Шанс на счастье

— Кто дал тебе право присвоить себе мою дочь? Я теперь еë в жизни замуж не выдам — она бесполезна в таком положении! На что она мне теперь? Зачем кормить еë? — почти истеричные возмущения Тестуи уже решительно надоели Шисуи, который не давал словесного отпора только из-за того, что собственные переживания тревожили куда значительнее ругани господина Маруяма, походившей на лай жутко голодного паршивого пса. Вздохнув, юноша лениво протянул: «Вам и не нужно будет вскоре еë содержать: Мизэки носит моего ребëнка, поэтому я женюсь и заберу еë в деревню. Клан не позволит просто отпустить женщину, беременную наследником клана Учиха». — Я тебя зачем нанял, шарлатан?! — привычно холодный, безразличный ко всему Тетсуя за последние дни, казалось, растерял совершенно свою аристократическую выдержку и стал походить на обычного сварливого мужчину средних лет. — Я сделал это, чтобы ты охранял мою дочь от возможной опасности и готов был защитить в случае покушения, а не для того, чтобы она с тобой роман завела! — Я и спас еë, господин Маруяма, как мне и было положено, — Шисуи бросил уверенный, нагловатый взгляд на аристократа. — От вашей семьи и от безнадëжного брака. Такими и были главные угрозы счастья и жизни Мизэки. — Ах, ты нахал! Я за твою работу и монеты не заплачу! Буду жаловаться хокаге на такое грубое, самовольное поведение шиноби Конохи, совершенно непрофессиональное! Я с твоей деревней все торговые связи разорву! — Ой, старик, утомил… — отмахнулся Шисуи. — Сил нет слушать все эти претензии. У меня и без того проблем хватает. Жалуйтесь, если хотите, кто ж Вам мешает? Не хотите платить — не платите! Я на этой миссии нашëл нечто большее, чем просто деньги… А сейчас извините, но мне нужно в деревню. — Но… — На днях я заберу Мизэки. В моë отсутствие за ней будет приглядывать Итачи, — не обращая внимания на возмущения Тетсуи, ещë доносившиеся где-то за спиной, Шисуи проследовал к двери, ставшей за эти пять месяцев невероятно важной и значимой, просто потому что за ней скрывалась его любимая. Уже не стучась, Учиха прошëл в наполненную осенней свежестью комнатку, залитую ярким светом солнца, и робко присел на кровать рядом с Мизэки, безучастно глядящей в стену. — Моя милая, я пришëл попрощаться: на несколько дней вернусь в деревню, чтобы все дела уладить. Ты собирай вещи пока, я скоро тебя заберу отсюда… — ладонь юноши накрыла девичью, нежно поглаживая. Шисуи очень переживал за Мизэки и надеялся, что подобный крохотный жест поддержки подарит хоть немного тепла промëрзшей душе. — Да… Поэтому ты в своей обычной одежде? — Мизэки подняла печальный взгляд. — Как видишь… — Шисуи совершенно терялся от жуткого вида столь потерянной и апатичной девушки. Казалось, она выглядела куда более разбитой, чем в их первую встречу… Неужели он принëс ей только страдания? От этой мысли на сердце поднималась невыразимая тоска, смешанное с тягостным чувством вины. — Милая, я тебя очень люблю. Мне бы так хотелось видеть твою улыбку… Она так прекрасна, но так редка… Ой, не знаю, не умею я кружева романтических речей плести! Просто люблю тебя страшно… Юноша прижал бледную девушку к широкой груди, уткнувшись носом в еë слегка растрëпанные волосы, что отдавали особым ароматом, свойственный одной лишь Мизэки, отчего тот и был для Шисуи милее всех запахов на свете. Девушка трепетно прильнула к нему, цепляясь тонкими пальчиками за края чужой футболки. — Я тебя тоже люблю… Так не хочется, чтобы ты уходил. Хочу, чтобы был рядом… Не бросай меня… — слабый голосок Маруямы заставил Учиху прижать к себе это хрупкое тельце ещё крепче, с ещё бóльшей любовью. — Мне страшно… «Мне тоже страшно», — хотел было продолжить Шисуи, но вместо этого прошептал на ухо девушке что-то успокаивающее. Он сейчас еë опора и не может позволить себе проявлять слабость. — Всë будет нормально! Уедем в собственный дом, поженимся, ребëнка… Вырастим. Раз Ками-сама так распорядилась — мы не в силах ей противостоять, — Шисуи ласково погладил любимую по спине, замечая, что в комнате произошло какое-то неприятное изменение. Исчезли все стопки бумаги, обычно лежавшие на столе, рисунки со стены — и помещение сделалось каким-то иным: необжитым, чужим, создающим такое же нагнетающее и тяжёлое впечатление, как и сам дом Маруяма. Что-то кольнуло сердце Учихи, когда причина подобных изменений раскрылась своей горечью: Мизэки уже попрощалась с домом. Стëрла до основания прошлую жизнь, чтобы шагнуть на встречу чему-то новому и неизвестному. Она простилась с собой прежней. Словно змея, сбросила с себя прежнюю кожу и боялась, пряталась от всего на свете. — Не уходи… Я хочу остаться с тобой… — прошептала Мизэки, цепляясь крепче за футболку Шисуи. — Я должен идти… Итачи присмотрит за тобой. Он надëжный человек, почти такой же сильный, как и я. Конечно, ему может не хватать опыта и навыков, но, так уж и быть, сгодится на пару дней, — незамысловатая шутка смогла заставить девушку чуть улыбнуться. — Всë хорошо будет, не унывай, мой нежный цветок! Тебе нельзя сейчас… Подумай о малыше, он же чувствует, что тебе страшно, и сам пугается. — Обещай, что вернëшься, пожалуйста… Не бросай меня, — во взгляде Мизэки юноша увидел любовь к нему, смешанную с бесконечной усталостью и печалью.

Всë лучше, чем апатия. Значит… Всë к лучшему, всë было не зря.

— Это ты ко мне придëшь, — улыбнулся Учиха и легко поцеловал возлюбленную в лоб. — Нам незачем возвращаться в эту темницу. Мы построим нашу новую жизнь, собственную, представляешь? — Догадываюсь, — лëгкая улыбка непривычно тронула девичьи губы. — Да… Мы заживëм с тобой! Вдвоëм… То есть, уже втроëм. Мы больше не будем одиноки. — Это было бы замечательно… Как-то не верится. — Ничего, поверится со временем, — Шисуи рассмеялся, заключив любимую в тëплые объятия. На уставшей душе посветлело. — Извините, что прерываю… — по комнате разнëсся скрип, и из-за двери показалась фигура Итачи. — Шисуи, мой отец ждëт тебя. Зная его, он может быть очень рассержен — не стоит давать ему лишнего повода для гнева. — Не дают нам спокойно попрощаться… — юноша отстранился от любимой и, улыбнувшись, последовал к дверному проëму. Видя нарочито серьëзное лицо друга, Шисуи усмехнулся и, положив руку на его плечо, заявил крайне официально: «Береги мою Мизэки, на твоей ответственности наше с ней счастье» — Не переживай. Моя миссия — мой долг. — Защищай еë так, как защищал бы Изуми, — со всей серьëзностью добавил старший шиноби, замечая, как лицо Итачи в считанные мгновения исказилось смущением. — Шисуи! Не говори так… — Именно так и буду, чтобы ты всë точно понял! Позади послышался тихий смех Мизэки, похожий на тонкий звон маленького колокольчика. Услышав его, Шисуи расплылся в искренней улыбке: если эти шутки могут хоть сколько-нибудь порадовать любимую, он готов забыть все свои переживания и печали. Когда есть близкий человек, ради которого хочется справиться со всем на свете, любые трудности частично теряют свой вес. Попрощавшись, старший Учиха покинул дом и отправился в путь в родную деревню. Былое веселье почти отступило, осталось где-то далеко, с его близкими людьми. Солнце ласково улыбалось, одаривая землю одними из последних в этом году лучей тепла. Особый осенний запах пропитал воздух, представляя собой квинтэссенцию самых различных ароматов. Будь то пряная отходящая трава, сырость земли, грибов и упавших на землю листьев. И всë это разносили прохладные порывы ветра, наполняющие лëгкие звенящей свежестью. Усталость и волнение вновь поднялись на сердце Шисуи, снова сделалось как-то пусто и одиноко. «Ничего, крепись… Скоро всë наладится, если Фугаку-сама меня не прибьëт за самовольничанье. Должно быть, он давно знает о моëм романе с Мизэки… Микото-сама всë знает, передала ему», — юноша вздохнул поглубже, внутренне бодрясь перед возможными трудными разговорами. Скоро его жизнь тоже круто изменится. Он станет мужем, отцом… Теперь нельзя будет погибнуть на случайной миссии. Его будут ждать дома. *** Глава клана уже был готов встретить Шисуи в своëм доме, намеревшись серьёзно поговорить. Встретила юношу Микото и с видом, сочетающим сочувствие и понимание, провела шиноби в комнату, где находился Фугаку. С каждым шагом противная робость гадким шепотком проникала в создание Учихи, но он усиленно гнал от себя сомнения: образ Мизэки, стоящий перед глазами, дарил какую-то неведанную им ранее силу, которую ничто не способно было надломить.

Не уходи… Не бросай меня...

Заветные слова любимой зазвучали в юношеской душе, стоило взору главы клана обжечь Шисуи явным неодобрением и крайним недовольством. Этот взгляд напоминал тот, каким смотрит хозяин на взбунтовавшегося раба, что принëс слишком большие для его ничтожной жизни убытки. «Ничего… Я всë вынесу. Да, я нарушил свой прямой долг, но спас жизнь невинной девушкой, спас собственное счастье» — Шисуи взглянул в ответ гордо, готовясь отстаивать свои решения. — Шисуи-кун… Я просто не верю, что ты мог сделать что-то подобное. Это немыслимо! Совершенно немыслимо! Ты хоть понимаешь, как опозорил клан? Шиноби не должен поддаваться страстям на миссии! Как теперь нашим будут доверять миссии? Послышались торопливые тихие шаги — Микото прошла за спину мужа, не только не боясь попасть под горячую руку, но и посчитав нужным присутствовать при вынесении «приговора», чтобы в случае чего, попытаться смягчить решение Фугаку. — Каюсь, я действительно нарушил свои прямые обязанности… — Шисуи коротко поклонился в знак осознания вины своего проступка, но тут же уверенно вскинул голову. Хотя сердце его сжималось от волнения, голос ничуть не дрогнул: «Только вот… Это не все новости для Вас, Фугаку-сама. Вы должны помочь мне». — Тебе? Отставить, Шисуи-кун! Это просто наглость! Просить меня о каких-то одолжениях сейчас! — Мне нужна помощь, я всë-таки член клана, сирота… Вы должны хотя бы выслушать. — Член клана, что позорит его репутацию и халатно относится к миссии? Ну уж нет! — Дорогой… Давай хотя бы послушаем… — ласково произнесла Микото, действительно заставив мужа несколько поумерить пыл. — Может быть, дело какое-то серьëзное… Вдруг эти аристократы угрожают ему? — Говори, — скрепя сердце строго вымолвил глава клана. — На мою жизнь действительно покушались: семья жениха той девушки, что мне нужно было охранять. Полагаю, вам известно это? — Докладывали о чëм-то таком. — По приказу деревни я убил еë жениха. Коноха не могла допустить того, чтобы семья, совершившая покушение на жизнь одного из ценных шиноби, осталась безнаказанной… И теперь она свободна. Фугаку-сама, прошу вас… У меня нет отца, который мог бы поговорить с еë семьëй, но я хочу жениться. Можете ли вы помочь мне с этим делом? — Шисуи-кун… — лицо мужчины приобрело выражение растерянности. — Зачем же так? Ты ещё молод… Неужели повременить нельзя никак? — Нельзя, Фугаку-сама. Я хочу еë забрать из той тюрьмы, где она жила… Семью построить. Еë же со свету сживут теперь! Она нужна была своей семье лишь для того, чтобы выгодную сделку заключить, а теперь об удачном замужестве нельзя и мечтать. Она им не нужна, поймите! — Шисуи-кун, и ты меня послушай! Молод ты ещё совсем, и она девчонка, какая же семья это будет? Она аристократка, привыкшая к роскоши, подумай, как она будет жить в клане? Нет, Шисуи-кун, я такой брак одобрить не могу. — Фугаку… Может, поможешь им? Пусть молодые счастливы будут… — мягко возразила жена. — Да будут ли они счастливы, Микото? Она из другого мира! Наш мир слишком суров для еë тонкой душевной организации!.. — Фугаку-сама… Извините, но времени думать по поводу брака у меня нет. Мизэки носит моего ребëнка. Я не могу бросить еë вот так, — голос юноши дрогнул от волнении, от стыда за совершëнный поступок, к щекам подступила кровь, лицо охватил жар. Он, человек, считавший себя вполне добропорядочным и честным, поставил девушку в такое унизительное и трудное положение, и признаваться в этом было совсем не легко. Какая-то горечь обжигала всë внутри от признания в содеянном, оставалась мерзким ощущением где-то под кожей. Собственная вина едва ли не оседала настолько тошнотворным привкусом в горле, что хотелось сплюнуть. Но это его поступок. Последствия его маленькой низменной слабости, которые, как бы то ни было иронично, способны сейчас помочь. — Шисуи… — от удивления мужчина едва подбирал слова. — Я, конечно, слышал, что тебя прозвали Телесным мерцанием за поразительную скорость, но никак не мог ожидать, что ты столько всего успеешь за одну миссию. — Поверьте, я сам от себя не ожидал, — мрачно пробормотал Учиха, пряча от мужчины глаза.

Совесть грызла слишком ощутимо.

— Уже точно известно? — поинтересовалась Микото. — Да. Ошибки не может быть. — Шисуи резко поднял голову и горячо выпалил: «Если вы не согласитесь, я еë просто украду! Но мы будем вместе!» Мучительное молчание, казалось, длилось невозможно долго. Супруги о чëм-то напряжëнно шептались, и Шисуи ничего другого не оставалось, кроме как ждать, в то время как ноги подкашивались от волнения, а все мысли сбились в неоднородную массу, из которой трудно было вычленить что-то определëнное. Биение собственного сердца заглушало мир, юноша чувствовал, будто он в лихорадке и каждое мгновение его тело бросает то в жар, то в мучительную дрожь. «Не оставляй меня… Не уходи… Не бросай меня» — казалось, он слышал еë слабый голос, надрывный плачь. Жизнь Мизэки слишком зависела от него. Нельзя, чтобы что-то пошло не так. В конце концов, глубоко вздохнув, Фугаку назвал окончательное решение: «Так уж и быть. Если всë настолько серьëзно, женитесь. Что я вам сделаю?» Шисуи склонился перед мужчиной в глубоком поклоне, выражая свою искреннюю признательность, и засмеялся звонко, улыбаясь со весь рот. И было в этом смехе что-то размашистое, широкое и вольное, будто только что Учиха сбросил с себя часть заржавевших кандалов и остался окрылëнным одной лишь любовью, кипевшей на сердце. Была бы возможность, он бы оказался где-нибудь в безлюдном месте и закричал от души, вложил в этот крик всë своë существо и слился с дикой и бесконечно свободной природой. Почти всë. Он почти достиг счастья. *** Собственный дом алел в лучах заходящего солнца. Шисуи казалось: было что-то загадочное и одновременно с тем притягательное в его силуэте. С улыбкой юноша вошëл на крыльцо, с наслаждением измерил шагами просторную веранду. Внутри его ждали родные широкие стены, высокие потолки и большие окна, благодаря которым свет щедро заливал всë пространство. Самые обыкновенные бамбуковые ширмы встретили до боли знакомой мелодией скрипа, на которую Учиха ранее никогда не обращал внимания; редкие свитки деловито устроились на немногочисленных полках и, казалось, с важным и мудрым видом ласково взирали на хозяина. Всë его ведь, всë такое знакомое и родное! Да, этому дому не хватало ещё уюта и особого вида обжитости, но всë оттого, что Шисуи даже не пробовал привнести в это место частичку своей души. «Как легко здесь дышится! Право, как хорошо всë-таки!» — Шисуи озирался вокруг, находя всë новые и новые прелести в своëм (курсив) доме, казавшемся ранее лишь мрачноватым убежищем, в котором можно было провести неспокойную ночь. Как же он раньше не замечал, насколько прекрасно место, насколько здесь можно хорошо жить? «Совсем скоро я приведу Мизэки сюда… Этот дом станет нашим, здесь мы построим счастье», — перед глазами уже мелькали картинки тëплых совместных вечеров, непередаваемо волшебных мелочей совместной жизни, из которых и строиться настоящая семья, в самом прекрасном из возможных смыслов этого слова. Дом переставал был местом, пропитанным одиночеством, постепенно начиная превращаться в уютное гнездышко. *** «Так странно всë это… Жизнь совершенно меняется, что ждëт меня дальше?» — мысли о будущем не давали покоя Мизэки все эти дни, снова и снова прокручивались в еë сознании, как заевшая мелодия, жутко искажающаяся от постоянных повторений. Девушке казалось, что еë жизнь замерла на всё то время, пока ей пришлось терпеливо дожидаться возвращения Шисуи. Комната постепенно пустела — вещи собирали в большие мешки, а Мизэки лишь равнодушно глядела на то, как служанки в последний раз трудятся для неë. Их больше не будет на еë пути. Что вообще станет с ней? Каким она будет человеком? Всë придётся делать самой, а она абсолютно ничего не умеет…

Не умеет жить на свободе.

Порой Мизэки бродила по узким тропинкам сада и не менее тесными коридорам особняка — всë вокруг казалось каким-то затянувшимся сном. Или она сама была не более, чем призраком, обречëнным вечность блуждать в столь крохотном пространстве? Хотя Мизэки доживала в доме Маруяма последние дни, это место будто уже похоронило девушку: встречные люди не обращали на неë малейшего внимания, даже если сталкивались лицом к лицу.

Словно… Еë уже не было здесь.

Родителей она даже не видела и не слышала: должно быть, те просто не желали видеть Мизэки, когда та стала им ненужной. Избегание с их стороны, от которого в душе девушки порвалась последняя надежда на хотя бы небольшую, крохотную частичку тепла; весьма иронично сочеталось с тем, как она сама до сих пор старалась не думать лишний раз о ребëнке, который рос под сердцем. Нынешнее положение не вызывало у Мизэки ничего, кроме тревоги, горечи и страха. Сердце попросту не испытывало нежных чувств к растущему дитя, несмотря на искреннюю, большую любовь к его отцу. «Зачем он сейчас? Почему со мной? Я не хочу… Я не смогу дать ничего. Я не умею жить» — только перед сном неспокойные думы о ребëнке наконец выходили из тëмных закоулков девичьего сознания. В комнате, полной ночного мрака, Мизэки подолгу стояла у окна, глядя куда-то в небо, где холодно и равнодушно мерцали звëзды. «Лучше бы… Из-за моих волнений ты погиб. Мир слишком страшный, я не знаю его… Здесь нечего делать. Как я не хочу, чтобы ты страдал!» — вместо тëплых, нежных чувств к их общему с Шисуи ребëнку, у девушки проявлялось лишь крайнее нежелание того, чтобы этот крохотный человечек внутри неë мучился. Девушка могла долго стоять так, вглядываясь в ночное небо, будто то способно было дать ответ ей или вовсе унести отсюда мощным порывом ветра. Босые ноги еë перенимали холод, вызванный сыростью пола, а Мизэки всë смотрела ввысь, мимо серо-чëрного мира, населëнного чертями и демонами; туда, где мерцал тусклый и равнодушный свет. Замëрзшая, покрытая холодным потом рука девушки непроизвольно гладила живот, покрывающийся мурашками. И Мизэки чудилось, будто она совершенно одна в этом мире, с запертым внутри неë маленьким человечком, который с каждым днëм, как ненасытный паразит, всë больше и больше вытягивает из неë здоровье и покой. Дни тянулись однородной вязкой массой, словно Мизэки находилась в пустом пространстве, где ничего нет, и хода времени вовсе не существует. В какой-то момент к ней обратился Итачи, сообщив о том, что Шисуи вернëтся на следующий день. Девушка даже не успела ничего ответить, как юноша закрыл перед собой дверь. Просто он не желал с ней разговаривать. Как и все в этом доме. «Интересно, а там… В большом мире… Люди так же не будут обращать на меня внимания? Или наоборот, они такие же открытые, как Шисуи. Хотя… Скорее просто разные: Итачи-кун оттуда же родом, но совсем не разговорчивый» — размышляла Мизэки, подметив про себя, что почти ни с кем говорила с того дня, когда попрощалась с любимым. Вот и всë. Это будет последняя ночь Мизэки в этом месте, что так и не смогло стать настоящим домом для неë. Осознав это, девушка принялась собирать остатки вещей, что ещё скромно томились, совершенно забытые, на последних полках в глубинах шкафов, но через какое-то время от нехитрого занятия девушку отвлëк стук в дверь и появившаяся на пороге Айко. — Юная госпожа… Не могла к Вам не заглянуть на посошок. Завтра ведь покидаете нас? — слегка поклонившись, женщина подошла к Мизэки, желая еë лучше видеть. — Да, всë так и есть, — собственный голос казался каким-то чужим, непривычным, доносящимся откуда-то издалека. — Жалко Вас не видеть больше, юная госпожа… Не хватать будет, конечно, но к лучшему же это для Вас, конечно: с Шисуи-саном вы заживëте счастливо. Вижу, как он страшно Вас любит. — Спасибо. Вы ко мне тоже были весьма доброжелательны, — осознание того, что хоть кому-то в доме еë судьба не совсем безразлична, заставляло улыбаться. — Я бы к Вам раньше наведалась, но, увы, страшно боялась выходить из своей каморки: Джумида-сама бы со свету меня сжила! Ваш отец ведь надумал разводиться, а этой женщине невдомëк, что не из-за меня, а лишь из желания наследника родить нового. — Моя родители… Разводятся? — от удивления девушка буквально застыла на месте. Она никогда не допускала мысли, что такое могло случиться в их семье. Да, у родителей всегда были плохие отношения, но Мизэки не думала, что они способны разрушить картинку идеальной наследной семьи богатого рода. — Да, вот так вот… Раз Вы выходите замуж и уже в свете не появитесь, Тетсуя принял такое решение… Всë равно жену не любил никогда, а так хоть наследниками новыми будет шанс обзавестись. — Он женится на вас, Айко? — Ой, нет, моя юная госпожа! — женщина заливисто засмеялась, услышав наивное предположение Мизэки. — Куда ж мне за него замуж? Это только у тебя вышло, что по любви брак неравный заключается. А мне так… только вечной любовницей ходить. Тетсуя за ровню себе хочет… Возьмëт какую-нибудь несчастную деву старую, и всё. А чуть свадьбу отгуляют, и опять ко мне придëт. — А вы давно с ним?.. Был ли мой отец хоть когда-нибудь верен маме? — Ой, юная госпожа, давно… Я была ещё совсем девочкой, младше тебя, когда влюбилась… Сестра его так жестоко обижала слуг, за людей нас не считала, мне самой нередко доставалось. А он… Защищал меня. Призывал Мако-саму к уважению. Я видела: ему нужна любовь, а все над ним лишь насмехались, оттого и злоба на сердце появилась. С тех пор на всю жизнь осталась любовницей его… Когда Тетсуя женился на Вашей матери, пару месяцев не ходил ко мне, даже взглядом не удостаивал, а потом снова в мою каморку стал иногда заглядывать… — Можно сказать, вы были для него единственной любовью, — слабо улыбнулась Мизэки. — Может, и не любовью: громко сказано! Просто, видно, нужна ему была такая женщина, как я… — Айко глубоко вздрогнула, уголки губ еë тронула грустная улыбка. — Джумида-сама уже покинула дом, так рвалась к Вам, с такими дикими криками, но Итачи-сан не пустил еë. Ему же велено защищать, вот он и не пустил разгневанную женщину, которая была готова рвать и метать. — Забавно, что матери я интересна лишь тогда, когда можно обвинить меня во всех несчастиях и бедах, выплеснуть гнев и успокоиться, — оглядываясь назад, девушка искренне не понимала, для чего всю жизнь готова была загубить лишь для того, чтобы попытаться угодить родителям — совершенно чужим людям, которым она как личность неисправимо безразлична. — Не унывайте, юная госпожа, — Айко ласково похлопала Мизэки по плечу. — Это от малодушия она… Не может женщина любить, даже себя не любит — оттого и других поедом ела, даже родных своих. — Теперь не будет уже… — что-то тоскливое покрывало душу девушки, острая боль, вызванная безразличием и ненужностью, стихала, оставляя за собой пустоту, выжженное, безжизненное поле. — Да! Новая жизнь начнëтся… Будте вы в ней счастливы, от всей души, от всего сердца желаю Вам, юная госпожа! — таких искренних слов Мизэки, возможно, никогда не слышала от взрослых людей. — Благодарю. Я буду Вас вспоминать добрым словом. — Ой, ладно… Мне работы ещё — до утра хватит! — женщина засуетилась, собравшись уходить.- А вы по углам вещи свои гляньте: может, забыли чего. Ну что ж, если было чего плохого — Вы уж меня простите, не вспоминайте дурно! — Как раз хотела… — раздался скрип захлопывающейся двери, и Мизэки не успела договорить. Голос девушки оборвался на полуслове. Она затихла, оглядывая опустевшее помещение. «Что может ещё остаться? Ничего нет — одни голые стены и мебель» — размышляя, Мизэки почему-то устремила взгляд под письменный стол. Пространство под ним было узким, пыльным и почти не освещалось. Оттуда ощутимо тянуло запахом сырости, холодок стелился по полу из-под стыков стен. Быть может, что-то могло упасть туда, что она давно потеряла и уже не надеялась найти? Девушка опустилась на пол, вглядываясь в тëмное пыльное пространство. Раньше она, спасаясь от холода, стелила сюда ковëр, и сейчас непривычно было видеть потемневшие, изношенные половицы, сплошь покрытые какими-то длинными следами, будто их поцарапали тонкие когти. Спëртый воздух, пропитанный запахом плесени и сырости, заставил Мизэки содрогнуться и чихнуть. Рука еë коснулась чего холодного, шершавого, на ощуп похожего на заржавевший металл. Движимая любопытством, девушка отпрянула назад, видя, что в пол встроена какая-то крышка. «Зачем это здесь? Что может быть за ней спрятано?» — желая узнать внезапно открывшуюся тайну, Мизэки подцепила край и сдвинула крышку в сторону. Запах пыли, старой бумаги, затхлого воздуха в крохотном отсеке, который давно не открывали, тут же проник в лёгкие, вынуждая закашляться. Внутри лежали какие-то пожелтевшие бумаги и пустая стеклянная колба, покрытые нитями паутины, напитанными пылью. Будто находясь в забытье от внезапно открывшейся тайны, Мизэки не дыша взяла верхний из листов, принявшись читать. Я устала жить, больше не могу так! Пишу в последний раз сюда… Нужно будет успеть сложить бумаги перед концом — иначе их просмотрят и сожгут так же, как мои волосы… От меня ничего не останется.

...Сердце Мизэки пропустило удар. Воспоминания замелькали в голове. Она где-то читала. Волосы…

Моя комната стала мне тюрьмой, но даже и в ней не спрячешься, не почувствуешь себя в безопасности. Тетсуя, ты сломал мою жизнь!

…Что-то ощутимо лопнуло в ней, с глухим, чавкающим звуком.

Ты погубил меня, лишив невинности перед свадьбой с Широ. Дура, зачем я повелась на твою мнимую любовь? Ты не любил. Ты хотел обладать моим телом, моей волей, выпить меня до дна, выжать весь сок, оставив обезвоженную оболочку. После сорвавшейся свадьбы ты потерял ко мне малейшее уважение, что у тебя было. Я стала безвольной куклой в твоих руках, с которой решил делать всë, что угодно твоей больной фантазии. Ты насиловал меня безжалостно, бил почти каждый день, и я нигде не могла от тебя укрыться. Чем я заслужила этот гнев? За что ты меня так ненавидишь, брат?

...Руки мелко дрожали, держа в руках предсмертную записку. Сердце сжималось от ужаса, капли слëз размывали страшный текст. Она когда-то была на еë месте…

Я не могу так больше: пошла на хитрость, выпросив яда у слуги. Я стану свободной от тебя (жирный). Но после меня… Ничего не останется. Я позор, моë имя никогда более не зазвучит в этом доме, не вспомнит никто добрым словом. Вообще… Никто не вспомнит. Все забудут мои страдания. Даже ты, брат, поскольку совесть твоя молчит. Я буду лежать в могиле, а ты в глазах других останешься добропорядочным феодалом. Жизнь пойдëт своим чередом… Без меня. Быть может, даже в этой самой комнате, где умерли моя душа и тело, кто-то будет жить. Не подозревая, как она стала для меня клеткой…

…Она с трудом видела, едва читала, будто бы еë яд забирал с каждым мгновением, быстро и неотвратимо…

Хотелось бы закончить на слове…

свобода.

Мизэки не хотелось верить в прочитанное. Настолько мерзкой, отвратительной, до страха, скручивающего внутренности, до кислого, тошнотворного привкуса во рту, была открывшаяся правда. Еë отец виновен в гибели своей сестры, он настоящий тиран. А если…

И еë сгубят в этом доме?

Дыхание срывалось, мысли замельтешили, точно метель, белый шум, застилая сознание. Полными слëз глазами Мизэки с ужасом оглядывала комнату, где когда-то в нечеловеческих условиях существовала Маруяма Мако, где лежало еë бездыханное тело, никому не нужное, но наконец получившее освобождение. «Если Шисуи не успеет, если меня так же убьют?!» — крупная дрожь прострелила тело, воздуха не хватало, мурашки мерзкими жуками рассекали половину лица, застывающего в гримасе ужаса.

Здесь… В этой комнате…

Игра света: распахнулось окно, и на полу, точно черти, заплясали тени, будто обрисовывая недвижимое хрупкое тело. Не помня себя от тревоги и страха, девушка дрожащими руками с силой вцепилась в ворот кимоно. Жгучая боль пронзила живот — и она без сил упала на пол. …Проваливаясь в ту самую зловещую тень.