Эбонитовый закат

Новый день принес собой новый закат. Акаши Харучие встречал его с все разгорающимся интересом. Темнеющее голубое небо совсем как сатиновая скатерть, на которую опрокинули стакан морса, — на светлом полотне постепенно разрастается ярко-розовая клякса, пропитывая и нещадно меняя его цвет. Терпкий и сладкий напиток красит в мокрые фиолетовые, бордовые тона, слишком неприятные и жуткие для детского восприятия. Темные бесформенные пятна живо дорисовываются в воображении неведомыми монстрами, предстающими в ночных кошмарах. Ночь — это вообще одна сплошная фантазия. Кто знает, что прячется за пологом чернильной темноты: нечто ужасное, нечто прекрасное, нечто неизвестное. Плечи слегка дрогнули под напором спускающегося вечером холодка. Харучие не любил тьму. Какие бы тайны и курьезы ни приготовила ему жизнь, он бы хотел по крайней мере четко видеть их. При свете дня. Или розовых сумерек. — Красиво… Обычно все начинается с малого — с движения, круговорота. День готовится уйти на покой и гонит мешающее солнце в тень. Светило медленно и лениво ползет по округлому куполу небосклона, и в момент, когда оно лишь касается горизонта, происходит реакция, неспешная, постепенная, идущая как на замедленной съемке. Только лишь светящийся диск соприкасается с горизонтом, небо, будто уже тоскуя, мрачнеет, теряет свой цвет. Но, словно прощальный взмах руки, солнце раскидывает по темнеющей глади последние золотистые лучи, подсвеченные розоватой аурой. Такое простое и каждодневное явление. Можно и весь мир отдать за один такой вечер. — М? Что красивого? — лениво спросил Майки, посмотрев на друга сверху вниз. — Закат, — пояснил Акаши и, не отрывая взгляда, указал пальцем на гряду темнеющих верхушек деревьев. Манджиро поймал его траекторию, удобнее перехватил вспотевшими пальцами турник, на котором сидел, пытаясь сохранить равновесие. — Ну… да, красочно. — задумчиво ответил он. — Как и каждый день так-то. Не понимаю людей, которые бегут фоткать его. Зачем? Все равно завтра будет точно такой же. — Они разные всегда… — цветастая картина сменилась желтым песком, когда мальчик потупил взгляд в землю и ответил вполголоса. Щеки неприятно защипало, юный хулиган тут же устыдился своего порыва. Ха! Небом залюбовался, как девчонка какая-то! Оглядев пустеющую площадку парка, он тут же с радостью для себя наткнулся на знакомую тёмную макушку, служащую для него сейчас спасательным кругом из вдруг возникшей неловкой тишины. — О! Там Баджи! Мальчишки быстро переглянулись и, не говоря ни слова, двинулись навстречу товарищу: Майки, ловко крутанувшись на руках, спрыгнул с турника, а Харучие наоборот — поднялся с земли и отряхнулся. Кейске опоздал на добрые полчаса. Можно было сколько угодно слушать его россказни о третьей на неделе полировке байка и случайных драках, но они прекрасно знали истинную причину, о которой так и кричали недавние оценки друга. Должно быть, нелегко было убедить госпожу Баджи отпустить сына погулять. Акаши и Сано вот уже пару лет каждый конец экзаменов делали ставки: останется ли тот на второй или нет. Тем не менее, свое обещание он выполнил, о чем свидетельствовала пара пластиковых пакетов, набитых всякой вкусной всячиной. Только поравнявшись, Манджиро стянул с его запястья один из них, однако отнюдь не ради помощи. Баджи и Харучие едва ли не синхронно засмеялись, когда тот, не стесняясь, начал осматривать содержимое, выискивая любимое лакомство — дораяки. Акаши, посмеиваясь себе под нос, поспешил забрать у товарища второй пакет, надеясь найти что-нибудь вкусное и для себя. Однако перехватив пластмассовые ручки, гопник на секунду замешкался, неожиданно заметив на его костяшках разводы плохо стертой крови. Твою мать, а ведь, и правда, подрался. — А, там, около беседки, шизик какой-то шастает, — поняв его немой вопрос, с довольной улыбкой пояснил Кейске. — Обкуренный, видимо. Бродит там, всех за руки хватает… Короче, сам нарвался. — Ты хоть не вырубил его? Или не херанул что-нибудь? — Харучие оглянулся, будто выискивая что-то. — Тут же мусора бродят по выходным, а мне что-то не хочется бегать на набитый желудок. — Забей, — отмахнулся друг, недовольно поморщившись, когда Манджиро зашуршал упаковками. — Если этот наркоша и доползет до ментов, они его тут же загребут! «Доползет…» Акаши глубоко вздохнул и покачал головой, глядя то на Баджи, ища понимания, то на Майки, ища поддержки. Иногда ему казалось, что такой штукой, как чувство ответственности, обладает только он из их компании. Скорее всего, дело было в привычке присматривать за кем-то. Даже сейчас, оставив сестру с бабушкой, Харучие не мог отделаться от навязчивой мысли о ней, даже понимая, что точно ничего не случится. Хотя у Майки тоже была младшая сестренка, но вот ответственности и серьезности у него от этого особо не прибавилось. Хулиган, будучи старше обоих своих друзей, по праву чувствовал себя таковым. — Нужно его проверить. Мало ли, нажалуется. — товарищи, подхватив по пакету, двинулись по дорожке, но он и не дернулся с места, лишь осмотрелся еще раз, будто уже слыша полицейский свисток. Спасибо, ему прошлого раза с лихвой хватило. — Где ты его оставил? Баджи безразлично пожал плечами, но все же пальцем указал направление. Майки, который все это время не отзывался, вполоборота улыбнулся и ободрительно кивнул, отчего у гопника как-то разом перевернулись все мысли. Он никак не мог объяснить это явление, но похвала Манджиро, любая, даже столь скупая, всегда волновала его до глубины души, вынуждая вновь и вновь искать способ заслужить ее. Харучие, не оглядываясь, побежал в сторону указанной беседки, намереваясь по-быстрому разобраться с вдруг возникшей проблемой и скорее вернуться к друзьям. Уговорить. Или пригрозить. Или, если придется, добавить. Жертву недавнего избиения он нашел сразу же. — Эй, долго будешь ползать? Баджи давно уже ушел, — юноша скрестил на груди руки, сверху вниз наблюдая за сгорбившейся на земле фигурой, неловко шарящей руками по траве в поисках опоры. — Раз ты в сознании, значит, огреб не так сильно. Хватит придуриваться! Ему не ответили. Строго говоря — полностью проигнорировали его приход. Харучие нетерпеливо постукивал пальцами по сгибу локтя, все сильнее хмурясь и ощущая, как внутри начинает жечь раздражение, довольно быстро накопившееся. В теплый весенний вечер уж точно хочется заняться чем угодно, только не подтиранием соплей каким-то нытикам, что даже постоять за себя не могут. — Да хватит, блин, уже. Поднимайся. — шумно выдохнул Акаши, стараясь, чтобы голос звучал поспокойнее, однако мальчишка даже не обернулся в его сторону. Хулиган неспешно обошел побитого и опустился перед ним на корточки, пытаясь оценить масштабы недавней трагедии. Наконец посмотрев на его подбитое лицо, гопник слегка удивился. Но уже в следующую секунду понял, что нет ничего удивительного в том, что кто-то из его новых соседей окажется в парке, расположенном всего в квартале от их домов. Они с сестренкой видели в окно, как семейка этого парнишки заселялась. И только после этого он обнаружил нечто, заставившее его едва ли не рот раскрыть. И тут уже не помогли ему никакие отмазки, смягчающее это удивление. Лицо практически не пострадало — лишь от носа тянулась пара красных подтеков, разбивающихся об облизанные губы. Когда бордовые капельки вновь набухли надо ртом, он повторил это действие. Но Акаши совсем не обратил на это внимания, тупо продолжая разглядывать пострадавшего, стараясь не смотреть в его глаза, хоть и не отрицая того факта, что посмотреть хочется. Неслабо хочется. Чтобы поймать на себе ответный вопросительный взгляд и отделаться от мысли, что Баджи только что избил слепого человека. — Я выронил свою трость, — как-то напряженно проговорил пострадавший, чуть отодвигаясь. — Но нехер бить меня за это. — Прости, — с трудом буркнул Харучие, отводя взгляд и чувствуя, как становится совестно. На самом деле, хотелось стукнуть себя по лбу. А потом повторить эту манипуляцию с Кейске, который внимательностью никогда не отличался и обычно пускал кулаки в ход быстрее, чем голову. Конечно, они оба хулиганы, однако сам Акаши никогда бы без причины не ударил инвалида. Им и так от жизни досталось, чтобы еще и сверху навешивать. — Думаю, мой друг этого не понял. — А что насчет тебя? Ты пришел добавить или помочь? — видимо, спокойный и немного извиняющийся тон гопника располагали к себе, потому что мальчишка, чуть смягчившись в лице, приподнял руку и уверенно протянул ее. Акаши не совсем его понял и, решив, что ему нужно помочь подняться, протянул в ответ, однако тот лишь осторожно коснулся его запястья, будто убеждаясь, что он все еще здесь. Харучие неловко отшатнулся от этого неожиданного прикосновения и резко поднялся, осматриваясь в поисках пропавшей трости. — Тут вроде сиренью пахнет, и если она закатилась под куст… Ну, если я случайно наткнусь и выколю себе глаз, то вряд ли для меня что-то изменится, но вот выглядеть я точно стану хуже. Юноша чуть удивленно обернулся в его сторону и тут же сообщил, что сиреневым кустом с его мягкими веточками и листьями нужно очень постараться, чтобы что-то выколоть. На что тут же получил вполне логичное уверение, что тот не может этого знать наверняка. Недолго думая, Акаши отломал от куста, действительно растущего совсем рядом, гроздь мелких нежно-фиолетовых цветов, стараясь не думать, как неправильно этот жест может показаться со стороны, и протянул их парню, что уже поднялся на ноги и отряхнулся. — Глупый, я знаю, как выглядит сирень, — мальчишка утер рукавом лицо, криво улыбнулся, другой рукой ощупывая мелкие соцветия, будто поглаживая лепестки. — Ну, относительно, то есть. Харучие почувствовал себя обведенным вокруг пальца, хоть и сам сорвался на проявление странной доброты, и все же весьма настойчиво всучил ему свой подарок, за который вполне мог бы уже убегать от полицейского, если бы их заметили. Трость обнаружилась довольно быстро и оказалась, в самом деле, почти под самым кустом. Ну, без глаза, конечно, никто бы не остался, но вот раздражение заработать вполне реально. — Не ходи больше так один. — гопник протянул ему трость, наблюдая, как расслабляются и опускаются его плечи, стоило лишь пальцам обхватить рукоять. Видимо, с ней тот чувствует себя куда увереннее. — Снова ведь потеряешь или споткнешься обо что-то. — Ты тоже можешь споткнуться и упасть, — запросто ответил он, пристукнув кончиком о край каменной дорожки. — Да, но это совсем другое… — Акаши осекся, сам не поняв, что хочет этим сказать. Будто тот сам не знает, что инвалид и насколько сильно отличается от всех остальных людей. Он не знал, как вести себя с такими, можно ли указывать на эти различия или не стоит замечать их, поэтому лишь махнул рукой, когда парень, улыбнувшись одним уголком рта, предложил ему продолжить. И тут же захотел снова ударить себя по лбу. Отмахнулся он, тоже мне… Хулиган, заменил свой жест единственным доступным для их общения способом — словами — и, быстро попрощавшись, побежал обратно к своим друзьям, вот только думая теперь совершенно не о предстоящем пикнике. Его не покидало какое-то смутное тревожное чувство. ___ Второй раз он повстречал этого слепого мальчишку в том же месте. Легко и просто выверенная закономерность оказалась верной — когда буквально рядом с твоими домом есть парк, а на улице светит ласковое вечернее солнце, само собой возникает желание вырваться туда. Акаши и сам бегал сюда при первой же возможности — с друзьями и один, часто с сестрой и неимоверно редко с братом, который в последнее время слишком отдалился. Он скучал по былым денечкам, а старый парк и был апогеем этой грусти, тем важным местом, где оживают воспоминания, живыми тенями бродят среди деревьев и посадок. Если прислушаться, можно услышать детский смех. И только потом понять, что это лишь очередной осколок памяти, случайно выбившийся из кучи и царапнувший мысли. Тот парень, видимо, тоже не любил дома сидеть. Акаши нередко видел его — прогуливаясь по столь знакомым дорожкам или случайно выглядывая в окно. Правда, теперь подмечал то, что ускользнуло от первого взгляда. Он никогда не расстается со своей тростью. Как Харучие сообразил, — это его ориентир и своеобразная точка опоры. Он почти всегда один, сидит на лавке в наушниках или уткнувшись в какую-то книжку и с задумчивым видом водя по строчкам пальцами. И это было уже слегка непостижимо для него. Такие люди — они же как стеклянные фигурки: страшно оставлять без внимания. Вот Сенджу, вообще-то, совершенно здорова и бодра, но все равно тревожно бросать ее одну. От брата снова попадет. Как себе это позволяют другие?.. Или почему его обостренное чувство ответственности снова дает паранойю? С того злополучного пикника прошло уже достаточно времени, однако гопник все еще ощущал некоторую незавершенность, ведь так и не сделал то, зачем, собственно, бежал тогда к нему, — не решил проблему, и теперь всего лишь хотел поставить жирную точку на этом деле. Знакомую блондинистую макушку он заприметил сразу же. Просто обычно видел его именно с этого ракурса, когда брел мимо. Мальчишка сидел на лавочке в тени широкой кроны дерева, чуть запрокинув на спинку голову, ритмично постукивая пальцами по колену, видимо, в такт чему-то, играющему в его наушниках. Не знай Харучие об его особенностях, точно бы решил, что тот просто задумался или мечтательно разглядывает прожилки неба, строго очерченные темными ветвями и листвой. Гопник понаблюдал за его движениями, будто пытаясь предугадать, что он будет делать дальше, что он сможет делать дальше и когда, наконец, стянет свои наушники, чтобы Акаши сумел спокойно подойти без необходимости дернуть его за что-то. Был такой же закат, розовато-бледным и прозрачным воздухом окутывающий все в парке. Хулиган то и дело поглядывал на горизонт, ни то пытаясь понять, сколько времени он уже так стоит в сторонке, ни то желая налюбоваться финальными аккордами очередного уходящего дня. И от этого становилось особенно трепетно и мрачно на душе, будто там уже наступила ночь. Закаты всегда пропитаны грустью, ведь они означают прощание. Неважно, хороший это был день или плохой, но он безвозвратно уходит. Харучие шумно вздохнул и все же двинул по широкой алее, довольно быстро оказавшись у нужной лавочки. Как и ожидалось, мальчишка не произвел никакой реакции, однако стоило Акаши только протянуть руку, чтобы тронуть того за плечо, как он, будто отойдя от транса, резким движением скинул наушники. Гопник непроизвольно отдернул руку, ненадолго растерявшись. Говорят же, что у людей, лишенных чего-то, есть некое шестое чувство, позволяющее в чем-то даже превосходить здоровых. — Я тебя знаю, — уверенно начал хулиган, просунув руки в карманы шорт, — ты же Хайтани Ран, так? Это ты недавно переехал в дом, соседний с моим. — Я тебя так-то тоже, Акаши Харучие, — запросто ответил юноша, ловко наматывая на пальцы провод. Хулигану было так непривычно, что тот даже не обернулся, хоть он и понимал: незачем, бессмысленно. — Ну так… Ты же не нажаловался никому после того раза? — пробубнил гопник, отводя в сторону взгляд, тем самым разрывая какой-то однобокий зрительный контакт. Пальцы, зажимающие между собой пару капелек, вдруг замерли. — Может, да, а может, и нет, — неоднозначно покачал головой Ран, чуть нахмурившись. — Что, как бить слепого, так все нормально, а когда дело доходит до того, чтобы схлопотать за это, так страшно? — Да по тебе, вообще-то, и не скажешь!.. — выпалил гопник и тут же снова осекся, совершенно не понимая, что сам имел в виду. То, что Хайтани слеп, он понял ровно в тот самый момент, когда опустился перед ним и посмотрел в лицо, и случилось это чисто интуитивно. Акаши и раньше видел незрячих в разных передачах и кино, видел эти мутные, будто стеклянные колбы с дымом, зрачки, но никогда и не задумывался, как это выглядит в реальной жизни. Глаза Рана были совершенно не похожи на все это. Они в этом плане было совершенно обычными. Только совершенно пустыми и недвижимыми, будто кукольными, которые сделаны из фарфора и стекла. Совсем как тонкая корочка льда на луже — в них не было того блеска и живости, в них не было взгляда. И это не на шутку испугало парня в тот момент. — Не боись. — Хайтани какое-то время помолчал, заинтересованно ожидая, пока тот продолжит, но спустившаяся на них тишина вынудила его проигнорировать фразу. — Никому я не сказал. — Спасибо, — чуть оживленнее бросил Харучие, наконец подняв на него взгляд. Ран явно был старше его на пару лет и повыше, но все равно сидел с довольно ровной спиной. Самому гопнику приходилось прикладывать усилия, чтобы не сгорбиться и не заработать кифоз. Если смотреть на него со стороны, вовсе не казалось, что с ним что-то не так. Просто складывается впечатление, что тот лишь мечтательно глядит перед собой, не замечая ничего другого. Акаши вдруг задумался и понял, что уже слишком долго рассматривает нового знакомого, и тот явно понял это. — Ты ведь хочешь спросить, что я вижу? — Как ты это понял? — едва слышно пробормотал хулиган, чувствуя странное смятение. Нельзя, нельзя, никогда нельзя задавать такие вопросы, это чертовски неприлично. Акаши даже устыдился, что вообще задумался о чем-то подобном, это показалось ему нечестным интересом, как покупка билета на фрик-шоу. — Да все спрашивают. Перед этим еще долго смотрят на меня, мнутся, пытаются сформулировать. Будто от этого суть вопроса изменится. Ладно, я вижу… — Харучие слишком отчетливо заметил, как тот напрягся, как поджались его губы, как он потянулся к своей трости и со странной бережностью погладил ручку. Должно быть, это ощущение в руке давало ему уверенность. Акаши опустился рядом с ним на скамейку, на самом деле радуясь, что тот сам заговорил об этом, и теперь терпеливо ждал ответа, ощущая неприятное жжение совести. Юноша продолжал покручивать наушники, будто сматывая свои мысли в клубок, но затем, махнув рукой, выдал: — Ничего. — То есть, вокруг тебя всегда темнота? — А что такое темнота? — спросил Ран, неожиданно усмехнувшись. Харучие неопределенно пожал плечами, прекрасно зная, что этот жест ускользнет от собеседника, и задумчиво посмотрел вверх, неудобно устроив шею на жесткой спинке лавочки. Он не знал, что ответить на столь простой вопрос. Бледно-розоватое небо казалось ему плитой, исчерченной темными ветвями дерева над ними, блестящей от последних лучей утомленного солнца. Он не понимал, как можно жить в мире с такими прекрасными закатами и видеть вокруг себя лишь кромешную темень. — Темноту еще увидеть нужно, — сам пояснил Хайтани, чуть смягчившись и свободнее расправив плечи. — Ты ее видишь, потому что понимаешь, что это такое. Многие почему-то думают, что закрыв глаза, они видят точно так же, как и я, но это не так. Я могу, конечно, объяснить, как работает сетчатка глаза… — Акаши заметил, как уголки его губ чуть дрогнули вверх, но так и не понял, чем это вызвано. Парень устало оперся локтями о колени, опустив лицо на переплетенные пальцы, все так же улыбаясь. — Но просто скажу, что для вас всех темнота контрастирует с дневным светом, всем тем, что вы видите. Можно сказать, ваша темнота — это очередной объект. Ну, а я… не думаю, что могу назвать это темнотой. Темнота — это что-то, а я не вижу ничего. Хулиган задумчиво поглядел на него, потом на небо, потом на носки своих кед. Он едва понял, что тот имеет в виду. — Как ты тогда ходишь здесь один? И как тебя отпускают? — Почему бы и нет? Я могу все то же, что и вы, а вы — все то же, что и я. Спотыкаться и поскальзываться — тоже. Ты ведь гуляешь здесь сам и не боишься упасть. — Это совершенно разные вещи! — после долгих раздумий, мысленных возвращений в тот день Харучиё наконец понял, что имел тогда в виду. — В плане… Ты же не можешь кино смотреть и книжки читать, и не сориентируешься без посторонней помощи… — Я могу читать книги, — перебил его Ран и неожиданно потянулся к рюкзаку. Уже в следующий миг на колени гопника упал довольно увесистый том. Акаши удивленно приподнял книжку полностью белого цвета. Сначала это поразило его, но он сразу же понял, что цвета таким людям не нужны. Им сойдет и абсолютная белизна — они и не заметят. Мальчишка пролистал страницы и ничего не понял, только задумчиво нахмурился и аккуратно провел по строке. Букв совсем не было ни внутри, ни на обложке, их заменял шрифт Брайля. Он слышал о таком, правда, понятия не имел, как его использовать. Подушечка пальца скользнула по странице, прочувствовав все неровности: мелкие крапинки вмятин и выпуклостей, — все они сливались в сплошной непонятный узор. — Что это такое? — Хотел бы я сказать, что это нечто интересное, но это всего лишь мой задачник по алгебре. Я на домашнем обучении. Акаши так и думал. Он не слышал, чтобы в их районе были школы для особенных детей. — Харучие… — вдруг позвал Хайтани, в момент посерьезнев и заставив собеседника даже напрячься. — Я могу потрогать твое лицо? Хулиган удивленно отшатнулся, однако юноша ничуть не изменился в лице, по-прежнему даже не повернулся в его сторону. Видимо, для него это совершенно обычная практика, и Акаши осенило. Конечно, он ведь даже не знает, как выглядит говорящий с ним человек, и нет другого способа познать это, кроме как на ощупь. Ведь ни голос, ни запах не смогут вырисовать в голове портрет. Ран терпеливо ждал ответа, ведь прекрасно понимал, что подобная просьба зачастую кажется странной и смущающей. Люди — не очень-то тактильные создания, особенно до незнакомых прикосновений. Привыкли все определять на глаз. Жаль только, не каждый может себе это позволить. — Мне бы хотелось знать, с кем я говорю, — пояснил он. — Но если для тебя это слишком, то просто откажи. Парень так и сидел вполоборота к нему, Акаши все разглядывал его профиль — ровные и мягкие черты лица, чистая кожа, точеный нос, стеклянные неживые глаза под белокурой челкой. Он мог его видеть — и длинные светлые косы, и фантазийную подвеску на его шее, и наушники, все еще накрученные на пальцы. Но Хайтани не мог ответить ему тем же, лица, образа Харучие для него просто не существовало. Лишь очередной голос из океана черноты. Обидно и нечестно, так, что мальчик даже закусил губу, почувствовав странный прилив ни то жалости, ни то сострадания, ничуть не чуждого его душе. Акаши положительно кивнул. И снова едва не ударил себя по лбу. Похоже, привыкнуть к общению с новым соседом будет непросто. — Я не против, — вполголоса выдавил он, внимательно наблюдая за его реакцией. Ран выпрямился и чуть улыбнулся, явно ободренный согласием, поблагодарил, в одно ловкое движение придвинувшись почти вплотную к нему. Гопник неуверенно приблизился, наблюдая, как его руки откладывают в сторону спутавшиеся наушники и аккуратно, но уверенно поднимаются на уровень его лица. От первого же касания он прикрыл глаза, ощущая странное смятение. Будто дает ему ту поблажку, которой его лишила жизнь. Пальцы Хайтани двигались по коже осторожно, едва касаясь, очертили щеки, подбородок, лоб, прошлись до самого кончика носа и под губами. Когда они коснулись ресниц, он не выдержал и зажмурился, ощущая, как щекотно это прикосновение. К коже вдруг прилило нежданное и неясное смущение, и стоило только чужим пальцам вновь спуститься к ним, как хулиган отдернулся. Тот ведь точно почувствует этот жар. Ощутив его напряжение, Ран убрал руки и чуть улыбнулся. — Мне говорят, я потерял зрение в младенчестве, но я в это не верю. Если бы я хоть раз смог увидеть, точно никогда бы этого не забыл. Я никогда не видел человеческих лиц, всяких цветов, предметов. Забавно, когда кто-то пытается описать мне свою внешность — цвет глаз, волос, одежду… Но правда в том, что я понятия не имею, что такое «карие» и «золотистые локоны»… хоть и знаю, что у меня у самого светлые волосы и глаза некого лилового цвета. Мне так сказали. — от последней фразы Харучие передернуло изнутри. Ему сказали, значит… Внутри что-то точно дрогнуло, особенно когда парень поднял руки и демонстративно коснулся своего лица, будто пытаясь убедиться, что ему не солгали. Вот только он не сможет. Когда тот ощупывал гопника, он старался не смотреть ему в лицо, боясь, что Ран поймет, догадается, почувствует. Но не мог разорвать зрительный контакт с глазами, в которых не видел взгляда. Это было жутко, страшно, неестественно и неправильно. — Некоторые слепые стараются двигать глазами на звук, чтобы имитировать обычный разговор. Некоторым удается настолько, что не сразу и скажешь, что они не видят. — будто подтверждая свои слова, он посмотрел на собеседника. Зрачок скользнул к уголку глаза, как при использовании периферического зрения. Акаши невольно отвернулся, постаравшись сделать это бесшумно. Нет, пусть пытается смотреть в какую угодно сторону, но не на него. — Я тоже так могу, но получается не очень, не всегда определяю, где конкретно говорящий. Но так лучше не делать… выглядит стремно, наверное, да и многих пугают мои пустые глаза, поэтому я часто ношу темные очки. Мальчишка резко поднял взгляд. Плавное смятение внутри в один момент сжалось в один огромный горячий ком злости внутри, неприятный, дерущий, вынудивший его раздраженно стукнуть кулаком об спинку и тут же зашипеть от боли. Это уже настоящая дикость, жестокая и такая… человеческая. — Так пусть не смотрят! Тоже мне! Будто ты виноват, что не видишь… Их проблемы, короче… Чего ты смеешься? — Спасибо, — сквозь смешок выдавил юноша, прижимая неплотный кулак к губам. — За что? — За то, что злишься, — Ран в последний раз хохотнул и удобнее устроился на лавочке, чуть запрокинув голову, будто любуясь темнеющим и розовеющим горизонтом, подчеркнутым черными очертаниями высоток. Завораживающее зрелище, на самом деле. — Знаешь, возможно, это даже хорошо, что я ничего не вижу. Вдруг мир вокруг ужасен. — Неправда, — взгляд Харучие тоже непроизвольно метнулся вверх, туда, где утомленное солнце, оставляя за собой оранжевый след на небесном полотне, начинало свою игру — прятаться так, что никто и никогда не отыщет, пока ему самому не надоест, и оно не покинет свое укрытие. Парень вздохнул, когда светящийся диск полностью скрылся из виду, и на Токио спустились сумерки. — Он просто прекрасен. ___ Мысли о Ране просто не помещались у Акаши в голове. Их не получалось упорядочить, они путались, как нити в клубке, как распавшаяся мозаика, и чем больше мальчишка проводил времени с новым другом, тем смутнее становилось у него на душе. Казалось, чем больше он узнает о нем, тем сильнее запутывается и не понимает; чем больше думает, тем больше не может выскочить на нужную мысль. Хайтани живет рядом, и с того самого вечера, когда они, разговорившись, вернулись вместе домой, мальчишки подружились. Замечая его в парке, Харучие теперь всегда подходил. А временами и шел туда за этой встречей, совершенно не понимая своего интереса. Как оказалось, семейство Хайтани переехало из района Роппонги, чтобы позаботиться о тяжело больной бабушке, которой в последнее время стало совсем тяжело одной. Об этом он и сам догадывался. Родители его почти всегда на работе, а младший брат все время проводит дома рядом с больной. Ран, насколько может, помогает. Посильно, ведь не на всех лекарствах названия дублируются шрифтом Брайля, да и на многом другом его нет… По вечерам к ним наведывается медсестра, и тогда ему становится скучно дома, ведь брат, Риндо, занят, а сам Ран, как он говорит, лишь путается под ногами. И поэтому мальчишка повадился коротать время в ближайшем парке, где и познакомился с хулиганом из банды Майки. Ран часто говорил, что чувствует себя дома как в коробке, тесной и до ужаса нагроможденной, где невозможно развернуться. Его всегда влек простор, правда, Харучие понятия не имел, как тот ощущает это. Ему нравился их общий парк — как оказалось, Хайтани любит людской гомон, шелест и ощущение ветра на коже, запах цветов и сладких фруктов. Ведь все это — единственное, что он мог испытывать, единственное, чем наполнялся его мир постоянной тьмы, разбавлялся музыкой и вкусом. И он не стыдился признать свои совсем не пацанские увлечения. Хулиган с его несоразмерной и необъяснимой любовью к закатам понимал друга. И разделял это, ощущая приятное облегчение, будто нашел в этом слепом мальчике оправдание для своих странностей, нечто такое, чего не мог добыть самостоятельно. Тихую грусть и сожаление. Акаши совершенно не мог представить, каково это жить и видеть вокруг себя лишь кромешную темноту. Сам терпеть ее не мог, даже спал с ночником, — такая вот маленькая слабость. Наверное, людям, привыкшим даже к столь естественной роскоши, слишком сложно представить, как другие могут обходиться без нее. И еще как обходиться. Ран никогда не просил помощи и сам неплохо ориентировался в пространстве. Хулиган, идя рядом, зачастую и не понимал, как это происходит, как один удар трости о тротуар подсказывает ему путь и как малейшее движение руки по точечной строке может столько всего рассказать. Хайтани справлялся, ориентировался, изучал мир. Пытался. Но от внимательного взгляда гопника так и не ускользнул ни единый синяк на его руках, ни единый кривой изгиб губ, когда нога не так ловко нащупывала край ступеньки. Попросить помощи для него — это наступить на свою гордость, признать собственное несовершенство, обернуть в ложь каждое произнесенное ранее слово. Юноша не жаловался на жизнь, не ругал и не проклинал ее, и это оставалось для Акаши самым непостижимым. Он сам хулил ее вместо друга. Это казалось ему чертовски несправедливым, злой насмешкой судьбы. После встречи с незрячим мальчишкой, ему показалось, будто его собственные глаза открылись, впервые так широко и ясно. Сколько же еще в мире таких людей… несчастных, обреченных, лишенных чего-то базового, само собой разумеющегося. Ранее в детский мирок, сплошь заполненным летом, играми и гонками на одолженных у старших братьев байках, не просачивался этот мрак, ядовитый парадокс этого мира, где люди не равны и никогда не получают по заслугам, а наказания терпят те, кто уж точно не заслужил. Ран — это живая сущность, обитающая в море бескрайней темноты. Свой же ориентир, свой же ограничитель. Каков его мир? Чернота, чернота, разливающаяся звуками и голосами, чернота, обволакивающая прикосновениями. И среди этой бесконечности — один он. Харучие сидел перед зеркалом и до рези в глазницах щурился, внимательно всматриваясь в черты собственного лица, будто исследуя их и запоминая. Он-то мог их видеть и довольствовался этим. Ярко-зеленые, хризолитовые глаза блестели в оконном отсвете, в них горела жизнь, надежда, мечты и множество стремлений. В глазах Рана не было ничего этого — только недвижимость и странный холод, как застывшие ледышки, как инвертированные фотографии, где на белом небе застывает черное солнце, как высеченные из гипса невидящие глаза мертвых статуй. Парень, будто вспоминая тот день в парке, коснулся своего лица, провел пальцами по гладкой и чистой коже без единого изъяна. Живой блеск глаз чуть гас под сенью густых длинных ресниц, розовых, точно под цвет его коротко остриженных волос. Точно как у Сенджу. Кажется, таких людей называют альбиносами, но Акаши особо не углублялся. Тоже особенный, в какой-то мере. Необычный. Только вот в хорошем смысле. Жаль, Ран не может этого увидеть, и ему никак не объяснишь. Он ведь даже и не знает, как выглядят человеческие лица, только с чужих слов и собственных ощущений. Хулиган прикрыл глаза и продолжил ощупывать лицо: нос, губы, лоб, щеки, уши… пытаясь собрать собственный портрет из тактильных ощущений, будто никогда не видел его. Заведомо бесполезное упражнение. Отражение своего же лица стояло перед глазами, не давая простора фантазии. Гопник вздохнул. А вот Ран своего никогда не видел. «Мне говорят…» — дикие слова застряли в памяти, поражая детский ум. Он и брата своего никогда не видел, и родителей, и Харучие никогда не сможет увидеть. Все люди для него — хаотичная смесь разных голосов и абстрактных образов, мелькающих в темноте. Как и весь остальной мир — месиво из звуков, запахов, ощущений, догадок и слепой веры чужим разговорам. Мир, созданный сплошным воображением. Как бы парень только хотел рассказать ему о закате, о горящем небе, и бледной россыпи звезд, видной лишь в том месте, где небесный полог успел пропитаться ночной мглой, и падающем и медленно гаснущем солнце… если бы это только было возможно. Однако не было в его арсенале нужных слов. Харучие зажмурился до цветастых фейерверков перед глазами и поднялся с табуретки, осторожно отложив небольшое зеркальце, одолженное у сестры. Что чувствует, что видит, как живет Хайтани? Гопник должен это узнать, стереть это недопонимание. Мальчик, все так же держа глаза закрытыми, довольно ловко пересек свою комнату, лишь на последнем шаге ударившись вытянутыми руками о закрытую дверь. Это оказалось сложнее, чем он думал. Ран редко протягивает руки, в основном использует свою незаменимую трость. Акаши не сразу, но умудрился нащупать ручку и отворить дверь, тут же оказавшись в коридоре. Так… небольшой путь до кухни и обратно, легко и просто. После пары неуверенных шагов под ногами знакомо скрипнула половица. Ага! Значит, в недалеко от него лестница, нужно лишь уцепиться за периллу, и спуститься будет легко. Ободренный четко выстроенным планом, юноша улыбнулся и шагнул вперед, готовясь уцепиться. Но вот пальцы хватили лишь воздух — тот самый, на который ступила его нога, когда он промахнулся мимо ступеньки. Не успел Харучие и пикнуть, как уже познал закон гравитации и неуклюжести на личном опыте. Как и боль сломанной руки.