Букет

      Она сказала им всем: доброму Каллену, верной Кассандре, Жозефине, бившейся на словах искуснее, чем герои на мечах, тёмной Лелиане; всем своим дорогим спутникам, что они спасут их заплутавшего друга, остановят его. Но она присоединилась к нему позже, и она знала, что будет проклята. Солас во всём своём величии принял её, такой же гордый, как и прежде, но покорившийся судьбе.       — Значит, нельзя не покориться, — сказал он тогда, скорбный.       Древние признали её в голос, но глаза их оставались холодны. Их презрение не было глубоким, ибо она являлась лишь женщиною их возвращённого бога, и она ничего не просила кроме его рваных редких поцелуев и совместного ложа, которое он не всегда удосуживался посетить, увлечённый своей великой целью. Так низко она пала, покинув своих истинных союзников, покинув свой высокий пост, чтобы только ждать его.       — Я всегда хотела спать с тобой, — говорила она, обнимая его широкую грудь, оглаживая это стройное, сильное тело. — Теперь ты сбросил ложную личину, и позволяешь мне лечь с тобой.       И она чувствовала особенное удовольствие, когда он изливался в неё.       Пришла бы она к нему, если бы не была так сломлена? Она поднимала обе руки — целую и уродливую культю, когда лежала в постели, чтобы снова и снова ощущать себя неполноценной. Магия как будто бы покинула её теперь, и слабое пламя, которое она творила одной рукой, казалось непрочным и неровным. В руках нет ничего необычного, но сотворение волшебства без одной конечности немыслимо для неё, непривычно. Магия ведь не от рук исходила, но из души. А душа её покалечена тоже.       В конце концов, это был её выбор. Она ведь всегда верила в эльфийское превосходство, или, скорее, долийское. И если боги её народа обернулись древними могущественными рабовладельцами, а плут и обманщик оказался героем-освободителем, то что плохого в том, чтобы теперь последовать за ним? Не обязательно все погибнут после снятия Завесы. Лавеллан была в Тени, и она прекрасна, даже если там таились демоны. Не имеющие нужды искать материальное тело, лишённые стремления попасть по эту сторону, ибо сторон не будет, они преобразятся. Солас показал ей, как это было.       Лунная кровь не пришла на третий месяц после того, как они воссоединились. Она думала о задержке, но задержка затянулась на одну неделю-вторую-третью…       — Ты ждёшь ребёнка, — сказал он, опечаленный.       — Ты хочешь, чтобы я его вытравила? Ты расстроен. Я не сделаю этого.       Солас не ответил, но обнял её, и они вновь легли. Вместе с глубокой любовью, болезненной привязанностью, она испытывала к нему непреодолимую страсть.       — Своей судьбе я приношу самые жестокие жертвы, мой путь полон крови.       Он теперь всегда был таким торжественно-печальным, и видел впереди неотвратимое.       — Это никогда не была случайность, Солас. Мы так неразрывно связаны, и Якорь от твоей Сферы, который ты теперь забрал, стал нашей нитью, тонкой, но крепче цепей.       — Теперь я знаю, — он всегда был таким торжественно-печальным…       Древние эльфы были поражены, когда впервые заметили, как растёт её живот. Никто из них не плодоносил, слишком старые. Сухоцветы. А она молода и смертна, но способна к рождению, и в этом мире только смертные плодоносили. И этот мир погибнет?.. Лавеллан не будет об этом думать, не снова.       Ребёнок в её чреве рос, он толкался, требовал для себя больше сна, больше еды, больше внимания. Он вытеснил из её жизни всё, она была подчинена нерождённому младенцу больше, чем его отцу, величайшему из элвен. У неё появился особый распорядок, особые слуги, и несколько эльфиек из новых, из городов, которые знали, что такое роды. Она подчинила всю свою жизнь своему бремени, и ждала, и опасалась дня, когда ребёнок наконец выйдет.       Схватки застали её поутру, она проснулась перед самым рассветом от боли. Она отмучилась к моменту, когда солнце заняло свой зенит, и это предвещало величие новорожденному. А к закату её сожгли.       — Вы знали? — спросил Самал, и подумал, что зря утратил прежнее имя Абелас. Только скорбь ждёт их впереди вместо смеха.       — С тех пор, как она явилась ко мне снова. Её мне пророчили, но пророчества как круги на воде, не ясны и не всегда исполнимы… Своей судьбе я приношу самые жестокие жертвы, мой путь полон крови. Это не последняя жертва.       — Ребёнок? — Самал не поражён вовсе, но его бог морщится и прижимает к груди заветный свёрток.       — Нет. Ребёнок — это будущее.