают свою же одежду, а носик шмыгает. — Юни… — снова зовет, смотрит, пытается заговорить со старшим, но альфа лишь сильнее пятится назад и мотает в протесте головой. Юнги хочет сквозь землю провалиться. Да все, что угодно, лишь бы не слышать этого смеха, не слышать насмешек и не чувствовать этих взглядов, таких высмеивающих, полных отвращения к нему. «Жалкое ничтожество» «Все, кто тебе дорог, будут чувствовать от тебя отвращение. Они поймут, насколько ты жалок, как ты низко пал. Ты станешь для них никем. Пустым местом. Все про тебя забудут.» «Кому будет нужен такой использованный мусор, как ты? Да ты балласт в их жизни! Кусок дерьма! Ау, Юнги, я тебя сейчас вытрахаю, ты весь в моих следах, ты пахнешь мной.» Юнги просто закричал. Закричал истошно, хрипло, так отчаянно. Нет. Нет. Он не хочет в это верить, не хочет принимать это, но почему тогда так больно? Почему так страшно открывать глаза? Смех, разносящийся в голове, казался ему явью, от чего он сжимается сильнее, тихо всхлипывая. Так хотелось спрятаться, слиться со стеной. Сейчас он чувствует себя маленьким ребёнком, который опозорился, и за ошибку его высмеивают. Прям как в детстве. Снова это ощущение запуганной и загнанной в тупик мыши. Сколько это уже будет продолжаться? Сколько еще ему терпеть? Сколько еще осуждения он получит? Сколько раз его тыкнут носом в то, что его использовали в своих мерзких целях? «– М~х… Н-нет. Я-я не верю тебе. Заткнись, — шепчет, не хотя этого слушать, ведь он все больше понимал, что старший прав. И от этого становилось еще страшнее. Страшнее от того, что он может лишиться всего. Всех, кто так дорог. Что он потеряет Чимина. Только одно представление медовых глаз, выражающих отвращение, убивает собой все внутри. Альфа не хочет видеть этих глаз. Такого взгляда. Полного отвращения и ненависти. От этих мыслей крик просто встревал в горле. Нет. Нет, нет, нет. Джиен усмехается, вновь поворачивая чужое лицо к себе. — Да, Юнги. Да! Такое ничтожество никому не нужно! Никто не хочет иметь дело с такими как ты. Ты будешь их позорить. Позорить своего отца, своего омегу и брата. Ты ходячий позор, потому что позволил мне воспользоваться тобой, — говорит старший, видя, как в чужих глаза все рушится. А он только этого и ждал. Юнги сжимает челюсти и руки. — Я не позволял тебе мной пользоваться. Я не хочу этого! Ты. Ты притащил меня сюда! Ты и твои гребаные люди! Я не приходил сюда! Это ты! Ты это делаешь! — говорит Мин, дернувшись, пока внутри все затряслось от злости и страха одновременно. Нет. Он не поверит! Не поведется на чужие слова. Но черт! Почему так больно? От мысли, что все может обернуться именно так? Почему же мозг вырисовывает эти картинки, причиняя ещё больше боли, заставляя сильней что-то ломаться в груди. Чужие слова делают безумно больно. Джиен лишь улыбнулся, но эта улыбка перерастает в ухмылку. — Нет, Юни. Ты позволяешь мне это делать с тобой, потому что ты не можешь вырваться. Чисто фактически, ты даешь мне разрешение делать это с тобой. Это ты не можешь убежать. И это не мои проблемы. Это уже твои, я же не виноват, что ты не можешь выпутаться. Так что пока ты в моем доме, и пока ты не выйдешь из него, ты позволяешь мне делать все, что я только захочу, — Лин улыбается, заправляя прядку мятных волос за ухо. — У~м и да. Позволишь, потому что кое что нам очень поможет, — Джиен усмехается и лезет в карман, доставая пластинку с таблетками, потреся ей у чужого лица. » Врезавшееся в голову воспоминание заставило просто истерично рассмеяться, утирая слезы с лица. Сам виноват… Юнги смеется, иногда чуть кашляя, толи из-за истерики, толи из-за простуды. Взгляда мятный не поднимает, чувствуя чужие, но вместо настоящего волнения с их стороны, он чувствовал выдуманное и накрученное к себе отвращение. …Вот он. Настоящий. Такой жалкий, ничтожный и грязный… Беспомощный… Мятный просто оседает на полу, по-прежнему пряча свое лицо, тихо всхлипывая, уже в кровь искусав свои губы, содрав только начинающие зарастать болячки. Бекхен смотрит на это все и в груди всё ухается, он делает осторожный шаг к тому, тихонько, видя, как дрожит в истерике младший, как его грудь тяжело вздымается. Бледные ладони того то и дело утирают слезы с лица, а красный носик то и дело шмыгает. Не смотря на то, что Юнги пытался утереть свои слезы, несколько соленых капелек все равно было на щёках, которые капают тут же на одежду. Бэк делал все аккуратно, осторожно подходит и сам присел, внимательно следя за чужим поведением. Он понимал, что человек в таком состоянии непредсказуем. Но даже так, хотелось обнять, пожалеть и сказать это лживое, но успокаивающее «все хорошо», прижать это чудо к себе. Сердце в груди кровью обливается от чужого состояния. Осознание того, что Юнги, возможно, и наговорили всякого, внушили какие-то мысли, из-за чего он так себя ведет. Не видя проявления агрессии, Бекхен выдыхает и, осторожно подобравшись, проводит по чужим волосам. В этот момент все затаили дыхание и, казалось, что никто не дышит. Чимин тут же сжал руками низ своей кофты, слезно смотря на истинного. Чонгук прижался к Тэхену, осторожно наблюдая за всем, пока Хо и Намджун были вообще в шоке, не понимая, что происходит, но пока не рискуют лезть, волнуясь. — Надо врача позвать, — говорит тихо Джун, а все глянули на него. Альфа же в первую очередь смотрел на Бэкхёна, который осторожно кивает. Блондин аккуратно встал и вышел. Красноволосый же омега уже увереннее водит по чужим волосам. Он чувствует, как Ги сжался от поглаживаний по голове, но альфа не отталкивает, и это уже было хорошо. Бэк вздыхает и решает заговорить. — Юни, хороший, послушай, пожалуйста, — начинает он, проводя по волосам альфы и хотя продолжить он видит, как Мин замотал в протесте головой и судорожно чуть отодвигается от него, а своей дрожащей рукой ловит чужое запястье, но не сжимает, не чувствуя напора. Вот сейчас стало страшнее… Сейчас схватят за волосы и запинают до смерти прям здесь. Сейчас обязательно будет больно. Обязательно начнут издеваться над ним. Ведь он вызывает отвращение, омерзение. Таких как он не любят. — Н-не надо, п-пожалуйста, — хрипло слышится чужой ломкий голос, такой дрожащий и сиплый. — Я-я, я-я все знаю, я зн-наю. Не нужно п-пожалуйста. Я обещаю, обещаю, что у-уйду, только не нужно, — начинает просить Юн, опуская голову ниже. Он не выдержит, если дорогие ему люди сейчас и вправду начнут говорить это все о нем, страшно от того, что будут тыкать носом в это дерьмо. Не выдержит, потому что это будет последним, самым сильным ударом, который положит раз и навсегда его жизнь в грязь, в болото. — Не нужно уходить… Юнги… Чимин падает на колени перед альфой, желая коснуться его и прижаться к нему. Почувствовать чужое тепло. Обнять, спрятать, показать, что ничего не угрожало. На все готов, лишь бы старший так не говорил. Чтоб не уходил. Мин поднял голову, смотря красными глазами на омегу, о котором думал, который снился, из-за которого он не сдавался. Губы задрожали еще сильнее, когда он увидел слёзы любимого. От этого внутри что-то больно треснуло, словно его грудная клетка состоит не из костей, а из тончайшего хрусталя, который покрылся трещинами. В глазах потемнело. Сил держаться на плаву не было, да и истерика дала свои плоды, забрав все силы у Юнги, который прикрыл глаза и стал заваливаться на бок с глухим стоном боли. Рыжик тут же испуганно смотрит на того и ловит, обнимая, не давая альфе упасть. Омега прочувствовал дрожь чужого тела, вновь слыша тихое мычание. Чим видит, как чужие глаза закрылись и мятный, чуть подрагивая, вновь провалился в бессознательность. Чимин поджал губы, сразу начиная гладить того по макушке, обнимая нежно, шмыгая носом. — Глупыш. Не смей уходить. Я же люблю тебя. Как я-я без тебя буду, а? Котик… — шепчет Чим, смотря на чужое бледное лицо. Бэкхён лишь помотал головой и придвинулся, касаясь лба альфы, чувствуя горячую кожу. — У него жар, — со вздохом красноволосый омега посмотрел на Тэ, который встал, как и Хосок. — Нужно уложить его обратно на кровать. Тэхен с Хосоком кивают и, подойдя, осторожно придерживая, Хо помогает Тэ взять мятного на руки. Чимин тоже встает, утирая слезы, идя так же к кровати вместе с Гу, расстилая и поправляя Юну подушку, после чего вместе укрывают одеялом. — Вот так вот, дружище, — с тяжёлым вздохом произнес Ким и аккуратно касается мятных волос. Юнги никак не реагирует, провалившийся снова в небытие, в темноту, где он ничего не чувствует. Всем сейчас больно смотреть на того, а от чужой истерики у всех комки в горле стоят. Чимин стоит рядышком, смотрит, сжимая руки в кулаки. Что же сделали с его истинным? Что ему там наговорили, что теперь ему настолько плохо? Что он даже друзей и его не подпускает к себе. — Гори в аду тот, кто это сделал, — со всхлипом говорит все это время молчавший Гук, утирая слезы с лица, и начинает гладить брата по волосам. В палату заходят Джун и врачи и все отходят от мятного.***
Белый потолок казался сейчас очень интересным. Альфа разглядывал тот, замечая, что он идеальный. Не чему зацепиться взглядом. Будучи одному в четырех стенах, начинаешь от нечего делать сверлить взглядом то стены, то потолок, стараясь ни о чем не думать. Мятный выдыхает, прикрывая глаза. Он старался лишний раз не двигаться, чтоб не делать себе же больно, ведь все тело болит от полученных травм. Воспоминания тех дней намертво въелись в голову и выходить не собираются, заставляя глотать комки, а глаза стекленеют в ужасе. Тонкие пальцы сжимают края своего одеяла, а губы поджимаются. Прошло уже два дня с того раза, но никто так и не пришел. Верней, Юнги попросил, чтоб никого не впускали. За эти два дня он немного пришёл в себя, но все же лучше еще полежит так один, чтоб точно придти в себя. Мятный до сих пор чувствует эмоциональную нестабильность. Да что уж там, один табачный запах в курилке не далеко от туалета заставляет учащенно дышать и напоминает о пережитых днях. Он не хочет в ходе своих истерик, не дай бог, причинить кому-то вред. Не хочет, чтоб его видели настолько ничтожным. В отчаянии. Пропуская выдох, альфа облизал губы и открыв глаза, вновь уставившись в потолок. Эти два дня помогли переосмыслить все произошедшее, но легче от этого не становится. Губа снова оказывается закушенной. Как бы он не пытался прибрать у себя в мыслях, там все равно был хаос. Был бардак. Иногда так снова хочется кричать, повыдирать себе все волосы и разнести всё к чертям, но Юнги сдерживает это желание, лишь сильнее сжимая меж пальцев одеяло, стискивая челюсти. Хочется кричать о том, что он пережил, о том, как было больно, о том, как сейчас ему сложно. Кричать, чтоб услышали, что он тоже живой человек. Чтоб все поняли, что ему больно, что и у него есть чувства. Успокоительное приглушает все эмоции и в целом чувства, приглушают их снаружи, но внутри до сих пор все бушует. Вдыхая глубоко и выдохнув, Юнги укрывается одеялом с головой. Белый потолок уже осточертел. Ги закрыл глаза в надежде опять поспать, ведь больше ничего не поделаешь. Хмыкнув, альфа как лучше укрылся одеялом, чтоб было тепло. Возможно опять начала подниматься температура, но небольшая по ощущениям. Да и черт с ней. Что есть она, что ее нет. Сейчас совершенно по барабану. Это чувство одиночества вцепилось ему в шею своими зубами и не отпускает, грызет его. Но альфа осознает, что так пока будет лучше. Лучше, потому что вредить никому не хочет. Пугать тоже кого-то из близких своим состоянием не хочется. Наверное, единственные, кто были за это время, это все же Бекхён и Чанель. Время тянется мучительно долго. Уснуть не получается. Хотя как оно может получиться, когда в голове постоянно мелькают мысли без остановки. За ними невозможно уследить. Они не дают расслабиться и получить желанный сон, хотя есть такое ощущение, что он выспался на несколько недель вперед. Вроде глаза уже слипаются, тело становится ватным, расслабляясь, и все звуки притупляются. Ты чувствуешь, как сон крадется, как укрывает теплым покровом, таким сладким, таким желанным, но что-то каждый раз его спугивает. Наималейший шорох за дверью палаты заставляет вздрогнуть и разлепить сонные глаза. Нервозность не пускает после трех дней мучений. Тут хочешь не хочешь, дерганным станешь, когда над тобою издеваются практически без остановки. Мятный морщится, кривится от отвращения, желая не вспоминать то, что было. Но это трудно. Трудно потому, что рассказать кому-либо хочется. Хочется, но страшно. Что о нем подумают близкие? Это все так выматывает. Самобичевание так осточертело, но навязчивые мысли так и лезут в голову. Появляется резкое желание приложиться о железный поручень кровати головой, дабы избавиться от каких-либо мыслей. Все начинает раздражать и злить. Альфа прикрыл глаза, стараясь просто застроиться от этого мира и спокойно отдохнуть, хотя бы совсем чуть-чуть. Снова ночная тишина, да такая, от которой мурашки по коже пробежали, показалось, что слух полностью исчез. — А? Собственный голос напугал, он был словно какой-то неестественный. Поняв, что спать сегодня точно не получится, Мин сел, облокотившись о металлическую спинку кровати. В голове снова появился ком мыслей, который, словно мячик, начал отскакивать от стенок черепной коробки. Чимин Чонгук Отец Все они были в этом клубке, и каждый что-то пытался сказать. Взгляд упал на окно, а точнее на ночное небо, что было усыпано звёздами. Только сейчас Юнги понимает насколько это красивая картина. Те дни мучений не было возможности посмотреть на то, что предоставлено всем. На губах появилась еле заметная улыбка, а в груди всё приятно защемило. Мин вспомнил, как такие же звёздочки, только немного ярче, были в глазах любимого человека, перед первым, да и вообще перед каждым поцелуем можно было увидеть этот блеск. Появилась резкое и просто непобедимое желание снова взглянуть на всё это, но была ночь на дворе и приехать или даже прийти на порог к омеге не получится. Юнги надеется, что завтра его решит навестить его цветочек. Под тёплыми и успокаивающими мыслями Мин не заметил, как погрузился в сон, который до этого совсем не хотел приходить.***
— Смотри какая прелесть! Чимин пальчиком показывает на небо, где начали взрываться фейерверки большими разноцветными искрами. Юнги смотрит сначала по направлению руки, но потом его взгляд был снова направлен на любимое лицо. Омега сиял, как самый красивый фейерверк, которые играли тенями на его лице и ярких волосах, делая таким волшебным. Как феечку Динь из «Приключения Питер-Пэна», вот-вот сошедший со страниц яркого детского рассказа. Юнги усмехнулся со своих мыслей, не отрывая глаз от истинного. Чужие глазки так красиво сияли. Этот блеск был намного интереснее, чем всё остальное. Мин, как дурачок смотрел на младшего, впитывая в себя каждую эмоцию. — А тут, смотри какая красота! Пропустишь ведь! — омежка указал пальчиком в небо, так и сияя от счастья, восторженный. Небо с яркими искрами салюта словно заколдовало рыжего, и он не мог оторвать от него взгляда. А Юнги в свою очередь был заворожённ только омегой, своей главной звёздочкой, что сияет ярче всех. Такой волшебный и только его. — Не пропущу, я наблюдаю за самыми красивыми искорками, — Юнги улыбнулся с действий омежки, продолжая смотреть на него с таким обожанием и влюблённой улыбкой. Такой милый. Чимин словно обвораживает собой, приковывая взгляд лисьих глаз к себе. Мятный не в силах отвести глаз от него, словно под чарами. Чимин поджал губы, когда салюты закончились. Стало так грустно и обидно от того, что красивые фейерверки прекратились. Хотелось посмотреть на них ещё и ещё. Но их было так мало. Чимин стал оглядываться по сторонам, но ждет ещё немного, смотря на веченнюю гладь неба, усыпанного звёздами, он всё же понимает, что продолжения не будет. Омега выдохнул грустно, переведя взгляд на старшего, ловя его внимательный взгляд на себе. — Юнги… снова ты не смотрел, — с неким недовольством звучит голос Чимина, ведь Боковым зрением он подметил, что истинный смотрел только на него. — Твои глаза, ночное небо и немного «волшебства». Мне этого хватает. Твои глазки намного красивее. Мне нравится смотреть на тебя, — альфа улыбнулся, смотря в медовые самородки, в которых отражалось все ночное небо. Чимин покраснел, отводя взгляд. Омега засмущался, ведь слышать такое от любимого человека так приятно и до сих пор не привычно. Чужие комплименты вызывают бурную реакцию. — Ты жук! Сейчас я опять покраснею из-за твоих комплиментов! — как бы возмущается рыжик, а в груди все трепещет. Бабочки в легких так и порхают, задевая своими крылышками ребра, щекоча их. Внутри каждый раз все приятно скручивает после таких слов. — Ну и что? Я тебя даже красного от смущения буду любить, — старший посмеялся и тянет руки, создавая кольцо тех на тонкой талии возлюбленного, выдыхая ему на ушко. — К тому же ты уже красный, помидорчик мой. Чимин рыкнул, ударив по чужому плечу. Пак готов был не просто покраснеть, но и стать лужецей. Той самой, что растечется как снег, стоит взять его в теплые ладони. Омега прильнул к старшему, обнимая очень крепко. Как-никак было чертовски приятно. Очень. В такие ситуации мятному хочется залезть на голову, обнимая всеми конечностями. — Хватит тараторить и пошли на колесо обозрения, — Пак схватил старшего за руку и потащил, в очередь довольно улыбаясь. Юнги только хмыкнул, облизывая губы. Альфа готов был смотреть на своё чудо хоть целый день. Да что там, целую вечность. Просто сидеть и смотреть. Смотреть на то, как огни вечернего зимнего времени играют на его милом персиковом личике. Но, к сожалению, вечность смотреть на Чимина не получится, ведь он и пяти минут не усидит. Омега запрыгнул в кабинку, в которой явно было теплее. Чимин уселся, довольно протягивая руки к альфе. Сейчас больше всего хотелось почувствовать тепло бледных рук любимого. Романтичная атмосфера просто укрыла одеялом и не хочет отпускать. — Давай обниму. Юнги посмеялся, тут же нырнул в чужие объятья. В теплые ручки, такие родные и любимые. Они были особым раем, особым местом. В них было куда теплее, чем под каким-нибудь одеялом из детства, которыми альфа укрывался, когда было грустно. Колесо медленно начало подниматься, показывая город свысока. Тысячу огней сияло на темном небосводе, перемешавшись со звёздами. Город отсюда был завораживающим, пленительным. Казался волшебным. Столько ярких огоньков. Омега, как околдованный, смотрел туда. Юнги отвел взгляд от стекла и посмотрел на рыжика, замирая. Сейчас в чужих глазах отражались все эти огоньки. Янтарные глазки сверкали, словно отражая в себе эти огни, создавая в себе целую невероятную галактику. Только его галактику… Только для него. Зверь внутри довольно заурчал. Альфа был не в силах оторвать глаз, околдованный своим парнем. Чимин словно сам был звёздочкой с того самого неба. — Чимини, ты у меня такой красивый, — заворожено проговаривает старший, чуть сжав поручень кабинки. Омега зафырчал, кусая чужую щеку, слыша шик со стороны альфы, который тут же стал тереть место укуса. Пак покраснел ещё сильнее. Это каждый раз заставляет в груди все трепетать. Рыжий чувствовал себя безумцем. — Перестань меня смущать, а то я сейчас тебя краснеть заставлю! — как бы угрожает Чимин, щуря свои медовые глаза. — И как же его Величество это сделае… — Юнги поперхнулся, когда омега положил руку на его пах, чуть сжимая, медленно расслабляя пальчики и снова надавливая. По телу пробежало первое стадо мурашек, и альфа просто замер истуканом, сдерживая выдох, пока вязкая слюна начала собираться во рту. — Вот так, — с хитрой ухмылочкой произносит Чимин. Ему так понравилось то, как сейчас отреагировал любимый. Это заставило облизать самодовольно губы, поглаживая через одежду член альфы, явно ощущая, как там все твердеет. — К-котёнок… тут же… — Мин кусает губу, промычав, ведь младший засунул руку в штаны, отчего прикосновения ощущались лучше. Юнги просто подавился воздухом, когда шаловливые пальчики провели по всей длине. От этого накрыло второй волной мурашек. Омега прекрасно знал о его чувствительности и сейчас ловко этим пользуется. От соприкосновения кожи к коже узлы завязываются внизу живота, и кажется, что вот-вот закружится голова. Чимин усмехнулся, ойкнув, когда все огоньки в парке исчезли и колесо остановилось, парк развлечений погрузился в темноту. — Юнги… смотри, это знак, — омега просунул руку под нижнее бельё старшего, смотря с ухмылкой на альфу, который напрягся. Темнота вокруг напрягла, но когда пальчики омеги проскользили вдоль всей длинны, альфа промычал. Действия омеги выбили из головы какие-либо страхи, и рыжик сосредоточил его только на себе. Сейчас Юнги думал только об омеге, что сейчас так бессовестно водит рукой по его паху. — Чимин… не нужно… тут же холодно… — на выдохе бормочет старший, подавив в себе стон. Пак, ухмыляясь, посмотрел по сторонам и сел на корточки около ног старшего. Чужая реакция так всё будоражит в крови. Омегу это заставляет облизаться, чувствуя внимательный взгляд своего истинного, что еще пытался отговорить, то и дело выдыхая, облизывая губы сам. — Не волнуйся, я согрею. Я тебя полностью раздевать не буду. Поиграю чуть-чуть, пока темно, — омежка выдохнул и слегка надавил на член альфы. Юнги проглотил вязкую слюну, когда омежьи ручки сжали член чуть сильнее. Альфа заворожённый смотрит, как его куртку расстегивают, потом ширинку… — Вот отмёрзнет ведь… — Не отмёрзнет, — Чимин достал чужой член, тут же проходя языком по эрекции альфы. Юнги застонал, зажмуриваясь, не в силах сдержать стона. Для омеги не секрет того, что он чувствителен, и этот маленький хитрец активно этим пользуется. — Котёнок… перестань… если кто увидит? Омега посмеялся, пожав плечами. Видимо в парке развлечений сбой, от чего всё погрузилась во тьму. Плевать сейчас было на всё, хотелось немного поиграть, хотелось взять инициативу всю на себя. Рыжик начал посасывать член старшего, довольно причмокивая губами. Чимин начал двигать головой, чтобы только принести как можно больше удовольствия. Азарт и страх быть застуканным бил по голове, но стоны и тихие выдохи, вдохи альфы просто сводили с ума. — Чимин… господи… перестань, — Юнги выгнулся, а перед глазами был только его котёнок, сидящий у него между ног, довольно причмокивающий губами. В животе летали те самые бабочки. Каждое движение головы любимого вызывало дрожь во всём теле. Юнги чувствовал себя тем самым омегой, который готов потечь от удовольствия. Чимин промычал, когда в рот ему кончили. Это вызвало усмешку, ведь омега не думал, что альфа настолько быстро закончит. Омега отстранился, поправляя чужие штаны, после чего прильнул к чужим губам, делясь со старшим его же семенем. Юнги на такое промычал, чувствуя солоноватую вязкую жидкость. Альфа покорно проглотил, углубляя поцелуй, делая его мокрым и развязным, рыча в него. Мятный был доволен, но внутренний зверь был против таких игр, что заставляют его стонать, как омегу. Для сущности это было провокационно, от чего Ги чуть покусывает пухленькие губки. Воздух в легких обоих кончался, и их чуть жгло. Они не желали отстраняться, но все же пришлось. Первым поцелуй разорвал омега, отстранившись с широкой улыбкой. — Ничего не отмёрзло? — немного язвит рыжий, смотря на альфу по хитрому. А Ги смотрит в эти глазки и усмехается, опустив глаза на губы, сейчас красные и влажные. — Нет, — Юнги смотрит снова в чужие глаза и видит эти прекрасные искры. Игривые и явно довольные. — Я же говорил… — Говорил, — Юнги обнял младшего крепко-крепко, чтобы тот никуда больше не делся. Только его. Альфа в очередной раз убеждается в том, насколько же без ума от этого омеги, насколько зависим от него. — Я люблю тебя, мой мятный кот, — шепчет Чимин, а Юнги смеется, довольно улыбаясь, и как бы трется лицом о его шею, как будто ластясь. — Му~р.***
В коридорах было тихо, и лишь редкое копошение было слышно в некоторых кабинетах и палатах. В основном все спали, что радовало в какой-то степени, ведь было куда меньше шума. Не было этих назойливых любопытных глаз, что каждый раз впиваются в кожу. Это уже так надоело, будучи каждый раз практически под вниманием и прицелом камер. Множество журналистов, как тараканы, собираются вокруг, кидая свои вопросы и иногда даже провокационные, особенно в последний дни. Нашумевшее разлетелось быстро и хоть никто истины так и не знает, но факт того, что его сын в больнице, уже распространился по многим ушам, осев на них. Сонхёк хмыкает, расстегнув свой пиджак, поправляет его, все выглядывая номер нужной палаты. Альфа только недавно смог освободиться ото всех дел, чтоб, наконец, узнать хотя бы как его единственный сын. Новость о том, что его ребенок попал под сексуальное насилие, повергла в шок и ужас. Что-что, но старший Мин совсем не ожидал такого поворота событий. И это пугает. И если прошлый раз дело удалось замять, сгладить последствия, то сейчас — нет. Альфа больше не допустит такого. И не будет молчать на этот раз, ведь это ни в какие рамки не лезет. В груди все скребло от мысли, что то, что было пять лет назад с его сыном, все же сделали, закончили. Мужчина заскрипел зубами и, видя нужную палату, Хёк подходит к ней, с тяжелым вздохом открывая. Это было сложно и казалось мучительно долгим. Видеть своего же ребенка сейчас было страшно. Страшно представить, что с ним, что сделали. Это пугает. Как-никак, но Сонхёк хоть и был холоден зачастую к сыну, но такое игнорировать невозможно. Внутренне мужчина очень жалел о том, что на протяжении всего времени вёл себя озлобленно и холодно по отношению к своему же ребенку. Дверь чуть неприятно скрипнула, позволяя в полумраке увидеть на кровати спящего альфу. Даже в этой полутемноте Хёк заметил перебинтованные запястья сына, которые лежали поверх одеяла, иногда сжимая то во сне. Он вздыхает и зайдя, прикрыл дверь за собою. Тихонько подходит, не желая тревожить сон чада. Мужчина так тяжело вздохнул, подходя всё ближе. С каждым шагом груз осознания и ответственности ложился на плечи, давя, но мужчина понимал, что нужно сделать все по закону и совести, иначе это так и продолжится. Сейчас изнасиловали, а что потом? Убьют? Руки сжались в кулаки, когда мужчина заметил на шее сына синяки и чужие метки. Было большой ошибкой прошлый раз не устраивать скандала и договориться лишь на денежную компенсацию. Это заставило совершившего попытку изнасилования поверить в то, что все легко может сойти с рук. И Сонхёк теперь корит себя за тот раз, за то, что позволил тому делу закрыться, даже не начавшись. И вот к чему это привело. Его желание не привлекать к своему ребенку ещё большее внимания журналистов и камер, как и в целом распускание слухов о том, что его ребенка пытались изнасиловать, сейчас привело к таким последствиям. Губы альфы поджались, и он с трудом садится на стул, смотря на слегка нахмуренное лицо сына. Парень тяжело дышал и бывало, что-то мычал непонятно.Тело было явно напряжённым и мятный иногда комкал в руках одеяло. Неужели кошмар снится? Хёк помотал головой и, вздохнув, касается мятных волос, начиная поглаживать. Вина грызла изнутри. Только спустя такое количество лет Сонхёк, наконец, понял, как был не прав. Как был жесток со своим же сыном. Сейчас, глядя на всё со здравым умом, он осознает, что сам сильно навредил Юнги. Мужчина поджал губы, нежнее проведя по макушке младшего альфы. Вспоминания прошлого, когда его ребёнок был маленьким, таким крохой, врезаются в голову с болью острыми шипами. Осознание, что не желал с ним контактировать и тем более оказывать внимание режет совесть и отцовское сердце. Время… нелёгкое время, когда маленький мальчик очень нуждался в его внимании и любви. Хуже всего было осознание, что он совершал рукоприкладство, как и его же отец, хотя обещал, что таким не будет! Но не сдержал. Сонхёк был именно как собственный родитель. Озлобленный на весь мир. Ненавидел всех и всё вокруг за то, что забрали любимого человека, за то, что отняли его счастье, так и не дав ощутить в полной мере. Жизнь жестоко заставила наблюдать за увяданием жизни любимых кофейных глаза, которые заставляли сердце трепетать и верить в светлое будущее. Верить в любовь и в то, что ничто не помешает счастью с любимым человеком. Видеть, как умирает твой любимый человек, было очень больно. Тогда Сонхёку было чертовски больно смотреть на малыша, которого они сделали с Юри… Эти лисьи карие глазки, тогда такие чистые и невинные, полные искренности, овал лица и аккуратный носик, запах мяты и чёртова привычка кусать губы при волнении… Всё напоминало в ребёнке любимую женщину. Смотря на мальчика, мужчина каждый раз вспоминал любимую, не в силах смириться с утратой. Он срывался. Срывался на маленького мальчика, который просто хотел внимания и любви. Мужчина глотает вязкий ком, начиная массировать виски пальцами, прикрыв глаза. Тело била мелкая и ледяная дрожь. Тяжело осознавать факт того, что он издевался над своим же ребёнком, желая выместить свою злость и обиду, тем самым строя между собою и сыном тернистую стену с острыми шипами. Что он поспособствовал замкнутости собственного ребёнка…***
Мальчик беззвучно ступал по полу, совсем тихонько. Он был словно мышка, всё озираясь по сторонам, прижимая какую-то коробку небольшого размера к себе. Вернее, это была не коробка, что-то прямоугольное было аккуратно упаковано в подарочную бумагу и красиво перемотано ленточкой. Семилетний ребенок старался быть максимально тихим и чтоб, не дай бог, отец не заметил его. Ведь подарок мужчине на день рожденья хочется сделать сюрпризом и спрятать у отца в кабинете, потому что все же в спальню к родителю идти было страшно. Вдруг разбудит. Будет снова очень ругаться. Маленький Юнги надеялся, что родитель обрадуется, и он сможет таким простым подарком сделать ему приятно, что сможет порадовать и может хоть тогда его папа улыбнется ему, ну или хотя бы похвалит. От этих мыслей в груди ребёнка всё затрепетало, и он с искорками в глазах лишь ускорил шаг. Хотелось просто порадовать и сделать приятно. Все же любят, когда им делают подарки? Юнги на это надеялся. Мальчик уже видит заветную дверь и улыбается, чуть сжимая в руках подарок и, ловко юркнув в кабинет, не до конца закрывая дверь. Мальчик включил свет и осматривает помещение, думая, куда же можно спрятать. Эту комнату он видел лишь украдкой. Кабинет отца казался чем-то запретным и таким интересным из-за этого. Мальчик шагает вперёд и видит стул. Улыбка на персиковых губах заиграла только от одного представления, как родитель это откроет и обрадуется. Бледные ручки ребенка осторожно кладут на чужое кресло у рабочего стола упакованный подарок. Такая нежная улыбка играла на лице, а лисьи глазки блестели трепетом и радостью. Они сияли надеждой, что все же родитель хоть раз не будет его ругать и может даст себя обнять. От этих мыслей в глазах ребенка тут же скапливается влага, и он, шмыгая носом, часто начинает моргать, дабы не позволить им потечь. Детские ручки обнимают свои же предплечья, поглаживая, а мальчик закрыл глаза, так и обнимая самого себя, представляя то, как это будет делать отец. Представляя тепло родительских рук. Родительскую ласку. От этих мыслей так хотелось заплакать, потому что ребенок никогда такого не чувствовал от собственного папы. А ведь так хочется внимания и ласки. В кабинете стоял запах родителя, такой родной. Мальчик жадно вдыхает его аромат. Если бы шлейф запаха старшего был одеялом, мальчик бы точно в него завернулся, укутался, прячась под ним. — Что ты тут делаешь? — грозный голос родителя был как разряд тока. Маленький Юнги вздрогнул, оборачиваясь, видя отца, и чуть задвигает стул ногой, дабы папа сейчас не увидел подарок. — Я-я просто… Свет… Свет хотел выключить, — говорит мальчик, тут же напрягаясь и сжимаясь под натиском черных глаз старшего, которые готовы просто испепелить. Стало вновь страшно, заставив альфочку опустить глаза в пол. Не хотелось, чтоб папа снова злился и снова кричал на него, ругая. Мужчина хмыкает, проходя в кабинет, смотря на ребенка с прищуром и уже неким раздражением. Сонхёк явно был недоволен тем, что сын пробрался в его кабинет. — По-моему я предупреждал тебя, чтоб ты сюда не ходил, — с немым рычанием проговаривает четко Хёк, смотря на альфочку, видя, как он сжимается, нервно перебирая свои рукава. Голова ребёнка была опущена вниз, и было явно видно, как он нервничает. Сонхёк с этого усмехнулся, подойдя почти вплотную, смотря сверху вниз на мальчика. — Свет я выключал здесь. А еще… — мужчина наклоняется к альфочке, который сжался сильнее. — Ты должен был спать еще в девять часов вечера. Так что ты здесь делаешь? — голос мужчины звучал холодно, как будто ведро холодной воды, вылитой на голову. Маленький Юнги проглатывает ком в горле, чувствуя вновь давление на себя. Хочется спрятаться или убежать. Уже хотелось плакать и просить прощения. — Ты ведь пришел сюда не просто, что тебе нужно? — Хёк смотрит на альфочку, что поджал губы, явно нервничая, начиная кусать нижнюю губу. — Я жду ответа, — звучит строго и четко очередной порцией лезвий в кожу малыша. — Я-я. — Ги запинается, смотря куда угодно, но только не на отца. Сейчас еще не в полностью сформированных феромонах маленького чистокровного альфы можно почувствовать страх. Стойкий запах старшего давил, а его внимательные сверлящие глаза словно собирались прожечь в нем дыры. — Просто я-я. Послышался утробный рык, и альфочка не успевает и сделать что-то, сжимаясь сильно, чувствуя давящие пальцы родителя на скулы. Было больно, но Ги молчит, сжимая в кулачки свои рукава, вынужденный смотреть в глаза родителю. Ребенок видит злость на лице мужчины и сам смотрит со страхом в чужие темные зрачки. — Хватит мямлить, — рычит мужчина, недовольный происходящим. — Ты хотел что-то взять? Что тебе нужно в моем кабинете? Отвечай! Не смей злить меня еще сильнее. Интонация и тон старшего для мальчика были как самые острые лезвия в тело. Мальчик сдерживает рвущиеся слезы, зная, что отец разозлится больше, как увидит слезы. — Я-я хотел сделать тебе подарок, поэтому пришел сюда, чтоб спрятать и сделать сюрприз, — на одном дыхании тараторит мальчик, жмурясь, сдерживая это рвущееся «больно», кусая нижнюю губу. Мужчина замер, смотря на сына, и щурится, отпуская его. Альфа внимательно смотрит на младшего, который сдерживался, чтоб не коснуться мест, где больно сжимали. Сонхёк учащенно задышал, зарычав. — Значит ты здесь еще и лазил? Быстро сюда мне отдал и пошел вон! — злость в мужчине закипает, и казалось, что он вот-вот сорвется и накинется на собственного ребенка, который быстро попятился назад и дрожащими руками берет со стула упакованный подарок. Ребенок уже жалел о том, что хотел сделать сюрприз, с трудом сдерживая слезы. Ребенку было обидно и сейчас так страшно. Хочется уже поскорей бы убежать к себе в комнату и спрятаться под одеяло, где можно тихо выпустить обиду в подушку. — Вот. Я не лазил нигде. Правда, — кое-как ровным тоном произносит мальчик и тут же убирает руки, как подарок яростно вырывают. Сонхёк оглядывает подарочную упаковку, а после смотрит на ребенка. Сверлит взглядом, в котором мелькнуло что-то нечитаемое. Альфа снова смотрит на упаковку, разглядывая. — Что это? Ги поджал губы и сжимая ручками рукава, так и смотря в пол. Стало страшно от того, что будет, если мужчине не понравится. Мальчик нервно теребит свои же рукава, пока Хёк с ожиданием смотрел на альфочку. — Там… Большая открытка. Хёк щурится и, хмыкая, откидывает подарок на стол с некой пренебрежительностью. Ребенок это видит, поджимая губы. — Пошел отсюда. Это пустая трата времени, — мужчина наклоняется к тому, заглядывая в глаза ребенка. — Что мне твоя открытка? А? Она что, мне с бизнесом поможет? Или со здоровьем? Это макулатура. Она не имеет никакой ценности. Просто мусор. Ты зря потратил время. Моим самым лучшим подарком будет, если ты завтра не попадешься мне на глаза, вот это подарок, — говорит он холодно, липко оседая на легких мальчишки, которому стало намного обиднее. От чужих слов стало больно. Мальчик закусывает нижнюю дрожащую губу, опуская голову еще ниже, так и сдерживая всхлип. Мальчик лишь кивает головой и быстро пошел на выход. Он чуть ли не бежал, уже в коридоре не удерживая влагу на глазах. Чужие слова раз за разом звучат в детском разуме, отпечатываясь там. «Пустая трата времени» «Моим самым лучшим подарком будет, если ты завтра не попадешься мне на глаза» Почему отец так говорит? Юнги не понимает, что он вновь сделал не так? Он уже жалеет о том, что вообще решил что-то сделать. Мальчик убедился в очередной раз, что все, что он делает, просто бессмысленно и никому не нужно. Ребенок шмыгнул в комнату, залезая там под одеяло, скрутившись комочком, тихо плача. «Моим самым лучшим подарком будет, если ты завтра не попадешься мне на глаза». Так и звучит в голове мальчика, который беззвучно только сильнее заходится слезами, прячась лицом в подушку. В этот раз он не смог сдержать слез. Было слишком обидно и грустно. Так хотелось получить хоть немножко похвалы, хотя бы улыбку, но вместо этого отец снова злится, снова показывает, что все, что он делает, не имеет значения, не нужно. Семилетний ребёнок хотел родительской ласки, доброты и похвалы. Хотел родительской любви, и так обделенный родительским вниманием. Но вместо этого всего, мальчик получает злость, безразличие и ненависть к себе. Юни совсем не понимает, почему так с ним. За что папа так его не любит? Что он сделал не так? Ребенок этого не понимал и в такие моменты, как сейчас, хочется стать невидимкой, хочется исчезнуть, осознавая, что он лишь мешает и обременяет его собою. Шмыгая носиком, альфочка кутается в одеялко как следует, словно это поможет спрятаться ото всех. Мужчина так и смотрит на открытку и, толкнув щеку языком, все же тянет к ней руки и осторожно начинает распаковывать, отложив шуршащую обёртку, смотря на объемную красивую открытку с объемными элементами, как разворачиваешь. Она была красивой, очень красивой. Сонхёк неосознанно улыбнулся, смотря на ту, проводя пальцами по конструкции с некой картой их дома и написанное аккуратным почерком пожелание. Хёк откладывает открытку, засмеявшись, протирая свое лицо руками, сжав волосы, пытаясь внушить себе, что ему все равно и он ему не нужен, что нужно это выкинуть и всё. Что это пустая трата времени. Но не может. Не может, потому что, беря открытку вновь, он идет к столу и убирает её в стол, пока в груди разливалось приятное тепло.***
Мужчина продолжает смотреть на сына, что спал. Хёк в этот раз не думал уходить. Точно до утра не уйдет, даже если мятный не проснется. Но хотелось поговорить с ним. Рука в очередной раз касается мятных прядей. — М~м… — Юнги тяжело выдыхает, нахмурившись, поднимая голову вверх, начиная чуть дышать через рот. Сонхёк вздыхает, укрыв его одеялом как следует, ведь то сползло. Мужчина чуть коснулся его предплечья. Мятный тут же вздрагивает крупно и открывает свои глаза, резко смотря на отца, замирая, смотря в его глаза, ловя в своих взгляд старшего. Внутри все просто сжимается. Вязкий ком образовывается в горле. Хочется убежать обратно в сон, снова заснуть, но лишь бы сейчас не чувствовать родительский взгляд, от которого вместо мурашек — иглы по телу. Юнги совсем не готов сейчас видеться с ним. И, пожалуй, вообще не был готов, что он придет. Дыхание снова учащается, и Юн постарался стать как можно тише, внимательно смотря в глаза мужчине, пытаясь понять, какие эмоции он испытывает, что сделает. В глазах мятного промелькнуло непонимание, и губы нервно поджимаются, чувствуя, как по голове продолжают гладить. Это было непривычно. Юнги просто не понимает, что от него хотят и сжимает руками одеяло, боясь шевельнуться, все ожидая, как за волосы схватят и начнутся крики и возмущения. — За-зачем? — хрипло спрашивает Юн. Голос сел от чувства неизвестности. Он был как не свой. Сонхёк лишь вздыхает, чувствуя, как сын напрягся сильнее. Хёк продолжает гладить, смотря в лисьи напуганные и не понимающие глаза. Где-то он уже видел такой взгляд. Хёк усмехается и поправляет мятные пряди. — Просто. Или нельзя? Недотрога, — по-доброму шепчет старший. Юнги смотрит совсем ничего не понимающими глазами, думая, что он спит, когда ладонь старшего альфы касается лба, проверяя на наличие температуры. Чужие глаза не блистали холодом, злостью, раздражением или чем-то таким… Они выражали… Ласку? Мятному кажется, что поехал крышей, наблюдая за действиями родителя, который так впервые ведет себя. Эта ласка казалась незнакомой, чужой, но такой желанной. Юнги боится что-либо ещё сказать, наблюдая за отцом, чувствуя тепло чужих рук, видя, как мужчина поправил одеяло. Младший глотает ком, выдыхая рвано. Со стороны отца для него это было самой большой неожиданностью. Это было потрясением, вводящим в ступор, заставляющее дрожать от неизвестности и страха. Вдруг… Вдруг это всё сейчас наигранно? Вдруг намеренно так издеваются, что бы потом снова показать его место? Доказать ему, что именно этого отношения не достоин. Страх того, что родитель в очередной раз проучит, пугает. Это будет в его духе, вновь задеть, поиздеваться. Вновь спустить злость. Юнги крупно вздрогнул, сжавшись сильнее, когда вдруг пододвинулись ближе. Паника снова накрыла с головой, как колючий плед, который стянуть очень трудно из-за тяжести. Губы начали дрожать, как и сам Ги, чье дыхание в разы участилось. Глаза не скрывая, выражают страх. Сонхёк замечает, как сыны начинает паниковать, от чего чуть прикусил губу. — Извини… Я действительно ничего не сделаю. Не бойся, — брюнет вздыхает, смотря в глаза младшему, и проводит по его волосам. Сонхёк понимает, насколько был неправ и жесток, видя реакцию парня на ласку. Мятный не скрывал своих эмоций, ведь сил, чтоб их прятать, у него нет. Произошедшее полностью выбило его из колеи, и собрать обратно свой разум сложно. Сложно огородить себя от негатива, ведь ему придётся долго собирать эту стену по крупицам, что он так тщательно выстраивал практически с детства. Отсутствие этой конструкции в разуме делает его в данный момент слишком уязвимым. Даже очень. Не прячась под масками, Сонхёк поджимает губы, наконец, позволяя себе настоящему быть в трудный момент с ребенком. Нужно было раньше, раньше быть с ним собою, ведь Юнги — его семья. Это единственный человечек, лучик, что остался после покойной жены. Юри наверняка бы очень сильно обиделась и ругалась на него. Наверняка бы попыталась утешить сына и поддержать. — Мальчик мой… — шепчет Хёк, сейчас вглядываясь в черты бледного лица, так и вспоминая Юри, лежащую на больничной койке. От этого в горле ком встревает, перекрывая доступ к кислороду. Бедность кожи сына и некие синяки под глазами, как небольшая худоба, явно вызванная стрессом, напоминают о тех днях. Чертовски тяжелых, которые оставили после себя рванные глубокие шрамы на душе. Юнги прикусил губу, глядя в глаза родителю, видя некое сожаление, печаль и даже проблески боли. Младший альфа смотрит большими глазами, когда к нему начинают наклоняться и целуют в лоб. В этот момент парень до побеления костяшек сжал одеяло, вжимая голову в плечи. Мятный словно вернулся в прошлое, в детство. Время, когда он был маленьким ребенком. Пугливым, ранимым, желающим тепла и ласки. Тонкие пальцы родителя вновь поправляют его прядки, находясь без перчаток. Это тоже для Юнги было в первый раз. Видеть отца без перчаток, что-то за гранью реальности, ведь он никогда раньше их не снимал. На худых мужских руках было множество шрамов, оставленные после возможного множества широких порезов. — Прости меня… Хоть я этого и не заслуживаю после всего, что сделал, — мужчина вздыхает, а Ги прикусил нижнюю губу. Глаза направлены на отца, который правда! Правда проявляет ласку, самую настоящую! От этого в груди все до боли сжимается, до тянущих узлов. Просто не верится, что это действительно правда. Действительно наяву. Всё словно сон, нереальный, но почему тогда в груди всё до боли сдавило? Сонхёк лишь грустно улыбнулся, понимая, что его ребенок до сих пор очень чувствителен, что остался все тем же маленьким Ги, который смотрел каждый раз своими лисьими чистыми глазками, которые тогда сверкали ещё множеством надежд. Как он тогда, каждый раз пытаясь подойти, поджимал и кусал губы, опуская голову вниз, зачастую просто стоя молча рядом, так и не решаясь попросить о внимании, которого ему хотелось. Сейчас лисьи глаза словно смотрят так же, но уже без всех этих звёзд. Они смотрели со страхом и такой явной усталостью. Именно эту усталость в глазах ребенка хотелось видеть меньше всего, ведь для него это рано. Совсем ещё молод и Сонхёку больно от того, что Юнги сейчас её испытывает, когда должен радоваться и проживать жизнь для себя без этого давящего грузом чувства. Теплая ладонь мужчины ложится на щёку, осторожно погладив и поправив пластырь, который немного отклеился уголочком на одной из ссадин, ещё по-прежнему свежих, ведь прошло всего около двух-трех дней с прибытия в больнице. — Сможешь сесть? — осторожно спрашивает Хёк. Да, спрашивает. Именно спрашивает, вызывая больший ступор. Юнги лишь, как болванчик, закивал головой и опирается руками в постель. Парень принимает сидячее положение по-прежнему с трудом и прикусывает нижнюю губу сильнее от нытья в теле. Темные брови тут же поползли к переносице, но как-никак он сел. Сгорбившись, сжавшись, ведь было до сих пор больно. Лишь горбясь, было легче. Сонхёк вздохнул тяжело, видя это, так и вспоминая произошедшее пятилетней давности, когда сын лежал на реабилитации с переломом ребра и остальных последствий избиения. Хёк подвинулся поближе, сняв с себя пиджак, накидывая на худые плечи, ведь в помещении было прохладно, а больничная пижама была слишком легкой. — Вот. Грейся. Ты не замерз? Юнги поправляет на себе пиджак родителя, чувствуя от него приятный запах, прикрыв глаза. Было непривычно, но Ги совсем не чувствует какой-либо агрессии или ещё что, даже в запахе отца. Это немного успокоило, и парень выдохнул, кутаясь в одежду. Было очень непривычно, но так хочется поддаться и довериться этой ласке, чтоб наконец почувствовать эту защиту, о которой он так в детстве мечтал. Ги не знает, что движет старшим, но сейчас… Сейчас было приятно. — Нет. Под одеялом не холодно, — хрипловато отвечает мятный, сидя с прикрытыми глазами, стараясь прочувствовать грань реальности и понять, не спит ли действительно. Сонхёк кивает, и, выдохнув, облокотился о спинку стула. — Джиёна посадят. Говорят, дадут прилично. Ты ведь рассказал о том, что было пять лет назад? — спокойно произносит старший практически шёпотом. Юнги от вопроса проглотил ком, сжимая края пиджака, вбирая больше запаха родительской одежды. Феромоны давали фантомное чувство защищенности. — Нет… Не говорил… Мы ведь ещё тогда… Решили этот вопрос… — с небольшими паузами шепчет мятный, чуть сжавшись. Хёк выдыхает, глядя на Юнги, сложив руки на коленке, закинув ногу на ногу. — Расскажи. Пусть и за это ответит. Не молчи больше. Шумихи нам не избежать. Но сейчас это не важно. Главное, чтоб он, наконец, ответил за содеянное, — мужчина говорил серьезно, спокойно, как ножом по маслу. Юнги даже открыл глаза, повернув к нему голову, смотря в чужие темные омуты, пытаясь понять, не ослышался ли. Серьезно? Он… Он сейчас серьезно? Мятный в очередной раз вошёл в ступор и замешательство. — Ты… Серьезно? Понимаешь же… Что пойдут слухи? И… будет много провокационных статей… Да и партнеры твои по бизнесу… Не боишься… Что из-за шумихи… Разбегутся? — Юнги говорит всё с осторожностью, смотря в глаза родителю, пытаясь понять, не шутит ли он, но видит серьёзный взгляд. Сонхёк пододвинулся и, смотря в ответ в его глаза, кивает. — Вполне. Я понимаю. Но твое здоровье и состояние мне сейчас важнее. Я уже однажды спустил ему и его папаше произошедшее с рук, отделались они только деньгами на твою реабилитацию. Но деньги для них… Это ничего. И смотри, что моя ошибка сделала. Из-за этой безнаказанности ты пострадал вновь и намного серьезнее. Пусть это все будет обсуждать. Я замну как смогу это, но оставлять и дальше безнаказанным нельзя. Лин перешел все дозволенные границы, и оставлять на самотек неправильно. Пусть поплатится за совершенное. Сейчас он осквернил тебя, а что потом? Убьет? Нет. Хватит уже. Я и так на многое закрывал глаза, что было совсем неправильно. Больше не позволю, чтоб кто-либо смел трогать моего сына, — серьёзность на лице мужчины говорила сама за себя. Младший всё время смотрел в глаза родителю, видя эту серьезность в его взгляде, сталь в его словах, понимая, что он не шутит, что не врет. Это заставляет внутри все сжаться и задрожать. Неужели за него сейчас заступаются? Неужели отец, наконец, на его стороне? Не уж то он действительно заставит ответить виновника его состояния поплатиться за всё? — Я тебе даже больше скажу, котенок. Я проконтролирую, чтоб он не нашел лазеек и не увильнул от всей ответственности. А я уверен, Лины будут пытаться искать их, чтоб смягчить участь. Обещаю, что он ответит абсолютно за всё и без поблажек. Так же и нашумевшее на слуху я буду стараться утихомирить, чтоб они все на тебя не давили. Я позабочусь об этом. Только дай все показания и напиши ещё одно заявление. Пусть отвечает за сделанное, — мужчина смотрит в глаза ребенка, говоря всё действительно так, как думает, как сделает. Сонхёк никогда слов на ветер не бросал и если давал обещания, выполнял всегда. Юнги смотрит в глаза альфы, а свои уже краснеют от поступающих слёз. В горле ком встал. Чужие слова… Они заставляют совсем расклеиться, ведь было непривычно и приятно слышать о том, что его мучителя накажут. Только одно осознание того, что родитель хочет помочь с самой главной проблемой его жизни, что так пытается защитить, превращает его в маленького плаксу. В маленького Ги, который так раньше желал подобного. Мятный так давно хотел услышать такое, каждый раз, когда его пространство нарушали, оставляя после своего визита следы. Так давно хотелось почувствовать эту защиту. И сейчас Юнги её ощущает. Он её чувствует. Ту самую родительскую защиту. Где ему не придётся пытаться обороняться одному, где его загородят от возможных пуль. Где он сможет впервые прикрыться и, наконец, немного выдохнуть, прячась за надежной стеной. Юнги не сдерживается и закрывает лицо руками, потирая его, всхлипывая тихо, потому что это было слишком. Слишком сейчас для его ещё неустойчивой эмоциональности и чувствительности. Слишком больно и приятно одновременно. Сложно сдержаться, когда, черт тебя дери, отец говорит о том, что защитит! Для Юнги это было просто фантастикой, чем-то нереальным. Плечи мятного задрожали от тихих всхлипов, которые он пытался скрыть и не показывать себя слишком слабым, что совсем не выходит. Как-никак, но Юнги чётко помнит, как родитель недолюбливает слёз, но Ги сейчас совсем ничего поделать не может. Сонхёк понимает всё и слышит эти тихие подавленные всхлипы. Он тяжело вздыхает, не в силах наблюдать за этим, лицезрея, как сгорбившаяся фигура трясется от эмоций. Мужчина осторожно привстает, присев на край койки, аккуратно тяня руки к сыну, обнимая его. Действия были аккуратными, мужчина не хотел причинять боли, нежно обнимая. Сонхёк знает об истерике Юнги, что была, как только он очнулся. Знает обо всем и вздыхает тяжко, трепетно прижимая дрожащего к себе. Губы коснулись мятной макушки, передавая через это действие столько тепла. Даже взрослому человеку нужна защита, нужны объятия. Нужно чтоб кто-то его пожалел. В этот момент Сонхёк видел того самого маленького зажатого ребенка, который так нуждался в таком проявлении внимания. — Мой маленький. Не дам тебя больше в обиду, обещаю. Достаточно с тебя страданий… — шепчет Хёк, чувствуя как и ребенок жмётся к нему. Тепло рук родителя было столь желанным. Юнги просто завыл тихо от душевной боли, утыкаясь лицом в грудь отцу, сжимаясь, чувствуя себя совсем уязвимым. Но сейчас, находясь в надёжных руках, ощущал самую настоящую защиту. Эта ласка, чужие действия, они позволяют расслабиться и показать всю свою слабость, все то, что так копилось внутри, вырывается через тихий вой, мычание и всхлипы. Юнги так хочет сказать всё накопившееся родителю. Поделиться с ним своей болью, хотя впервые проявить саму настоящую слабость. Хочется позволить её себе, ощущая защиту и надеяться на понимание, которое он получает впервые за свои двадцать три года. Младший альфа уткнулся лицом меж груди и шеи родителя, всхлипывая, вдыхая его запах. Дрожащие перемотанные руки сложились на груди, сжимая слегка одежду мужчины в пальцах. Тепло тела старшего альфы заставляло прижиматься плотнее, а легкие поглаживания по плечу и нежные объятия, которыми осторожно прижимали в ответ, действительно хотя спрятать, и вправду позволяют полностью расслабиться. Не думать о том, как бы скрыть свои эмоции, свои чувства. Не думать о том, что подумают, что скажут, как воспримут. Сейчас совсем не хотелось об этом думать. Хочется быть собой, пусть и таким жалким, разбитым и растоптанным морально. — Мне страшно… — шепчет мятный, всхлипывая, заставляя мужчину посмотреть на лицо, по которому бегут слезы. Хёк смотрит, прислушиваясь, продолжая нежно поглаживать по голове, сидя в объятиях с ребёнком. — Было… Так страшно… Я… П-пытался, пытался вырваться, правда. Но… Но у меня не получилось. Не получилось. Я не смог. П-прости. Прости меня, пожалуйста. Я слишком слабый. Прости, что ты не можешь мной гордиться. Что… Я… Вот такой вот… Но я действительно старался, — меж всхлипов, пытается доказать и объяснить младший, начиная утирать свои слёзы, так и жмясь к мужчине. Юнги плачет, готовый сорваться на рыдания, чувствуя за себя стыд, чувствуя вину. Сонхёк поджимает губы, слыша эти слова, пропитанные болью и отчаяньем. Он вздыхает и гладит мятные пряди, целуя в макушку. — Не извиняйся. Это делать должен я. Я не доглядел и позволил этому произойти. Понимаешь? Ты молодец, что старался. Я всё равно горжусь тобою. Очень горжусь. Ты молодец у меня. И очень даже сильный. Не говори так про себя. Невозможно сделать абсолютно всё, особенно когда дело касается насилия. Ты у меня большой молодец. Да, я старый козёл, который тебе этого не показывал, но я горд тобою. Горд тем, что ты себя сделал сам, — старший оставляет поцелуй на лбу сына, ощущая грудью его дрожь. Парень жмется отчаянно, подтягивая ноги к себе, так и всхлипывая. Солёные капли уже щиплют кожу на щеках, капая с подбородка, впитываясь в одежду. — М~х… я… не понимаю. Почему он так со мной. Что я такого сделал? Я в-ведь п-просто пытался защититься. Я-я просто хочу… Хочу быть счастливым и любимым. З-зачем он это сделал? Почему меня нельзя было оставить в покое? Он сам сказал, что я для него никто! — младший альфа уже чуть ли не кричит, заходясь большими слезами. — Зачем он снова пришёл?! Зачем я ему?! Он же сам, сам сказал, что я ничтожный мусор! Тогда почему он прицепился ко мне?! Зачем издевается?! Я не хочу! Не хочу, слышите?! Мне больно! Некие вскрики были пропитаны болью и немой мольбой о том, чтоб услышали. Мятный просто разрыдался, сильнее уткнувшись лицом в грудь отцу, всхлипывая в неё, пропитывая жилетку с рубашкой слезами полных отчаянья. — Я-я… Я же тоже… Тоже живой… Мне же тоже больно. Не уж то я настолько ничтожен, что им всем н-нравится причинять мне боль? Почему им всем нрав-вится смотреть как я мучаюсь? Я не хочу… Не хочу б-больше страдать. Я не х-хочу больше быть один. М-мне страшно… Что… Ч-что если меня снова все бросят? Я не хочу… Мне так больно. Не хочу. Не хочу быть одиноким. Хочу л-любить. И быть любимым… П-почему другие решают за меня? — хриплый голос стал тише, и альфа сильней сжал в руках одежду родителя. — Почему все это со мной? Я… Настолько ничтожный? Такое… Посмешище? Я… Правда кажусь слишком смазливым? Что даже люди так со мной поступают? — мятный нервно рассмеялся, чувствуя, как объятия стали немного крепче, даря желанное тепло. — Нет… Ты красивый у меня… Чувствительный… Он просто озабоченный ублюдок. У него непорядок с головой. Ты у меня хороший. Вот он и прицепился к тебе. Я же говорил, что горжусь тобой. Ты у меня умница. Возможно, он увидел в тебе некого соперника, увидел, что ты лучше, таким мерзким способом доказывая свою силу, — Хёк вздохнул и целует снова в макушку младшего, слушая шмыги. Он уткнулся носом в мятную копну волос, вдыхая по-прежнему слабый запах мяты и дыни. В груди так больно давит. Его сыну больно. Очень больно. Это вызывает желание придушить виновника этих страданий. Хочется свернуть ему шею. Его ребенок совсем не заслуживает такого. Хочется себе же разбить голову, долбясь ей о стену за то, что многое игнорировал, что позволял другим наносить своей маленькой семье увечья. Прибить себя за то, что сам был идиотом и сам вредил ему, сжираемый обидой на несправедливую судьбу. — Я никогда не говорил… И не показывал тебе… Но люблю тебя. Я натворил много ошибок… И жалею об этом. Я не рассчитываю на твое прощение, но хочу чтоб ты об этом знал, — мужчина смотрит на заплаканное бледное лицо и осторожно пальцами одной ладони начинает утирать с щёк влагу. — Я не буду оправдываться, да и сейчас будет не к месту об этом говорить. Поправляйся скорее. Заказы, между прочим, не ждут, — говорит он с улыбкой, а в голосе так и слышится тепло и ласка. Ги шмыгнул носом, тоже чуть слабо улыбнувшись сквозь судорожные всхлипывания, и закивал головой. Стало полегче. Это тепло и ласка сейчас как пластырь на вспоротую рану. — Хорошо… Юнги ложится головой родителю на грудь, слегка подрагивая, роняя прозрачные капли, прикрыв глаза. Облегчение накрыло приятной волной. — Ты… Правда меня любишь? — Правда.