Завари мне покрепче кофе, Ворох мыслей затянем потуже. Один шаг на пути к катастрофе, Взгляды в бездну - могло быть и хуже. Я сегодня пришел вновь разбитый, Мне так нужно порой покаяние, Голос дрогнул, он снова пропитый, Как же скрыть немое желание? Помоги мне в любви утолиться, Залечи воспаленные раны, Дай возможность за жизнь уцепиться, Провалиться в свои же капканы. Я не знаю, зачем все так сложно. Я бегу от тебя без оглядки, Понимая, что страхи - все ложно, В голове навожу беспорядки. Ты так смотришь в меня, с упоением, Шепот губ прерывает молчание: "Что вновь стало твоим побуждением?" Как ответить, что сердца страдание? Я тянусь к тебе, словно к наркотику, Без тебя каждый день, будто в пропасти. Проиграл я все битвы духовнику, Обронив, мимолетно "прости". Chapman больше дурманит сознание, Затянусь я поглубже когда, Вновь смогу ощутить губ касание, Сладость яблок, вся нежность твоя. И поверь мне, сегодня, все правильно, То, к чему тяготела душа. Мы свершили лишь, что предназначено, В поцелуе любви не спеша. Наше утро в сознании божественно, Запах цитруса в твоих волосах. Все вокруг стало вмиг несущественно, Утопая в любовных грехах.
Hel Blom
Стоило лишь прохладным ладоням блондина опуститься на плечи Алекси, как его руки задрожали. Сердечко, которое он так старательно выводил молочной пенкой в одной из чашек, расплылось. Литтл Мен лишь глубоко вздохнул, чувствуя до боли знакомый запах, который он так любил – Dior Fahrenheit, по его мнению, идеально подходил Йоэлю. Водный, озоновый, свежий, прозрачный. Как ветер над Финским Заливом, как глаза Йоэля, как его влажные, спутанные волосы. Этот запах был его неотъемлемой частью. Алекси всегда вдыхал его, впитывал, сохранял в памяти, украдкой утыкаясь то в подушку вокалиста в гостиничном номере, то в чужую футболку, небрежно брошенную на столике в гримерке. Когда Каунисвеси понял, что вляпался в Хокка окончательно и бесповоротно, он принял внутри себя тяжелое решение держать дистанцию, чтобы не усложнять никому жизнь. Он думал, что сможет все забыть. Забыть их объятья, разговоры, шутки. Совместные поездки, тот танец на концерте. После него Алекси лежал всю ночь без сна, гладя соседнюю подушку, мечтая, чтобы там лежала белокурая голова Йоэля, и он бы гладил его волосы, а не прохладную ткань наволочки. Пролежав до самого утра, так и не сомкнув глаз, он задыхался в этом болезненном одиночестве, словно из комнаты выкачали весь воздух. Он мучительно мечтал о том, чтобы Йоэль хотя бы один раз поцеловал его на концерте так, как Нико целовал Йоонаса. Да, он понимал, что это ничего бы не значило, сценический поцелуй. Но у него было бы хоть что-то, что он мог хранить в памяти. Он бы даже согласился на «friends with benefits», страдающее сердце было готово пойти на что угодно, но упрямый мозг боролся как мог, раз за разом уверяя Алекси, что ему это не нужно. В то утро Алекси отправился в ближайший молл и купил себе этот самый злосчастный «фаренгейт», который уже не знал - любил или ненавидел, но определенно не мог без него дышать. Алекси пытался обмануть себя, думая, что, если окружить себя запахом Хокка, сможет поверить, что тот рядом и будет легче. Но легче не было. Легче не становилось ни на миг. Сначала случился срыв в Америке, после которого он еще смог оправиться, но дальше было только хуже. Его зависимость от Хокка становилась невыносимой. Ситуация начинала выходить из-под контроля. Алекси это понимал. Он понимал, что ненормально то, что его настроение моментально падает до нуля, если Йоэль читает его сообщения в мессенджере и не отвечает. Если днями не пишет о том, как ему демка, которую он обещал послушать Алекси. Если не рассказывает о себе. Если на «как дела?» отвечает «да так». Если не спрашивает у Алекси, как его дела. Хотя для Алекси это был ежедневный ритуал, отправить: «Привет! Как ты?» в их с Йоэлем чат. Алекси даже по-детски обижался, злился, и не писал Йоэлю неделю, но потом все равно сдавался и писал вновь. Он все понимал, что это ненормально и неправильно. Что так нельзя. Что Йоэль ничего ему не должен и ничем не обязан. Что они не в отношениях и никогда в них не будут. И что все загоны Алекси – это лишь проблемы Алекси. Глупо ждать чего-то от того, кому ты не нужен. Но одно дело понимать это головой, и совсем другое заставить замолчать воющее без остановки сердце. Именно тогда, в Линдау, он решил, что так больше продолжаться не может. Что он не хочет быть маленьким Алекси, умирающим от любви к недосягаемому Йоэлю. Хочет отпустить все, хочет, чтобы перестало так болеть. Полбутылки Jack Daniels, запитых колой, вызывают амстердамские флешбэки. Он больше не хочет снова упасть на самое дно своей лекарственной зависимости. Мысли о легкости после ксанакса посещают его все чаще. Но ему уже не шестнадцать. Он не может позволить себе оступиться, вылететь из обоймы, подвести парней, которые ни в чем не виноваты, и просрать лучший шанс в своей жизни. То, что сейчас происходит с группой – это чистая фантастика. И Алекси не хочет упустить ни одной секунды их триумфа. Алекси понимает, что должен повзрослеть здесь и сейчас. В пьяном мозгу крутятся роем дурацкие цитаты коучей и психологов, которых последнее время парень с избытком смотрит и читает, в попытке навести порядок в голове. В череде бесконечных мотивационных фраз, мелькает что-то о том, что если хочешь стать кем-то другим, начни с внешности и тогда твое внутреннее содержание потянется за этими изменениями и тоже станет иным. Решение приходит само собой, убер приезжает быстро. Найти круглосуточный барбершоп удается только в пятизвездочном Hotel Bayerischer Hof в самом центре Линдау, на берегу Боденского озера. Немного сонный барбер, совсем молодой парень, кажется, даже младше самого Алекси, укутывает перкуссиониста в парикмахерский пеньюар и спрашивает: - Какую стрижку желаете? - Покороче, хочу более мужскую прическу. – Алекси выпаливает ответ быстро, точно боясь передумать, изменить свое решение в последний момент. Смалодушничать, оставить свою косматую челку, за которой прятал боль, плещущуюся на дне его лазурных глаз. Оставить эти длинные пряди на затылке, которые так любил перебирать Хокка. А вместе с ними оставить и внутри и свои безответные к нему чувства. Мастер кивнул, и принялся за дело. Сквозь щелчки ножниц и вибрацию триммера, Алекси услышал: - Неудачные отношения? Алекси лишь легонько пожал плечами, чтобы не мешать работе мастера. Бармены, барберы, мастера маникюра, массажисты – они такие, всегда немного психологи. Да и «синдром попутчика» - вещь упрямая. Незнакомцу всегда легче довериться. - Безответная любовь. - Решили с ней покончить? - По крайней мере, попытаться. – Тяжелый вздох Алекса утонул в гуле фена, при помощи которого ему делали укладку. И вот сейчас, спустя столько времени, после стольких усилий Алекси, которые он предпринимал с самой Америки, чтобы держаться подальше от Хокка, он сам впустил его. После нескольких смс, после одного: «Алекси, пожалуйста», все баррикады, дамбы, рвы и укрепления, которые он возводил из собственных слез, боли, бессонных ночей, грустных трэков и литров кофе – рухнули. Рухнули, блять, как карточный домик от одного только дуновения сквозняка, из-за открывшейся входной двери, который донес до ноздрей Каунисвеси проклятый «фаренгейт». Стоило Хокка только написать, что он приедет, как Алекс вылез из кровати, привел себя в порядок, включил на кухне свет, сварил свой лучший кофе, и принялся ждать Йоэля, не отходя от окна. Все два часа, что вокалист провел в своей машине под его окнами, Алекс ни на секунду не отводил взгляд, ни на миг не допускал мысли, что не дождется Хокка. И вот, этот светловолосый апокалипсис сидит на его кухне. Алекси дрожащими руками варит новый кофе, а Йоэль стоит за его спиной так близко, что он чувствует его тепло, через тонкую ткань домашней футболки. Аромат кофе, чужой туалетной воды, смешанной с десятком выкуренных сигарет, геля для душа с лимонной вербеной, которым Хокка опять помыл голову, пренебрегая шампунем – ведь, по его словам, «какая разница, все одно и тоже, моет, да и ладно», или, как всегда, забыв купить новую бутылочку. От прохладных ладоней на плечах, от жара чужой груди между лопаток – становилось дурно. Хотелось хоть немного свободы, пространства для вдоха, кислорода. Но все бесполезно. Алекси тонул в Хокка, он захлебывался им, прямо здесь и сейчас. - Йоэль… – Алекс попытался сглотнуть ком, стоящий у него в горле, но результат был примерно нулевой. – Дай я, пожалуйста, кофе на стол поставлю. Нехотя, Хокка занял одну из табуреток, стоящих у стола. Алекси поставил перед ним чашку с целым рисунком на молочной пенке, себе забирая «размазанное сердечко». - Я покурю? – поинтересовался блондин, предвкушая явно тяжелый разговор. - Конечно. – Литтл Мен засуетился, приоткрывая окно и ставя на стол пепельницу. - Спасибо. И за кофе большое спасибо. – Йоэль закурил, наполняя кухню сладковатым запахом зеленых Chapman. Перкуссионист лишь кивнул в ответ, отпивая кофе. Спустя не менее получаса, которые они провели в молчании, глядя в разные стороны, Йоэль не выдержал. - Что происходит, Алекси? - Что ты имеешь в виду? – Каунисвеси выгнул бровь, он смотрел в лицо Йоэля, но избегал смотреть в глаза, желая сохранить хотя бы остатки разума и собственного достоинства. - Все это, что произошло с нами? Алекси едва не поперхнулся кофе. Ему хотелось заржать и зарыдать одновременно. Иногда наивная прямолинейность Хокка прямо-таки шокировала. - Какими НАМИ, Йоэль? Нет никаких НАС. Нет и никогда не было. Блондин болезненно морщится и вновь тянется к пачке. - Ты бегаешь от меня, как от прокаженного, с самых Штатов. До этого такого не было, с самого начала нашего знакомства. Что произошло, Алекси? - Если ты о том, что произошло в штатах, в этом нет ничего особенного и секретного. У меня просто случился нервный срыв. -Почему? Из-за чего? – Хокка явно не планировал униматься, как и всегда. Алекси уже стал забывать, насколько вокалист бывает въедливым, если ему было надо. А докопаться до истины в ситуации с Алекси, ему, похоже, было пиздец как надо. Каунисвеси закипал и начинал беситься. Вся эта ситуация, тянущаяся уже довольно долго, не добавляла ему эмоциональной стабильности. - Тур был тяжелым, ты это сам прекрасно знаешь. Я впервые оказался в Штатах. Очень нервничал. Эта непонятная болячка еще, которая накрыла нас с Олли, я просто не выдержал. - Но на Евро ведь было хуже? И тяжелее, и более нервно, почему там ты был счастливее всех, а в Штатах было больше по кайфу – концерты, пати, отдых, и ты вдруг срываешься? - Йоэль… - Алекси понимает, что у него есть три варианта: не говорить ничего, сказать правду и соврать. Почему его психотерапевт говорит, что на самом-то деле у него только один вариант, и он самый сложный – правда. Доставать из шкафа свои скелеты не хочется, но выбора, похоже, у него нет. Алекси слишком долго собирал себя по кускам вместе с этим врачом, чтобы не соблюдать его рекомендации. – Во время учебы в Амстердаме все было достаточно не просто. Я переоценил свой английский, учиться на нем было тяжело. А вот вести вечеринки было легко. Поэтому я быстро забил на учебу, и учился, скажем так, «в поле». В клубах я, конечно же, не отказывался от выпивки. Плюс отец меня кинул, хотя обещал помогать. Я очень тяжело все это переживал. Врач на кампусе прописал мне успокоительные, но они были слабые. Мой сосед по комнате принес мне много всяких таблеток, и я быстро подсел на них. Мешал ассорти из антидепрессантов с алкоголем, и очень быстро вошел в лекарственную зависимость. Хокка был поражен услышанным. Он мог ожидать чего угодно, но услышанное было шокирующим, и никак не вязалось с Алекси, с этим милым, всегда позитивным, парнем. Йоэль старался сохранить лицо беспристрастным, чтобы Алекси не решил, что он его осуждает, или жалеет о том, что вообще пришел и все это затеял. Алекси встал из-за стола, и начал загружать новую порцию зерна в кофемолку, чтобы спрятаться от внимательного взгляда, прозрачных серо-голубых глаз вокалиста. - Там были не только антидепрессанты. Были еще обезболивающие, содержащие кодеин – оксикодон. Кодеин при повышенном потреблении оказывает наркотическое действие, ловишь с него приходы. И сибутрамин, он убивает аппетит намертво. Я не ел по три дня, весил килограмм сорок, наверное, еще немного – и у меня была бы анорексия. Папа вовремя забрал меня и вернул в Финляндию. Я не обращался к врачу с целью избавиться от зависимости, чтобы не загреметь в лечебницу. Просто терпел. Пил пиво, жрал и терпел, каждый божий день, мечтая принять что-нибудь, чтобы было полегче. Именно поэтому меня так разнесло в какой-то момент, именно поэтому у меня остались следы от акне на щеках. Именно поэтому я один сплошной комплекс и уничтоженная самооценка, которую с таким трудом поднимает все это время с колен мой психотерапевт. А на таблетки я сорвался лишь однажды, еще в школе. Но страх, что я сорвусь – он всегда со мной. И таблетки, Йоэль, они тоже всегда со мной. Алекси дернул один из кухонных ящичков, тот с грохотом выкатился, открывая взору Йоэля ассортимент небольшой аптеки, как минимум. - Зачем тебе все это? Ты их пьешь? Где ты их берешь? – Хокка в ужасе переводил взгляд с белых коробочек и оранжевых баночек, на ссутулившуюся спину Алекси. - Не пью, не переживай. Я давно посещаю терапию. Но когда они здесь лежат, мне спокойнее. Психотерапевт говорит, что я должен буду их выкинуть тогда, когда буду к этому готов. Пока я не готов, пока мне с ними спокойно. А покупаю в интернете, это не проблема купить такого рода препараты без рецепта, это ведь не наркотики. - Ты ходишь к психотерапевту? Давно? – Вокалист снова закурил, пытаясь прийти в себя. - Пошел почти сразу, как присоединился к группе, потому что понимал, что нестабилен, и не хотел подвести вас. - Но, получается, она не помогает, если ты пошел почти два года назад, ходишь до сих пор, а эти таблетки все еще в твоем ящике на кухне? В шуме кофемолки Алекси спрятал свое раздражение. Он взял в разговоре паузу, чтобы сварить им еще по чашке, на этот раз черного, кофе. - Йоэль, все не так просто, увы. Я обратился к психотерапевту, чтобы совладать с лекарственной зависимостью. Но разбирая эту проблему, мы находили те или иные старые травмы, и вновь появляющиеся проблемы. «Точнее одна белобрысая, голубоглазая проблема» - услужливо поддакнул внутренний голос. - Поэтому я все еще на терапии, поэтому таблетки все еще здесь. Алекси ополоснул чашки и снова налил им кофе. Йоэль грел холодные от нервов пальцы о горячую керамику, обводя поочередно каждой подушечкой эмблему группы. - Но как все это связано с тем, что произошло в Штатах? - Я почувствовал, что близок к срыву. У меня был полный рюкзак колес. В туре невозможно общаться с терапевтом, даже дистанционно – сам понимаешь. И в какой-то момент я понял, что еще немного, и я обязательно сожру пол пачки ксанакса за раз. Слишком большая нагрузка, слишком много эмоций. Мне хотелось избежать этого. Тогда я позвонил терапевту и попросил поговорить с Нико. Врач сказал, что мне нужна пауза. Я три дня просто лежал в кровати, пил умеренную дозу антидепрессантов, предписанных врачом, и слушал установки, которые терапевт записывал для меня на аудио. Пришел в себя и вернулся к вам. Вот и вся история. Я просто предчувствовал срыв и избежал его. Алекс отхлебнул кофе, чтобы перевести дух. - Я все понял, кроме одного: почему именно в Штатах, если на Евро было хуже? Йоэль чувствовал, что ходит по краю. Но остановиться он уже не мог. Чем глубже он погружался в тайны Литтл Мена, тем больше он хотел узнать все до самого конца. Алекси чувствовал, что начинает не вывозить этот разговор. Что начинает жалеть о том, что согласился на то, чтобы Хокка приехал. Он и так сказал уже много. Он был не готов признаться в своей безумной, близкой к зависимости, любви. Как ему объяснить, что тогда, на Евровидении, окрыленный эйфорией и их успехами, воодушевленный поддержкой людей из Финляндии, находясь в столь любимых им Нидерландах, он еще по-детски и наивно верил, что между ними с Хокка что-то возможно. И эта вера позволяла ему свернуть горы, и могла стать его точкой опоры, благодаря которой он перевернет весь мир. - Была причина, Йоэль. Но я пока не готов о ней говорить. Быть может скажу. Сегодня позже, или в другой раз. Не дави на меня, прошу. Хокка поджал губы, переводя взгляд на окно. Рассвет пролетел незаметно, и солнце уже вовсю сияло, поднявшись в зенит над улицами Хельсинки. - А в Линдау? Почему ты ушел с вечеринки? Почему тайком от всех сменил прическу? Йоэль не отводил взгляд от окна, едва успев прикусить язык, что бы не сказать что-то вроде: «ведь ты же знаешь, как мне нравятся твои волосы» - Это было спонтанное решение, и спонтанная потребность. Терапевт говорит, что лучше не противиться таким порывам, если они не направлены на саморазрушение. Мне наоборот казалось, что это пойдет мне на пользу. Стану увереннее, буду больше себе нравиться. «И смогу забыть о тебе». - Помогло? – Голос Йоэля прозвучал с нажимом и даже неким вызовом, Алекси поднял в глаза, и их взгляды встретились впервые, за это странное утро. - Да, помогло. – В тон Хокка отозвался Алекси. «Конечно же, нет, врунишка». Они снова молчали, допивая остывший кофе. Хокка курил, наполняя пепельницу окурками. Алекси едва заметно покачивался на стуле, чтобы занять себя хоть чем-то, и не рассматривать Йоэля. Каунисвеси не выдержал первым, с грохотом опустил табуретку на все четыре ножки, от чего Хокка вздрогнул и взглянул на него. - Что дальше, Йоэль? Ты написал в три часа ночи, приехал, сидел два часа в машине, под моим окном, получил ответы на все интересующиеся тебя вопросы. И что дальше? - Алекси, я… - Блондин хотел дотронуться до лежащей на столе ладони Алекса, но тот сжал пальцы в кулак. Хокка покачал головой, со вздохом встал с насиженного места, упирая ладони в подоконник и прижимаясь, горячим лбом к оконному стеклу. - Алекс, я не хотел ничего такого. Я просто очень беспокоился о тебе, хотел узнать, что с тобой происходит. Прости, если надавил, я не хотел, правда. У Алекси внутри потеплело, где-то в груди, словно зажгли маленькую лампочку, разгоняющую тьму. Но в туже секунду перкуссионист мысленно залепил себе пощечину, мол – не даже не думай расслабляться. - Все нормально, Йоэль. Я понимаю твое беспокойство, последнее время мы действительно отдалились, но я в любом случае рад, что ТЕБЕ стало легче. Алекси выделил местоимение голосом, желая заглушить голос в своей голове: «Прекрати винить его в том, что сам решил держаться подальше». Каунисвеси обхватил себя руками, Йоэль обернулся к нему, и почувствовал, как сердце болезненно сжимается. Он буквально видел, как Литтл Мен бродит во тьме, натыкаясь на собственные стены, как бродит и сам Йоэль. Но если они вместе в этой тьме, почему бегут друг от друга, а не идут навстречу? Решительность накрывает Хокка точно лавина, несущаяся со свистом и сносящая все на своем пути. Он сокращает расстояние между ними, опускается на корточки перед Алекси, и берет его ладонь в свои, решительно, почти требовательно. Сжимает аккуратные пальцы Литтл Мена, не давая ни одного шанса на то, чтобы вырвать руку или отстраниться. - Алекси, я не просто хотел приехать, и что-то из тебя вытянуть. Я хотел поговорить. И я на самом деле очень скучал, Алекс. По всему, по смешным перепискам, по болтовне ночи напролет, по твоей голове, лежащей на моих коленях в туровом автобусе. И да, по твоим волосам тоже. Алекси чувствовал тоже самое, что и во время их памятного разговора возле ночного клуба. Ощущал себя кроликом во власти удава. Он не может сопротивляться Хокка, его глазам, его голосу, его запаху, его всегда прохладным пальцам. Получая молчаливое согласие Литтл Мена, на то, чтобы продолжить свой монолог, Йоэль садится на пол, скрещивая ноги по-турецки, не выпуская теплой ладони из своей хватки, и неотрывно глядя в эти глаза, всегда светящиеся, всегда лучистые. - Прости, что заставил разбередить старые раны. Но мне, правда, было важно во всем разобраться и все понять. И я хочу, чтобы ты знал, я ни в чем тебя не виню, ни за что не осуждаю. Ты не сделал ничего плохого в своей жизни. Поверь мне. От твоих действий не пострадал никто, кроме тебя самого. И мне бесконечно жаль, что все это дерьмо с тобой произошло. Ты его явно заслужил меньше всех. Мне жаль, что я не был рядом, не помог справиться. Но теперь я здесь, я с тобой, и больше не позволю тебе бегать от меня. Если я могу чем-то тебе помочь, если я могу что-то для тебя сделать – просто скажи, я все сделаю. И мы вместе справимся со всеми проблемами. Я обещаю. Блондин замолкает, переводя дух. Алекси кажется, что глазами Хокка на него смотрит сама бездна, а его голосом разговаривают с ним ангелы. Он с трудом мог принять и поверить в то, что ему говорит Йоэль. Ему кажется, что он спит, и больше всего он боится, что его прекрасный сон обернется кошмаром. - Алекс, я хочу, чтобы ты знал, ты самый лучший из всех, кого я знаю. Самый добрый, самый заботливый, самый теплый. Для меня ты тот, кто отдавал мне все свое тепло до капли, развлекал меня ночами, чтобы я не сошел с ума от бессонницы, жертвуя собственным сном. Для меня ты всегда будешь лучшим, независимо от того, что ты, когда-либо сделал или еще сделаешь. Мы все разрулим и со всем разберемся. Мое мнение будет непоколебимо. А на мнение других мне, по-большому счету, насрать. И если я, хоть что-то для тебя значу, просто прими это как данность и смирись с этим. Прекрати винить себя в чем бы то ни было, и уж тем более прекрати считать себя каким-то плохим или скверным. Ты солнышко, и ты лучшее, что могло прийти в этот блядский мир. Алекси хочет что-то сказать, возразить словам Йоэля, или отблагодарить за них. Хочет убежать из этой кухни, спрятаться от навалившихся эмоций, или наоборот – броситься Хокка на шею. Но сил хватает лишь на то, чтобы сжать губы, сдерживая слезы, и едва ощутимо погладить Йоэля по руке подушечкой большого пальца. Йоэль проходится взглядом по лицу Литтл Мена. Он видит напряженно сжатые губы, видит глаза на мокром месте. Морщинку, залегшую между болезненно изогнутых бровей. Так хочется разгладить ее губами, но сначала он должен во всем признаться. Его терзают страх и сомнения, он не хочет все испортить своим признанием, не хочет навредить Алексу. Если бы он только мог точно знать наперед, что будет лучше – признаться или молчать, он бы обязательно сделал правильный выбор. Даже если бы пришлось молчать о своих чувствах, и отдать Алекси кому-то другому, он бы обязательно так и поступил, если бы знал, что так будет лучше для Алекса. Сегодня было сказано слишком много, чтобы остановиться сейчас, и дать заднюю. - Алекси, послушай… - Сказать о своих чувствах, оказывается, очень тяжело. Жаль, что Хокка понял это только сейчас, а не многими годами ранее. Лучистые глаза напротив, подернутые пеленой слез, лишали воли. Аккуратно выпустив вспотевшую ладошку из рук, блондин повернулся лицом к окну, прижимаясь спиной к коленям Алекси. – Я совершил достаточно ошибок в своей жизни, и, увы – я не знаю, совершаю ли я сейчас огромную ошибку или это лучший поступок в моей жизни. Но, прости, я уже не остановлюсь. И вообще, за все меня прости. За то, что скажу сейчас. За то, что говорил и делал, или наоборот, не говорил и не делал раньше. По большому счету я – кусок дерьма, Алекси. Хока чувствует спиной, как Алекси вздрагивает. - Я могу быть занудным, могу быть агрессивным, могу страдать от подавленной агрессии. Могу мучиться бессонницей и паническими атаками. Могу бегать от птиц, как умалишенный, и испортить тем самым отдых, свидание, поездку, или хер там знает, что еще. Я эгоист, я могу обидеть и сделать больно, чаще всего не желая этого, просто потому, что долбаеб немного, но могу и специально, потому, что такой человек. Я всегда на темной стороне, потому, что мне там тепло и уютно, и я заебался пытаться себя исправить. Я понял, что это бесполезно и не приносит мне удовольствия или счастья. Мое настроение меняется от светлой меланхолии до черной депрессии по щелчку пальцев. Но оно практически никогда не бывает хорошим или радостным. Я люблю алкоголь, и чаще предпочитаю быть выпившим, чем трезвым. Люблю экстрим, и все что подвергает меня опасности. Наверное, я, все же, втайне мечтаю разбить себе башку. Я не перестаю сидеть на этой адреналиновой игле, раз за разом заставляя нервничать своих близких. И, увы, похоже, я никогда не перестану это делать. А еще я трус, ведь для того, чтобы принять себя и перестать жить по принципу страуса, мне пришлось испортить не одну самооценку и сломать одну жизнь, сказал бы, что к счастью лишь одну, но это не тот случай. Одной более чем предостаточно. Помнишь, я сказал, что от тебя пострадал только ты? Хокка понимает, что не услышит ответа, но словно затылком чувствует кивок Алекси и продолжает. - Когда я учился еще в Оулунсало, последний год до перехода в музыкальную школу, к нам перешел новенький парень, и мы, как два изгоя быстро подружились. Он тогда был моим солнцем, Алекс. Он скрасил целый год моей школьной дерьмо-жизни, показал мне, что я нормальный. Что можно быть ненормальным и оставаться нормальным, что не надо исправлять себя, если ты счастлив, даже если все вокруг считают, что ты ебанулся. Он понял это еще тогда, а я спустя многие годы. Он был особенным. И этот особенный парень влюбился в меня. В того, кто этого явно не заслуживал. Он признался мне в своих чувствах, и поцеловал меня. И знаешь, что я тогда сделал? Над ухом Йоэля раздается тихое, еле слышное: - Что?.. Хокка сжимает кулаки до белых костяшек, но в следующую секунду пальцы инстинктивно находят круглый шрам на запястье, покрытый чернилами татуировки. - Я ударил его, Алекси. В ответ на признание в любви, я разбил ему нос. И сказал, что он все испортил. Испортил нашу прекрасную дружбу. После этого я ушел, а он порезал себе руки из-за этого, из-за меня. Мой эгоизм заставил человека нанести себе эти раны, чтобы было хоть немного не так больно от той раны, что нанес ему я, своей реакцией на его чувства. - Как его звали? – Голос Литтл Мена стал совсем пустым, звучал искусственно. -Доминик. – Йоэль с трудом смог сглотнуть комок в горле и произнести это имя, которое не произносил больше десяти лет. - Что с ним сейчас? Алекси был удивительным человеком, будучи абсолютно разбитым всем происходящим, он переживал о парне, которого Йоэль отверг много лет назад. От осознания этого, и собственной моральной уродливости, Хокка нестерпимо захотелось надавать себе по морде. - Я не знаю. Когда в школе сообщили о том, что случилось, я пришел к его дому, но он был в больнице. Я встретил его отца. Он попросил меня не искать встреч с его сыном, и я поклялся, что больше не потревожу их семью. Что же, хоть это обещание я сдержал. Весомый повод собой гордиться. Горькая усмешка слетела с губ Хокка. На плечи опустились теплые ладони, заставляя Йоэля непроизвольно передернуться, от того, что этим жестом Алекси выражал ему свою поддержку. В глазах защипало. Он не достоин этого солнечного паренька, так какого же хера он пришел тогда, чтобы попытаться забрать его сердце. Йоэль не выдерживает, он поворачивается к Алекси, стоя на коленях, на кафельном белом полу в его маленькой, но такой чистой и уютной кухне. - Я столько времени бегал от себя, от мысли, что мне может понравиться парень. Я столько времени бегал от того, что чувствую к тебе. Я трус, дерьма кусок, неудачник в отношениях, я не заслуживаю тебя, но я здесь, чтобы, наконец , перестать быть всеми этими людьми и стать собой, рядом с тобой, если ты позволишь. Хокка видит, как слезы текут по щекам Литтл Мена, чувствует, как его собственные ресницы становятся мокрыми, а соленые капли, срывающиеся с кончиков ресниц, на полыхающие щеки, ощущаются практически прохладными. - Я люблю тебя, Алекси. И я хочу прекратить бежать. Я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы мы были вместе. Если конечно ты этого захочешь. Слова и силы у Хокка заканчиваются. Вместе с кислородом в легких. Он больше не может говорить, дышать, кажется, даже шевелится. Он чувствует себя так, будто пробежал марафонскую дистанцию по пустыне. Его кожа горит, как если бы он обгорел на солнце, и кажется, что песчинки попали в каждую его пору, и колют его своими острыми краями. Этот острый, горячий песок везде: в глазах, во рту, в легких. Йоэль хочет, чтобы Алекси что-то ему сказал, но одновременно с этим, он снова смертельно боится, что именно сейчас он отплатит свой кармический долг, и будет отвергнут тем, кого полюбил по-настоящему. Он не хочет давить на Литтл Мена, и немного отползает в сторону, сил подняться он так в себе и не нашел, поэтому Хокка просто прижимается спиной к стене, подтягивает колени к груди и трет ладонями лицо и глаза, в надежде хоть немного придти в себя. Табуретка, на которой все это время сидел Алекси, со скрипом проехалась по кафелю и упала от того, с какой силой парень, буквально соскочил с нее. Каунисвеси подлетел к окну, резко распахивая его настежь, жадно глотая воздух. Его пальцы болезненно вцепились в волосы на макушке. - Зачем ты так со мной? – Алекси упирается ладонями в подоконник, опасно раскачиваясь вперед-назад, рискуя вылететь в открытое окно. - В каком смысле?- Недоумевая, переспросил Хокка, не отнимая ладони от лица. - Зачем шутишь, что любишь меня? – Алекси выпалил ответ слишком резко, почти прокричал. Йоэль почувствовал на секунду, будто вновь вернулся в среднюю школу, и чей-то тяжелый ботинок ударил ему под дых. Он моментально вскочил на ноги, оказываясь рядом с Алекси, крепко обнимая, и прижимая к груди. Перкуссионист дрожал всем телом, каждая клеточка его тела содрогалась в беззвучных рыданиях, в неверии в то, что только что было сказано. Хокка гладил его по спине, по плечам, так нежно и ласково, насколько был способен. Он целовал взъерошенную макушку, вдыхал этот запах, о котором мечтал так долго, и шептал над ухом Алекси, пока тот ревел, пропитывая футболку на груди Хокка своими слезами. - Малыш… - Йоэль почувствовал, как в его груди разливается щемящее болезненное тепло. Как же это обращение подходит Алекси, и как же давно Хокка хотел назвать его так. – Ну, ты что, какие шутки, ты же у меня не глупый. Я козел, это бесспорно, но так шутить, это даже для меня было бы слишком. Я давно влюбился в тебя, наверное, еще тогда, в клубе, когда целовал твои щеки в курилке. Просто я слишком долго не мог принять это. Снова боялся и трусил. И лишь когда ты отдалился от меня, я понял, что задыхаюсь. Без твоих глаз, без твоего тепла, без твоего запаха. И я просто сегодня ночью дошел до ручки в своей тоске по тебе. Именно поэтому я и приехал. Потому что сходил с ума от беспокойства о тебе, и потому что больше не мог без тебя. Потому что больше без тебя не хочу. Ты мне веришь, Алекси? - Верю… - Алекси отозвался после всхлипа. Он поднял мокрое от слез лицо, заглядывая в глаза Йоэлю. – Я тоже трус, и тоже хотел убежать от себя, именно поэтому и избегал тебя. Думал, что если дистанцируюсь, смогу как-то пережить свои чувства к тебе. Потому что был уверен, что прекрасный, идеальный, недосягаемый Йоэль Хокка никогда не будет со мной. Но ничего не помогает, Йоэль. НИЧЕГО. Ни на одну чертову секунду мне не стало легче. Ни на один миг я не забыл о том, как же сильно я тебя люблю. И, похоже, тоже, именно с той несчастной вечеринки. Так что, мы с тобой два сапога – пара. - Алекси. – Лицо Йоэля исказила болезненная гримаса. – Пожалуйста, не говори обо мне, как будто я чертов святой Грааль. Я не такой от слова совсем. Ты меня внимательно слушал? - Более чем внимательно, Йоэль. – Алекси моментально стал серьезным. – Я никто, чтобы тебя судить. Мы все совершали ошибки. И, как ты мне сказал – что бы ты ни сделал, мое отношение к тебе не поменяется. Когда ты приносишь человеку свои чувства, ты ведь не ждешь от него взаимности, ведь так? Ты, когда шел сегодня ко мне, не ждал, что я отвечу тебе тем же? - Нет, я был готов к любому твоему ответу. - Так вот, поверь мне, полюбить тебя и признаться, был только выбор Доминика, и он был готов к любому твоему ответу. То, что он сделал после – только его выбор. Не исправляй его. И не вини себя. Йоэль не смог сдержать теплой улыбки, вновь крепко прижимая Алекси к груди. - Ты точно с этой планеты, Литтл Мен? Откуда ты такой умный, всё знающий и все понимающий? Это ТЫ достался МНЕ, за какие мои заслуги, скажи? И уж если кто кого из нас двоих недостоин, то я – тебя. - Очевидно, за продвижение финского Violent Pop на мировой рынок. – Алекси снова улыбался так, как умеет только он, лучистыми морщинками в уголках своих небесных глаз. – И да, если твое предложение все еще в силе, я согласен быть твоим парнем. Йоэль почувствовал, как сердце в его груди делает сальто-мортале. Сходя с ума, от окутавшей его нежности, он закружил Алекси по кухне, не выпуская из объятий. Оказавшись у стола, он легонько потянул Литтл Мена вверх, держа за талию, желая усадить его на столешницу, Алекси не стал противиться. Хокка легко проскользнул мимо разведенных коленей Каунисвеси, обвивая руками шею и поглаживая кончиками пальцев по кромке волос на затылке. - Мой парень – это звучит просто роскошно и волнующе. Моим парнем еще никто не был. Ты будешь первым. Глаза Алекси снова стали серьезными. - Ты уверен в своем решении? Что сможешь через многое пройти? Что мы сможем пройти? Реакция парней, родителей, поклонников, лейбла – какой она будет? И что будет дальше? Мы будем вечно прятаться? Хокка напрягся. Алекси был прав – об этом он не думал, нужно быть честным. - Алекс, я, правда, об этом не думал. Но, я думаю, все будет хорошо. Я уверен, что парни отреагируют спокойно. Мы же стая, если нам будет хорошо – хорошо будет и им. Мои родители многое пережили со мной, но всегда были на моей стороне. Я уверен, что они поймут. Если твои родители будут против, я сделаю все, что смогу, чтобы переубедить их. Буду на каждый праздник приезжать с подарками, и из раза в раз убеждать их, что самое главное, это ТВОЕ счастье. Что же до поклонников – настоящие поклонники тоже порадуются за нас. Всегда будут те, кто найдут, за что нас критиковать. Будь то новые песни, костюмы, прически, участник группы, та или иная позиция, маты, алкоголь – мы всегда для кого-то будем плохими. Если в этом списке прибавится еще и пункт о том, что я гондон, потому что люблю парня – ну так скатертью дорога этим хейтеро-фанатам. А что до лейбла - в наших контрактах, к счастью, нет пунктов о том, кого нам любить, с кем встречаться и так далее. Да и, уверен, у нас бы хватило ума не подписывать такие контракты, и не выбирать такой лейбл с ебанцой, не смотря ни на какие условия и обещания золотых гор. Свободолюбие и ценность собственной идентичности – одни из основных наших принципов, ты и сам это прекрасно знаешь. А скрываться или нет, я думаю, мы обсудим и решим вместе. Алекси снова заулыбался, утыкаясь носом в шею Йоэля. - Ты меня успокоил. Но пока, давай сохраним все в тайне. Я думаю, нам самим нужно к этому привыкнуть. - Конечно, малыш, все как ты скажешь. Йоэль оставил на щеке Алекса невесомый поцелуй, легко проводя губами от скулы до уголка губ, чувствуя начинающую пробиваться, светлую, мягкую щетину. Алекси кажется, что его тело больше ему не принадлежит, он плавится под такими невинными прикосновениями, ведь он так долго мечтал об этом, будучи уверенным, что его мечты никогда не станут реальностью. Повинуясь своим желаниям, он находит губами губы Йоэля и задыхается от всепоглощающего щемящего чувства в груди. Хокка замирает, когда губы Алекси касаются его губ. Он столько времени провел, глядя на них, представляя, какие они на ощупь и на вкус, но все его фантазии меркнут перед реальностью. Губы Каунисвеси теплые, мягкие, нежные – словно лепестки роз. Йоэль осторожно прижимает ладонь к щеке Алекса, вторую запускает в короткие волосы на затылке. Он целует Литтл Мена так, как не целовал никогда никого за всю свою гребаную жизнь. Ему хочется вложить в этот поцелуй всю свою любовь до капли. Все свое желание беречь и заботиться. Все свое стремление быть лучше. Он обхватывает нижнюю губу Алекси своими, немного оттягивает, прикусывает, совсем легко – едва ощутимо, и следом проходится языком. Парень в его руках задыхается, отстраняется лишь на миг, чтобы глотнуть воздуха. Хокка не упускает своего, и проникает языком в рот Алекса. Он целует его, горячо, жарко, влажно, вылизывает его язык, не в силах остановиться. Он чувствует, как пальцы Алекси вцепляются в его плечи. Йоэлю не хочется, чтобы это кончалось, но воздуха не остается. Он нехотя отрывается от таких сладких губ, в ответ, слыша едва уловимый разочарованный стон. У Алекси будто бы приход случился от одного только поцелуя Хокка – глаза подернулись пеленой дурмана, дыхание сбитое и горячее. Йоэль не хочет переставать чувствовать Алекси – вкус и мягкость его кожи, он наклоняется и целует шею, проходится языком по кадыку, прихватывает губами кожу на ключице, и чувствует, как внизу живота становится горячо. Алекси чувствует, как сходит с ума, как его потряхивает от каждого прикосновения Йоэля. Он так долго представлял себе их первый поцелуй, будучи уверенным, что он никогда не произойдет. И от этого происходящее казалось еще более нереальным. Жадные ладони Хокка скользнули под футболку Алекса, оглаживая спину и перебирая позвонки пальцами. - Йоэль, подожди… Остановись, прошу тебя… - Алекси тихо шептал, с трудом сдерживая рвущийся наружу стон. Йоэль нехотя оторвался от шеи Каунисвеси, непонимающе глядя в его глаза. - Йоэль, прости меня, пожалуйста. Я очень хочу, правда. Буду честным – я мечтал об этом много раз. Но я не готов сегодня. Слишком много всего. Много разных эмоций. Я боюсь не выдержать. Да и… Мы только что решили, что мы встречаемся… Прости, наверное я бред несу. Но, люди когда встречаются сначала там, на свидания ходят. Алекси отвернулся, закусив губу. Йоэль почувствовал укол совести. «Какой же ты идиот. Ты с места в карьер, походу, собрался все испортить.» - Внутренний Веном в голове блондина потешался, как мог над своим незадачливым хозяином. - Хей, малыш. – Хокка бережно повернул лицо Алекси к себе. – Это ты меня прости, что поспешил. Я идиот конечно. Я просто тоже об этом слишком много «мечтал», если ты предпочитаешь это так называть. Алекси усмехнулся, чувствуя, как его щеки краснеют, пошлые шуточки Хокка для него были отдельным видом прекрасного. - Ты большой молодец, что остановил меня и сказал все это. Я рад, что не испортил все в первый же момент. Мы будем с тобой обязательно встречаться и ходить на самые настоящие свидания. И я тебе цветы подарю, или мишку. Или и то и другое, хочешь? Алекси засиял, снова источая свой этот непередаваемый внутренний свет, который так любил Хокка. - Хочу, конечно. Я буду счастлив, даже если ты цветок с городской клумбы выдерешь. Хокка заржал, чувствуя, как его отпускает напряжение этих бесконечных суток и бессонной ночи. - Клумбу портить не буду, и не проси. Но когда ты будешь готов и захочешь чего-то большего, дай мне знать. - О, не переживай, думаю ты не пропустишь этот момент. – Литтл Мен смущенно улыбнулся, потирая свой курносый носик, как он делал всегда, когда смущался. – Но, может быть, сегодня ты останешься на ночь? Нам ведь никто не мешает просто уснуть, обнимая друг друга. - Конечно, останусь, для меня это будет самая лучшая ночь за последние несколько лет. На губах Хокка была самая искренняя из всех его возможных улыбок. Он чувствовал, что держит в своих руках самое дорогое сокровище, и он был не намерен лишаться его, ни при каких обстоятельствах.