Читатель проживает тысячу жизней, прежде чем умрет.
Человек, который никогда не читает, переживает только одну. (Дж. Мартин)
Свет от фонаря расползается по земле, покрытой туманной пеленой. О фьорд позади так агрессивно бьется волна, что ее шум перекрывает даже чаек. Он бежит, спотыкаясь камни, и это перерастает в бесконечность. Колени подкашиваются и разодранные руки едва успевают зацепиться за кирпич. Старый маяк приветствует безмолвием. Коноха отвечает ему сущим ужасом в глазах. Черта с два он еще раз согласится здесь оставаться на практику. Услышав это смелое заявление, его друзья по обмену смеются. Норвежский фьорд встречает неприветливо, по-северному: шумом озлобленных волн о выщербленный берег и вековым безмолвием. Маяк ждет своего нового смотрителя, потому что старый примкнул к Вальхалле еще несколько месяцев назад. Люди сторонятся его, как живого существа. Поговаривают даже, что души многих погибших не покидают здешних мест. Не то, чтобы норвежцы были суеверны, но когда вопрос встал ребром, количество желающих скоротать практику именно здесь снизилось до нуля. Все, за исключением самого Конохи, сошлись во мнении, что иностранному студенту будет весьма интересно исследовать старое строение. Он оседает по стене — прямо в мокрую от дождя траву. Прикрывает глаза и судорожно подсчитывает в уме: до ближайшего поселка больше полутысячи миль, а конвой обратно приедет только через две недели. По лесной просеке бежать минимум две недели и он гадает, что раньше наступит без еды и воды — голод или обезвоживание. Расклад такой: либо помираешь на маяке от сырости и одиночества, либо сдыхаешь... от того, что существует в океане. Глаза слезятся от соленого воздуха. Коноха заставляет себя проморгаться и всмотреться в серый горизонт. Рядом садится чайка и по-хозяйски крякает, обосрав камень. Фантазия как бы невзначай подкидывает сцены охоты на птиц. Надо же как-то было выживать предыдущим смотрителям, а нормальная еда не бесконечная. Определять по здешнему небу ночь или день бесполезно: серое небо из принципа никогда не меняет очертаний. На треснувших наручных часах затекшая внутрь капля мечется где-то между восьми и девяти часов. Надо признать: он здесь застрял, с кошмаром наяву. Кое-как привстав, Коноха отряхивает вымокшую задницу и плетется вдоль стены. Лучше бы он этого не видел. Не слышал, не испытывал мурашек по коже, схожих с ознобом. Но температуры нет, а зрение в норме (предметы он все еще отчетливо видит, и нет, это не сон). Чудесный голос, тонкие и изящные ноты — точно попадаешь на соло примадонны. Даже волны и чаячий клекот не могут заглушить чарующие звуки. И такое страшное существо. Коноха почти уверен, что оно ему будет в ночных кошмарах приходить, наподобие бабкиных йокаев. Но здесь, в Норвегии, у многих скандинавских монстров такое сложное имя, что Коноха бросает попытки выговорить их вслух и запомнить. Он ложится спать в неказистой мастеровой, забитой досками. Мерзнет, пытаясь согреться под маленьким шерстяным одеялком, задувает свечу в лампе. Даже сюда проникает дымка тумана, сочится, как из ноздрей джина. Он уговаривает себя, что завтра первым делом дозвонится до преподавателя и спросит, что же такое он видел. Сон отдает гнетущей пустотой и наутро, чувствуя себя невыспавшимся и злым, он идет проведать береговую линию. С лопатой и фонарем в одной руке, мало ли, что. Телефон в другой — выслушав его, преподаватель бросает многозначительное “нёкки”. После очевидного вопроса повисает пауза. Коноха почти видит, как человек на том конце провода устало трет глаза, будто разъясняет годовалому ребенку очевидные вещи. Эти существа пострашнее призраков и сирен. Не ходи туда, слышишь? Тебе осталось все ничего — каких-то жалких две недели и тебя заберут. У берега не слышно ни одного лишнего звука кроме плеска волн. Передвигаясь мелкими шажками, Коноха с опаской осматривает каждый угол фьорда. Отвесные уступы не дают спуститься к морю. Ни единой дорожки вниз, ни подъема. Действует как седатив: вряд ли кто-то сверхъестественным образом окажется на твердой земле. Теперь он почти не чувствует мелкую дрожь в руках. В берег бьет очередная волна, брызги летят прямо на лицо. Он долго жмурится, обтираясь хлипким шарфом. Вот же черт. — Ну и чего встал, как вкопанный? Мама здороваться не учила? — существо перемигивает шестью глазами: все как один, без зрачков, болотного цвета, точно речной жемчуг. Коноха в ответ только оглядывает его, приподняв фонарь повыше. Фонарь надсадно скрипит. — Ты не только глухой, но еще и неуклюжий. — Что ты такое? — глухо спрашивает Коноха, стараясь не выдавать подступающую дрожь и тошноту. Пахнет рыбой и тиной, в затхлом тумане запахи усиливаются. Конечно он знает, что перед ним. Не глухой ведь, слышал, что сказал препод. Но получить ответ из клыкастой пасти существа хочется больше и в какой-то момент естественное любопытство перевешивает страх. Когтистая лапа ловит черенок лопаты, нацелившийся на хвост. Оно откидывает лопату в сторону, как будто та ничего не весит. — Разве так разговаривают с морскими невестами? Сам пришел на мой голос: сам пеняй на себя. — Я не приходил.— бормочет Коноха, отступая на шаг. — И невест не звал. Несмотря на хвост — рыбий, мать его, длинный хвост, — существо плавно передвигается по земле. Как водная змея — приходит в голову озарение. — А ты даже не сделаешь вид, что собираешься выйти замуж. Так оно еще и мужского пола. Ситуация глупее некуда, только вот естественный страх перекрывает все остальное. Коноха чувствует себя, как а карусели, куда ни посмотришь — то страх, то глупость, то интерес, — и так по кругу. Ноги застревают в луже, словно каменеют, а голова становится тяжелее. Падает из рук фонарь, со скрипом катится по земле. Коноха чувствует, как вместе с ним исчезает последняя надежда уехать отсюда живым. — Так вот теперь смотрители привечают морских жителей, — существо змеится, согнувшись пружиной. Коноха невзначай вставляет сквозь зубы "гадов". Встав на хвост, оно ползет ближе, оглаживая когтистыми руками по щекам. Плавники на руках раздуваются, с них стекает вода прямо на ботинки. Ближе уже некуда — стреляет в голове осознание. Ему бы отодвинутся от руки, отбиваться или хотя бы бежать, куда глаза глядят. Прямо в леса, и плевать что без всего. Может быть еще есть шанс, что голодного и усталого, его найдут местные. Но тело не слушается, лопата лежит на земле, а его крепко удерживают за плечи чужие руки. Если их вообще можно назвать руками. Нёкки с усмешкой дует на него, вызывая первородный ужас. — Кто ты такой... — хрипит Коноха, на что получает мелодичный ответ прежде, чем почувствует, как его целуют: так сильно, что не хватает воздуха в легких. Преподаватель под конец звонка все же сдается и рассказывает больше: существа, именуемые Нёкки, похожи на сирен с длинными змеиными хвостами. Они не просто очаровывают своим пением моряков, но и обладают дурной привычкой отнимать чужие жизни через прикосновения. — Сугуру Дайшо. Когти впиваются в плечи так сильно, что рвут ткань. Тело под ними слабеет. Сегодня будет славный пир.