Приглашение в Завтра

Стою и смотрю на закат. Давно я не бездействовала так легкомысленно, завороженная прелестью заходящего солнца. Никогда доселе не было мне важно, как именно заходит солнце и с какой стороны оно восходит. Весной всё кажется куда более чистым, настоящим, живым. Но не теперь. Вдали еле виднеются подпаленные сосны, сразу понятно, горевшие не раз. Но, благо, они хоть ещё стоят и даже пытаются расти, в других районах и этого уже не осталось. Раньше, когда я смотрела на закат, обернувшись, я видела густые деревья вдалеке, которые скрывали под собой и огромный биатлонистский комплекс, и множество дорожек для тренировок спортсменов. А сколько было цветов! Я никогда не обращала внимания на обилие цвета и травы под ногами. Теперь, шоркая подошвой по жёсткому песку смешанному с углём, я очень жалела о своей не наблюдательности. Теперь там, где когда-то были густые леса, в которых, разве что, стоило опасаться клещей, нет ничего. Пустые выжженные степи, запах гари и дыма, да разного рода ловушки и ямы. Каких только сюрпризов я не встречала на месте бывшего леса, перебегая с одного населённого пункта в другой. Обычно в лесу стоило опасаться хищников. Хотя, всё же, наш лес – не дикое место, и медведей никто и не видел толком. Теперь же обезумившие звери, бежавшие от неистовых пожаров и постоянных экспериментов с погодой, готовы были загрызть любого. И я была не исключением. Закрываю глаза и представляю себе старое доброе время. То время, когда лес был лесом, а правда была похожа на правду. Время, оставшееся лишь в рассказах и фотографиях. Жизнь превратилась в одно серое пятно. В корзину без дна, куда падаешь день ото дня, без надежды наконец-то разбиться. Именно там и тогда, невесть сколько лет назад, это было, и я могла сказать, что счастлива. Хотя, да, я находила повод сказать, что это не так. Теперь же никакого счастья я и не надеялась увидеть, всё покрыл новый для нас слой непроглядной копоти и дыма. Когда я видела чистое голубое небо, я точно не помню, но это было давно. Это было, как во сне. И, тем не менее, закат сквозь тёмную вуаль дыма был виден всегда. Я смотрю на него, боясь лишний раз вздохнуть, сделать лишнее движение. Настолько ясно он напоминает мне о былых, не таких и давних временах, что я готова разрыдаться. Но я держу себя в руках, плакать теперь – не в моих правилах. Как я успела понять, слёзы ни черта не дают. Никакой выгоды. Только запас воды в себе иссушаешь. Мой дом стоял совсем рядом с лесом. Я бывала в лесах не часто, и всё же, запах свежести, какой-то дикой атмосферы всегда сопровождал меня летом. В детстве отец часто водил меня на озеро, где мы ловили и отпускали назад рыбу. Настолько я не могла представить себе смерть, что даже рыбу отпускала. Я любила срывать одуванчики и дуть на них. Семена разлетались по всей округе, и как же забавно было угадывать, где семечко прорастёт, а где вряд ли это случится. Допустим, у нас на участке всегда прорастали все семечки, от мала и до велика. Отец никогда не позволял себе заасфальтировать всю территорию, как это делали некоторые соседи. Он считал, что частный участок на то и частный, чтобы хоть как-то отличаться от «сердцевины» города. Он обожал садовые дела, с любовью сажая цветы. Мама неуклюже ухаживала за цветами, дико радуясь, когда цветок-таки прорастал и даже цвёл. Мне же было всё равно на это. Теперь я жалею. Я смотрю на небо, солнце уже совсем закатилось. Стало темно. Тьма резко бьёт в глаза. У нас в области темнее, чем в остальных. Мы - область рабочая, умирающая в шахтах угля, добывающая чуть ли не руками нефть и золото. Мы – область, в которую наводнили почти все заводы, какие только можно, поэтому-то дыма и копоти у нас предостаточно. Мы те, чьи дети рождаются с бледной кожей, и счастье, если они способны пережить первые четыре года своей жизни. После организм крепнет, и они уже способны помогать родителям. Наш район – особенный для города. Мы тут те самые отбросы, никому не нужные, но жутко полезные. Мы умеем выращивать овощи, мы умеем копать, строить. Мы научились выживать за эти года. С нами мало кто хочет иметь дела, но без нас никуда. Мы – полезные. И это наша главная фишка. Это то, благодаря чему мы до сих пор живы. Мы промышленная область, и нашу работу ценят. Но ценят работу, а не нас. Когда случилось то, о чём и говорить язык не поворачивается – точно и не скажешь. Наверное, тогда, когда политический тупик страны достиг полнейшего размаха. Как можно считать страну, в которой всё шло спокойно, плохой? И всё же, такие нашлись. Тот день, как мне помнится, был морозным, даже более того, жутко морозным. Кто кем был, - сказать теперь сложно. Так как никого из них не осталось в живых. И всё же, с утра по всем каналам страны народу было сказано, что произошла беда. Какая беда? Это было очень наивно – верить, что всё будет хорошо. Это было очень глупо. За неделю наш полуторамиллионный город лихо опустел и лишился множества достопримечательностей, которые скоро превратились и вовсе в руины. Конец света, вот он какой, думалось многим. За неделю люди оказались настолько запуганными, что готовы были принять что угодно, лишь бы кровопролитие закончилось. Наша наука на месте, как оказалось, никогда не стояла, и то было понятно, куда уж там, когда власть, укоренившаяся, как здоровенный кактус в горшке, никак не хотела сползать со своего поста, заставляла работать всех. Мы просто не видели этого. Изобретённое нашими учёными «нечто» мы прозвали «чумой безумства». Стоило только вколоть это человеку, он тут же становился послушной марионеткой в руках какого-нибудь чинного ублюдка. То и случилось с правоохранительными органами, которые зачастую убивали своих же знакомых, оказавшихся по ту сторону баррикад. Убить – значит, убить. Схватить – значит, схватить. И никаких эмоций. Простое выполнение приказов. Слишком много было тех, кто видел истинное положение вещей, и кто мириться с этим явно не собирался. Появилась надежда на мир. На новый мир, более спокойный и справедливый. Но, как известно, власть есть лакомство неделимое, и внутри началась бойня среди своих же. Кровь продолжала литься, и никто не приходил ни к какому выводу. Изобретение было найдено, но тем ли человеком? Он-то теперь и есть наш верховный. Хотя, какой там... Вождь. Культовый повелитель. Он расстрелял всех своих приспешников, захватив власть в свои руки. Идея о равенстве и мире во всём мире исчезла перед ним, как исчезает и закат, по мере ухода солнца. Он постановил тираническую политику. Ту, в которой несогласные просто гибли. Но всё было объяснено тем, что «во имя вашего же блага, господа и дамы!». Все, кто ставил ставки на подавление восстания, в первую же неделю становления новой власти были повешены. Не просто повешены, а ещё и развешаны по столбам, в каждом городе страны. Люди запаниковали. Многие пустились в бега, пока границу полностью не перекрыли. Моя семья не могла бы прожить и года в такой стране. Либо работаешь, либо умираешь. Мы – Инквизиторы. Но наше дело было забыто на несколько десятков лет. Отец желал иной жизни, но куда деваться от призвания? Мы не признаём никакого Бога. Никакого Вождя, никаких верховных. Элита не должна править остальными. Как это высокопарно звучит! Но так оно и есть. Моё детство рухнуло вместе с режимом, который и до этого был не идеальным, а стал вовсе невыносимым. Мы не смогли вовремя среагировать, появился и Бог, которого я ненавижу, и Вождь, которого я жажду убить. Появилось всё то, что так ненавистно Инквизитору. Делать было нечего, и пришлось налаживать связи с более богатыми людьми, которым сбежать труда не составляло. Я сразу же смекнула, что к чему, и, выкрав деньги у этих самых богатых, отправила семью подальше. Отец бил себя в грудь, рыдая. Мама, как я узнала из письма племянника позже, не вымолвила больше ни слова. Она ушла в себя. Я и брат очень торопились. А мы просто не успели на платформу. Мы просто опоздали, потеряв шанс на существование в мире другом. Лично я пыталась пробраться сквозь толпу бешенных фанатиков, которые пытались громить аэропорт в это время. Брат мой оказался в пекле разразившегося боя между полицией и работниками заводов, которые пытались уйти. Сбежать как можно дальше – вот чего все хотели. Мы вдвоём махали маленьким детишкам, жене брата и нашим родителям. Мы сами себе подписали приговор, этого не желая, и всё зависело лишь от того, кто из нас сколько сможет продержаться. Нас было слишком много для одного побега. Да и слишком поздно. Люди, которых не выловили в первые дни побега, прятались по ямам и канавам. Везде были устроены казни, проверки. Мой шанс сбежать к семье снизился до нуля. Я оказалась заперта в стране, которая становилась мне чужой. С каждым новым днём всё менялось и менялось безвозвратно. Жестокая диктатура, цензура, постоянные слежки и внедрение в массы людей с этими самыми чипами. «Чиповая чума», «чума безумства», «безгласность», да как только не называли это новшество по стране. Таких людей сложно было распознать, но они были куда лучшими доносчиками, чем простые запуганные «крысы». За очень короткое время люди стали загнанными в угол. Люди лишились многого. Тот, кто боялся умереть, присоединился к власти. В основном, это оказались люди, либо знаменитые, либо просто очень богатые. До бедных им не было дела. Бедные должны были работать и «развивать родную землю!» За родственников я не беспокоилась, моей основной задачей теперь стало другое: бороться. Ведь я одна из Инквизиторов. Все деньги, которые мне удавалось заработать, я отправляла прямиком к семье, старалась, по крайней мере. Мой брат делал точно так же. У него была своя семья, поэтому свои доходы мы распределили вполне честно. Так прошло какое-то время, весьма долгое время, пока нашу улицу полностью не спалили эти полицейские, карательный орган правоохранения. Все без исключения носили кожаные перчатки, чтобы не марать руки кровью. Снаряжение было на выбор, но пистолет, нож и удавка были обязательными в арсенале такого работника полиции. Таким образом, нам показали, что нечего воротить свои дела и пора идти, умирать на заводах. Улицу сожгли дотла. Мало кого осталось в живых, а те, кто и остался, навсегда потеряли рвение жить. Слишком много пришлось повидать за этот пожар. Тогда-то я и потеряла своего старшего брата. Он ринулся вытаскивать из горящего соседского дома шестилетнего малыша, но балка балкона предательски придавила ногу моему брату. Мальчишка выбрался, но брату моему никто толком-то и не помог. Обугленные останки я похоронила на кладбище, которые, к моему удивлению, никто не трогал. Правительство даже распорядилось позаботиться о благосостоянии кладбищ. Да, всё для того, чтобы мы видели, что бывает с теми, кто не способен подчиняться. Я была разбита. Да и до сих пор я вспоминаю обугленное тело брата с дрожью. И таких было больше половины улицы. Я осталась одна, и наступало время мне учиться не жить, а выживать, хитрить и бегать как можно быстрее. Всё, вроде бы, осталось, как было. Но всё стало совершенно иным. Богатые жили отлично, и даже лучше, чем это было прежде. Те же, кто был вынужден работать, чтобы не убили, лишились всего. Помню налёт полиции, когда все телефоны, ноутбуки и другая техника нашего района была сожжена на костре в центре города. Так мы и оказались самым бедным районом. И таких в каждом городе было множество. Просто всё из-за того, что именно в нашем городе назревал митинг, не без моего участия. Связь оказалась небезопасна, так как любой ребенок прослушивался ежесекундно. И связь теперь, по мнению власти, нам вовсе оказалась не нужна. Как говорил достопочтенный член верхушки - всё было на наше благо. Незачем отвлекать себя от работы этими телефонами, ноутбуками, компьютерами. Оставили в домах только телевизоры и радиоприёмники. Чтобы народ мог смотреть новости. Кто доплачивал, удосуживался и развлекательных программ. Но доплатить теперь мог мало кто. Я не нашла себе занятия достойнее, чем сопротивляться. Нет, не в открытую. Сохранив ноутбук, некоторую другую технику, я резво стала постить в Интернете, которого, кстати говоря, никого не лишили, информацию о том, о сём, что удалось узнать. Правда, находя мои посты, правительство тут же уничтожало и, всё же, людей, которые прочитали это, они уничтожить не могли, так как не знали точно, кто же это был. Они и не знали точно, кто пишет эти посты. Таких как я, не нашедших себя в работе, оказалось немало. И люди стремились после работы в Интернет-кафе, где компьютеры оставили, поскорее зайти в Интернет, где ещё были удалены не все весёлые видео прошлого. Где можно было вспомнить о жизни, которой больше никогда не будет. И там вот, люди черпали надежду от таких как я, неизвестных людей, которым, наверное, просто нечем было заняться. Там же люди всё больше зомбировались от купленной сферы СМИ. Сразу же нашлись спонсоры, которые явно хотели поглядеть просто на новое кровопролитие. Моим спонсором стал некий «Ат», который частенько высылал мне деньги. У него была своя сеть. Её никто не мог поймать, прослушать, проследить. Он жил в столице, а там оказалось много богатых молодцев, которым нечем было заняться. Ат, я так понимаю, был из таких. Мы разговорились с ним, и я поняла, он поможет Инквизитору, поможет мне. Помимо размещения постов, я часто выходила на улицы и веселила народ как могла. Пока не появлялись полисмены. Они жутко не любили меня и всеми силами пытались выловить и наказать. Но я ни за что не встала бы за станок на заводе и не пошла бы в шахту. Нет. Пару раз меня ловили, жутко избивали, но я умудрялась сбежать. Меня прятали бывшие соседи, знакомые, даже учителя. Меня любили, и мне было это приятно. Поэтому я изо всех сил старалась поднять моральных дух людей, травя байки. Всё, чтобы только им было легче медленно умирать под грузом мешков и страхом быть вот-вот расстрелянным. За это меня подкармливали, давали полезные вещи, прикрывали при еженедельной проверке населения. В списках меня не числилось, по легенде, я с семьёй попала под завалы. Легенду мне тоже помогли составить, за что я всем очень благодарна. Городские власти, наверняка догадывались о моей деятельности, да только мало кто придавал этому значение. Интернет стал для меня местом для свободы слова. Хоть и не вечной, но свободы. Быть блогером, невыгодным властям, дело опасное, но для меня, как и для многих, кто знал меня, весьма благородное. Каждый раз, прощаясь со мной, друзья и знакомые прощались как в последний раз. Надежда увидеть меня снова была не у всех. Слишком много среди своих теперь было и чужих. А гибнуть из-за меня мало кто хотел. Да я и понимала, что гибнуть за меня глупо. Кем я была, чтобы отдавать за меня жизнь? Нет, я этого не достойна. Что касается Ата… Мы переписывались с ним сутками, сразу же удаляя прочитанное, выдумывая новые способы вернуть власть в русло привычное, дать людям вздохнуть спокойно. Но все попытки были тщетны. Добровольцев набиралось мало, и некоторые наши блоги прослеживали, закрывались, и нам приходилось делать всё заново. Столица приняла форму кольца. Три кольца – три совершенно разных мира. Первое кольцо – кольцо власти. Самая верхушка богачей, роскоши, уюта. Второе кольцо – кольцо СМИ, артистов и дипломатов. Тех, кто мог давить на массы. Третье кольцо – кольцо таких, которых была целая страна. Кольцо рабочих, кольцо, где и не думали убирать развалины после восстания. Где всё напоминало о кровавых побоищах. Телефоном, после огромного костра техники, я не пользовалась. Снова стали актуальны письма с голубями и небольшие записки. Любая социальная сеть, доселе любимый всеми сайт, где можно было порассуждать, не боясь за переписку, стал теперь главным оружием в руках правительства. Первое время многие умирали из-за неосторожного сообщения или из-за песни, которая пропагандировала бунт и несогласие. Программисты того или иного сайта, как многие поговаривали, были посажены в тюрьму, но не расстреляны. Они не могли смириться с тем, что из его детища делают просто очередную машину для контроля. Но расстрелять их – означало лишиться полного контроля над Интернетом. А этого допустить было нельзя. Возвели тюрьму, крепость мирового масштаба. Там проводили и казни и пытки, пиры. Но пиры никого не интересовали, когда приходилось хоронить очередного друга или родственника. Я слышу чьи-то шаги, оборачиваюсь, но тут же облегчённо вздыхаю. Это Садро, человек, так сильно напоминающий мне отца. Он говорит мне что-то о погоде и о том, что в «Центре» сегодня желают нагнать на нас дождь, отчего я поёживаюсь, но улыбка пожилого мужчины меня ободряет. Он похлопывает меня по спине, а я лишь вяло улыбаюсь. С Садро мы познакомились при весьма грустных обстоятельствах, на кладбище. Он хоронил в очередной раз последнюю свою внучку. Я же пришла проведывать близкого мне когда-то друга, который попал под очередной массовый расстрел недовольной молодёжи. Могилки оказались соседними, и у нас завязался весьма непринуждённый разговор. Выпив, мы того и гляди, стали друзьями. Он умел неплохо готовить и знал многих в городе, я же неплохо научилась обращаться с огнём, была быстрой и коммуникабельной. Нам обоим была выгодно дальнейшее сотрудничество. Садро очень похож на моего отца. Те же усы, слегка с проседью. Небольшая залысина. Добрые глаза. Разве что, у Садро нос уже был поломан раза на три, и всё полисменами. Да и цвет глаз у него был каким-то болотным, мутным, в отличие от моего отца. Глаза у отца цвета серого неба, такого неба, которое вот-вот выльет на тебя свежий, холодный дождь. Мои глаза точно такого же цвета, отчего Садро всегда казалось, что я вот-вот заплачу. Он и сейчас смотрит на меня, пусть и с улыбкой, но удручённо. Я выгляжу усталой. Я не ела сутки, может больше. Всю еду отдала друзьям. Их семьи нуждаются больше, чем я. - И ты вот так вот собралась ехать, да? – спрашивает он меня, я в ответ немо киваю. – Совсем с ума спятила? Я снова киваю. Он неодобрительно покачивает головой и достаёт из сумки сыр. После перемен от магазинов, в общем-то, ничего и не осталось. Пункты выдачи продовольствия – поощрение за работу, ничего более. Иногда, была возможность и выменять, а некоторые, по дружбе, и в долг давали покушать. - Еда-а-а… - шутливо говорю я, непроизвольно протягивая руки к сыру. - Ишь ты какая! А руки мыть!? - Ну чего ты вот, а? – я отбираю сыр и жадно кусаю кусочек за кусочком. Мыть руки после того, как наш дом сожгли, для меня стало роскошью утра. Во всё остальное время дня руки я не мыла, да мне это и не было нужно. Если суждено умереть от микробов – пусть так и будет. Но только не от рук верхушки, не от тех, кто почитает какого-то там Бога. - Ты уверена, что хочешь ехать? Угля в ту сторону пока не надо, так что если нагрянет обыск, то пиши-пропала твоя поездочка. - Мне всё равно, - жую я, слегка подавившись от того, что говорю. - Ну, ну, - Садро спокойно стучит по моей спине, - не списывай себя со счетов так рано. - А чего мне? Ну не доеду, убьют, так тому и быть! - Раз решила ехать, надо доехать, слышишь? Твой друг не стал бы звать тебя в такой опасный путь, если бы на то не было стоящей причины, так ведь? – Садро смотрит на меня пристально, не отводя своих глаз от моих. Я задумываюсь. Да уж, простые поездки теперь просто воспоминание. Между городами возникла «пропасть» и на вокзалах теперь вряд ли заприметишь более десятка-двух человек. По городам разъезжают люди побогаче, представители СМИ. Но не те, кого считают мёртвым, не те, кто должен пахать на шахте. Я не принадлежала к элите, я не была представителем СМИ. И поехать в другой город для меня значило нарушить все запреты государства, да и вообще, обнаружить меня, как живого человека, а не погибшего под развалинами театра. И всё же я не могла нарушить обещания. Я обещала Ату. И я должна была приехать. А как ещё мне привести возмездие Инквизитора в действие? - Нет, не стал бы. Решено, Садро, едем. - Хорошо, Аинен. Да, моё имя Аинен. И я очень рада, что мне есть кому поведать эту историю. Она не так интересна, как романы Виктора Гюго, не так поучительна, как истории Антона Чехова. А к чему вам это? К чему это всё, когда ты не помнишь вчера, проклинаешь сегодня и не имеешь приглашения в завтра. А ведь завтра может быть таким хорошим…