Отцовские руки

Чарльз мог не говорить этого Сквизгаару, вовсе нет. Но Сквигельф выглядел таким мрачным, таким отчаявшимся, что Чарльз не выдержал. И сказал это. Сказал, что у его отца были крепкие руки. Это и вправду было так. Чарльзу незачем было врать. И Чарльз, в отличие от Сквизгаара, который своего родителя в глаза не видел, мог утверждать, что у него самый лучший отец. Чарльзу просто было не с кем сравнить. Да и с кем можно было сравнить Селацию — полубога, получеловека? Чарльз прекрасно понимал Сквизгаара. Понимал, какой это тяжёлый крест — быть сыном божества. Сквизгаар пока что жил спокойно, но Чарльз чувствовал — совсем скоро бог гитары узнает свою истинную сущность. И поймёт, какую ответственность на него возложил божественный родитель. Многие родители, не только боги, требуют от своих детей невозможного. Ты должен хорошо учиться, написать докторскую, построить карьеру, завести семью, детей, купить машину по статусу — а если хоть напротив одного из этих пунктов останется пустой квадратик, всё, ты жалкое ничтожество, которого больше не пустят на порог родительского дома. Как это бывает, Чарльз хорошо знал. Не только на примере Пиклза. Он бы мог утешить Сквизгаара, дать ему немало советов и доказать, что расти без отца не так плохо, тем более, когда он давно вырвался из родительского гнезда. Но Чарльза по этому вопросу ни разу не дёргали. И никто не спрашивал о его отце. Даже Сквизгаар угрюмо промолчал, и Чарльз невольно подумал, что только хуже сделал своими словами. Парни и прошлым друг друга не особо интересовались, но слушали, если вдруг кому-то хотелось выговориться. Они подбадривали Сквизгаара, который тщетно искал своего предка среди множества мужчин с золотыми волосами и голубыми глазами, рассказывали про своих отцов и жаловались на матерей, а Мёрдерфейс даже пытался заменить Сквизгаару отца. Не из самых лучших побуждений, но Чарльза умиляло, с какой нежностью Уильям помогал Сквизгаару мыться и тащил его, бледного и мрачного, кататься на американских горках. Сквизгаар почему-то не допускал и мысли, что его отец может быть мёртв. Что его отец может оказаться не человеком, а бесплотным духом, который пролился на его мать золотым дождём, как Зевс на Данаю. Селация спустился на землю снегопадом. Чарльз не собирался раскрывать Сквизгаару тайну его происхождения раньше времени — тот всё равно не поверил бы. Да и остальным парням ещё слишком рано знать, что их настоящими родителями были не совсем люди. Всему своё время. Всё сложится, как сказано в пророчестве. Нужно выждать, как говорил его отец. Но Чарльза никто и не спрашивал. Парням казалось, что у Чарльза не было ни будущего, ни прошлого, ни роду, ни племени. Он родился таким — уже с залысинами, в сером костюме, навсегда застрял в непонятном возрасте между тридцатью и сорока. Пришёл из ниоткуда, чтобы оберегать Dethklok и никогда не умирать. И Чарльз знал, что никогда не сможет их разубедить. И поддерживал эту легенду, старательно выгоняя из памяти все воспоминания о детстве. Никаких нежностей, никаких сантиментов — одна бесконечная работа, длинные столбцы цифр, проценты и акции. Но где-то глубоко в сердце он бережно помнил тепло отцовских рук. Помнил отца — почему-то всегда старым. Память хранит детали лучше событий. Вот и перед Чарльзом, стоило ему закрыть глаза, представало, как норд-ост трепал выбившиеся из-под отделанного мехом капюшона белые волосы, как сверкали снежинки на седых кустистых бровях, и как летом, когда ненадолго показывалось северное красное солнце, белели царапины морщин на загорелом до кирпичного цвета лице. Чарльз так и не узнал, как назывался тот заснеженный край, где он жил с отцом — это было совершенно дикое место, затерянное в скованных льдом просторах Аляски, за сотни километров от человеческого жилья, сокрытое от остального мира острыми скалами и бурными реками. Там, где никто не смог бы их найти. Возможно, на свет Чарльз появился в совсем другом месте — но первым, что зазубренным клинком врезалось в его память, был алый шар полярного солнца, тяжело висевший над горизонтом в жёлто-зелёном небе. И отец, который крепко, но нежно поднимал Чарльза на руках и убеждал — дотянуться до солнца совсем несложно. В том краю всегда было безлюдно — лишь скрип меховых сапог по снегу немного разбавлял хрустально-прозрачную тишину, от которой звенело в ушах. Вечная белизна слепила — у Чарльза кружилась голова, а перед глазами крутились сверкающие точки. Но потом он привык. Привык щуриться на солнце и терпеть головную боль. Чарльз учился ходить, проваливаясь по пояс в колючий, но почему-то тёплый снег. Но всякий раз отец ловил его, закутанного в тысячу одёжек так, что Чарльз казался похожим на колобок с глазками, и ставил на ноги. Молчал Чарльз долго — на холоде стыло горло и щипало в носу, но отец с непонятным упорством заставлял его складывать слова в длинные предложения и водил костлявым морщинистым пальцем по потёртому букварю. Различать следы диких животных — синие кружочки на белом снегу — Чарльз наловчился раньше, чем читать. Он никогда не ходил в школу и не видел других детей. И долго думал, что весь мир — это безграничная пустыня, закованная в толстый панцирь липкого льда. Но отец хмурил брови, доставал с верхних полок огромные старые книги с пожелтевшими страницами и объяснял, объяснял — долго и терпеливо. Чарльз слушал, а сам пристально смотрел в отцовские глаза — исчерна-синие, как зимнее прозрачное небо, под которым они гуляли по ночам. Где-то в лазуритовой высоте вспыхивали, умирая и рождаясь, целые миры. Из одного такого заоблачного мира пришёл Селация. Мудрый, величественный, всегда старый, который знал всё на свете — почему трава зелёная, почему небо голубое и почему огонь оранжевый. Чарльз мог слушать его целыми днями — и доверял каждому его слову. Где-то далеко, словно в другой вселенной, торопились на работу жители шумных мегаполисов и поджаривали друг друга на кострах дикари в тропических лесах. А Чарльз с отцом зимой кутались в шкуры, собирали осенью кислые водянистые ягоды, целовали весной бледненькие первоцветы и охотились летом на непуганых оленей с влажными чёрными глазами. А по вечерам Чарльз садился с книгой у жарко натопленной печки и читал про далёкие народы, страны, искусства и науки — доверчиво и жадно, как читают сказки. Однажды всё это ему понадобится, говорил Селация. Понадобится драться до крови и убивать — говорил он и сжимал пухлые пальчики Чарльза в кулаки, вкладывал ружьё в его маленькие ручки. Чарльз слушал и запоминал — раз ему это нужно, нельзя пропускать мимо ушей. Селация всегда знал, как ему будет лучше. А Чарльз никогда не возражал. Он и не знал, что родителю можно перечить. Чарльз молчал, когда отец выводил его утром на снег и обливал ледяной водой. Чарльзу после этих оздоровительных процедур казалось, что тело покрывается хрустящей коркой. Но слоем льда покрылось его сердце. Чарльз поднимал глаза на пронзительно-синее небо и щурился. Там, в высоте, всегда было холодно — так, что замерзали на лету птицы. И в Чарльзе тогда тоже что-то замерзло и отмерло. Как Кай из сказки Андерсена, он ничего не боялся и никого не любил — никого, кроме отца, который неустанно продолжал учить его. Чарльз подрастал, а Селация оставался таким же седым и морщинистым — старым, но не дряхлым. Он без труда волочил по снегу туши матёрых оленей, унимал студёный ветер и разжигал огонь в печи щелчком пальца. И Чарльз не видел в этом ровно ничего странного. Он даже не подозревал, что Селация — не человек, и никогда не считал себя потомком бога. Отец читал ему греческие мифы, где от спускавшихся на землю богов земные женщины рожали героев и титанов, но не убеждал Чарльза в том, что этого на самом деле могло не быть. Селация ничего не отрицал и загадочно усмехался, когда Чарльз просил его точно ответить. — Христа нет. Будды тоже, — сказал он однажды, захлопнув книгу. — Есть только пять богов. Но они не творят чудес. Их миссия — уничтожить человечество. И придут они куда раньше, чем сгорит солнце. Это будет величайшая сила, что видела земля. — Что же это за боги, которые хотят привести людей к смерти? — спросил Чарльз, едва шевеля пересохшими губами. В доме было тепло, и трещали объятые пламенем сосновые дрова в печке, но Чарльза почему-то пробрала дрожь. — Они назовут себя Dethklok, — ответил Селация, и в глазах его заплескалась чёрная беззвёздная ночь. — И ты — ты — поможешь им донести до людей их послание. — Я? — только и смог выдохнуть Чарльз — сдавленно, будто его ударили под дых. — Они найдут тебя сами. Они скажут, что ищут менеджера, — продолжал Селация, особенно выделив последнее слово, что так не вязалось с его торжественной речью. Слово это, серое и прозаичное, пахло пылью и старыми бумагами, и Чарльзу оно не понравилось. — Но им нужен не простой менеджер. У Христа был апостол Пётр, а у них будешь ты. Понимаешь? Чарльз кивнул, но украдкой трусливо сглотнул. В глубине души он думал, что всю жизнь проведёт здесь, с отцом, вдали от чужого и непонятного человечества. А теперь оглядывался и понимал — всё это, от шкур на полу до морщин на лице отца — видит в последний раз. — Для этого я и учил тебя всему, — произнёс Селация, наклоняясь к нему. — Тебе понадобится защищать их. Тебе понадобится убивать. Каждый день твоя жизнь будет находиться в опасности. Тебе придётся умереть и воскреснуть, чтобы сохранить жизнь им. На это Чарльз ничего не мог ответить — он сжался в комочек и немигающим, исполненным ужаса взглядом уставился на огонь. Он хотел броситься отцу на шею, разрыдаться и умолять, чтобы его никогда не отпускали на большую землю… Но этого Чарльз никогда бы не сделал. — Не бойся, — тяжёлая рука Селации опустилась на вздрагивающее плечо Чарльза. — Я буду следить за тобой, и приду, если тебе понадобится помощь. Тебе ещё понравится эта работа. Ты будешь считать служение Dethklok величайшим делом своей жизни, запомни мои слова. — Хорошо, отец, — прошептал Чарльз дрожащим голосом и поёжился, будто его голос дрожал не от слёз. Однажды отец достал из-за печки свёрток с очень странной одеждой. Чарльз, привыкший, как эскимос, носить огромные неуклюжие шубы на голое тело, удивлённо оглядел человеческий наряд, пока Селация неумело, но заботливо подстригал его густые, отросшие до плеч спутанные волосы и укладывал их в аккуратную причёску. Потом он помог Чарльзу одеться. Выгладил белоснежную рубашку, помог завязать красный галстук, одёрнул полы серого костюма. Чарльзу казалось, что он выглядит как чучело. Но как бы он не упирался, отец сурово поглядел на него из-под густых бровей и сказал, что отныне Чарльз всегда будет ходить так. Через несколько дней Селация привёз его в университет. Там, прячась за спиной отца и исподлобья оглядывая юных человеческих детей, юноша узнал, что на самом деле его зовут Чарльз Фостер Оффденсен. И очень удивился, когда отец назвал себя мистер Селация. Чарльз, как и многие дети, даже и не думал, что у отца должно быть имя. Чарльз не знал, что его собственное имя было псевдонимом. — Теперь я покидаю тебя, — произнёс Селация на прощание. — Скоро, очень скоро ты встретишься с Dethklok. Смотри в оба. Да, я знаю, что тебе страшно. Но у тебя всё получится. Так сказано в пророчестве. Чарльз снова не ответил — впервые в жизни он не верил отцу. Он злился на отца. Кругом расстилался новый мир — незнакомый, страшный и жестокий. Даже небо здесь было совсем не такое, как дома — слишком светлое, слишком высокое. Чарльз хотел вернуться домой и прижаться к горячему боку печки, глядя, как в раскалённом жерле расцветают лиловые цветы пламени. Однако он устало поднял потрёпанный чемодан и направился к общежитию. Чарльз умел драться, убивать и выживать. Но он ничего не знал о человеческих чувствах и понятия не имел, как общаться с другими людьми. Впоследствии за это Dethklok прозвали его роботом. Чарльз с ужасом и трепетом ждал пришествия богов — отец рассказывал про них так, что он представлял их похожими на всадников Апокалипсиса. Чарльз ждал конца света, катастрофы, да хоть вторжения инопланетян — и очень удивился, когда Dethklok оказались музыкальной группой. На первой взгляд, такой же группой, как все остальные в этом мире — секс, наркотики, рок-н-ролл. Да ещё и пели про какую-то гадость — мрак, кровь, кишки и прочая, как они говорили, жестокость. Чарльз не очень разбирался в музыке, у него не появилось даже любимой музыкальной группы. И он искренне не понимал, как отец увидел богов в этих парнях, настолько простых, что даже название своей группы они написали с тремя ошибками в двух словах. Они несут послание, вспомнил Чарльз. Он должен защищать их. Неважно, от чего — у отца Чарльз так и не спросил. Но отец сам позвал его к себе. — Отныне ты будешь сообщать мне всё, что творится с Dethklok, — тон его был строгим, почти угрожающим. — Каждый их шаг. Даже то, что покажется тебе незначительным, глупым. Ты даже не представляешь, что их действия повлекут для человечества. — Да, отец. — И ты никогда не посмеешь поднять на меня руку, Чарли. Никогда. — Хорошо, отец. — Всё будет, как сказано в Пророчестве. Не пытайся ничего изменить. Передо мной ты бессилен. Чарльз кивал, а сам смотрел на отца — далёкого и уже совсем чужого. Селация больше не защищал его — наоборот, Чарльз чувствовал, что теперь они по разные стороны баррикад. Из него хотели сделать тайного агента, шпиона, и это было противно — Чарльз уже успел привязаться к Dethklok. И не понимал, зачем отцу так хочется их уничтожить. Или же Селация проверял самого Чарльза? Устраивал ему бесконечный обряд инициации? Но зачем ему это было нужно? Чарльз прикладывал ледяные руки к горячему лбу и плакал. Dethklok обладали сверхъестественной силой, это было понятно. Своими песнями они призывали людей умирать, чтобы те поскорее очистили загаженную, истощённую планету. А Селация со своим Трибуналом этого не хотел. Не будет людей — некем будет управлять, а власть Селация любил, о, Чарльз прекрасно испытал это на собственной шкуре. Не будет Dethklok — никто не сможет влиять на умы людей, все потеряют власть, фильтровать послания и идеи не выйдет. И тогда править миром из своего подполья будет Трибунал — и никому не известно, что приготовил Селация для ни в чём не повинного человечества. Чарльзу было стыдно признаваться, что это — его отец. Он даже завидовал Сквизгаару и Мёрдерфейсу, которые росли без гнёта направляющей отцовской руки, такой крепкой, что спирало дыхание. Тем временем Сквизгаар вернулся из Швеции обновлённым, каким-то непривычно тихим и задумчивым. Своего отца он так и не нашёл, но принялся утверждать, будто родился от бога. И почему-то никто из Dethklok в этом не сомневался. Только Чарльз горько улыбался и поджимал губы. Однажды они все узнают о своей силе. И тогда человечеству придет конец. И Чарльзу придётся предстать перед отцом. И ответить за всё, что натворили Dethklok. А Чарльз устал. Иногда он думал, что совсем не был готов к этой миссии. Да, он суперсолдат, которого невозможно убить. Но Чарльз не хотел быть полубогом, бессмертным существом. Он хотел быть обычным человеком, высерком, как говорили Dethklok. Менеджером, который организует концерты, покупает аппаратуру и улаживает юридические вопросы, а не гарцует по крышам со шпагой. Однако Чарльз глотал обиду и бросался в бой, когда Трибунал подсылал в Мордхаус наёмных убийц и сумасшедших фанатов. Впереди Чарльза ждала финальная битва — битва с собственным отцом, который не побрезгует запятнать руки в человеческой крови. Битва с испорченным детством, с насмешками однокурсников — всеми последствиями испепеляющей, разрушительной отцовской любви. Но Чарльз бы не смог одолеть Селацию в одиночку. Он бы неминуемо вспомнил его крепкие руки, ласкающее, неуверенное тепло весеннего солнца и белые колокольчики первоцвета. И тогда бы его рука дрогнула. И Чарльз решил попросить помощи у Dethklok.