Золотая пасть.

Голова раскалывается. Гром рыщет на полке над рабочем столом, в надежде отыскать хоть какую-то таблетку от боли в голове. Наконец, в углу стоит крохотная коробка с кривой надписью "аптечка", а там и заветное лекарство. Налив в чашку холодной воды и закинув в пасть таблетку от головы, он быстро запил её. Снова работа. Снова текучка и очередной монотонный день в участке. Коллеги привозят сборище верзил, засаживая их на несколько суток или ищут пропавший кошелёк старенькой дамочки. Ищут так, как будто раскрывают дело особо опасного серийного убийцы с кучей заболеваний и абсолютно никакими зацепками. Как говорится: всё стабильно. Игорь допивает последний глоток и падает на своё кресло. К нему подходит очередной стажёр с коробкой находок, откуда Гром хватает кубик Рубика, начиная быстро вертеть детальки на нужный цвет. Дубин наливает себе и напарнику кофе, мало ли тот всё-таки захочет чуть-чуть отпить, и садится рядом, разбирая папку с делом о той дорогой дури — "Ангельская пыль". Дело было у всех на слуху, особенно как и новый, прямиком из самой столицы начальник. Гром уже хотел опустить руки по этому делу и просто отказаться, ведь никаких зацепок, да и подозреваемых, что же это за дилер, нет. Чтобы получить хоть какой-то улов, кроме жалких признаний богатых нариков, стоило полностью войти в то общество, где это дерьмо и крутится. Оно крутится там, где есть множество грязных связей. Где договорённости сливаются подобно паутине, обворачивая эту наркоту деньгами и славой. Пробраться Игорю в такое общество было попусту непосильно, ведь он не имел ни денег в долларах, ни связей, а уж и про репутацию вообще стоит молчать. Да и зачем это нужно? С Гречкиным… Чёрт… Блять, вспомнилось. Как он там? Скучает по губам мерзавца, в ответ полизывая на которых всё ещё остался этот вкус дорогого алкоголя, аромата от дыма ягодных папирос, его любимых. Нет толку лезть туда, где тебе не место, а Игорю уж точно нет места с такими, как Гречкин. Чёртов Гречкин. Засел в душу. Хазин приехал в участок только к часу дня, проходя в участке, словом, очень размеренно и спокойно. Он заглянул в один отдел, после в другой, совсем не торопясь. Пётр, наконец, дошёл до стола Грома, рухнув рядом на кресло и закинув ноги на стол. Выёбываться любит, ну что с московских взять. — Принёс? — грубо кидает Хазин, подзывая пальцем Дубина к себе. — Д-да, — робко отвечает Дима, начиная рыться в своём рюкзаке и доставая оттуда бежевую папку, отдавая её начальству. — Здесь вся информация, которую удалось достать из архивов. Все уголовные дела и указание адресов, на котором он проживал или проживает, и- — Зря проделали работёнку, — перебивает его Петя, вырывая папку из рук и снова откидываясь на кресло. — Нужны были лишь уголовные дела этого клоуна. — Н-но вы ска- — Завались, — скалится Хазин и поднимается с кресла. Он поднялся с кресла и подошёл к сидящему на своём рабочем месте Грому. Все выходки Хазина были слишком предсказуемы для его личности, поэтому Игорь лишний раз старался не обращать внимание на его хамство в общении с подчинёнными. Хоть по старой дружбе и мог осадить гада, но в большинстве случаев было попросту параллельно. Майор поглядел на бежевую папку, упавшую прямо перед ним, и поднял взор на Хазина, сидящего на краю стола и спокойно попивающего кофе, налитое Грому. — Есть какие-то продвижения? — интересуется Игорь, не отрываясь от своего занятия. — Петь, ты же у нас профессионал в таких делах. Верно? Уже две недели пойдут, а у нас только и есть на руках один сраный пакетик дерьма и Галицкий, уже откупившийся от суда. Негусто, — скалится на начальство Игорь. — Именно поэтому у меня есть это, — ухмыляется Пётр, отпивая кофе и хватая папку. Он встаёт со стола и поглядывает на часы. — Давай, вставай. Время — деньги, пойдём, сейчас будет важный допрос. — Допрос? Галицкий? — Лучше. Хазин тянет лыбу, и они с Громом выходят в коридор участка. Бежевая папка всё ещё находилась в руках Петра, и тот не спеша распахнул её, открыв на странице с фотографией парня лет больше двадцати и огромным количеством записей из архива. Немного приглядевшись, Игорь смог рассмотреть острые черты его лица на карточке и узнать уже знакомое лицо, которое видел не так давно. Та первая встреча с Гречкиным в каком-то левом клубе. Это тот самый, кто разбил тысячи бокалов, устроив настоящий фурор и, простыми словами, цирк в клубе, быстро свалив оттуда. — Симпотный, — смеётся Хазин, рассматривая фотографию и поворачивая свой взор на Игоря. — Пашка Семёнов. От роду двадцать восемь. Сынок нефтяного магната и племянник зажиточной хозяйки сети дорогих отелей в столице. По национальности серб, но не плохо так базарит на русском. Пересекались с этим симпотным пару разков. Знаешь такого? — Впервые вижу, — соврал Игорь, засунув руки в карманы. — И чем он нам поможет? Устроит в люкс или- — Он знаком с Галицким и самый разговорчивый из всего этого клубка змей. Его сплетни ничего не стоят, ни копейки. — Конечно, Петь, ты же по-другому оплачиваешь, — ухмыляется Игорь, похлопав того по плечу. Хазин лишь швыряет на него пренебрежительный взгляд, отворачиваясь от коллеги и слыша, как у дверей в участок доносятся громогласные автомобильные сигналы, раздражающие слух. Пётр срывается с места, сперва едва помчавшись, но тотчас спохватился, шагая уже более горделивой поступью, вздёрнув нос кверху. Игорь спустил кепку побольше на лоб и прошёл за новым «боссом». Не сказать, что Грому хоть как-либо симпатизировал Хазин, совершенно нет. Умеет превосходно поддакивать и подлизывать, где требуется. Так и прокармливается в громадной монополии. Богатейшие начальники обожают, когда им подсасывают и стоят на задних лапках, подобно собачонкам. Таким и был Петька Хазин. Удобной дворнягой для высшего руководства и горделивым гусаком для людей ниже себя в должности. Зарабатывал на марихуану и алкоголь. Трахался с кем попало и с теми, с кем нужно. С кем выгодно. Игорь отлично прознал его, этакое высокомерное существо, лишь поддакивалка, но увы, он же пока начальник и нужно его выслушивать. Там уж ничего не поделаешь. Двери входа в участок в один миг распахнулись, а на пороге появился высокий парень в сероватом пиджачке и чёрных брюках. На глазах виднелись тёмные очки с золотой отделкой, а на лице сияла приятная для глаз, хоть и гаденькая улыбка. Это был не кто иной, как красавец Павел Семёнов. Манерность и любовь к изыскам, богатству сразу выдавало в нём избалованного сыночка, чей отец курит нефтяной кальян. Павел был до ужаса строен: высокий рост, широкие плечи, бёдра и узкая талия. Красивые пальцы рук, на которых красовались дорогущие перстни. Он укладывает руки в карманы брюк, вальяжной походкой шагая к Хазину с Громом. Пётр значительно выпрямился, как и всегда готовясь уже подкладываясь под очередного барана выше себя по статусу. — О! — воскликнул Павел, как только заметил Хазина, разведя руки в сторону и представительно пожал тому руку. — Петенька Хазин, снова рыщит по делу о нариках. Какая прелесть! — в голосе юноши читался явный акцент и картавость, что ни капельки не портило весь его сексапильный образ. — Впервые буду информатором, слишком волнительно. Я даже весь намок, Петь, — ухмыляется Семёнов, начиная открыто вертеться около Хазина, но после блеснул карими глазками на Грома, протянув ему руку. Игорь получше натянул кепку на лоб, достав из кармана отцовской кожанки руку и неохотно протянул парню. Павел очень даже радушно стал пожимать руку Грому, а перед глазами майора всплывали те яркие кадры его поведения в клубе. Стоило только вспомнить, с каким удовольствием он старался показать всю свою гордость, величавость и напыщенную самоуверенность. Перед его шестёрками он и правда выглядел как великий всадник справедливости, когда ругался с той девушкой, унижая её при всех. Но для нормальных людей с не замытыми глазами деньгами, он казался самым обычным мудаком, пытающийся заполучить уважение и хоть капельку лживой уверенность за счёт истерики с девицей.

***

— Вот, кофе. Добавил коньяк, как ты любишь, — прошёптывает Хазин, ставя на стол в комнате допроса кружку с кофе. — Благодарю, Петь. Стоя в тёмном углу допросной, Игорь делал затяжку и сжимая в зубах папиросу, иногда выпускал смешки над всей «услужливостью» Хазина. Как слабак перед шкурами ошивается. — Знаешь что-то про дурь под названием «Ангельская пыль»? – начал Пётр, усаживаясь напротив Семёнова, иногда поглядывая на Игоря, стоявшего за спиной майора. — Ты присутствуешь и крутишься во всей этой хуйне. Должен знать. — Хотите, чтобы я рассказал всё ментам? — скалится Семёнов. Он вальяжно усаживается напротив Хазина, выдвигая длинные ноги вперёд, задевая прямо под столом голени Петра и игриво вскидывая тёмными бровями. — Мой ротик на замке, но может открыться под несколькими условиями, — тот тянет ноги к голеням начальства Грома, начиная поглаживать их. — Гражданин Семёнов, мы тут с вами в игрушки играем? — Пётр сипит, сжимая в руках папку с делом и чуть бросая её на середину стола. — Гражданин Семёнов?.. Кхм, что-то новенькое. Петь, ты всегда такой оригинальный в кличках. Из губ Хазина вылетает нервный смешок, а руки сжимают край стола. Игорь делает последнюю затяжку, потушив папиросу и кинув её в пепельницу. Взяв стул и поставив его рядом с Петром, тот садится рядом. — Не играйтесь с работником государственных органов, гражданин Семёнов. А то в самый разгар крупного наркотического скандала, всплывёт много информации про вас, Павел Аркадьевич, — Хазин вновь вернул спокойный тон, помахав папкой с информацией про Семёнова, прямо напротив его недовольной физиономии, гордо ухмыляясь. — Не играйтесь с огнём и говорите по делу. — Ох, вы правы, майор. Я люблю играться с другими органами, — смеётся парень, спокойно попивая своё кофе, пожимая широкими плечами, и продолжает: — Пробовал раз-два эту дурь. И то, не покупал сам, а вынюхивал наполовину полный пакетик Галицкого, пока он в убитую лежал после подобного дерьма. Занюхнул и сразу же попытался вымыть, ибо не моё это. Сладкая дрянь, заставляющая чувствовать лживую радость и всякое подобное дерьмо, — Павел поправляет свои тёмные волосы, зачёсывая их назад, и вальяжно закидывает ногу на ногу, выпячивая нижнюю губу, силясь вспомнить что-то ещё. — Галицкий, походу, уж слишком загнался, раз пачками хлебает подобное дерьмище. Он всегда был слабаком и тряпкой. Сильно раздражает, когда начинает ныть с дурью в голове, запивая всё это литрами алкашки. Мне не до его проблем. — Знаешь имя дилера? — Не-а. Вообще без понятия. Я даже никогда не видел человека, который продаёт на вечеринке подобное дерьм- — На вечеринке? — удивляется Гром, смотря на Павла. — Ну конечно, а вы где думали? — ухмыляется Семёнов. — В какой-то подворотне у барыг закупаем крашеную соль? Нет конечно. Дилер всегда в списке приглашённых. Игорь пожимает плечами и молчит. Он оглядывает сексапильного паренька, и в мыслях сразу же всплывает впервые впечатления о Гречкине. Ох, блять, снова Гречкин... Снова и снова думает о нём. Такой же наглый клыкастый негодяй, пропитанный похотью и жаждой, но не чтобы напиться водицей, а залить себе в глотку дорогущего алкоголя. Таким Кирилл хочет казаться. Ведь так он становится абсолютно открытой книгой и сливается в толпе, навсегда забивая на самого себя же и даже не зная, какой его любимый цвет. Майору не удалось долго думать о Гречкине и называть его имя только в голове, ведь разговор между двумя голубками зашёл и о богатом сынке. — Гречкина знаешь? — спрашивает Хазин и швыряет анкету Кирилла на стол. — Белобрысый клыкастый мажор, каких много. — Ох, Кирилл славный, — смакует на языке Семёнов, проводя длинным пальцем по фотографии на анкете Гречкина. — Да, забавный. С ним весело бар поджигать или гнать на всей скорости по всему Питеру. Правда, у него тоже всё хуёво. Его папаша скоро совсем обанкротится, последние копейки считает, а задолженности перед друзьями-бизнесменами так и сдирают последнюю шкуру. Вот и подкладывает сынка своего, Кирилла, под всяких сучечек с богатыми папашками и их сейфами с бабками за их декольте. Женится он скоро... На как её там... О! На Алине Преображенской, — Павел протянул фамилию девушку, наигранно промурчав её. — Пай-девочка и прекрасная подстилка для богатых мальчиков. Ловко ведётся на весь шантаж и манипуляции. Наивная и глупая. Бесчувственная кукла. Отличная партия. — Егор Гречкин не останавливается и из-за всех тянет со дна. Скоро его лавочку с дешёвой наркотой пора прикрывать, — рычит Игорь, опуская глаза и тупя в середину стола. — Ты, это, Петь, — мужчина встаёт со стула, хлопая Хазина по плечу. — Продолжай допрос, а я пойду. — майор хватается за ручку двери, но возвращается, хватая со стола анкету Гречкина. Покинув допросную комнату, он остановился в коридоре, рассматривая фотографию Кирилла, прикрепленную на скрепку к анкете. Стискивая пальцы на бумаге, он поглядывает на подходящего к нему Диму. — Ну как? — спрашивает он, поглядывая на анкету. — Снова Гречкин? — Да, — кивает Гром, опуская руки с папкой. — Снова Гречкин.

***

Алина Преображенская — настоящая умница и примерная доченька богатого старика, страдающий патологической жадностью и корыстью, захламляющий своими заводами все необъятные земли России. Он чёрствый, как прошлогодняя буханка хлеба, а его сердце твёрже любой каменной породы. И вновь Алина натягивает приветливую улыбочку, как только встречает важных гостей отца и, даже не получив от него взгляда одобрения, ступает в уборную. Как у такого нарциссического животного могла вырасти такая прелестная дочурка? Такой эталон спокойствия, грации и красоты? Вопрос, на который мы никогда не получим ответа, и пытаться-то не надо. Алина понимает, что не любит никого. Она не чувствует себя любимой и никогда не почувствует этого. Того, кого ей впихают в суженые. Того грубияна, подлеца Гречкина. Его золотая пасть абсолютно никак не привлекает девушку, лишь отталкивает. Для его единоличников он и правда крут, а все ночные бабочки так и норовят прыгнуть к нему в койку. Вот только и так ясно, что удовлетворить он их попусту не сможет. Сможет забросать деньгами, противные уже ему – да. Но дать то, что по-настоящему жаждет девушка — никогда. Преображенская уже представляет всю эту "семейную" нездоровую жизнь: она гоняется с ребёнком, а этот мерзавец шатается по клубам, трахая за углом хуй пойми что, лишь бы хоть куда-нибудь присунуть. Скандалы, драки и, не дай Бог, смертельный исход. И никто даже не спохватится, ведь: "А что ты сделала, чтобы он тебя не ударил?". Очередные его недовольства по поводу фигуры, отходящей после беременности, и абсолютно никакого свободного время на любимые хобби. И из такого дерьма не выбраться даже с помощью денег. Сексуальной жизни никакой, ведь она ненавидит своего навязанного по молодости муженька, а он будет вдалбливаться в неё как в безжизненное бревно. Боже, да от одной мысли о том, что это может стать реальностью, хочется сунуть в рот два пальца и хорошенько выблевать все эти мысли. Но Преображенская стерпит. Как её мать стерпела, и бабушка. Стерпится — слюбится, или как там говорят? Не? Но что же. Надо возвращаться в действительность, которая пока не выглядит так уж плачевно. Мужчины любят мнимых глупышек, не имеющих хоть какое-то представление о мире. Чтобы было удобно лепить из неё куколку для своих развлечений и утех. Именно так и воспитывали Алину, убивая всё её мнение и готовя, чтобы выдать за очередного богатого сынка, какого-нибудь батиного дружка. Она полностью убила в себе все надежды на саморазвитие, свободную жизнь без всех этих элитных празднеств. Натягивая мягонькую улыбочку на миловидную мордашку, та полностью закапывала все свои истинные эмоции, пытаясь угодить всем, кроме себя. Так происходило каждый день вот уже двадцать лет. Смотря на себя в зеркало, Алина поправляла своё тёмное платье с открытым декольте и чуть брызнула свежими цветочными духами на длинную шейку. И конечно же, то, без чего она просто так не могла выйти из своей комнаты, ведь тогда бы её игнорировали, а после очередного празднества назвали «бестактной эгоисткой». Главная красота Преображенской — улыбка. Улыбчивость — залог успеха и милых сюсюканий. Богатые олигархи любят, когда им в рот тычутся глупые куколки с милой улыбочкой. Пока Гречкин-старший и отец Алины решили выпить, она отправилась за своим новым суженным. Он вышел покурить на большой балкон, наблюдая за красивым садом на заднем дворе большого загородного фамильного особняка Преображенских. Изящные лебеди плескались в чистой водице, отражающие ночное небо и звёзды, отдающие то белоснежным, то алым светом. Гречкин стискивал сигарету в руках, выпуская облака светлого дыма и чуть ухмыляясь уголками губ. Снова это дежавю. Он снова знакомится с безликой девицей и пытается игнорировать её весь вечер, чтобы побыстрее вернуться домой и надраться в хлам, стерев весь вечер из памяти. Его вновь подкладывают под дочь папиного дружка ради денег и чёртовых связей, без которых папаша Кирилла попросту не сможет существовать. Его раздавят в огромной конкуренции, а сам он помрёт в нищете из-за полного банкротства, а сынок Гречкина помрёт от дешёвой наркоты, купленной у питерских барыг. Было бы всё и правда так. Но, к сожалению, судьба говорит иначе, так же как и звёзды, сияющие настолько ярко, что их блеск отражается в медовых глазках Гречкина. И будь здесь сейчас Гром, он бы с любованием и настоящим восхищением смотрел в эти золотые радужки и считал звёзды не на небе, а в глазах юноши. Но Игорь сейчас гоняется по всему Питеру за ворами, укравшие целое состояние у судьи, а Кирилл стоит на балконе в именье нефтяного магната Преображенского, пытаясь скрыться с глаз долой его молоденькой дочери. Каштановые локоны падают на ключицу девушки, и Алина ступает на балкон к Гречкину. Она сжимает прутья перил в своих руках, не скрывая с миловидного личика доброжелательную улыбочку, и поворачивается к Кириллу. — Кажется, ты учился в гимназии в Лондоне, верно? — начинает разговор девица, невольно прикусывая пухлую губу от волнения. — Всегда плохо учился, — быстро бросает Гречкин, делая очередную затяжку. — А сейчас учишься? — спрашивает Преображенская и садится на небольшую софу, стоящую на балконе. — В универе. — Ох, как интересно! — фальшиво восхищается девушка, уж точно льстя парню. — Может, ты учишься где-нибудь в художественном? — Блять, с чего ты это взяла? — огрызается парень, стискивая в золотых клыках папиросу. — На кого, по-твоему, может учиться сын прокурора? На повара? — Юрист? — Адвокат, — парень кашляет, чуть наклоняясь и ругаясь, насколько же ему всё надоело. Он поднимает глаза на девушку, прожигая её взглядом медовых глаз, и гаденько ухмыляется. — А ты что? Что может делать дочка нефтяного магната? Молчать в тряпочку и ждать одобрения общества, да? Верно? Или что там? Преображенская молчит. Он полностью прав. Прав и рассказал всё, как есть. Гречкин не самодовольный капризный дурак, которым хочет казаться в глазах людей, и Алина это давно поняла. Кирилл накидывает на себя похотливый образ, стараясь быть в глазах собратьев своим, а в глазах народа казаться омерзительным. Все его выходки, слова и поведение только и вопят об этом, привлекая чужие глазёнки. Золотыми клыками он скрывает всё, что находится у него внутри и то, что происходит в его сердце, которое, казалось бы, пропитано виски и прокурено травой. — Кирилл, чем любишь заниматься? — как ни в чём не бывало спрашивает девушка, силясь натянуть эту дружелюбную улыбочку на лицо. — Я люблю заниматься фехтованием и игрой на фортепиано. — Честно говоря, даже сам и не знаю, — пожимает плечами Кирилл, бросая нервный смешок от своей же ничтожности. Он так плохо знает настоящего себя и то, что ему нравится. Руки судорожно сжимают папиросу между пальцев, а медовые глаза тупят в дно балкона. — Не хочу играться с тобой и делать вид, что ничего не понимаю и ты мне правда интересна, — признаётся тот. — Ты мне не интересна и никогда не станешь любимой женой, мне кажется, это и так очевидно. Я не потерплю лишних прикосновений от тебя и буду трахать других сук, пытаясь закрыть раздирающую меня пустоту внутри. Мне будет плевать на нашего выродка, ведь уверен, что ни тебе и ни мне, кроме наших родителей, этот ребёнок не нужен. Я не буду испытывать к этому плоду никакой любви, и он вырастет без отцовской любви, — торопливо говорит Гречкин, смотря в карие глаза Преображенской. — Как бы прискорбно это не звучало, но так и будет. И я не собираюсь кормить тебя и себя мнимыми надеждами, что что-то в моей голове повернётся на несколько градусов, и я смогу полюбить тебя и нашего ребёнка. Нет. Такого не будет. — Ты так уверен? — Уверен. Я вырос в такой семье. Я знаю, что это такое и как это больно. Как бы я ни хотел счастья своему ребёнку, но он будет от нелюбимого мне человека, которого просто навязали, не учитывая мои чувства, да блять, как всегда. Моя мама ненавидела моего отца, а он ненавидел её, ибо когда-то так ей тоже навязали этого придурка, насильно закрывая в комнате и производя на свет выродка. Легко, как дважды два. Всё ясно и другого у нас не будет. Я не хочу такой жизни, но не могу этому противиться, ведь для отца – я разменная монета, так же как и ты, — Кирилл поправляет золотые локоны, висящие у него над глазами и отворачивается от девушки, кидая папиросу в пепельницу. — Не надо мне затирать, что ты хочешь жить со мной и лежать бревном, пока я буду кончать. Это не жизнь, а самая настоящая пропасть, в которую нас насильно с завязанными руками кидают на произвол судьбы. — Ты прав, — слабо кивнула девушка и наконец смогла выйти из прямой осанки, сев в развалку, убрав доброжелательную улыбочку. — Они окончательно сломают мою жизнь. Кирилл вздыхает и зарывается когтями в свои белобрысые волосы, всё ещё тупя в пол. — Дежавю. У меня уже было такое. Тогда я набухался, как зверь, и сорвал всю свадьбу, выставив отца полным придурком, коим он и является. Боюсь, что за повторную подобную выходку меня нахуй на кол посадят. Но что же поделать-то. Придётся снова строить из себя капризного дурака, вот только выдать на росписи всё, что я думаю о своём папаше и опозорить его окончательно. Гречкин чуть ухмыляется, а после расплывается в чеширской улыбке, оголяя свои золотые клыки, ослепившие глаза девицы. — Вот потеха-то будет! — восклицает Кирилл, чувствуя на языке привкус сарказма и самоиронии.

***

Тучи сгустились, покрывая город своими масштабами и вот-вот норовя вылить всю наполняющую их водную массу, облив Питер сильнейшим дождём, заставляя жителей достать из сумок зонтик. Игорь мчится по Невскому, перепрыгивая лужи и точно направляясь в тот район, где жил Гречкин. Ох, сколько бы мужчина обещал себе выкинуть из головы юношу и сколько бы раз он ещё твердил себе: забудь этот чёртов поцелуй и этого капризного Гречкина, — всё мимо. Гром забегает за угол, и вот оказывается в районе, где жил Кирилл. Быстро забежав вместе с какой-то милой старушкой в подъезд, он поднимается на нужный этаж. По кожанке стекают капли дождя, а каштановые волосы все мокрые. Нажав на звонок и встав около входной двери в квартиру, Гром сжимает руки в кулак и тяжело вздыхает. За железной дверью слышится гул и грохот, а через пару минут дверь распахнулась. Гречкин стоял в спортивках и с голым торсом, удивлённо поглядывая на Грома. Игорь облокотился одной рукой об стену подъезда, опустив глаза. Тягостное молчание длится более десяти секунд, но тягучий голос Кирилла разрывает тишину. Майор успел осмотреть всего Гречкина с ног до головы: широкая грудная клетка была видна теперь полностью, также как и все узоры в виде татуировок на ней. Он был худощав и немощен именно из-за недостатка пищи и постоянных пьянок, после которых тошнит от любой пищи. Тонкая талия переходила красивым изгибом в чуть широкие бёдра, которые, к сожалению, были не видны и спрятаны от глаз Грома. — Хоть не взломал и не расхуярил замок на этот раз, — замечает Кирилл, поджимая нижнюю губу. — Я… Я отдам деньги за сломанный замок, — тихо произносит шатен. — Скажи, сколько нужно, я отд- — Да не надо ничё, — отмахивается парень. — Ты это, заходи. Игорь кивает и заходит в уже знакомую квартиру. Он никак не мог собраться с мыслями и хоть что-то сказать или извиниться. Кирилл закрыл за мужчиной дверь и погладил себя по плоскому животу, пройдя в гостиную. — Я тут ужинаю, хочешь присоединиться? — спрашивает Кирилл, запрыгивая на диван и возвращаясь к трапезе. — Заказал себе еду из ресторана, ибо сам готовить не умею, а терпеть боль из-за того, что я обычно хаваю, сил нет. Присоединяйся. Ох, ещё! Я стараюсь придерживаться той чистоты, которую ты мне тут навёл, — он оглядывается и замечает пачку от вредной еды на диване, кидает её назад. — Ну почти. Но за старание можно и похвалить. Гром снял с себя мокрую кожанку, оставив её в коридоре, и прошёл в комнату, усаживаясь на диван рядом с Кириллом. Руки он сложил в замок, опираясь локтями о свои бёдра и смотря на младшего, невольно натягивая улыбку. — Кирилл, — начинает Игорь. — Тот поцелуй… Я… Что это было? Ты не подумай… Ох, блять, — Гром опускает голову. — Как сложно. Я не собираюсь тебе что-то предъявлять за это или бить морду. Я хочу понять, почему ты это сделал?.. Гречкин откладывает вилку и проглатывает пищу, смотря медовыми глазками на Игоря. — Тебе не понравилось? — лишь спрашивает тот. — Понравилось, — правдиво отвечает Гром после долгого молчания. — Ну охуенно же, — подсмеивается Кирилл, начиная рыться вилкой в тарелке и тяжело сглатывая. — Я не знаю, что на меня нашло. Говорил же тогда. Никогда не считал себя… Ну этим, блять, пидором ёбанным. Всегда трахался с тёлками, но никогда не возбуждался от одного лишь их жалкого вида. Лишь триггер. Кажется, что тогда мне просто понравились твои губы, и я решил их поцеловать. Без понятия. Я уже говорил, что я до ужаса чувствуя себя безопасно рядом с тобой. — Тебе понравилось? — Да. Твои губы… Они настолько сладкие и мягкие. Я так не хотел разрывать поцелуй. Хотел, чтобы это длилось вечно, и я задохнулся от недостатка воздуха, но не отцепился бы от твоих губ даже под дулом револьвера, мать его, — признаётся Кирилл, сверкая золотыми клыками. Игорь пытается уловить своё отражение в этих медовых глазках, которые так и кричали, что говорят чистой воды правду. Всё, что говорит Кирилл, было сопоставимо с тем, что чувствовал Гром во время сладостного поцелуя. — Время — десять вечера, — поглядывая на наручные золотые часы, говорит Гречкин. — Ты пришёл, чтобы спросить меня о жалком поцелуе? Он отрывается от еды и подсаживается ближе к Грому, садясь на свои колени. Юноша тяжело вздымает грудью и вскидывает тёмные брови домиком, продолжая: — Если да, то знай: это лучшее, что я ощущал за свои двадцать один. И совсем не жалею, что сделал это. Игорь поворачивается к Кириллу. Их губы были на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга, а шоколадные и медовые глаза выглядывали в радужке друг друга собственное отражение. Гром укладывает руку на шею Гречкина, придвигая его ближе. — Если так, то знай: я жажду всего тебя, — шепчет в самые губы Гром. Он накрывает пухлые губы парня своими, затягивая его в обольстительный поцелуй. Гречкин мычит и хватается за шею Грома, полностью отдаваясь ему. Снова встреча. И снова под питерский дождь. Ах, этот проклятый питерский дождь, соединяющие столь разные, но горячие сердца…