Быть свободным

      Жизнь Натаниэля никогда не была легкой. Эта фамилия — Веснински — сама по себе являлась чертовым проклятием, нестираемым даже смертью клеймом на коже, раскаленным черным ядом в крови. Следы этой фамилии и этой жизни покрывали его тело вязью шрамов, паутиной ран и космосом синяков, каждый день новых, по своему особому расписанию.       Он ненавидел эту фамилию всем, что у него было, и пытался быть кем-то другим. Действительно пытался, проведя четыре долгих года в бегах от отца-маньяка, от этой фамилии и самого себя. Натаниэль был много кем: Стефаном, Алексом, Крисом, Питером… Но только не тем, кем был рожден. Ему настоящему так много досталось от отца: рыжие волосы, в которых столько, сколько Младший себя помнил, насмешливо краснела засохшая кровь, голубые глаза, которые никогда не смотрели с родительской мягкостью, черты лица, в которых читалось что-то, от чего так отчаянно хотелось спрятаться. Потом оказалось, что еще и от мафии.       Натаниэль никогда не забудет ту ночь, когда их нашли люди Мясника и люди Морияма. Это было его ошибкой, непростительной, глупой и мерзкой в своей необдуманности, когда, тогда только-только став Нилом Джостеном, он случайно поднял глаза на отца.       Мэри всегда реагировала быстро и действовала уверенно. Нил никогда не видел ее слабости, даже когда зашивал ее ранения, обработав их водкой из фляжки. Она не была мягкой и нежной, она могла ударить его со всей яростью и злостью, сломать ему несколько ребер или разбить нос, если он понимал слишком медленно или не слушался, но Натаниэль всегда по-особому любил ее. У него не было больше ничего, и он так сильно цеплялся за кого-то, кто был ему ближе. Очевидно, Мэри тоже была привязана к нему — она его не бросила.       Однако, видимо, уроки Мэри отложились в нем недостаточно хорошо, потому что он поднял глаза вместо того, чтобы сразу броситься бежать, как следовало. Конечно же, их поймали. И нельзя было даже надеяться, даже мечтать, чтобы это было безболезненным. В какой-то момент он застал себя на том, что впервые молился, чтобы его убили быстро. Пуля в висок казалась мечтой.       Но пора бы запомнить, что чьи-чьи, а молитвы Веснински никогда не будут услышаны. Та ночь была бесконечной.       Его отца не просто так прозвали Мясником — он страстно любил свою огромнейшую коллекцию ножей, но куда больше любил свой старый топор. Лезвие уже было тупым, и приходилось постараться, чтобы задеть им жертву. Тесак никогда не очищался от слоев застарелой крови и выглядел ужасно. На коже Натаниэля было много следов от него, действительно много, и он знал, какую боль это оружие может принести в умелых руках. Руки его отца, безусловно, были самыми умелыми из всех.       Сначала их запихнули в машину. Нил знал, что их везут прямо в старый дом в Балтиморе, в холодный, темный, полный криков и трупов подвал. Но началось все в машине: Лоле не понравилось, что Младший стал таким дерзким и она взяла автомобильный прикуриватель с приборной панели. Нил кричал, потому что его кожа плавилась и расцветала адским огнем ожогов, а Малкольм смеялась и хохотала, говоря, что он почти в ее вкусе, закидывала ноги на его бедра, кусала свежие ожоги и ставила новые.       — Уже не такой смелый, Младший? — он ненавидел, когда его называли так, будто он всего навсего продолжение дела своего отца. Такой же монстр, как Натан, ответственный за его грехи. — Мы с твоим папашей долго искали тебя и эту суку, порадуйся приветственной вечеринке!       Мэри кричала в багажнике. Кажется, Лола сказала, что Натан сам разберется с женой-беглянкой. Мать шептала ему что-то то ли на немецком, то ли на итальянском, называя его Абрамом с самым близким к ласке тоном, который он только слышал от нее. Не сказать, что у Нила было время, чтобы разобрать ее слова. Ему хватало ощущений: Малкольм игралась с ножом и прикуривателем, точно зная, как причинить максимальные муки и заставить страдать до беспамятства и бессвязных, бесполезных и унизительных мольб.       Беспамятство пришлось удивительно ядовитым и горьким. Впрочем, как и пробуждение в родном доме, когда отец уже пытал его мать. Натаниэль кричал, чтобы тот остановился, так громко, как мог, пытался вырваться с той силой, которой сам не ожидал увидеть в себе, но Лола держала его крепко, что-то горячо шепча в ухо и мерзко облизывая мочку языком с безумным смехом. Никогда раньше он не осмеливался пойти против отца и сказать ему хоть одно неверное слово, но Мэри тогда кричала и проклинала всем своим существом так, что у него шевелились волосы на затылке, вся она была залита кровью и представляла больше разделанный кусок мяса, чем человека. Когда Натан закончил, спустя, наверное, часы, то, улыбаясь, схватил сына за шкирку и толкнул к телу:       — Ты закопаешь ее, Младший, а потом мы займемся тобой.       И он просто не мог не сделать этого, потому что люди отца никогда не копали могилы, а он мог сделать для нее хоть что-то. Его ладони были в ужасных ожогах, наверняка уже воспаленных, несколько пальцев сломаны, и весь он был в крови — своей и Мэри — но лопату Нил держал так, чтобы ее не вырвали. Он вцепился в нее, будто в последнюю надежду, и копал твердую землю, стараясь не думать о запахе крови вокруг и звенящих страданием отголосков криков Мэри.       Так была похоронена Мэри Хатфорд. Казалось, вместе с ней и навеки умер Нил Джостен.       Натан вернулся к своему сыну, хватая его за горло, как только последние хлопья земли вернулись на свое место. Натаниэль задыхался и уже чувствовал нож около своей шеи и ребер, а кровь практически застилала его глаза. Голос был надорван, но он кричал, в душе так искренне надеясь, что наконец-то вскоре мучения пропадут.       Но он очнулся утром. Все в том же подвале, с наручниками на руках и полностью растерзанным и раскромсанным, но почему-то все еще живым. Это не было смешным. Не было, но Натаниэль смеялся до слез, пока отец не ударил его ногой по лицу, наконец начиная объяснять.       Тогда оказалось, что он лишь инвестиция. И раз уж он действительно уже являлся инвестицией, а Морияма ой как не любили терять свои деньги, ему позволили жить. Именно такого, поломанного и разбитого, его доставили в замок Эвермор, откуда он сбежал чертовых четыре года назад. Только теперь ему некуда было бежать, да и не с кем.       У Натаниэля не было ничего, за что он мог бы держаться, только острые края, не запаянные вместе. Он был животным, готовым броситься в атаку, но сломанным от боли, которую все еще чувствовал от незаживших ран. В его ушах все ещё стояли крики матери.       Натаниэль не собирался быть покорным, потому что, черт возьми, что еще может его напугать? Он держал чертову клюшку экси руками в шрамах и ожогах, слушая приветственные слова Рико о том, что он всегда получает то, что хочет, а члены идеального корта всегда должны быть при нем. Веснински не боялся его — только не после того, как прожил десять лет со своим отцом. Однако он все же мог отметить, что запомнил Рико далеко не таким. Кажется, что-то повлияло на него, и их капитан весьма стремительно терял рассудок, пока все остальные потворствовали этому.       — Ты будешь моим, Натаниэль, — он больше вздрагивал при звуке этого имени, как это было в течение четырех последних лет. И жаркий шепот на ухо его тоже нисколько не пугал, как и нож совсем рядом с горлом. — Ты всегда был моим и будешь. Номер четыре.       И вот Натаниэль снова был одет в черную форму Воронов и снова увидел Рико и Кевина. Игра в экси была его страстью раньше, и Веснински нашел это вполне отвлекающим, потому что у него не было ничего другого. Конечно, это заставило его нарушить практически все данные матери обещания — беги, не привязывайся, не останавливайся, ври, не позволяй узнать себя настоящего, прячься… — но это позволяло ему выжить, а именно выживание — главная цель и главная клятва, пропитанная кровью и слезами отчаяния.       Веснински стал четвертым. Рико любезно просветил его, что «четыре» и «смерть» созвучны на японском, и, наверное, это должно было вызвать страх или отвращение, но у Натаниэля вырвался лишь сдавленный смешок. С его фамилией это подходило донельзя, до смешного. Веснински — уже синоним к смерти, разве нет?       Он не хотел привязываться там к кому-либо. Но, наверное, в Натаниэле все же был тот Нил, которого ему передала мать в последний раз, и тот Абрам, которого она успокаивала в детстве, после очередных взрывов его ублюдочного отца, пока сама не начала избивать его в бегах.       Может быть, это было не таким плохим, как он считал.

***

      Жан Моро

      Оказалось, в Эверморе работала партнерская система.       Его первое знакомство с Жаном Моро не задалось: Натаниэля сразу же в тот вечер избили до кровавого месива, а его «партнер» помогал удерживать новичка во время «воспитания» прославленной тростью тренера. Очевидно, Веснински сразу записал его в список врагов: он никому не давал вторых шансов, как и жизнь никогда не давала ему этого.       — Пошел ты, мудила, — прошипел Нат в тот вечер, когда Жан предложил обработать раны. Он не доверял ему, чтобы добровольно открыть свою уязвимость. Он и сам справится.       Не то чтобы это как-то задевало его самого: Натаниэлю было плевать на забитого француза с ним в одной комнате, к тому же, тот и сам не слишком шел на контакт. Но всегда разбираться со своими травмами не получалось: рану на спине он зашить не мог, а его матери рядом больше не было. Тогда он впервые принял помощь Моро.       — Не надейся, что я скажу тебе спасибо, — огрызнулся Натаниэль, потому что это единственное, что он умел.       Жан покачал головой, скорбь украсила выражение его лица.       — Глупый ребенок, — вздохнул он. — Я не надеялся. Лучшим подарком мне было бы то, что ты наконец бы смирился.       — И не мечтай! — почти зарычал Нат, зная, какая улыбка завладела выражением его лица. — Я не буду таким трусом, как ты. Я умру, но я не умру пресмыкающимся перед этими ничтожествами.       Очевидно, они с Моро не смогли понять друг друга.       И Натаниэлю было плевать ровно до того момента, пока до юноши не дошло, что его взрывной характер и острый язык влияют на кого-то еще. Самому Веснински терять было абсолютно нечего, кроме гордости, потому он и не падал на колени и не называл Рико Королем. В Жане этой странной убийственной воли не было, и он, совершенно изнеможённый, все равно обрабатывал ножевые раны Натаниэля каждым вечером, хотя мог наслаждаться долгожданным отдыхом. Это… не казалось справедливым.       Наверное, в Натаниэле в тот вечер заговорила странная смесь понимания и благодарности.       — Dieu, idiot, peux-tu pour une fois penser avec ta tête stupide et ne pas embêter Rico exprès? — яростно шептал Моро тогда по-французски, нарочно туго затягивая бинты на ужасно израненной груди. Рико, безусловно, еще далеко до Натана, но он определенно учился и шел к цели, явно стараясь сделать Веснински больнее изо всех сил. — Кто вообще сказал тебе, что ты имеешь право ударить его в ответ?       Нат не был уверен, обращался ли Жан к нему на французском или говорил сам с собой. Никто еще не знал, сколькими языками он владел. Мэри всегда говорила, что нельзя терять ножи в голове.       — Плевать, — рассмеялся Натаниэль совсем невпопад, но быстро посерьёзнел, заметив синяки на чужом теле. — Они тебя тронули?       Жан крупно вздрогнул и стремительно отвернулся. Нат прищурился, глядя внимательным и холодным взглядом голубых глаз отца. Ему не нравилось, что кто-то мог пострадать из-за него, особенно, если этот человек не сделал ему ничего плохого. Это сделало бы Натаниэля слишком похожим на Натана. А у них и без того общего оказалось слишком много.       Если так подумать, то даже это нарушало драгоценные правила матери — Либо ты, либо они, Абрам, — но теперь уже неважно. Одним больше, одним меньше…       — Так тронули или нет? Что случилось?       Моро прерывисто выдохнул и посмотрел на него с какой-то смесью боли и непонимания. Нат узнал в этом взгляде себя и подавил желание отвернуться.       — С чего это тебе любопытно?       — Жан, — вздохнул Веснински куда мягче, чем планировал. — Я не считаю тебя своим врагом. Может, мы могли бы…       — Ты что, все еще веришь в друзей? — насмешливо нахмурился Моро, резко перебив его, и Натаниэлю показалось, что эта насмешка на самом деле была грустью и отчаянием.       Он не знал, что должен ответить, учитывая, что одним из основных уроков его матери было «Не доверяй никому, Абрам. Друзья и отношения не для нас, они заведут тебя в могилу», но Мэри кормила червей в земле вот уже месяца три, а Натаниэль больше не мог бежать.       Но он все ещё помнил каждое ее правило. Он неосознанно повторял их перед сном. Особая молитва.       — Не верю, — выдохнул он наконец, смотря в темные глаза Моро и видя там меньшую версию себя, все еще способную верить. Это оставило что-то едкое внутри, но Натаниэль всегда был плох в классификации своих чувств. — Но ты веришь. И ты явно не виноват в том, что у Рико уехала психика, а я никогда не признаю его.       Моро покачал головой с самой горькой улыбкой, которую Нат вообще видел у него за три месяца знакомства. Впрочем, это вообще первая улыбка, которую он увидел на лице Жана. Натаниэль нахмурился. Что-то в этом казалось неправильным.       — На самом деле, — француз вздохнул. — Меня восхищает то, что у тебя осталась гордость. У меня ее нет.       Веснински рассмеялся, но быстро пожалел о своем решении — царапины на торсе явно не оценили его порыва. Но это правда было забавным: кто-то увидел в нем повод для восхищения.       Он — рваное полотно и мешок проблем, разве нет?       — Я видел людей хуже, и Рико не напугать меня такими трюками, — Жан, судя по забавной складке между бровей, услышал невысказанное «Больше не напугать».       Ненадолго воцарилась тишина. Натаниэль использовал это время, чтобы подумать о своей жизни в гнезде, потому что иначе мысли возвращались к бесконечной веренице боли, которая преследовала его с самого рождения. Гнездо, безусловно, не было хорошим местом, но не человеку с такой фамилией говорить о хорошем месте. Он ежедневно проходил через боль и травмы, но никто здесь не умел причинять боль так, как это делал его отец. К тому же, тут Нат играл в экси, спорт, который всю жизнь был для него под запретом.       Ему не нужны были друзья для хорошей жизни, мать успела укоренить эту мысль в мозгу. Он вполне мог мириться с демонами, обитавшими в Эверморе: Рико не представлял для него реального страха, особенно учитывая, что Веснински прекрасно помнил его полностью белое лицо, когда Натан разделывал человека прямо на его глазах. Пожалуй, Морияма вызывал только острое желание ударить его в нос, что он и сделал сегодня (правда, потом поплатился куда большими ранами, но лицо Рико того стоило), или ударить капитана украденным кухонным ножом прямо в сердце, как учила Лола. Что же до Тетсудзи… Ну, он провоцировал только острое желание послать его на всех известных Натаниэлю языках, а их было много.       С командой у него тоже сложились сложные отношения, и, наверное, абсолютно единственным, с кем он хоть как-то общался, был Жан. Натаниэль знал, что сам Моро пытался считать своим другом Кевина, но этого не понимал. Дэй не был таким как они, не был собственностью, и его никогда не избивали так, как их с Жаном. Нат прекрасно видел, сколько ран на теле Моро. Он многое видел.       — Мы можем заключить сделку, — хмыкнул Веснински после не слишком долгих размышлей. — Я могу помочь с твоей защитой, а ты в обмен даешь мне доступ к своему телефону. У меня нет своего, и я не выхожу отсюда даже на учебу.       Жан отшатнулся от него, как от огня, смотря большими и испуганными глазами. Натаниэль видел спрятанные синяки на его шее и запястьях, несколько красных пятен на рубашке. Очевидно, Рико нравилась его легкая мишень. Веснински три долгих месяца наблюдал за тем, как на его партнере появлялись все новые и новые синяки и порезы, а плечи с каждым днем все сильнее склонялись. Наверное, ему это надоело.       — Tu es un idiot! — Моро всегда переходил на свой родной язык, когда испытывал слишком сильные эмоции. Веснински считал это забавным. — Ты не можешь быть серьезным! Что ты сделаешь им? Сейчас ты похож на полутруп!       — Да ладно, я не беспомощен. Если ты забыл, то я сын мясника.       — И ты все еще собственность, — невысказанное «как и я» горько повисло в воздухе. Моро сглотнул. — Я не согласен на эти условия. Тебя убьют раньше.       Натаниэль дернулся. В чем-то Жан был прав: у него мало возможностей в таком месте, где Рико — любимый ребенок, которому разрешается творить все, что взбредет в голову. Впрочем, он вполне мог сыграть на какой-то гиперфиксации Мориямы на нем — не на ком-то из команды, а именно на нем. Возможно, Рико просто чертовски сильно хотел сломать Веснински, но это в любом случае странно.       — Эх, Жан, — ухмыльнулся Натаниэль. — В любом случае, ты единственный здесь, кто не является моим потенциальным врагом. Ты вечно зашиваешь меня, но я тебе еще никак не отплатил. Ты не показывал мне свои травмы. А мне нужен твой телефон. Что я могу сделать?       Моро уставился на него в мягком непонимании.       — Не то чтобы мне нужно что-то от тебя. Как насчет того, чтобы перестать притягивать нам проблемы, дьявол?       — Дьявол? — приподнял бровь Нат.       — Очевидно, что ты дьявол, посланный мне за какие-то ужасные грехи в прошлой жизни. К тому же, тебе не нравится твое имя. Или я могу называть тебя кактусом.       Веснински пораженно моргнул. Он не думал, что кто-то заметит это… Про имя. Натаниэль — почти Натан. Но они с Моро практически не разговаривали до этого, разве что несколько раз достаточно грубо подкалывали друг друга, что явно нельзя счесть за приятную беседу или повод узнать друг друга получше.       — Что?.. — переспросил он. — Кактус?       — Они выглядят безобидно. Но с колючками.       Неожиданно для себя Нил рассмеялся. Он давно не делал это так искренне, — сомневался, что когда-либо — но это чувство показалось хорошим. Незнакомым, пугающим, но хорошим.       — Спасибо, что не роза, — фыркнул он, забавляясь. — Что ж, можешь называть меня Нилом.       У него было много имен, куда больше, чем должно быть у нормального человека. Но его мать перед смертью использовала именно Нил Джостен, и, пожалуй, это все же что-то значило. Может быть, этой личности стоило прожить чуточку дольше.       Он не ожидал, что доверит нечто личное кому-то. Но раз уж на то пошло, то Жан тоже, наверное, чего-то заслуживал. У Натаниэля было только два человека, которые когда-либо возились с его ранами — мать и Моро. Конечно, теперь он мог сделать это и сам, но порой он был слишком избит, чтобы игла держалась уверенно в трясущихся руках, и Веснински не решался спорить, не будучи уверенным, что сделает все правильно без привычного глотка водки перед этим.       Наверное, стоило хотя бы попытаться защитить Жана. В конце концов, кто он, если не сын убийцы?       Так у него появился первый брат.

***

Кевин Дэй

      Натаниэль наслаждался установившимся миром с Моро вот уже месяц. Он не стал, конечно, держать свой язык за зубами, хотя честно пытался. Он не был ни глупцом, ни мазохистом, а потому порой сам себя корил за излишнюю эмоциональность, но назвать Рико Королем для него — слишком большое унижение. За что еще цепляться, если не за гордость, которой и без того практически нет?       Впрочем, у него, благодаря этому атрофировавшемуся чувству самосохранения (Не привлекай внимания, Абрам), вполне успешно получалось отвлечь Рико от Жана — как только Морияма переходил к нему, Нат бросал что-то возмутительно оскорбительное, и тот загорался, как спичка, ведясь на провокацию. За этим следовала ненавистная боль, но если это единственное, что Нил может сделать для кого-то, кто пытался о нем заботиться, он это сделает. Ему привычнее терпеть.       Но, к сожалению, наличие опыта с различными травмами не снимало болевые ощущения. Это действительно болезненно, а Рико будто с каждым разом становился все более умелым. Впрочем, Веснински не склонен врать себе и вполне честно признался, что это плохая жизнь, но пока с Жана сходят те ужасные травмы, он потерпит. Моро, правда, этой геройственности не оценил — отчего-то устроил небольшую истерику о том, что однажды Рико просто не сдержится и убьет его, а Нат сам подстёгивает эту злость. Веснински сказал тогда, что этого Морияме не простят. Все они — слишком ценные инвестиции.       Но проблема была также в том, что когда Нил стал держаться Жана, ему пришлось взаимодействовать и с Кевином. Не то чтобы к нему было какое-то уж чересчур плохое отношение со стороны Веснински, но Дэй был трусом. Жан, по правде говоря, тоже, но в последнее время у него начинал вновь появляться какой-то стержень. По крайней мере, именно этим Нат считал то, что Моро сопротивлялся. Не своему наказанию, правда, а своего партнера, но дело не в этом. Он снова превращался в человека, несмотря на то, что с ним сделали.       К тому же, к Кевину Рико порой прислушивался и руку на него еще ни разу не поднимал. Натаниэль считал, что этим нужно пользоваться и пытаться вправить этому повернутому на первенстве идиоту мозги, но к его мнению мало кто обращался. Наверное, потому, что Веснински пока что был любимой игрушкой Мориямы.       Нат вздохнул. Он умел терпеть. Его болевой порог, наверное, вполне можно посчитать аномально высоким, раз уж на то пошло, а панические атаки юноше удавалось сдерживать с практически поражающим успехом, учитывая, как много предпосылок для этого он имел. Но как бы он не храбрился, двигаться и, тем более, играть в экси с такими ранами было пыткой особого рода, через которую ему приходилось проходить постоянно, а уже хронический недосып давил куда сильнее, чем можно даже представить. Его горло хрипело после практически ежедневных криков — он пытался сдерживаться, окей? Это не так-то просто, когда сумасшедший подросток играется с ножами, а еще три-четыре человека помогают скрутить тебя, потому что ты умеешь драться — и Натаниэль проводил около тридцати минут каждое утро, чтобы привести себя в божеский вид. Ну, хотя бы в вид человека, который не собирается умирать в ближайшие сутки.       И нет, ему нахуй не нужна жалость. Особенно от Кевина. Ему просто непонятно, почему Дэй, называя себя другом Жана, позволял избивать его и ничего не делал.       Но однажды он понял. Понял, что Дэй пытался.       Кевин ворвался в их комнату ураганом хаоса, его лицо было бледным и практически бескровным, а глаза бегали, не в силах на чем-либо сфокусироваться. Все в его теле выражало ужасный испуг.       — Жан!.. Нат, Жан там, он… — Дэй запнулся, не в силах составить связанную речь, но его поняли. Веснински сорвался с места, подскочил и с силой дернул на себя:       — Веди меня к нему, блять, — прорычал он, зная, что выглядит устрашающе, зная, что чем-то напоминает отца. Но это необходимо, и эта необходимость пересиливала тот ужасный страх перед отцом и мужчинами его возраста, оковами сцепливающий горло Веснински даже от единой мысли.       Они застали Рико в разгаре вечеринки, когда тот возвышался над полумертвым Моро, надсадно смеясь. Смеясь так, как не должен смеяться никто, когда причинил другому отвратительную боль. Смеясь так, как Натан.       Чертов ублюдок, имеющий власть. Ярость пробирала Веснински до костей, и он смело шагнул в комнату. Кажется, Кевин проскользнул следом.       — Отойди от него, — прорычал Натаниэль, пальцами тянясь к заточенному кухонному ножу. Не лучшее оружие, но лучше, чем ничего.       — Что ты тут забыл? — мгновенно вскипел Морияма. — Кевин, кто просил тебя приводить его?       Дэй сразу сжался. Он был высоким и достаточно широкоплечим, но страх сковывал его и перекрывал кислород. Натаниэль слишком хорошо знал, какого это.       — Я сам выбил из него дерьмо, — заступился он, видя краем глаза удивление Дэя и застывший крик в глазах Жана. — Ублюдок, ты переходишь грань. Твой отец не погладит тебя по голове, если ты убьешь Моро.       Глаза Рико полыхали кристально чистой злобой и ненавистью, но где-то внутри было еще что-то, и именно это что-то Натаниэлю не нравилось больше всего. Он не боялся его, но знал, что за свои действия поплатится со всей возможной жестокостью.       — Неужели ты думаешь, что можешь мне приказывать? Или думаешь, что можешь заставить меня остановиться? Жан несет свое справедливое наказание. И ты тоже скоро будешь. Это иерархия, которой ты подчинишься.       Кажется, еще два ворона двинулись заломить ему руки и вырвать нож, но Натаниэля не просто так ценили на корте за скорость — юноша молнией рванулся вперед, выхватывая нож из рукава и уворачиваясь от чужих рук.       — Научить, как им пользоваться, ублюдок? — он прижал нож к чужому горлу. — Не хочешь со мной наедине об этом поговорить?       — Ты за это ответишь, — шипел Рико. — Правда думаешь, что тебе сойдет что-то с рук? Я здесь Король.       — Ты отпускаешь Жана с Дэем. Сейчас, — у Венински стучал пульс в ушах и руки потели от мысли о том, что его могут и убить, если узнают о таком поведении. Могут отдать отцу. Снова. Ему и так достаточно шрамов, нет-нет-нет-нет…       Веснински силой заставил себя прекратить думать об этом.       Морияма вдруг расчетливо улыбнулся, и Натаниэль практически кожей почувствовал свой промах. Интуиция вопила о чем-то ужасном.       — Попроси меня, номер четыре.       Веснински вздрогнул. Это не должно было быть так: он ненавидел просить. Умолять. Это никогда ни к чему не приводит, но загоняет тебя в клетку из стыда и унижения. Все здесь это понимали. Жан, то пропадая, то вновь включаясь, горячо зашептал на французском, о знании которого Нил недавно рассказал:       — Non, cactus, tu ne le feras pas, tu…       Нат практически засмеялся: Жан, что ты творишь? Как же глупо вмешиваться сейчас, когда они оба по уши увязли в этом дерьме. Он должен закончить начатое. Но все-таки забавно чувствовать чьё-то беспокойство.       А забавное, глупое прозвище напомнило ему о том, что он должен сделать.       — Я умоляю, Король, — слово обожгло язык и небо. Вот, спустя четыре месяца, Рико добился того, чего хотел, гордость Натаниэля была раздавлена. Но иметь кого-то, на кого не нужно наставлять нож, действительно стоило того. — Я прошу о том, чтобы ты отпустил их. Я понесу наказание. Пожалуйста.       Веснински подавился последним словом и едва не закашлялся, сплевывая свой язык. Это звучало так жалко, так с надрывом, как он поклялся никогда больше не говорить. Он вдруг почувствовал себя слабым и грязным, а нож, уже давно убранный от шеи Морияма, вывалился из ослабевших пальцев.       — На колени, Натаниэль, — самодовльно бросил Рико, вновь чувствуя свою власть. Он подал знак, и еще двое Воронов — кажется, Ричер и Джонсен, схватили его за руки, буквально бросая на пол.       — Я… умоляю, Король.       Моро вскрикнул, как от удара, но никто на него не обратил внимания. Кевин побледнел еще больше, и Нат увидел, как его руки сжимались в кулаки. Он ничего не мог сделать.       — Я услышал твои мольбы, Натаниэль. Стоит всего лишь быть послушным, не так ли? Я ведь не садист.       У Веснински все в груди кипело: хотелось стереть это выражение с лица японца. «Не садист»? Чертов ублюдок… Ты гораздо хуже.       Ради Жана, подумал Нат, ради Жана. Он стерпел и лишь крепче сжал зубы, чтобы не вырвалось ни единое слово, ни единое оскорбление. Еще будет время, но только не сейчас.       К счастью, Морияма правда отпустил третьего и второго: Рико вновь увлекся Натаниэлем достаточно, чтобы забыть о своем вроде как брате и сломанном Жане. Хоть какая-то польза от этой одержимости.       — Дэй, — бросил Нат перед тем, как они ушли. — Soigne ses blessures, la trousse de secours se trouve sous le bain. Merci.       Кевин как-то болезненно нахмурился перед уходом, задерживая свой взгляд на нем, но решительно кивнул, что-то прошептав на прощание. Возможно, Дэй был не так уж и плох.       Натаниэль выдохнул, как только они вышли. За закрытыми дверьми не страшно. Пока Рико рядом с ним, эти двое в относительной безопасности Гнезда.       — О чем еще ты хочешь попросить меня, Натаниэль? — но, конечно, их номер один останавливаться не собирался. Веснински не знал, почему Морияма так любит это имя. Наверное, догадывается, что Нат ненавидит его чуть ли столько же, сколько самого Рико. — О том, чтобы я не трогал их завтра? Хочешь, чтобы я предпочел тебя вместо них? Ох, как сильно ты жаждешь моего внимания! Но придется попросить, Натаниэль.       Его желудок чуть не вывернуло наизнанку прямо под хохот воронов за его спиной. Чужие руки пригнули его лицо ближе к ботинкам Рико, цепляясь за шею и руки, кажется, на руках даже звякнули наручники.       Нет-нет-нет-нет-не…       — Я жду. Ты же не хочешь наскучить мне?       Нат тяжело сглотнул, стараясь заземлиться хоть чем-то. Наручники возвращали его в подвал отца, жаркий шепот на ухо — к Лоле с автомобильным прикуривателем в руке, и все это вместе заставляло его падать в путы паники и видеть рисунки крови перед глазами.       — Я умоляю, Король, — голос предательски дрогнул к концу, что ни от кого не скрылось. — Я хочу взять их наказание.       — Ну раз ты так хочешь… Как я могу отказать твоим глазам?       Еще одна огромная ненависть Натаниэля — его глаза. Он крупно вздрогнул, когда Рико прикусил мочку уха, инстинктивно вырываясь, но Ричер довольно сжал руки крепче на его шее. Это ловушка.       Морияма достал нож. На нем все еще оставалась кровь Жана, и он брезгливо вытер ее о майку Веснински. Первый порез проложил вдоль практически полностью зажившего шрама от ожога на руке, затем перешел к шее, повторяя сотни других, и Нат вскрикнул, когда порез резко стал глубже в области ключицы.       — Нравится, Натаниэль?       Рико нравилось пытать и упиваться криками, что Нат никак не хотел ему давать. Он закусывал губы до крови, дергал наручники, что, конечно, ни к чему не привело, кроме истерзанных запястий. Но кроме того, что Морияма узнал его слабость и явно собирался ею пользоваться, здесь были и другие. Они наблюдали, кто-то иногда тихонько вставлял язвительные комментарии. Веснински знал, что идеальный корт — хорошо играющая собственность, но эти ребята — просто члены команды, которым нравится то, что творит Рико. Они свободны, и Гнездо выбрали сами. Они здесь не потому, что боятся гнева Морияма, а потому, что хотят поучаствовать в шоу.       Уебки.       Конечно, были те, кто просто хотел славы. Но они предпочитали не высовываться, и в конечном итоге все они оказывались врагами.       Порезы сеткой покрыли его торс и ноги. Самые болезненные остались на ступнях, и он не имел никакого понятия о том, как будет ходить в ближайшее время. Натаниэль также чувствовал, что ему, кажется, вывихнули плечо, но эта боль не выбивалась из ряда другой, более общей и глобальной. Он выдохся от бесполезного сопротивления и рук Рико на своем лице. Ему ничего уже не хотелось, и он перестал следить за счетом времени или считать порезы, остановившись на двадцатом, пока все внезапно не кончилось.       Напоследок его лишь ткнули лицом в ботинки Рико, видимо, имитируя поклон, и вновь пнули по почкам.       — Жду тебя завтра, Натаниэль.

***

      План сработал не полностью.       Твердо обнимая дрожащего Жана и улыбаясь бледному Кевину с надломом, он пообещал:       — Я вытащу вас.       Он все равно уверен в том, что дожить до восемнадцати, не став при этом маньяком, — далекая, непозволительная роскошь для Веснински.       И раз уж у него есть Жан, а вместе с ним, видимо, не такой и плохой Кевин Дэй, то он сделает для них все.