Несколько раз, когда Бяша смолчал, и один раз, когда не выдержал

      Ромка ушёл вперёд слишком быстро. Казалось сначала, и правда, решил прыгнуть в озеро, чтобы остыть, но у прошлогоднего очага резко остановился, чтобы достать сигареты. Антон нагонял его, взглядом держась за худую, облепленную яркими пятнами солнечного света спину.       Он так переживал все эти дни, места себе не находил (к тому же ему приходилось стараться переживаний своих не показывать, чтобы родители не беспокоились лишний раз и Оля с расспросами не приставала, а это всё безусловно усугубляло и без того паршивое состояние), но после разговора с Бяшей, стычки с Ромой и собственного признания ему стало невероятно легко — словно камень с души свалился, да не один, а целая груда, и по земле он ступал теперь так, словно вот-вот от неё оторвётся и полетит.       Внутри свернулось клубком что-то мягкое, нежное, шерстяное. Антон знал прекрасно имя этому чувству, но не хотел называть его лишний раз даже себе, как будто оно могло от этого ненароком запачкаться.       Спина в голубой джинсовке становилась всё ближе. Ромка наверняка слышал его шаги, не мог не услышать, но почему-то не оборачивался.       Память некстати подкинула Бяшины присказки про добро и про фею, Антон хохотнул, стараясь сделать это как можно тише, но улыбка из голоса всё равно никуда не делась.       — Ромка, — позвал он ласково. — Ро-ом. Ну чего ты в самом деле? Не злись ты на Бяшку, он не хотел тебя обижать, я уверен. У него просто нервы не выдержали.       — Не подходи! — прикуривая сигарету, грубо оборвал его Пятифан, коротко зыркнул и отвернулся к воде. Антон резко замер от раздраженного тона, пушистый комок внутри съёжился, шерсть встала дыбом.       — Почему?       — Я сказал, не подходи! Иди, вон, Бяшке своему в уши ссы. Или с Морозовой танцы танцуй. Чё хочешь делай, только меня не трогай.       — Да ты что? — вновь усмехнулся Антон, не желая верить в это абсурдное предположение. — Ты, что, правда, ревнуешь меня… к ним? После того, что я тебе только что сказал? Серьёзно?!       Рома ссутулился, сжался, как зверь, готовый в любой момент обороняться и выпускать острые лезвия когтей, сплюнул на землю и процедил сквозь зубы и дым:       — Нехуй было на шее у него виснуть.       Мучительно жаркое пламя обиды вспыхнуло в сердце Антона.       — Если я и обнял Бяшу, то только из благодарности! — голос его зазвенел от негодования, но Антону стало плевать. — И случилось это единственный раз — только что, у тебя на глазах! Больше мы ничего такого не делали! А с Полиной мы просто друзья! И ты это знаешь! Я тебе это сто раз говорил! — Ромка мельком взглянул на него и отвёл глаза. — Как у тебя язык только повернулся? — перешёл Антон в нападение, заметив во взгляде толику сожаления. — Но самое смешное, что это мне говорит человек, который обещал после переезда в город тёлочек клеить! И сам предлагал перестать мне общаться! Потому что ему надоели мои замашки! — Антон давил на совесть почти с удовольствием, не жалея в отместку Роминых чувств, но тут же себя осудил за это. В этот момент он напомнил себе его мать. — Это, наверное, было самое гадкое, что я от тебя услышал, — добавил он уже тише, словно бы жалуясь Ромке на него самого.       — Ну я же не знал, что ты!.. — выкрикнул Пятифан в отчаянии, обернувшись, но вдруг запнулся. — Такой же как я, — продолжил уже не так громко и смело. — Ёбнутый на всю голову, — процедил сквозь зубы и отвернулся.       — С чего это? — возмутился Антон.       — А то ты не знаешь! Сам же сказал, что ты меня это… — было так странно видеть, как грозный Ромка тушуется, не смея произнести вслух такие важные и простые слова. — Того. Ты понял, короче, — пробурчал он и затянулся так, словно только сквозь фильтр мог получить жизненно необходимый воздух.       Антон и сам себя считал немного поехавшим из-за своей влюблённости, но для него причина крылась не в предмете обожания, а в самой её силе. И слышать подобное было ну очень обидно.       — С каких пор любовь — это что-то настолько плохое, что людей можно называть?..       — Ой, вот не надо этих твоих демагогий! — Ромка махнул рукой и оглянулся через плечо, цепляя горьким насмешливым взглядом. — Без них тошно! Ты мне ещё про древний Рим расскажи. — Видимо Тоха настолько сильно выказал удивление, что Рома над ним рассмеялся. — А ты думал, я совсем долдон, да? В нашей замшелой библиотеке ещё не такое найдёшь. Если чё, обращайся, подскажу, где искать, — кивнул он и снова уставился на воду. Как будто боялся смотреть Антону в глаза… Докурив, он затушил о землю бычок, кинул в очаг да так и остался сидеть на корточках.       Антона слегка колошматило. Он никак не мог в толк взять, к чему их ведёт разговор, не контролировал ничего, и это его пугало. Они ведь любят друг друга, тогда почему говорят о такой ерунде, обвиняют друг друга во всех грехах. Всё должно быть не так.       — Ром. Ром, послушай, — начал он робко в надежде привлечь внимание.       — Ну что? — и Пятифан обернулся. Говорить с ним, глядя в глаза, Антону нравилось куда больше. Он себя чувствовал так увереннее и смелее.       — Я не считаю себя больным. И тебя тоже. Я и педиками нас с тобой не считаю, если хочешь знать. Мы просто, — он приподнял ладони, словно пытаясь нащупать подходящее слово, но так его и не нашёл, — такие. — Ромка на это слово хмыкнул, но не отвернулся и взгляда не опустил, это вселяло в сердце надежду. — Да, мы отличаемся от остальных, но никто не имеет права нас упрекать за это. Потому что наши чувства живут только у нас в головах. И никому мы плохо не делаем.       Антон был и сам поражён тем, что он говорит. Должно быть, в душе он так всегда и ощущал, а страхи его были кем-то навязаны, но только в этот момент они над ним власти уже не имели. Он был свободен и чист от всего наносного. В какой-то момент Антон себя даже голым почувствовал, и почему-то это его совершенно не напугало. Должно быть ещё и по той причине, что Рома смотрел на него, почти не дыша, с обескураживающим восхищением во взгляде. Но там же, на дне его глаз, оставалась невнятная горечь.       — А родакам? — спросил он, вставая. Антона всего на секунду бросило в холод, но он быстро справился с этим, поняв, к чему Ромка клонит. — Ладно моя мать, ей всё до пизды, кроме Егорки её, до кучи она уезжает, но вы-то останетесь. Сеструха твоя сопля ещё, предки… Если вокруг все узнают, прикинь чё начнётся? Вас же тут со свету сживут!       Рома, конечно же, без сомнения, был прав. Но именно по этой причине Антон сдаваться не собирался. Потому что такая забота, выраженная в таком виде, была для него дороже всех сокровищ мира. Она показывала насколько Ромка волнуется за него, насколько сильно он хочет, чтобы его жизнь была спокойной и мирной. И от этой заботы буквально крылья распахивались за спиной. За неё стоило побороться. Даже если весь мир встанет против.       — Не начнётся, — ответил Антон, улыбнувшись, и Рома от этого весь покраснел. — О нас с тобой знает только Бяша, а он никому в посёлке не скажет, если за столько времени не сказал, я в нём уверен. Да и сам я не собираюсь объявления развешивать на столбах.       — Этот ещё! — Пятифан нервно сплюнул и снова полез в карман, доставая пачку. Антону не нравилось, когда Рома курил больше одной подряд, но на этот раз он промолчал. — Друг называется! Хули он в это вообще полез? Сидел бы сопел в две дырки!       — Сказал, что не мог смотреть, как ты мучаешься, — пожал плечами Антон. Наблюдать, как Ромка Бяшу хает после всего, что он сегодня узнал, было горько и немного противно.       — Охуеть благодетель! Кто ему сказал, что я мучаюсь? — распаясничался Пятифан. — Я кайфую! — почти что выкрикнул он, воздев руки к небу.       — Окно ему ты тоже под кайфом разбил?       Антон не хотел об этом упоминать, слова как-то сами сорвались. И он совершенно не ожидал от Ромки такой бурной реакции. А у него лицо стало такое, как будто его при всей школе голым выставили на мороз среди лютой зимы, показывали пальцами и насмехались.       — Ёб твою ма-а-ть! — просипел он, хватаясь за голову и отворачиваясь.       — Рома.       — Блядь! — он плюхнулся задом за тёплую землю и заколотил себя по голове ладонями. — Сука, блядь! Сука, сука, сука!       Антон на мгновение опешил, но, быстро опомнившись, тот час же подлетел к нему, крепко хватая за руки.       — Рома, прекрати! — он быстро отнял сигарету и бросил, не глядя, в очаг, чтобы Ромка не ткнул в себя ненароком.       В кои-то веки Антону сделалось стыдно за собственный длинный язык. Видно, для Ромки этот поступок значился в списке вечных грехов, за которые он никогда не отмоется. Видимо, он полагал, что знает об этом один лишь он. От его трогательной наивности у Тохи едва слёзы не навернулись. Он сел рядом, близко, плечом к плечу, приобнял Рому одной рукой, ей же гладя бедовую голову, а другой накрыл ладони, крепко сжатые в кулаки. Пятифан теперь сидел, сжавшись, как улитка, заползшая в раковину, даже глаза зажмурил. Лицо его выражало вселенскую скорбь.       — Да что ты, ну Ром? Ну сделал и сделал, — забормотал Антон, чтобы хоть как-то его успокоить. — Ну было и было, чё теперь, удавиться?       — Пиздец! — Ромка расправил ладони и опустил в них пылающее от стыда лицо.       — Да ладно тебе! Это ещё не пиздец, — ободрил Антон, но Пятифан после этих слов буквально окаменел. Пальцы ближайшей руки немного раздвинулись, и из-за них показался остекленевший от предвкушения ужаса глаз. Выдержав драматическую паузу, Антон продолжил. — Пиздец был, когда моя мать нашла у меня под подушкой твою олимпийку, — тихо и вкрадчиво проговорил он и отвернулся, пряча лицо под полы панамы.       Повисла ещё одна неловкая пауза, наполненная поскрипыванием сверчков и мозгов Пятифана.       — Нахуя?.. — наконец, выдал он, имея в виду, видимо, сразу всё: и нахуя Антон положил её под подушку, и нахуя мать решила копаться в его постели, и, возможно, даже что-то ещё.       — Мне нравилось с ней засыпать, — признался Антон, стараясь смотреть строго перед собой, чтобы не замолчать, передумав. Откровенность за откровенность. Он узнал про Рому такое, что тот никогда ему не рассказал бы, настала пора узнать кое-что и ему. — Мне нравится, как ты пахнешь.       Антону стало неловко до невозможности. Он почувствовал, как Пятифан расправляет плечи, и быстро убрал с них руку, кладя её тут же себе на колено. Смотреть на него он просто не мог, казалось, сгорит тогда к чёртовой матери. Воздух вокруг стал плотным, тяжёлым, Антон всё пытался вдохнуть поглубже, но не получалось. Ладони вспотели и он осторожно прижал их к ногам в надежде, что Ромка этого не заметит. Но Ромка, наверное, видел теперь Антона насквозь, со всеми его постыдными мыслями и пристрастиями. Встать бы и отойти, да задница словно присохла к земле.       — И чё ты ей прямо так и сказал? — раздалось в потрескивающей от напряжения тишине.       — Д-да нет, конечно, — Антон неуклюже заёрзал, как будто сидел на горячих углях. — Наплёл ей чего-то, не помню уже чего. Но страшно было пиздец. Я думал, она меня взглядом испепелит.       От мысли, что Пятифан разозлится и угандошит его, внутри всё задребезжало, Тоха на нервах чуть локтем ему в ребро не заехал, когда Ромка хмыкнул и с неожиданной теплотой произнёс:       — Да уж. Вот это точно пиз-дец.       На секунду Антону вдруг показалось, что Ромка над ним издевается, но когда тот упал головой ему на руки и на колени, сердце резко ухнуло вниз и подлетело до самых макушек сосен, как на батуте, а по груди растеклось такое тепло, какого он ещё никогда не испытывал. Он осторожно вытащил руки из-под головы Пятифана — тяжёлой, горячей — и в невероятном волнении коснулся волос, но, заметив улыбку, слегка осмелел и принялся медленно гладить пальцами колкий, немного отросший ёжик, стараясь держаться подальше от шеи и уха…       Сосны шумели где-то над ними, поскрипывая, роняя просеянный солнечный свет. Терпко пахло смолой. Перекликались птичьи трели. Воздух казался Антону теперь мягким, прохладным, он ластился к разгорячённым щекам, пытаясь хоть так успокоить, но безуспешно. Ромка бодал его колени виском и едва не мурчал, Антон так и чувствовал новые незнакомые токи по телу, и потихоньку сходил с ума от их близости. Как бы он хотел, чтобы это не кончалось никогда.       Никогда.       Короткое слово щёлкнуло в голове так легко и просто, что Антон даже не удивился ему. Никогда — у него не будет других людей в жизни, таких же близких, как Ромка, таких же желанных, так же любимых. Никогда — ему не будет настолько приятно гладить по волосам кого-то ещё. Никогда — Антон не допустит, чтобы Рома в нём сомневался. Ни-ког-да. Решительно никогда.       Эта уверенность сделала невероятное — Антон почти перестал волноваться. Он знал о себе, своих чувствах и намерениях по отношению к Роме самую суть, дело осталось за малым — услышать ответ и принять его, каким бы он ни оказался. Ромка, как будто почувствовав его настроение, перевернулся на спину и уставился на него, рассматривая, как какое-то очень красивое полотно. И о чём можно было думать с таким лицом?       — Эх, Антошка, — вздохнул, наконец, он с ухмылкой. — И как нас с тобой угораздило? Жили, блядь, жили, никого не трогали, и тут на тебе оглоблей по ебалу.       — Ты жалеешь? — Антон убрал руку и пропустил сквозь пальцы траву. Ему неожиданно сделалось холодно.       — Не знаю, — пожал Ромка плечами, посерьёзнев. — Я вообще нихуя не понимаю уже. У меня все мозги в раскоряку уж года два как.       Что?       Неужели Бяша настолько был прав?       Щёки предательски вспыхнули, а ноги, наоборот, превратились в ледышки.       — А чё, не заметно было? — от хитрого прищура защекотало под ложечкой.       — Ну, я замечал… всякое, — ответил Антон, вспоминая с улыбкой все долгие взгляды и то, как Ромка ревностно оберегал его всё это время… для самого себя? Мысль об этом согрела хрупкое беспокойное сердце.       — Хули тогда не сказал? Подошёл бы, въебал разок, чтоб мозги на место встали, и дело с концом.       — Так я же ударил как-то, — припомнил Антон с усмешкой, вглядываясь в густую, тёмную зелень глаз и уходя в неё с головой, как в болото. — Здесь и ударил, так, что ты на землю рухнул, как подкошенный.       — Чёт не помню такого, — у Ромки дёрнулась бровь.       — Память отшибло? Бывает, — Антон всего лишь слегка подался вперёд, он даже не наклонялся особо, но Ромка сорвался с его колен, как ужаленный, сел и слегка отодвинулся.       — Харэ!       — Чего харэ?       — Ничего! Не надо.       — Да почему? — возмутился Антон. Только что было же всё замечательно, и вот опять двадцать пять!       — Да потому что нельзя мне рядом с тобой отираться! — зашептал почему-то Ромка, словно боясь, что их могут услышать. — Особенно после того, что ты тут наговорил! У меня все мысли только об этом! А ты ручонки свои распускаешь, пялишься и говоришь так… меня пиздец колбасит от этого! Не могу я себя в руках держать, понимаешь? Я и смотреть-то на тебя спокойно не могу, как увижу, так в башке перемыкает! И ничего не надо становится, кроме как на тебя дурака смотреть.       — Сам дурак, понял? — Антон всё прекрасно услышал до этой фразы, но обзывательства с рук спускать не собирался даже за сотню признаний в том, как он Ромку сводит с ума.       — Базара нет, — усмехнулся, соглашаясь, Пятифан и снова полез за пачкой в карман.       И снова повисло с сиреневым дымом тягостное молчание. Антону категорически не хотелось на этом заканчивать, но сил продолжать уже почти не осталось.       — Ром, давай серьезно, а?       — Давай серьёзно, — выдохнув, согласился он.       — Уедем отсюда?       — Куда? — взгляд проткнул насквозь, заставив нервничать.       — Да куда угодно, Господи! Весь мир перед нами, только бери! Можно в институт поступить в N-ске, можно в Москву, а можно вообще за границу. Там нас точно никто не будет под лупой рассматривать! Там столько народу, что никому ни до кого дела нету!       Ромка какое-то время молча дымил.       — А предки? А Бяшка?       — Я от своих только рад буду свинтить, — снова признался Антон. Ромка, возможно, ему не поверил, но это действительно было так. Антону давно надоела гиперопека матери и приставучесть сестры, а с отцом они так отдалились, что он его и за отца-то уже не воспринимал. — У твоей, ты сам сказал, есть Егор, а Бяшка… он разберётся. Не думаю, что он сильно задержится, может быть, даже с нами поедет.       — Погодь, он чё тоже?! — Ромка аж чуть сигаретой не подавился.       — Да нет же, балда! — рассмеялся Антон. — Он в Полю влюблён.       — Иди ты!       — Да точно.       Ромка прищурился и затянулся.       — Вот жук! А она чё?       — Не знаю. Но мне кажется, она уже в курсе, — от этого сплетничания стало как-то спокойнее на душе. Пока Пятифан не ляпнул:       — Ох, Полька! Переходящее красное знамя!       — Как тебе не стыдно? — Антон себя почувствовал так, словно его в выходном костюме, только что из химчистки, обрызгала грязью проехавшая по обочине таратайка.       — Да я ж не в том смысле-то, — попытался оправдаться Пятифан.       — Да в любом звучит противно.       Антон обожал его даже когда он такие гадости говорил, но Ромке об этом знать много чести.       — Ладно, — согласился он нехотя. — Пардоньте, берега попутал.       И снова они замолчали. Только лягушки своей перекличкой нарушали дурацкую тишину.       — Ну так что?       — М?       — Про город. Поедешь со мной?       — Да чё я там делать буду? — Ромка сплюнул и затушил сигарету. — Я ж нихуя не умею, только бабло отжимать!       — Ну так учись!       — Да как учиться, если тебя рядом нет? — он поднял с земли палку и принялся выводить на траве какие-то знаки. — Я ни матешу, ни русский нормально не сдам. Про остальное ваще молчу.       — Ты из себя идиота бросай ломать, — Антона уже порядком бесила его легкомысленность. Он тут серьёзные вещи ему говорит, а Пятифан всё паясничает, как ребёнок. Ну что за манера? — Всё у тебя получится, я уверен. Перекантуемся как-нибудь несколько лет. Зато потом вся жизнь впереди.       Ромка вдруг посмотрел на него испытующе и произнёс:       — Это ты чё мне щас предложение делаешь? Типа ноги и жопы на веки вечные?       Антон сделал вдох поглубже, чтобы не засмеяться и не убить его разом.       — Можешь и так считать. Если ты хочешь, конечно. Если не хочешь, я не настаиваю, — отчеканил он, ощущая себя разбитым, как после болезни. Всё-таки это было совсем не смешно.       Задетая гордость затрепыхалась, завыла внутри, твердя, что он унижается, что Пятифан не стоит того, что уже завтра он протрезвеет и обо всём пожалеет, предпочтёт съехать со скользкой темы, затаится и больше ему на глаза не покажется. Но сердце шептало, что всё не напрасно, что он поступает правильно. Глупое сердце верило и хотело любить.       В тишине прошло несколько долгих и напряжённых секунд.       — Красиво базаришь, — изрёк, наконец, Пятифан, и Антону по голосу стало ясно, что это конец. Ромка всегда говорил с ним именно так, когда всё решил для себя и спорить с ним бесполезно. — Всё у тебя так шёлково получается, прям как в сказке, — он поднялся на ноги, возвышая себя над Антоном, как будто тот был уже пройденным материалом, неинтересным. — Только у меня в жизни сказки не было никогда, — палка, крутясь, полетела в озеро и шлёпнулась о поверхность, пуская круги. — И вряд ли получится.       Не плакать.       Не плакать.       Не плакать, Петров!       От горечи скулы свело.       — Ты поэтому мне признаваться не хотел? — выговорил он с трудом первую фразу, но дальше пошло как-то легче. — Сомневаешься? В себе или во мне?       А этот ещё улыбался, скотина.       — Да какая разница?       Действительно, какая?       — Ты только, слыш, близко к сердцу не принимай.       И с чего бы ему принимать близко к сердцу?       — Мы же кореша. Давай всё мирно порешаем.       — Да боже упаси, — усмехнулся Антон, встав на ноги и отряхиваясь. — Таким ты меня не убьёшь, — произнёс он уверенно, даже немного самодовольно. — Человек — тварь живучая.       Ромку аж перекосило от этих слов, только вот удовольствия Тоха от этого не испытал.       Не плакать, не плакать, Петров! Не сметь!       — Я только очень тебя прошу, если приедешь на выходные или каникулы, встречи со мной не ищи, — проговорил он скрепя сердце. Снова признания, увы и ах! — Я не смогу, как раньше. А так удачи тебе на новом месте. Как говорится, всех благ, — и Тоха хлопнул его по плечу. — Прощай.       Он развернулся и зашагал куда-то вперёд, не разбирая дороги. И снова противные слёзы текли по щекам, и снова сердце его разрывалось. Чего он добился поиском истины? Он ведь и так всё заранее знал. Сколько бы чувств к нему у Пятифана не было, их всё равно недостаточно, чтобы он вылез из панциря и разделил свою жизнь с Антоном. Ну, может, и не всю, как получится, в жизни бывает всякое всё-таки. Но в данный момент Антон был уверен, что Ромка единственный для него на долгие-долгие годы. И он озвучил это как мог. Предложил себя, свою жизнь, свои чувства. А Пятифан пренебрёг. Значит, ему так проще. Ну что ж. Значит, так надо.       Он занёс ногу для очередного шага и чуть было не упал, когда Пятифан схватил его за плечо, дёрнул обратно и буквально вдавил в себя обеими руками.       Мир вспыхнул зеленью. Панама слетела на землю. Антон разозлился, схватил в отчаянии Ромкины руки, чтобы сорвать с себя, но хватка ему была не по силам. Чужие губы прижались к затылку. От частого, тяжёлого дыхания по всему телу посыпались волны мурашек.       — Никуда я тебя от себя не пущу, слышишь? — зашептал горячо Пятифан. Антона сковало. — Никуда я тебя от себя не пущу!       — Ты уже отпустил! — прошипел он упрямо, дёргая Ромкины руки. — Пусти!       — Нет! — прорычал тот и с непередаваемой нежностью потёрся щекой о его затылок. — Нет. Ты мой. — Мир встал на место так резко, что голова закружилась. — Мой. Мой заяц.       Сердце наполнилось радостью до краёв и забилось сильнее.       — Ромка…       Антон обхватил запястья и попытался ослабить хватку, чтоб развернуться в объятьях, но Рома его только крепче сдавил.       — Не пущу!       — Да успокойся ты! У меня кишки сейчас из ушей полезут! — у Антона слёзы брызнули от натуги. — Пусти, — попросил он жалобно, иначе не вышло.       Пятифан понемногу ослабил хватку, позволил ему развернуться и тут же обнял за талию. Тоха хотел обнять в ответ, но, почувствовав на затылке чужую руку, испугался и резко упёрся ладонями в плечи и грудь, когда Пятифан потянул к себе.       Ноги едва не подкашивались от волнения. Лбы их столкнулись и плотно прижались друг к другу. Ромка теперь был так близко и так серьёзно смотрел ему прямо в глаза, что, несмотря на отчётливые пары алкоголя, Антон был уверен — сейчас ему скажут что-то чрезвычайно важное.       — Прости меня, пожалуйста, — заговорил Пятифан почти что на грани слышимости. — За всё прости. За то, что с ножом набросился и за слова мои, за сомненья, за то, что до слёз довёл столько раз. Да, признаю, я баран тупой: долго соображаю, не верю никому, даже тебе не верил, но я не хотел тебе больно сделать. Ты мой… ты, — он перевёл дух и, грозно насупив брови, договорил. — В общем, люблю я тебя, Антошка. Так, что дышать без тебя не могу. Так что делай теперь со мной всё, что хочешь, только не уходи вот так.       — Ромка, — Антон не выдержал — шмыгнул носом и улыбнулся.       — Ну вот, опять мокроту́ разводишь, — растрогался Рома, улыбнувшись в ответ, и, неожиданно отпустив его, принялся шарить в карманах куртки. — Погодь, у меня платок где-то был.       — Да ну его на фиг! — Антон к нему кинулся, обнял за шею и всей душой прижался к любимому Ромке. Желанные руки его окружили и бережно обняли, больше не сдавливая, но очень крепко сжимая.       Они теперь были, как два магнита, слипшиеся друг с другом так, что не разорвёшь. Они становились единым целым, и удивительное ощущение единения с миром делало сердце в этот момент настолько огромным, что оно могло вобрать в себя что угодно — и эту поляну с озером, и посёлок, и лес, и, конечно, там было место для Ромки. Самое важное. Самое главное. Лес стрекотал, ветер шумел в кудрявых макушках сосен, вокруг щебетали птицы — мир оставался прежним, но что-то неуловимое в нём изменилось. Антон больше был не один.       Рома его обнимал за талию, не двигая руки ниже, будто стеснялся, и это Антона одновременно слегка удивляло и радовало. Удивляло по той причине, что он считал всегда Пятифана дерзким и своенравным, а радовало оттого, что с таким ним Антон бы сейчас вряд ли справился. Он без вина себя чувствовал пьяным: кожа немела, ноги не слушались, а в голове быстро лопались крохотные пузырьки.       Но когда Ромка, всё-таки осмелев, прижался губами к чувствительной коже под ухом и поцеловал, Антон отстранился так резко, что чуть не упал навзничь. Ромка едва его удержал.       — Ты чего, заяц? — и снова прижал к себе.       — А ты чего? — он постарался сделать лицо как можно серьёзнее, поправил съехавшие очки.       — А чё, нельзя? — растерянность, словно дым, испарилась, оставив на своём месте уже привычную наглость. Ромка прижал его крепче и недвусмысленно потянулся к губам. Возмущённый до глубины души Тоха накрыл его рот ладонью.       — Ты ещё пьян!       Ромка с усмешкой во взгляде обжёг поцелуем пальцы и, освободившись, парировал:       — Мозги мне вправлять тебе это не мешало.       Антон не поверил своим ушам.       — Значит, мозги вправлять, да?! — он попытался вырваться, но Ромка держал его крепко, уверенно.       — Ну ладно, ладно, — погладил он по спине Антона, будто зверюгу какую взбесившуюся. — Не заводись. Я же не со зла, — улыбнулся он ласково. — Только с базаров этих весь хмель из башки улетучился.       — Ты чем-то недоволен?       — Да всем я доволен, — Ромка как будто смутился немного, но сам прижал его крепче. — Я просто тут подумал: раз я уже протрезвел, и мы с тобой сговорились, как насчёт закрепить?       С Ромкиным взглядом творилось теперь что-то невообразимое, в нём ясно читались волнение, растерянность, обожание и даже мольба. Как будто он без поцелуев прожить не мог. Антона противно кольнуло ревностью: а вдруг Ромка с кем-то уже целовался и знает, о чём говорит?       — От тебя сигаретами несёт и какой-то дрянью, — отбрил он сходу, не собираясь идти у Пятифана на поводу.       — Чё дрянью-то? Нормас тема — дынный коктейль, — начал оправдываться тот, и Тохе лицо его в этот момент ну очень понравилось. Ромка, оказывается, так мило смущался, и как он подобного раньше не замечал?       — С чего это тебя на экзотику потянуло? — ухмыльнулся он, пьянея от близости больше с каждой секундой.       — Да меня по жизни тянет на всякое эдакое, — тот ухмыльнулся и снова к нему потянулся, но, как и в первый раз, был остановлен решительным жестом руки.       — Давай, ты хотя бы слегка проветришься. И тогда я подумаю, — пообещал Тоха, уверенный в собственном превосходстве. Как оно грело, как пело сердце!       — То-о-ошка-а, ну бли-и-ин, — заныл Рома, куксясь, как мелкий сопляк, которому не дают съесть пирожное до обеда. — От меня же не пахнет почти!       — Ещё как пахнет, — уверенно ответил Антон, хотя в глубине души он и сам уже не был так сильно уверен.       — У тебя жвачки нет? — Ромкин взгляд из умоляющего моментально сделался озабоченным.       — От жвачки ещё хуже будет, — хладнокровно констатировал Тоха, наблюдая, как последняя надежда гибнет в пучине отчаяния. До чего ж Пятифан был порой экспрессивен и очарователен!       — Баля! Ну, То-ох, — снова заныл он, елозя по нервам гнусавым голосом. — Ну, может, хоть в щёчку можно?       — Ты попрошайка, — Антон потупил глаза, ковыряя в пальцах угол воротника его куртки.       — Да я как шавка бездомная на цирлах скакать готов, только скажи! — в голосе низком, вкрадчивом, что-то такое звучало, что не поддаться стало совсем невозможно. Сердце не выдержало.       Антон поднял взгляд — его затопило нежностью.       — Дурак, — серьёзно ответил он, при этом краснея. — Не надо скакать. Можно. Но только в щёку.       Он повернулся немного и от смущения зажмурился, не представляя, как смог бы подобное пережить, наблюдая, но вместо подставленной пылающей щеки Ромка внезапно поцеловал его в шею, а когда Антон в изумлении повернулся, не мешкая, впился губами в его приоткрытый рот.       Смесь алкоголя, дынной отдушки и сигарет моментально ударила в голову, а вслед за этим явилось сладостное ощущение прикосновения к чему-то настолько глубинному, запретному и желанному, что у Антона сил не хватило Ромку решительно оттолкнуть. Он ничего особо не делал, просто старался повторять за Ромкой, и как-то оно само получалось так здорово и легко, что не могло не стать подозрительно.       — Ты на чём учился, заяц? — голос у Ромки дрогнул от напряжения.       — Дурак! Ни на чём! — возмутился Антон, тяжело дыша.       — А я на помидорах, — развеселился Ромка и снова приник к губам.       Их языки нежно соприкоснулись, и у Антона внутри всё запело: чем бы он там раньше не занимался, как бы он ни фантазировал — так хорошо ему ещё не было никогда. Несколько раз зубы клацали друг о друга, и воздуха не хватало, но это всё было неважно — важнее сейчас для Антона было пьянящее чувство бесстыдной близости, в котором он плавал, как мелкий челнок в бесконечном море. И как через толщу воды он почувствовал Ромкины пальцы, сползшие на поясницу, медленное копошение и почти сразу прикосновение к голой, ничем не прикрытой коже.       Антон заполошно ахнул, когда в его бок впились крепкие пальцы, и замычал от того, что язык Ромкин влез к нему в рот ещё глубже. В голову резко ударило, ноги обмякли. Тело пульсировало целиком. Но самое страшное — Ромка всё это чувствовал, Тоха был в этом уверен, иначе и быть не могло. И от этого стало так стыдно и так обидно, что он громко всхлипнул, теряя всякое самообладание.       — Тош, ты чего? — тень тревоги в шальных глазах стала единственным, что хоть немного, да успокоило.       — Рома… я чё-то… Нехорошо мне. Давай остановимся.       Ромка согласно кивнул, поднял его панаму, стряхнул букашек и молча повёл Антона ближе к воде, придерживая за талию.       На берегу он помог Антону усесться, снял с себя куртку, смочил рукава, хорошенько отжал и вернулся.       — На-ка, к лицу приложи, — Антон его слушался, как зачарованный, он почему-то почти не соображал. В голове до сих пор шумело. Но от компресса стало полегче. — Так лучше?       — Лучше, — кивнул он, глядя на Ромку с немым обожанием.       Тот засмущался, сел рядом, поближе, и обнял за плечи. Антон положил на него тяжёлую голову. Шум в голове затихал, а вслед за ним появлялись и мысли.       — Хоть штаны себе не обтрухал? — нарушил молчание Ромка.       Антон был настолько без сил, что даже не разозлился. Прислушался к организму и осторожно ответил:       — Да вроде нет.       — Мож проверим? — Ромка опять ухмылялся и щурил хитрющий глаз, но, видно и Тошина мимика оказалась достаточно выразительной, чтоб изменить его планы. — Да лан, не ссы, чё ты, шуток не понимаешь что ли?       Он успокоился вроде, а всё равно улыбаться не перестал. Что-то такое было в его голове, что его согревало, и Тохе от этого тоже делалось на душе тепло и уютно. Если бы только ещё видно так плохо не было. Сообразив, в чём дело, Антон снял очки и пристально посмотрел на линзы, подняв к свету.       — Блин! Все очки мне заляпал, — заметил он недовольно и требовательно спросил. — Говорил, у тебя там платок где-то был?       Ромка полез в куртку, вынул платок, протянул.       — Спасибо.       Антон принялся оттирать стёкла от отпечатков кожи, но выходило не очень. Он изо всех сил старался, а разводы так никуда и не убирались — то здесь появлялись, то там.       — Да что ж такое! — взорвался он раздражённо, в очередной раз обнаружив тщетность своих усилий. — Ты хоть когда-нибудь умываешься? Мне теперь очки с мылом мыть что ли?       — Будешь меня хуесосить за линзы, я с тобой разведусь нахер, — обиженно пробурчал Пятифан.       Антон обомлел. Стало немного стыдно и снова тепло внутри. Нацепив очки на нос, он попытался поймать Ромкин взгляд и погладил его по плечу, чтобы он обернулся.       — Не буду. Честное слово. В следующий раз, я их просто сниму, — пообещал Тоха, искренне улыбаясь. — Только и ты больше не обманывай.       Ромка скосил взгляд в сторону и снова поднял на него глаза.       — Виноват, исправлюсь, — он снял его руку с плеча и оставил в своей ладони, переплетая пальцы.       Просто держаться за руки было не менее волнительно для обоих, чем целоваться.