Fall Into My Arms Like A Flower To The Sun

      Се Лянь не считал себя привязчивым человеком. Слишком много вещей, которые он когда-то крепко прижимал к груди, были вырваны из его рук, чтобы он смог когда-нибудь привязаться к чему-либо или кому-либо, — и в глубине сознания его сердце в тайне от других болит, когда он вспоминает о королевстве, которое в своё время так ярко процветало, с его славными императором и императрицей.              Однако, когда он отчаянно цепляется за фигуру Хуа Чэна, как будто, если Се Лянь отпустит его, тот растворится в очередном вихре меркнущих серебряных бабочек, было бы глупо утверждать, что он отнюдь не привязчивый, и он находит это жалким.              — Гэгэ, гэгэ, — успокаивает Хуа Чэн, поглаживая спину Се Ляня, когда они обнимают друг друга в центре монастыря Хуанцзи. — Всё хорошо. Я здесь. Я больше не уйду.              Се Лянь делает вдох и выдох. Услышанные слова Хуа Чэна помогают ему больше, чем хотелось бы признавать, и от осознания этого его лицо покраснело. Почему он делает акцент на себе?              — Прости, — бормочет Се Лянь, голос едва различим, когда его голова опускается на грудь Хуа Чэна. — Ты не должен меня успокаивать. Это ты…              Хуа Чэн прерывает его.              — Гэгэ, нет никакой необходимости извиняться. Ты имеешь право себя так чувствовать.              От слов Хуа Чэна Се Лянь, словно плотина, не может не прорваться. Он крепче обхватывает Хуа Чэна за талию. Се Лянь всхлипывает, и смесь соплей и слёз рисует на его лице отвратительную картину.              Он ни капельки не похож на прославленного наследного принца Сяньлэ, но Хуа Чэн всё равно обнимает его.              Как только Се Лянь обретает способность сформулировать связное предложение, он заговаривает.              — Я всегда верил, — его голос дрогнул. — Я всегда верил, но мне действительно так тебя не хватало. Порой я даже забывал, что тебя нет, — забывал и думал, что ты всё ещё рядом со мной.              Хуа Чэн ничего не говорит и позволяет Се Ляню рассказать подробнее.              — Часто я поворачивался, чтобы что-то тебе сказать, но тебя там не было, — признаётся Се Лянь. Ему нехорошо от мысли, что он заставляет Хуа Чэна чувствовать себя плохо из-за того, что тот не мог контролировать, но Се Лянь понимает, что теперь не может давать задний ход. — Иногда я приготавливал еду не для одного, а для двоих. Как-то мне даже показалось, что за мной летит серебряная бабочка, но она оказалась синей.              Хуа Чэн наклоняется и легко прижимается губами ко лбу Се Ляня.              — Теперь я здесь, милый, — Хуа Чэн проводит пальцами по волосам Се Ляня, и тот с жадностью льнёт к прикосновению.              — Я знаю, — отвечает Се Лянь. — Я просто… я просто хочу ещё немного тебя пообнимать. Если ты, конечно, не возражаешь.              — Конечно, не возражаю, гэгэ. Я всегда буду рядом с тобой, когда бы ты во мне ни нуждался.              Се Лянь склоняет голову на плечо Хуа Чэна в безмолвный знак благодарности. Тишина заполняет комнату, но не душит и не удушает его. Напротив, она укрывает его и Хуа Чэна, подобно одеялу, и даёт утешение двум одиноким людям, которые упиваются блаженным удовольствием.              В конце концов, Хуа Чэн подводит его к бамбуковой циновке, и они садятся вместе, Се Лянь сворачивается калачиком в объятиях Хуа Чэна.              После Хуа Чэн переплетает их пальцы, большой палец нежно поглаживает костяшки пальцев Се Ляня. Простое напоминание, что Хуа Чэн существует и не собирается снова умирать за него, по крайней мере, не прямо сейчас.              В коконе тепла, который из себя представляет Хуа Чэн, Се Лянь потихоньку начинает чувствовать, что его глаза закрываются. Он поспешно старается смахнуть усталость. Ему не хочется спать, пока нет. Он ещё так много хочет сделать, когда Хуа Чэн здесь.              — Саньлан, — произносит Се Лянь.              Хуа Чэн останавливается.              — Да, гэгэ? — его глаз красиво мерцает, когда демон смотрит на Се Ляня — принц всё ещё не может понять, как Хуа Чэн может удерживать столько любви в своём выражении лица, когда смотрит на Се Ляня, словно предлагая свою страсть на серебряном подносе, чтобы Се Лянь сделал с ней всё, что пожелает.              — Не хочешь поужинать? — спрашивает Се Лянь. — Я приготовил похлёбку, она ещё горячая.              Лицо Хуа Чэна расплывается в ещё большей широкой улыбке.              — Гэгэ, — ласково отвечает он. — Ничто не принесёт мне большего удовольствия.       Уши Се Ляня заливаются краской, однако он это игнорирует и встаёт, чтобы наполнить две миски похлёбкой. Бог быстро возвращается с ними, отчаянно не желая разлучаться с Хуа Чэном на слишком долгое время, и присаживается рядом с Князем демонов, который со счастливым видом берёт одну из мисок.              Пока они едят, завязывается разговор, которого так жаждал Се Лянь. Он рассказывает Хуа Чэну истории за историями, начиная с пересказов словесных перепалок между Му Цином и Фэн Синем и заканчивая тем, что Се Лянь сделал за время пребывания на горе Тайцан. Хуа Чэн сосредоточенно всё это слушает.              В глубине души Се Лянь чувствует укор, вспоминая, как он умолял постепенно ослабевающего Хуа Чэна: «Уже столько лет никто не слушал, что я говорю, пожалуйста, можешь остаться?» — но ему становится лучше, когда он напоминает себе, что сейчас всё обстоит иначе. Теперь Хуа Чэн сидит рядом с ним совершенно здоровый, уголки губ покрыты похлёбкой, но он слишком увлечён едой у себя на коленях, чтобы его это заботило.              Когда они оба заканчивают, Се Лянь встаёт и забирает их миски, но Хуа Чэн хнычет, как только он отходит.              — Гэгэ, — он вытягивает руки, надуваясь. — Вернись.              Се Лянь тепло улыбается.              — Хорошо, хорошо, — легко уступает он, ускоряя шаг, чтобы снова присоединиться к Хуа Чэну.              Хуа Чэн тянет его к себе на колени, Се Лянь поворачивается к нему лицом и приобнимает за талию.              — Гэгэ такой тёплый, — удовлетворённо мурлычет он, положив голову на плечо Се Ляня.              Внезапно демон оставляет быстрый поцелуй на шее Се Ляня.              — Саньлан! — восклицает Се Ляня, ощущая невообразимо щекотливое чувство в чувствительном месте.              — Прости, гэгэ, — извиняется Хуа Чэн без тени сожаления на лице. — Не смог устоять. Ты просто слишком очаровательный.              Се Лянь уже собирается пожурить Хуа Чэна за его бесстыдство, как вдруг кое-что замечает.              — Саньлан, твои волосы.              Хуа Чэн выглядит сбитым с толку и берёт в руки прядь волос, осматривая. Не найдя ничего необычного, он подаёт голос.              — Что с ними?              — Они в полном беспорядке, — ласково отвечает Се Лянь, жестом показывая на узелки и колтуны. — Вот, позволь исправлю.              Се Лянь встаёт (к большому их нежеланию), чтобы отыскать расчёску. Когда он возвращается, Хуа Чэн стоит на коленях, терпеливо его ожидая.              Наступает приятная тишина, пока Се Лянь стоит за спиной Хуа Чэна и аккуратно проводит расчёской по длинным чёрным волосам. Се Лянь на миг прерывается, замечая:              — Саньлан, тебе стоит лучше ухаживать за своими волосами. Они так спутались, что просто жалко — твои волосы слишком прелестны для такого обращения.              — Поухаживаю, если гэгэ пообещает помогать мне расчёсывать их каждый вечер, — отвечает Хуа Чэн, поворачивая голову, чтобы взглянуть на Се Ляня с хитрой улыбкой.              Сердце Се Ляня учащённо забилось от подразумевания, что он непрестанно будет проводить ночи не один.              — Конечно. Всё что угодно для Саньлана.              У Хуа Чэна сбивается дыхание — хотя воздух уже давным-давно перестал быть для него необходимостью, — и не произносит ни слова.              Когда Се Лянь заканчивает и убеждается, что в волосах Хуа Чэна больше не осталось узелков, он целует его в макушку и оставляет расчёску где-то на полу.               Се Лянь усаживается напротив Хуа Чэна, и Хуа Чэн снова с любовью приветствует его в своих объятиях.              — Тебе нужно немного отдохнуть, — замечает Хуа Чэн. — У тебя выдался долгий день.              Се Лянь всё ещё против идеи о завершении этого замечательного вечера так скоро, но одного взгляда на лицо Хуа Чэна достаточно, чтобы понять, что тот отступать не будет.       — Только если Саньлан будет обнимать меня всё время.              Се Лянь видит шквал эмоций в единственном глазе — обворожительном, прекрасном глазе.              — Разумеется, гэгэ.              То, что происходит дальше, настолько естественно, что это почти инстинкт. Они оба точно знают, в каком порядке снимать лишние аксессуары; Хуа Чэн помогает Се Ляню распустить волосы и позволить им элегантно упасть на спину, а Се Лянь помогает Хуа Чэну снять серебряные украшения, которые висят у него на шее.              Только когда Се Лянь делает движение в сторону глазной повязки Хуа Чэна, они замирают.              — Позволишь? — тихо спрашивает Се Лянь, протягивая руку в ожидании ответа Хуа Чэна.              — Ты уверен, гэгэ? — уточняет Хуа Чэн. — Он довольно уродлив. Мне бы не хотелось, чтобы тебе было неприятно.              Сердце Се Ляня сжимается от боли.              — Я бы никогда не посчитал тебя уродливым, Саньлан. Ты мой дорогой человек, и ты так прекрасен. Это касается всего тебя. Однако если тебе некомфортно, я полностью пойму, если ты не захочешь её снимать. Решать тебе.              Хуа Чэн таращится на него, широко раскрыв глаз, и Се Лянь достаточно близко, чтобы увидеть, как эмоции в его глазе проходят через разные стадии. Затем, не спеша, словно тщательно обдумывая каждое своё действие, он тянется к затылку и развязывает верёвочку, удерживающую повязку.              Та спадает, и у Се Ляня перехватывает дыхание.              Под повязкой оказывается закрытый и вдавленный глаз или отсутствие такового. Если бы Се Лянь не был в курсе, он бы подумал, что Хуа Чэн просто его закрыл. Но он знает, что за этим закрытым веком скрываются воспоминания о кровавых и тяжёлых битвах — о глазе, потерянном ради преданности, ради любви.              Хуа Чэн выглядит нервным от молчания Се Ляня и переминается, словно пытаясь отвлечься от нарастающего волнения. Се Лянь решает справиться с этим волнением и наклоняется к Хуа Чэну.              Он оставляет поцелуй на веке и слышит, как Хуа Чэн задерживает дыхание.              — Гэгэ, — шепчет Хуа Чэн.              — Ты превосходен, Саньлан — мой Саньлан. И всегда будешь таким.              На глаз Хуа Чэна начинают наворачиваться слёзы, и Хуа Чэн бросается в объятия Се Ляня.              Се Лянь ловит его.              Хуа Чэн зарывается лицом в изгиб шеи Се Ляня в тщетной попытке скрыть смущение от своих слёз.              Се Лянь одной рукой гладит Хуа Чэн по спине, а другой — проводит по его волосам. Он считает, будет справедливо, если он утешит Хуа Чэна в ответ.              — Я люблю тебя, Саньлан. И никогда не позволю тебе забыть об этом.              Хуа Чэн слишком занят, шмыгая носом, чтобы отреагировать, но Се Лянь уже знает, что он скажет, поэтому его это устраивает.              Се Лянь побуждает Хуа Чэна прилечь рядом с собой, и Хуа Чэн позволяет себе быть окутанным объятием Се Ляня.              Тот с радостью это приветствует. Он знает, что для Хуа Чэна чуждо полагаться на кого-то, чтобы его утешили, и Се Лянь глубоко признателен Хуа Чэну за доверие, которое он ему оказывает.              В конце концов, Хуа Чэн приходит в себя и произносит.              — Прошу прощения, гэгэ. Я не хотел впадать в такую истерику, чтобы тебе пришлось меня успокаивать.              — Ничего подобного, Саньлан, — заявляет Се Лянь притворно-строгим тоном. — Ты всегда обо мне заботишься, поэтому будет справедливо, если и я буду заботиться о тебе. И мне нравится это делать. Я счастлив, что ты доверяешь мне настолько, что рядом со мной можешь быть уязвимым.              — Конечно, я доверяю тебе, гэгэ, — Хуа Чэн говорит так, словно это самая очевидная вещь на свете — и, должно быть, для него оно так и есть, но Се Лянь по-прежнему считает глубину доверия Хуа Чэна к себе непостижимой.              — Поэтому доверься мне, чтобы я заботился о тебе, не беспокоясь о том, что мне надоедаешь, — просит Се Лянь. — Потому что это не так, правда.              Се Лянь целует Хуа Чэна в лоб.              — Доброй ночи, любимый.              Хуа Чэн закрывает глаз, и Се Лянь чувствует, как тот медленно засыпает, утопая в утешении его объятий.              Се Лянь улыбается, наблюдая за тем, как смягчается выражение лица Хуа Чэна во сне. Он так похож на ребёнка, и в самой безрадостной части души Се Лянь вспоминает, что при жизни Хуа Чэн таким и был: молодым солдатом, столкнувшимся с войной, слишком давней для него.              Зная, куда его приведут эти мысли, если он позволит им закрутиться, Се Лянь останавливает их и решает, что ему стоит хотя бы попытаться заснуть на случай, если Хуа Чэн проснётся и поинтересуется, почему он не спит.              Он удивляется, когда чувствует, что начинает проваливаться в сон и его глаза жаждут отдыха.              По правде говоря, Се Лянь уже довольно давно не спал целую ночь, хотя он никогда бы не признался в этом Хуа Чэну, если бы это заставило его волноваться.       Более того, в последний год его часто мучили кошмары, и он просыпался в панике. Не всегда это были одни и те же сны: иногда это были белые маски, половина из которых плакала, а половина улыбалась, иногда — меч в груди, но чаще всего это была постепенно исчезающая фигура в красном, улыбающаяся ему.              Он полагал, что сегодняшняя ночь ничем не будет отличаться, и смирился со своей участью.              Но, по глупости, он забыл об одной важной разнице: этой ночью любовь всей его жизни, его возлюбленный, его Саньлан, снова рядом с ним. И в ближайшее время не собирается уходить.