Шанс на счастье

«Что она здесь делает? Почему не спит? — мысли одна за другой болезненно рябили в сознании Шисуи, грубо надорванном событиями ночи. — Она так сильно испугалась… Конечно, Мизэки ведь никогда не видела смерть… Ками-сама, только бы она скорее оправилась от потрясения!» Юноша едва успел подхватить девушку, безвольной куклой рухнувшую в обморок. Лицо юной Маруямы в лунном свете чудилось ему каким-то мраморным, совсем не живым, хотя едва вздымающаяся при вздохах грудь и едва заметный мутно-белый пар дыхания говорили обратное. На мгновение юноше захотелось прильнуть к слегка приоткрытым устам Мизэки, чтобы та, точно в детской сказке, очнулась, но это наваждение прогнал шум нескольких голосов, шороха мнущейся травы и шагов, стремительно приближавшихся к месту преступления. — Что за крики у вас ночью, Тетсуя-сан! Это просто не в какие рамки! — рявкнул один из силуэтов голосом Широ Комацу и с упругим резким звуком откинул мешающие пройти ветки деревьев. — Может, слуги напились и кричат, как дурные, я-то что? — в голосе господина Маруяма звучала тихая насмешка, столь характерная для его собеседника, будто Тетсуя его передразнивал. — Что это за люди там, в саду? — старший Комацу выступил было вперëд так, что между ним и Шисуи осталась всего пара шагов, как тут же попятился назад. — Кто вы, что это?! — со страхом произнëс Широ, схватившийся за ствол ближайшего дерева, будто то могло защитить его в случае опасности. — Я Шисуи. Всего лишь тот, кого ваша семья по прихоти покойного сынка Хидеки решила убить, — Учиха плотнее прижал к себе озябщую Мизэки и направил чакру в глаза, мгновенно изменившую радужку на кроваво-чëрный узор шарингана. — Покойного? — казалось, от дикого ужаса, сковавшего тело, глава Комацу вот-вот лишиться создания и рухнет в сырую чëрную траву. — Не смотри ему в глаза! Он и тебя прикончит! — вскрикнул Широ, торопливо опуская взгляд. Он застыл на несколько мгновений, будто окоченев от проклятия, и вдруг закричал пронзительно, будто раненое чудовище. В ужасе оступился назад, упал на траву и вжался в ствол дерева так, словно ему угрожали вырвать глаза. Тетсуя, наконец вышедший на поляну из-за толстых стволов, лишь нервно усмехнулся, выдыхая жутко белевший на холоде ночи пар. Взгляд его, брошенный на труп Хидеки был каким-то отрешëнным и брезгливым, словно он увидел мëртвого голубя. — Это наказание вашему поганому роду за всë. Я вас ненавижу, — Маруяма, поморщившись, с отвращением пнул оцепеневшего от страха Широ. — Мы честь отстаивали! — вступился его старший брат, из-за страха выкрикивая слова с надрывом. — Ваша Мизэки — развратная девушка! Она сыну моему рога наставила с этим человеком ещё до брака! Мерзость! Такая же падшая, как и тëтка еë! Гнилая порода! — Моя? Рога наставила! Вы бред несëте! Вы убить хотели родственника семьи, поскольку ненавидите нас! — Тетсуя едва ли не рычал от той желчи, столь долго кипевшей в ней, что теперь исказила его лицо, превращая в морду скалившегося зверя, готового растерзать жертву. — Слепой старый дурак! Почему сейчас дочь ваша в объятиях этого монстра? Тебя провели, как последнего простака! В день помолвки твоя дочь с ним уже лобзалась! — Широ истерично засмеялся, будто чувствуя себя победителем. — Не надо тут цирка вашего: никакой он не член семьи, а наëмный шиноби! Вы нам за это ответите хорошо! Вам так прилетит, что от грязи не отмоетесь до конца своих дней! «Почему… У них умер сын, племянник… Ни грамма сожаления, ни грамма скорби, будто он был пустым местом», — слыша эти взаимные обвинения и оскорбления последними словами, Шисуи невольно задумывался о том, что этим людям в жизни важно лишь одно — как можно больнее задеть другого, оторвать от его плоти бóльший кусок, даже если не способны прожевать его. Они, как животные, бросались на кости репутации, богатств и друг на друга, чтобы вырвать себе место под солнцем. Они никого не любили и не могли любить: настолько стали подобны диким существам, что в сердцах их не осталось ничего человеческого. — Увы! Всë просчитано: убийство вашего Хидеки — приказ главной деревни страны! — Тетсуя утробно захохотал, злорадствуя над побеждëнными в кровавой схватке. — Вы самовольно хотели отнять жизнь у одного из самых ценных воинов Конохи — Шисуи Телесного Мерцания. И поплатились… Если хоть пикните про это — всем известно станет о предательских связях с деревней Камня! Коноха об этом знает… Всё узнают… Вы предатели! — Тетсуя-сама, можно я отнесу Мизэки домой? Холодно очень, а она только в нательной юкате, — Шисуи серьёзно беспокоился о здоровье девушки, но, кажется, другим до этого совершенно не было дела. Отец аристократки лишь махнул на это рукой, не удосужившись даже одним словом прервать свои споры с семьëй Комацу. «Он ничем не лучше их… Жизнь Мизэки его совершенно не заботит», — ругаясь про себя, юноша подхватил на руки бессознанную девушку и как можно скорее направился к дому, чтобы та окончательно не замëрзла. Густой белый пар возникал при каждом его вздохе, дыхание же Мизэки было едва видимым, что заставляло сердце Шисуи беспокойно стучать. Наконец Учиха пересëк порог дома. Поворот, другой, длинный коридор… И он уже был у знакомой двери, что была приоткрыта. Мысленно поблагодарив Ками-саму, что это так, юноша проник внутрь комнаты и аккуратно положил любимую на постель. «Нужно еë согреть, она такая холодная!» — каким бы сильным ни было беспокойство за Мизэки, Шисуи понимал, что сейчас нужно действовать, а не поддаваться панике. Юноша так аккуратно, как только мог, достал из-под девушки одеяло и заботливо укутал еë, чтобы наконец подарить тепло. Учиха слегка похлопал Мизэки по щекам, чтобы привести в сознание, и лишь теперь юношу пронзила мысль о том, в каком свете он предстанет перед любимой сейчас, когда она собственными глазами видела убитого им человека? Его самого до сих пор колотило от осознания, что впервые пришлось убивать человека, который совершенно не мог дать никакого отпора. Ради этого приказа деревни пришлось ощутить себя не благородным воином, а мерзким убийцей, устраняющим ненужных кому-то людей, чем-то вроде того шиноби, которому поручили прикончить его самого. Да, Хидеки не был добрым человеком, скорее наоборот, был весьма мерзким и ничтожным, но ведь… Разве смерть — достойная расплата за то, что он, как импульсивный юноша, поддался не то что ревности, но уязвлëнному самолюбию, и заказал убийство любовника невесты, который по случайности оказался ценным воином Конохи? В сознании Шисуи вновь и вновь прокручивались, как кадры жестокого кино, мгновения, когда жизнь оставляла Хидеки, а глаза за пару секунд остекленели… От этого сердце заходилось в тревожном ритме, на всëм теле проступал холодный, липкий пот, покалывающе знобило, а кончики пальцев дрожали. В то же время девушка медленно стала приходить в сознание, и пару мгновений лишь глядела мутным, стеклянным взором куда-то мимо лица юноши. Но стоило вгляду Маруямы вновь сделаться ясным, как еë бледное лицо перекосило от страха, Мизэки вскрикнула и отползла к стене, забившись в угол, как испуганный маленький зверëк перед хищником. — Тише, милая моя, тише… Это ещё я, Шисуи, твой любимый, — Учиха произнëс это как можно нежнее и спокойнее, не обращая внимания на собственную слабость и дрожь, ком боли и страха, давящий изнутри на рëбра. Он, понимая, почему девушкой мог завладеть страх, старался склеить по кусочкам еë спокойствие и доверие. Юноша попытался прикоснуться к плечу аристократки, чтобы хоть сколько-нибудь успокоить, но она отшатнулась, будто тот подносил к ней острый нож. Больно было видеть, как любимая боиться, лишь потому что ты исполнил чужую волю, которой нельзя ослушаться. Когда привычный ход жизни сбивался, словно игра начинающего пианиста на расстроенном инструменте, хотелось… Чтобы хоть в чьих-то глазах видеть принятие и любовь вместо опостылевших осуждения и безразличия.

Зачем она видела это? Зачем…?

— Ты ведь… Ты убил Хидеки… Взаправду… Твои глаза… Что с ними?.. Почему они были красные?! — из-за переживаемого ужаса, Мизэки не способна была ясно составлять мысли. Маруяму трясло от сильной тревоги, она обхватила себя за плечи, будто бы так могла обезопасить себя перед возможной угрозой. Прости, милая… Поверь мне, пожалуйста. — Милая, любимая, мой нежный цветок… Это всë ещё я, твой возлюбленный Учиха Шисуи, который ни за что не обидит тебя, слышишь? — юноша старался говорить как можно медленнее, словно мать перед напуганным до смерти ребëнком, хотя у него самого сердце столь обильно кровоточило, что хотелось уйти далеко-далеко, где было бы тепло и уютно, где были бы ласка и любовь вместо всего этого ужаса. — Просто это… Моя работа, моя жизнь. Мне приходится сталкиваться с этим всех… Слишком часто… Лишь бы помогать сохранять мир в деревне и стране. Я ведь шиноби. — Ты шиноби… И ты так убиваешь других людей? — вопрос Мизэки, еë серьëзный, печальный взгляд отразились холодом в душе Шисуи, пробудившим застарелую, запëкшуюся бурым пятном боль. Боль бесконечной жестокости службы. Боль гениальности, заставившей увидеть и понять слишком многое слишком рано. — Мне приходится… Была бы моя воля, был бы возможен мир на этой земле, я не пролил бы ни единой капли чужой крови. Но, понимаешь, иногда нужно жертвовать меньшим, чтобы спасти большинство. Иногда даже жертвовать собой, своей чистой совестью и покоем, лишь бы другие не знали всего этого проклятого ужаса и жили… Просто счастливо, — ему казалось, что он говорил то, что давным-давно было скрыто в душе, чем хотелось поделиться хоть с кем-нибудь, но в мире шиноби это было бесполезно: почти каждый воин хранил в основе своего дела подобное рассуждение. Мизэки опустила голову, будто найдя что-то знакомое в словах человек, что представлял чужой для неë мир. — Я часть механизма моего мира, я делаю лишь то, что я должен, что мне приказывают. В том числе, убийство Хидеки — приказ моей деревни… Так странно было осознавать, что ты, твоë тело, ум, способности, воля и душа — всë это принадлежит кому-то другому, что пользуется этим, как тонким оружием. — Понимаю… Я ведь то же инструмент, и Хидеки был инструментом… Мы не воюем, не убиваем, но у нас свой механизм, по правилам которого мы действуем, — невыразимая горечь пропитала голос девушки. Они были слишком одинокими и уставшими. Душа требовала самого сложного и простого — любви, тепла и понимания. Человеческого отношения. — Но всë же кое-что мы сделали не по правилам, — Шисуи усмехнулся, мягко приподнимая голову любимой. — Что же? — То, что мы вместе, — юноша улыбнулся и наклонившись, вовлëк девушку в глубокий, нежный поцелуй, стараясь передать ей любовь и нежность, теплившиеся в его душе, звучавшие отчаянно и надрывно на фоне остальной мрачной палитры чувств. Мизэки, пусть и не совсем отойдя от потрясения, всë же ответила на такую ласку, что означало еë готовность постепенно принять и эту, не совсем приятную сторону жизни еë возлюбленного. Они были частью мира, который не мог не оставить своих болезненных рубцов, глупо было ждать совершенства и абсолютной безгрешности…

Хватало и того, что они просто любили друг друга.

— Милая, хочешь, я могу остаться с тобой… Поспать, может, тебе так будет спокойнее, — прошептал Шисуи ей в губы, чуть отстраняясь. — Нас же заметить могут, прийти после этого инцидента… — Кажется, они и так знают о том, что есть между нами. Так смысла нет переживать. Не бойся, я буду с тобой, я защищу… — Учиха мягко вовлëк Мизэки в объятия, согревая и даря поддержку. — Пусть ты и… вынужден убивать, в этом доме ты самый добрый и человечный. Я приму эту сторону твоей жизни… — Слова давались девушки тяжело, точно горло распирало что-то широкое. — Да, может быть мне страшно думать об этом, но не страшнее, чем жить здесь… В этой тюрьме. Когда такую же девушку, как ты, попросту довели до самоубийства… — Маруяма крепче обняла возлюбленного, утыкаясь носом в его плечо и слегка дрожа. — Не волнуйся, всë почти кончилось. Я не дам… Заберу отсюда, — юноша ласково гладил длинные распущенные волосы, спину девушки, помогая ей ощутить себя хоть в относительной безопасности. — Мне ещё нужно обследоваться… Быть может, я беременна, — прошептала аристократка, едва слышно то ли от большой усталости, то ли от неприятия возможности подобного в еë жизни сейчас. — Обязательно… Всë сделаем. Юноша и девушка даже сами не осознали, в какой момент их сморила беспокойная дремота, походившая скорее на горячечное забытье, чем на полноценный сон. Шисуи виделись сумбурные, жуткие картины: вначале он выкалывает Хидеки глаза, тот падает замертво, и его пожирают огромные голодные собаки, похожие на волков; а затем уже ему самому кто-то вырывает глаза и сталкивает в холодную пропасть, из которой уже нет спасения; он летит всë быстрее и быстрее, осознавая, что ничего больше не будет, что от смерти отделяет пара мгновений… Из это странного, тягуче неприятного состояния юношу вытащил громкий хлопок открывшейся двери и обеспокоенный женский голос. — Юная госпожа! Шисуи-сама! — то была Айко, тяжело дышавшая и растрëпанная от спешки. — Поднимайтесь скорее! К вам скоро… Придут на разговор! Комацу только-только проводили, не знаю, сколько времени есть ещё! — Что? — заспанная Мизэки слегка поднялась на постели, со сна не понимая, что от неë хотят. — Спасибо большое, я всë понял, — Шисуи, осознавая, что сейчас должен будет совершиться далеко не самый приятный разговор, уже мысленно настраивался отстаивать себя и свою любимую. — Вам, наверное, лучше уйти, Шисуи-сама… Господин Тетсуя очень зол на вас и на дочь. — Ни за что! Уйти и оставить Мизэки совсем одну с ним? Нет, я не брошу свою любимую. Айко лишь тепло улыбнулась, и поспешила выйти из комнаты, чтобы не попасться под горячую руку хозяев. — Какой кошмар! Они всë знают! — Мизэки вскочила с кровати, охваченная ужасом скорого разоблачения, и принялась судорожно пытаться накинуть хоть что-нибудь, дабы не предстать перед родителями в таком компрометирующем виде, наедине с юношей… — Не беспокойся так: они ничего сделать не смогут против меня, — Шисуи подошëл к девушке, заботливо обнимая еë со спины. — Я ценный воин, к тому же… Совсем не безродный. За мной стоит мой клан. — Я… Мне так страшно! Они убьют меня! Как тëтю… — Маруяма закрыла лицо руками, вздрагивая от сильной тревоги, будто пойманная в сочок бабочка. — Не волнуйся, я не дам… — Учиху оборвали на полуслове — дверь в комнату вновь распахнулась, но на пороге уже стояла чета Маруяма, охваченная таким приступом гнева, каких не случалось даже при их бесконечных скандалаз. Джумида и Тетсуя были невероятно схожи в этот момент: как-то совершенно одинаково их лица перекосили ярость и презрение к дочери, а взгляды выражали такую крайнюю степень пылающей злости, что словно они смотрели на человека, сломавшего их жизни. Так смешно и одновременно горько было осознавать, что у супружеской пары что-то общее могло появиться лишь в подобные моменты ненависти к их самой дорогой вещи, что почему-то сломалась и перестала действовать так, как они хотели. — Мизэки! Что ты себе позволяешь? В таком виде, в объятиях с мужчиной! Грязная ты девка! — лицо матери от гнева сделалось совершенно алым. Женщина шагнула к дочери, широко замахиваясь на неë веером, но Шисуи перехватил еë руку. — Вы не ударите еë, — в голосе юноши слышались такие уверенность и сила, что Джумида, побледнев, была вынуждена отступить назад. — Мизэки… Ты разочаровала меня, — в интонации Тетсуи не было визгов и истерики, характерных для его жены, но мужчина говорил так, что создавалось ощущение, будто он выливал на голову дочери ведро с нечистотами. — Ты оказалась дешëвой пошлой дрянью. Я искренне надеялся, что ты порядочная, вчера так доказывал это Комацу, унижался, а ты… Просто прыгнула в объятия первого встречного юноши, с которым могла иметь контакт. Да, та семейка не будет распространяться о причинах смерти своего выродка, но никто им не запретит говорить о твоих интрижках… Мизэки хотела что-то сказать, но слова застряли комом в еë горле, сдавливая хрупкую шею и челюсть. Губа еë нервно задрожала, девушка хотела произнести что-то, но вместо речи, лишь слëзы хлынули по еë щекам. — Не смей разивать свой поганый рот в мою сторону — я не хочу с тобой разговаривать, — прошипел Тетсуя с отвращением, отворачиваясь от дочери в сторону жены. Маруяма громко всхлипнула, глухо задохнувшись, будучи совершенно бессильной хоть как-нибудь оправдаться. «Да что же они такие твари? Им же плевать на еë судьбу, главное только, чтоб была угодно» — у шиноби всë внутри замирало от вопиющей несправедливости, от боли за страдания своей возлюбленной — он просто не мог больше молчать. — Если вы продолжите так оскорблять собственную дочь, будете иметь дело со мной! Вы не забыли, чьи руки убили Хидеки сегодня ночью? Мне ничего не стоит прикончить и вас, если будете так измываться над девушкой, которую я люблю! — Глаза Учихи вспыхнули алым от гнева, поднявшегося к этим мучителям. Ему пять месяцев пришлось молча сносить здешние отвратительные подрядки; скрепя сердце, молчать, когда хотелось защитить эту хрупкую девушку, и сейчас терпение юноши окончательно лопнуло. — Успокойся! Деревня твоя не одобрит этого, — самонадеянность Тетсуи магическим образом куда-то улетучилась, стоило проснуться животному страху за жизнь; он словно стал обыкновенным человеком без власти, денег и земель. — А с чего вы решили, что лучше знаете, что она одобрит, а что нет? — Вот к кому ты, Мизэки, в объятия прыгнула! К убийце неуравновешенному! — воскликнула Джумида, едва не срывая свой слабый голос на хрип. — Как твоя тëтка — та тоже глазки строила, улыбалась всем подряд, и жениха себе выбрала мерзкого, что использовал и подставил! И тебя бы Хидеки грязью полил, если б не умер сегодня ночью! — Шисуи лучше вас всех! — в отчаянии вымолвила Мизэки, сиплым, искажëнным от слëз голосом. — Он любит меня, он меня уважает… — Да такому мусору, как ты, место только в канаве… — Тетсуя не успел договорить, как его щëку обожгла пощëчина. Раздался испуганный вскрик Джумиды, отшатнувшейся и будто прилипшей к стене. — Ещё раз ты скажешь такие слова — я вырву твой язык, — рявкнул Учиха, грубо схватив феодала за волосы, заставляя тем самым посмотреть ему в глаза. — Понял меня, старик? — Понял… — Господину Маруяма ничего иного не оставалось, кроме как согласиться. — Только пусть доктор еë осмотрит, он должен прибыть скоро… Тогда ясно станет, что дальше делать будем. — Пусть осмотрит, — Согласился Шисуи, отходя к своей возлюбленной. — А как дальше будет, уже мы с Мизэки думать будем. Вы уже нарешали за неë так, что сегодня человека не стало. Чета Маруяма, не желая более видеть неугодную дочь и еë не менее неугодного возлюбленного, покинула комнату с таким брезгливым видом, будто стала свидетелем самой великой мерзости в мире. Мизэки приникла к груди Шисуи, уткнувшись носом в его плечо — он был единственной еë поддержкой, любовью и одновременно главным риском, ради которого девушка была готова разорвать связи с прежним миром, и шагнуть в пугающую неизвестность. Невыносимо страшно было оставить в прошлом всë, что она знала прежде, и обрести свободу, где жизнь сделается совсем иной, требующей тех действий и ответственности, которых девушка попросту не знает. Учиха с тяжëлым сердем, ощущающим дальнейшую титанически тяжëлый путь, осознавал, что именно ему придëтся знакомить Мизэки с новым миром, учить еë всему, что потребует далеко не малых усилий. Но они любят друг друга, столько пережили сложностей, чтобы быть вместе… Они справятся.

Обоим было страшно даже думать, что дальше ждут ещё бóльшие испытания, с которыми также... Можно... не справиться.

— Шисуи… Я так устала. Просто ничего не хочется… — вздохнула девушка бессильно и опустошëнно, словно девушные силы были исчерпаны до дна событиями последних пяти месяцев. — Мы справимся… Мы почти у цели. Тебя осмотрят скоро, не станет хотя бы этой неизвестности… — Будет, что будет… Разницы нет, всë разрушено. *** Через несколько часов в дом Маруяма прибыл врач, который по короткому указанию главы семьи направился в комнату Мизэки. Шисуи пришлось ненадолго покинуть девушку, и он, терзаемым волнением за возлюбленную, вышел на террасу подышать воздухом. Время ожидания тянулось расплавленной резиной, а в голову лезли одна за другой густые, глубоко тревожные мысли. «Если Мизэки действительно беременна? Ей и так тяжело будет привыкать к реалиям моего мира, а тут ещё и ребёнок… Будет почти невыносимо. Зачем я это сделал? Зачем переспал, обрëк любимую на такое… Нужно было выяснить истинную причину еë внезапного желания, а я…» — чувство вины ложилось на душу Шисуи тяжëлым грязным отпечатком. Казалось бы, он тоже человек, способный поддаться своим желаниям, но нужно было действовать дальновиднее, мудрее, видеть ясные сигналы того, что всë не так просто на самом деле, как ему показалось… От возможных последствий своих ошибок было тошно до невозможности, хотелось ударить прошлого себя, замыслившего что-то неладное, предотвратив тот необдуманный поступок.

Но уже поздно. Нужно нести ответственность.

Юноша устало опустил голову, положив руки на ледяные перила, холод от которых прошëл по телу через ладони. Ветер трепал волосы, заставляя кудри падать на лицо, закрывая обзор. Учихе это было неважно: за пять месяцев он насмотрелся уже видов этого жуткого сада, уродливого, как всë, что было сказано с домом Маруяма. Хотелось просто покинуть это место навсегда и забыть, как страшный сон. Но вдруг Шисуи услышал чьи-то шаги позади. Оглянувшись, он увидел доктора, уже окончившего осмотр. Чувствуя, как упало сердце, юноша спешно подошëл к нему, скомканно и нервозно поинтересовавшись о результатах. — Она беременна.

... Поздно.

В один миг всë сделось ещё более сложным, чем было до этого.