Дни нашей жизни

В пятом часу пополудни коридор наполнялся звуками чужих шагов и голосов. Олаф прислушивался, ни на что не надеясь, просто радуясь за тех, кто ждал и дождался. В часы посещений особенно тесной и унылой казалась ему комфортабельная одноместная палата. Лучше бы в общей лежать, слушать чужие разговоры, греться у чужого огня… Злясь на себя самого, Олаф встал с постели и прошелся по палате. От окна к двери и обратно. Несколько раз. Тесно. Скучно. Книги не спасают. Фильмы тем более. Снова прилег, взял телефон. Подчиненные желают скорейшего выздоровления, ждут. О! Что это? Кесарь интересуется его здоровьем, просит… Кесарь просит?! Небо на землю не рухнуло случайно? Олаф усмехнулся и положил телефон на тумбочку. Половину оставшейся ему жизни он отдал бы за один-единственный звонок или сообщение. Он снова поймал себя на том, что вслушивается в звуки, привычные для часов посещений. Что? Послышалось? Доигрался старый маразматик: галлюцинации начались. В отставку пора. Галлюцинации? Нет, не может быть. Не может вице-адмирал сопредельного государства просто взять и бросить все дела, чтобы навестить одного нелепого старика, умудрившегося угодить в кардиологию. До боли знакомые быстрые шаги, даже не быстрые — стремительные. Бессовестно громкий голос, отпускающий комплименты дежурной сестре и между делом интересующийся номером палаты. Стучаться? Не-е, нас этому не учили. В палату будто ворвался яростный южный ветер. Олаф хотел было вскочить навстречу.  — Нет! Лежи! Мне доложили, что тебе нельзя вставать. Да, кстати, здравствуй. Как самочувствие? Не надоело валяться? Олаф тихо засмеялся.  — Здравствуй, Ротгер. Рад тебя видеть. Даже не верится, что ты сумел выбраться. Теперь отвечаю на вопросы. Валяться надоело. Самочувствие уже нормальное. Вставать можно, сестра Астрид преувеличивает. Эта прекрасная эрэа носится со мной, словно с алатской вазой. Впрочем, не только она. Он изо всех сил сдерживал желание обнять Вальдеса, но Вальдес распорядился ситуацией по-своему: бросил на стол ярко-оранжевый пакет и решительно притянул Олафа к себе.  — Не поверишь, я впервые в жизни испугался, — доверительно прошептал прямо в ухо. — Если это Бе-Ме тебя довел, я его из-под земли достану.  — Нет, Бермессер здесь не причем, — Олаф крепко прижал Ротгера к себе. — Просто много проблем разом навалилось, вот мотор и подвел. Ротгер мягко провел ладонью по костлявой спине Олафа, будто пересчитал позвонки.  — Олле, не вздумай, — произнес тихо-тихо, почти беззвучно.  — Перестань, Ротгер, всё в порядке. На следующей неделе обещали выписать, если буду хорошо себя вести. Вальдес по-кошачьи потерся щекой о крепкое плечо друга.  — Я тебе апельсины привез, настоящие, марикьярские. И тыквенный пирог от тетушки Юлианы. Она обещала тебя убить, если не поправишься.  — Спасибо. Неловкое молчание. Невозможность прервать объятия.  — Я ждал тебя. Очень ждал.  — Что, тебя некому навещать?  — Почему же? Адольф приходил, Отто, Руппи с Зеппом. Но я ждал тебя. Знал, что это почти невозможно, и все равно ждал.  — Ты ошибся. Невозможно было не приехать к тебе. Спасибо, что ждал. Стук в дверь.  — Господа, время посещений окончено.  — Да, сестра Астрид, спасибо, — Олаф отпустил руку Вальдеса и грустно улыбнулся.  — Я ещё завтра приду, — пообещал Ротгер. — Не забудь про апельсины. И не грусти.  — Не буду, — пообещал Олаф. Проводив Ротгера, он подошел к окну и впервые за время пребывания в госпитале обратил внимание на клумбы, полыхающие рыжим пламенем бархатцев и календулы. Выложив в вазочку на столе марикьярские апельсины, Олаф почувствовал себя абсолютно счастливым.