Drowning

Итак, месье Люинь обратился к ней с просьбой. Не то, чтобы очень уж обременительной, но Мари-Мадлен в любом случае имела полное, несомненное и совершенно заслуженное право отказаться. Действительно имела. Потому что во-первых — она уже сделала более, чем достаточно, и во-вторых — ей ясно и очень неоднократно дали понять, что ей не стоит вмешиваться. В конце концов, у неё есть и свои заботы. И без приглашения она приходить не привыкла — что бы там ни думал о ней Луи.  Да, отказаться было бы бесспорно правильным решением, и для рационального человека — а Мари-Мадлен была рациональна примерно на восемьдесят девять с половиной процентов — это означало спокойную совесть и чувство исполненного долга, но никак не перманентную потребность в оправданиях.  Она ведь никому ничего не обязана, верно?  Когда этот вопрос пришёл к ней за завтраком, она только раздраженно плюхнула ложку в розетку с джемом, вызвав негодующее ворчание Люцифера, который разлёгся на соседнем стуле. Этот кот был невыносим — кроме того, что он, кажется, полагал себя безраздельным владельцем этой квартиры, включая всех её обитателей, он к тому же обладал удивительной способностью внушать окружающим впечатление о своём неоспоримом превосходстве перед всей человеческой расой.  На Мари-Мадлен, впрочем, его аура потустороннего высокомерия не особенно действовала — даже если она была почти уверена в том, что это ходячее инферно умеет читать чужие мысли и устраивает ведьминские шабаши с жертвоприношениями, пока хозяев нет дома.  — Какие-нибудь неприятности? — поинтересовался дядя Арман, внимательно поглядывая на племянницу поверх очков, без которых он не мог читать последние два года. Перед ним в кое-то веки была книга, а не вкладка с почтой или документ с отчетом, и он мирно цедил Шекспира за чашкой кофе.  Мари макнула тост в джем и подняла его над тарелкой, наблюдая за маленьким кусочком апельсина, яростно утопающем в янтарно-сахарной гуще.  — Ты когда-нибудь был вынужден беспокоиться об одном упрямом депрессивном при…человеке, который нуждается в твоей помощи, но не хочет тебя видеть? — спросила она задумчиво.  Дядя усмехнулся в свою чашку.  — Если не брать в расчёт высокопоставленных бездарей, которые ненавидят меня, потому что боятся, что я их подсижу, но на самом деле не могут без меня обойтись — кажется, нет, — пробормотал он с самодовольной ехидцей. — Говоря откровенно, я в основном задаюсь вопросом, как эта страна до сих пор не развалилась. Это натуральный зоопарк, который притворяется госаппаратом.  — Ну, зоопарк — это весело, — улыбнулась Мари, откусывая тост. — Там продают сладкую вату?  — За вашу совесть — все, что угодно, — хмыкнул Ришелье. — Так что у тебя за проблема? Мне следует волноваться?  Она покачала головой.  — Нет, ничего такого.  Утро было единственным временем, которое у них получалось проводить вместе, но оно, к сожалению, имело неприятное свойство очень быстро заканчиваться. Иногда даже раньше, чем положено.  Они вообще-то собирались душевно позлословить о правительстве или поболтать об английской литературе — в крайнем случае Мари пожаловалась бы на кого-то с именем Луи — но дядин телефон внезапно разразился четвёртой частью генделевской сюиты ре минор, и по суровому выражению, которое мелькнуло на его лице, когда он взглянул на экран, Мари-Мадлен поняла, что разговоры — особенно душевные — придётся отложить до другого раза.  — Извини, это Трамбле, — виновато пояснил Арман и встал из-за стола, отвечая на звонок. — Да, Франсуа… что-нибудь срочное?  Мари проводила его тоскливым взглядом в другую комнату и грустно облизнула ложку. Это всегда что-нибудь срочное — вряд ли кто-то вроде месье Трамбле будет названивать с утра пораньше для того, чтобы посоветоваться о выборе галстука для первого свидания. Такие…уникальные экземпляры как дядя Альфонс обитали только в их семье.  Мари бы даже посмеялась над этим глупым происшествием недельной давности, если бы оно не случилось в три ночи — потому что её второй по старшинству дядя, живя почти восемь лет в Канаде, благополучно забыл о существовании часовых поясов. А также о хронической бессоннице, которой страдал его младший брат и о том, что у него было примерно ноль времени на все, что не начиналось с «да, Франсуа…».  Нет, конечно же, Мари-Мадлен была очень рада, что дядя Альфонс наконец нашёл себе кого-то нормального — то есть, кого-то, кто не пытался заманить его в околорелигиозную секту, предварительно убеждая переписать все имущество на организацию сомнительной легальности — но ему все же невероятно повезло, что между ним и его маленькой рассерженной племянницей был океан в этот момент, потому что в противном случае Мари-Мадлен не поленилась бы приехать к нему домой и сделать все, чтобы у него больше никогда не возникало проблем с галстуками.  Тост ей пришлось дожевывать в гордом одиночестве — если не считать Люцифера и маячащую у ножки стула Сумиз, которая повадилась использовать очарование своей милой кошачьей юности для наглого попрошайничества.  Утомительная дилемма, перед которой её так некстати поставил месье Люинь, снова пробралась в мысли Мари-Мадлен, и она без особенного труда смоделировала в своей голове диалог, который вполне мог произойти между ней и дядей Арманом, если бы месье Трамбле поспал подольше этим утром:  — Итак, ты хочешь сказать, дорогая, что ваш куратор попросил тебя помочь человеку, который не выносит твоего присутствия и выглядит так, как будто ежедневно набирает максимум баллов по шкале Бека. Очень интересно… он не уточнил, зачем тебе тратить на это своё время?  — Наверное…он думает, что это мог бы быть полезный опыт на случай, если когда-нибудь мне придётся работать на телефоне доверия для желающих сигануть с Эйфелевой башни..? — Очаровательно. И ты действительно считаешь, что тебе стоит этим заняться?  — Ну, разумеется, нет. Я уверена, что не должна этого делать.  — Это правильный ответ. Но тогда в чем твоя проблема? Она погладила за ушком запрыгнувшую к ней на колени Сумиз и грустно вздохнула.  Её проблема была в том, что она не умела вовремя останавливаться. Если бабушка Сюзанна чувствовала себя хорошей христианкой, ограничиваясь воскресной службой и помощью местному приходу по праздникам, Мари-Мадлен казалось, что единственным местом, где она найдёт покой, был монастырь.  — Только через мой труп, Мари, — на всякий случай предупредил её гипотетический дядя Арман.  — С твоим образом жизни — это случится даже раньше, чем я успею определиться с орденом! — парировала Мари-Мадлен, гипотетически закатывая глаза.  — Вызов принят, милая.  — Отлично!  Если бы настоящего дядю было бы так же легко взять на слабо… быть может даже, что он дожил бы до своих двоюродных внуков.  — Или внучатых племянников? — сказала она вслух и вопросительно взглянула на Сумиз. — Ты не знаешь?  Та лишь неопределённо махнула своим маленьким котеночьим хвостиком, явно затрудняясь с ответом.  Люцифер посмотрел на них обеих как на чокнутых.  Мари-Мадлен показала ему язык и отвернулась. Этот кот все ещё был невыносим.

***

Итак, Люинь оказался обыкновенным мудаком, а никаким не джек-расселом. Чего и следовало ожидать, на самом деле, потому что мудаки среди людей встречаются заметно чаще.  Луи даже не чувствовал себя обиженным. С чего бы, собственно? Но просто по привычке он пожелал своему куратору как можно скорее сдохнуть в страшных мучениях от какой-нибудь мерзости вроде стрептококка — что бы это ни было. Да, он бы посмеялся и ему бы не было стыдно.  Но на его желания как обычно всем было покласть, поэтому очень даже живой и вполне себе здоровый Люинь сегодня утром объявил, что мадмуазель Виньеро любезно согласилась разделить с Луи свой проект по социологии для этого семестра.  — Ведь ты до сих пор не определился с темой и предметом, верно? — уточнил Люинь на его возражения. — Вы должны были сделать это ещё неделю назад, так что я записал тебя к ней. Вы двое неплохо ладите, разве нет?  — Вам показалось, — мрачно процедил Луи. То, что Мари-Мадлен была единственным человеком в классе, с которым он разговаривал в этом году, ещё не возводило их коммуникацию до уровня «неплохо ладить».  — Ну, в любом случае, партнёрство — важное умение для вашей профессиональной состоятельности. Так что это будет отличной возможностью поработать в команде, — торжественно произнёс этот в высшей степени подлый человек. — И кто знает…может быть, вы даже неплохо проведёте время.  В этом месте он подмигнул, и Луи готов был поклясться, что однажды даст ему по роже. Определенно даст. В какой-нибудь другой вселенной — там, где от него все отстанут, и он будет вечно играть в Хойку, обжираясь пиццей, синнабоном и шоколадным мороженым без перспективы отъехать с анафилактическим шоком или заворотом кишок.  Прекрасная была бы вселенная, по всей видимости. Но пока что он был в лучшем из миров — и здесь он был вынужден ходить в свою чёртову шарагу, отсиживать гребанные уроки и делать никому нахрен не упавшие проекты по социологии вместе с мадмуазель Виньеро, которая любезно соглашается ему помогать.  Сама Мари-Мадлен, впрочем, тоже не казалась особенно воодушевленной, когда несколько часов спустя уселась напротив Луи, шаркнув стулом по полу в тишине так громко, что пустой класс показался им обоим огромным террариумом, в который их заточили ради какого-то жуткого эксперимента.  Молчание было не очень долгим, но очень неловким — вполне закономерно, учитывая то, что в последний раз, когда их диалог не ограничивался «добрым утром» и «угу», Луи велел ей отвалить, а она — внезапно — так и поступила.  Ему не было обидно. И он даже не желал ей умереть от стрептококка, потому что любой адекватный человек, встретившийся лицом к лицу с его матерью, сделал бы то же самое. Кроме того, её гуманитарная миссия была выполнена, а значит она могла с чистой совестью заняться какой-нибудь другой общественно-полезной хренью.  И, кажется, это было именно то, чего он и хотел от неё, но почему-то теперь она бесила его ещё больше.  — Хорошо, мы начнём, если ты не против, — наконец перешла к делу Мари-Мадлен.  Луи разумеется был против и вообще он лично предпочёл бы начать с того момента, в который они попрощаются и разойдутся по домам, но в его распоряжении вряд ли была такая функция.  Он промолчал, и она принялась друг за другом выгружать на парту новенький молескин в матовой обложке, серебристый ноутбук со стандартным девчачьим набором стикеров на крышке и какую-то огромную папку, едва влезавшую в её ни разу не маленькую сумку.  — Итак, — её голос был полон удивленной претензии, как будто она действительно рассчитывала, что Луи тоже сейчас достанет ящик шариковых ручек, десять килограммов записных книжек и будет приплясывать на месте от нетерпения поработать в команде.  Но потом она вспомнила, что он — безответственный раздолбай и скорбно вздохнув, подвинула ему свою папку.   — Я ещё не приступила к этому серьезно, так что ты особенно ничего не пропустил. Вот здесь — все, что я успела сделать. Можешь ознакомиться, но если что — я скину тебе электронную копию на почту.  — Зачем ты вообще это распечатала? — скептически поинтересовался Луи, даже не пытаясь вчитываться в то, что, кажется, было выдержками из какой-то статистики. Здесь было не меньше пятнадцати станиц, и он совершенно точно не хотел знать, что в понимании Мари-Мадлен было «приступить серьезно». — Мне так удобней, — ответила она, набирая что-то на ноутбуке.  — А как же экология и все такое? — фыркнул он, краем глаза наблюдая за её пальцами, скользящими над клавиатурой с деловой грацией секретаря как минимум зампреда ООН.  — Я думаю, планета потерпит это, пока я не закончу своё образование, — отозвалась Мари-Мадлен с откуда-то подувшим холодком.  Ух ты, у кого-то плохое настроение? Ну тогда им есть, о чем поболтать.  Но Луи не стал поддерживать светскую беседу. Он уронил голову на руку и меланхолично уставился на «fuck it all — i’m punk», сердечно выцарапанное чёрной ручкой посреди грязно-белой парты.  Ему было ещё труднее жить эту жизнь с тех пор как его мать начала кампанию по поиску подходящего антидепрессанта для его безмолвного протеста, надеясь таким образом нивелировать собственные педагогические просчеты. Пока что счёт был 2:0 — в пользу Луи, что месье Эроар неодобрительно списывал на индивидуальную непереносимость, не подозревая, что она называлась «три острых бокмастера подряд, запитых литром ледяной кока-колы, при необходимости — повторить». Луи предполагал, что ему грозило оказаться в стационаре с обострением в ближайшее время и его в прямом смысле тошнило от одного только вида полковника Сандерса, но справедливости ради — не он начал эту войну.  Из бонусов: он мог на законных основаниях прогуливать школу, отходя от своих гастрономических подвигов. Из очевидных минусов: на месте его жкт теперь был настоящий адище, от которого почти не спасала гора препаратов, положенная ему на завтрак, обед и ужин, а за последние три дня уже как минимум два учителя предложили вызвать ему скорую, так дерьмово он выглядел. Так что со стороны Люиня было крайне тупо ждать от него интереса к чему-либо, кроме возможности добраться до той самой заветной другой вселенной, в которой, кроме всего прочего, у людей не будет надобности переваривать пищу  — и своих кошмарных родственников тоже.  Он поднял взгляд, когда стук пальцев по клавиатуре умолк, и понял, что Мари-Мадлен смотрит прямо на него — с ещё большей претензией, придававшей её лицу сходство с высокомерным бурундуком.  — Что? — буркнул Луи тем тоном, который обычно выводил из себя его мать.  — Ты можешь хотя бы сделать вид, что тебе не все равно? — спросила Мари-Мадлен, жестом обиженного художника притягивая к себе свой дурацкий проект. — То есть, делать то, чем ты обычно занимаешься?  Она настороженно замерла, потом снова посмотрела на него и нахмурилась.  — В каком смысле?  — Ты ходишь на двести секций сразу, состоишь в студсовете и участвуешь даже в этих снобских вечерах мадам Рамбуйе, — не без труда перечислил Луи. — А ещё наверняка делаешь всю домашку на четыре урока вперёд и болтаешь с Иисусом на досуге.  — И?  — И я ни за что не поверю, что тебя на самом деле интересует все это дерьмо.  — То, что меня интересует — тебя не касается, — процедила Мари-Мадлен с едва скрываемой пассивной агрессией. — Правда? — хмыкнул Луи желчно. — Тогда, наверное, я заткнусь и не буду соваться в чужие дела: прямо как ты, да? Она в эту минуту наверняка колебалась между «подставить другую щеку» и как следует врезать ему своим драгоценным исследованием, название которого Луи даже не удосужился запомнить. Он бы точно не сказал, какой из двух вариантов понравился бы ему больше.  Мари-Мадлен не стала его бить, но и до другой щеки её внутренняя терпила явно не дотягивала.  — Да, знаешь ли, было бы здорово, если бы ты заткнулся прямо сейчас, потому что ты ведёшь себя как невоспитанный идиот! — выпалила она, краснея от гнева. — Что вообще плохого я тебе сделала?  Она ничего ему не сделала, на самом деле. А он все ещё должен был ей две упаковки носовых платков и тот факт, что А-трио больше не лезло к нему в коридорах между уроками.  Но в этом была его главная проблема — он не умел останавливаться, когда нужно было остановиться, и жестко тормозил там, где стоило поддать газу. А ещё ему казалось, что он прав, поэтому он только криво улыбнулся и фыркнул:  — Я говорил тебе отвалить, но ты все равно суёшься ко мне, когда думаешь, что можешь построить из себя святошу, хотя на самом деле — тебе плевать.  — Если бы мне было плевать — я бы не совалась. И ты ничего обо мне не знаешь, если думаешь, что я притворяюсь, когда пытаюсь помочь.  — Как будто ты что-то знаешь обо мне. Но ты все равно ходишь и делаешь вид, что ты самая умная, лезешь со своими советами, а когда понимаешь, что тебя не похвалят за это — притворяешься, что ты ни при делах; а потом Люинь просит тебя помочь, и ты великодушно соглашаешься, потому что ты такая хорошая!  Это могло звучать как отличная обвинительная речь — если бы он не заикался через слово. Но даже его убогое исполнение произвело на Мари-Мадлен очевидно неизгладимое впечатление: она заметно дернулась, выпустив папку из рук, и как будто не зная куда деться, хлопнула крышкой ноутбука.  Затем Луи имел удовольствие наблюдать, как она пакует свои манатки обратно в сумку, красноречиво запихивая пенал в отделение для тетрадей, и покидает класс, стуча по полу подошвой оксфордов.  Дверь захлопнулась за ней, и он почувствовал, что его опять тошнит. На этот раз полковник Сандерс был здесь ни при чем.