Розовые очки бьются стеклами внутрь

Воля в кулаке, мысли в разные стороны. По моей комнате гуляют чёрные вороны. На потолке чувства одинокие собраны, Они с грохотом падают мне на голову. Не сошёл с ума, и вполне осознанно Я вдыхаю этот яд вместе с воздухом. Туман не уходит с возрастом. Я ищу, я кричу охрипшим голосом. Эти полосы чёрно-белые, Я нашёл любовь, но потерял в неё веру. Она жива, и она ещё дышит, И я, чувствую, она меня тоже ищет. Секс расслабляет, но не даёт покоя. Раньше я был хороший, теперь, скажи, какой я? И насколько аморален в этом мире Безупречном чистых и правильных. Ноль эмоций на лице, как из-под ареста Я, молча, выхожу из её подъезда. Все честно, мы друг другу не обязаны, Но, я чувствую себя разбитым и грязным. Мои руки связанны моими же руками, Стоя на краю, я вспоминаю о маме. Думаю, я бы её огорчил, Если бы покинул этот мир, у неё не спросив.

(Нервы — Вороны) *** Ничего не бывает в жизни у этого человека просто. Никогда. Каким образом этот чертов смартфон провалился в щель между сиденьем и спинкой дивана, было сложно даже предположить. Йоэль просунул руку, слепо шаря ей в деревянном нутре мебельного кадавра, пытаясь хоть кончиками пальцев нащупать гаджет. После очередной порции матов, буквально вжавшись в обивку всем телом, он выудил свою потерю и вытащил на свет божий. Тяжело дыша и отдуваясь, Хокка так и рухнул на раскиданные диванные подушки, открывая мессенджер и набирая сообщение Алекси.       Йоэль: «Спишь?» Ответ приходит практически мгновенно.       Алекси: «Нет» Хокка нахмурился. С одной стороны, он был рад вновь поболтать с Алекси целую ночь, как раньше, с другой стороны, ситуация внушала ему неясную тревогу.       Йоэль: «Ладно, у меня беды с башкой, я с детства веду образ жизни вампира, но ты-то, чего не спишь?»       Алекси: « Какого вампира? Эдварда из сумерек? » Блондин заржал, представляя себе, как Литтл Мен забавно таращит глаза и прижимает ладони к щекам, как он это делал всякий раз, говоря о любимой франшизе.       — Послал же Бог друзей, один забил рукав в честь «Титаника» и рыдал над судьбой «Уличного кота по имени Боб», другой без ума от «Сумерек» и Эдварда Каллена. Хокка говорил сам с собой, вновь выходя на балкон и закуривая.       — Почему, блять, никто не может со мной посмотреть пятнадцать раз подряд «Бойцовский клуб» или «Три Икса» или «Венома», выучить и почитать по ролям. Он говорил без злости, тихо посмеиваясь. Больше, чтобы скрасить собственное одиночество. Он вообще часто говорил с собой, или с кем-то в своей голове, в шутку называя его Веномом. В очередной раз, удивляясь тому, как они, шестеро таких разных, смогли спаяться в этот уникальный сплав под названием Blind Channel. Веном в голове подал голос: «Он ради тебя хоть шрифт Брайля, хоть Камасутру выучит, неужели ты не видишь? »       — Ой, да не пизди. — Йоэль отмахнулся от навязчивой мысли, затушил окурок и вернулся в комнату. Под именем «Алекси» все еще горело «В сети». Литтл Мен явно ждал ответа, и от этого на душе у блондина стало очень тепло, словно он на миг вернулся в те ночи, когда бессонница его не тяготила. Когда они болтали с Алексом часами, до самого рассвета, пока звезды не гасли за окном, уступая место холодному, пудровому северному рассвету.       Йоэль: «Ради тебя готов быть, кем угодно, называй меня Эдвард, если хочешь»       Алекси: «Если ты будешь Эдвардом, кем тогда быть мне?»       Йоэль: «Кем угодно, лишь бы не Беллой, она жуткая зануда»       Алекси: «Я для тебя тоже буду кем угодно» — Да блять. — Хокка неуловимо почувствовал, что ходит по краю, хоть и сам не понимает по краю чего. Или делает вид, что не понимает. Не хочет понимать. Или боится. Он ощутил, как настроение Алекса еле уловимо качнулось в сторону минуса, и поспешил вернуться к прежней теме.       Йоэль: «И все же, чего не спишь?»       Алекси: « Не спится» — Сука… Йоэль чувствовал, как начинает нервничать. Чувствовал, как что-то незримое, но бесконечно важное, как нить Ариадны — для путника, ускользает из его рук.       Йоэль: «чем занят в такое время?»       Алекси: «перкуссию паяю. Ну, ту самую, которая в штатах кони двинула»       Йоэль: «зачем она тебе? У тебя же теперь есть новая»       Алекси: «будем считать, что она дорога мне как память. Я с нее начинал в группе»       Йоэль: «Понятно. Ты мне, кстати, кое-что задолжал» Алекс замолчал на некоторое время, от чего Хокка напрягся, бесконечно обновляя чат.       Алекси: «Ты о деньгах за новую перкуссию?» Блондин не поверил своим глазам, вскакивая с дивана, и перечитывая сообщение несколько раз. — Как ты, блять, вообще мог такое подумать. Я же сказал, что это подарок. Твою мать, Алекси. Что у тебя в голове, что с тобой не так. Почему ты считаешь, что о тебе нельзя заботиться, дарить подарки и на худой конец просто ЛЮБИТЬ! Пустая квартира отвечала тишиной. Последнее слово, сорвавшееся с уст Йоэля срикошетило от стены, потолка и долбануло его по голове непрошеным осознанием. Сложившись пополам, точно от удара в живот, Хокка опустился на пол, прижимаясь спиной к стене и закрывая лицо руками. -Любить как брата, как друга, как члена семьи, как часть команды, «боевую» единицу «стаи» Blind Channel, пазлик из нашей общей мозаики. Попытка соврать самому себе была полностью провалена, что не укрылось от внутреннего Венома, который тут же ехидно передразнил свое Альтер-эго, в точности копируя его фразу, сказанную получасом ранее: «- Ой, да не пизди». Йоэль издал звук, больше похожий на рычание, и потянулся за телефоном, который искренне ненавидел и хотел расколошматить о стену прямо здесь и сейчас. Тыкая что есть силы в экран, блондин снова набирал сообщение.       Йоэль: «Алекси, твою мать. Как тебе только такое в голову могло прийти? Кто просит вернуть деньги за подарок? Я имел в виду вовсе не это »       Алекси: «А что тогда?»       Йоэль: «Ты задолжал мне рассказ о том, что произошло в Штатах. И о том, что произошло в Линдау той ночью. Да и в целом, что с тобой происходит, Алекси? »       Алекси: «Ты сказал, рассказать, когда буду готов»       Йоэль: «Я не могу больше ждать, Алекс. Я не могу видеть, что с тобой происходит. Я приеду?»       Алекси: «Йоэль, ты время видел? Три ночи»       Йоэль: «Алекси, пожалуйста»       Алекси: «Приезжай» Это короткое сообщение послужило таким резким пинком, словно взрыв сверхновой. Хокка явно не ожидал того, что Алекси так быстро сдастся и захочет пойти на контакт. О том, что Алекси, кажется, вовсе не хотел, а Йоэль его просто вынудил, он старался не думать. Быстро одевшись, и собрав волосы в привычный пучок, блондин выскочил из подъезда в предрассветный туман. Он не часто ездил на машине, хоть и хорошо водил. Но не любил, нет свободы. Торчишь в пробках, соблюдаешь скоростной режим. То ли дело байк. Скорость, свист ветра в ушах и полная свобода. Именно поэтому он всегда ездил пассажиром с Литтл Меном, который просто обожал водить, или с Томми. Но сегодня он чувствовал, что это именно тот случай, когда промедление смерти подобно. Поэтому не теряя времени, сел за руль, и вдавил педаль газа в пол, разрывая тишину предрассветного Хельсинки ревом мотора. До улицы Алексантеринкату, на которой жил Алекси, было не более получаса езды, на тех ста шестидесяти километрах в час, на которых безбожно гнал Йоэль, радуясь абсолютно пустым дорогам в столь ранний час. Уезжая все дальше от Ауринколахти на окраине Хельсинки, и двигаясь к центру, блондин думал о том, что выбрал живописные сочетания побережья с оригинальными градостроительными решениями, а Алекси самый центр-шумный, туристический, с обилием людей, магазинов, заведений и минимумом природы. Даже в этом они были разными, но почему тогда Йоэль чувствовал, что они гораздо более близки и похожи, чем кажется на первый взгляд. В квартире Литтл Мена все окна были темными, кроме одного-на кухне. Алекси явно сейчас варил кофе для них двоих. И это точно будет Юхла Мокка, светлой обжарки. Она в каждой второй чашке Финляндии. Йоэль вспоминает фразы из газетной статьи, попавшейся ему вчера на глаза случайно, о том, что каждый взрослый финн употребляет за год в среднем двенадцать килограмм кофейного зерна и выпивает четыре-пять чашек кофе за день. Хокка трясет головой, отгоняя идиотские мысли, которые собственный мозг навязчиво подкидывает ему, пытаясь отвлечь от важного. От того, что Йоэль должен сейчас подняться в квартиру Алекси. От того, что между ними абсолютно точно состоится разговор, который изменит их обоих. Они оба, и то, что между ними, больше не будет прежним. Оно уже не такое. И Йоэль боится сломать даже то, что есть сейчас. Что он может дать Алекси? Сделать для него? Сообщая правила безопасного поведения на борту самолета, стюардесса скажет вам: сначала наденьте кислородную маску на себя, потом на ребенка. В жизни то же правило. Прежде чем помогать и спасать того, кто тебе дорог, помоги себе. Если не хочешь сломать то, что еще осталось целым. Пустой бумажный стаканчик из-под кофе наполнялся окурками и потраченными зря минутами. Йоэль курил одну за одной, не сводя глаз с одиноко светящегося окна Алекси, но так и не решался выйти из машины. Йоэль все понимает. Он знает о себе все. Что он дерьма кусок и в целом конченный. Пытаться переубедить его в этом бесполезно. Да, он осознает, что, красив, как боженька, что трахается как долбанный инкуб. Что играет на гитаре достаточно профессионально, поет отлично. Может в красивые тексты и музыку. Ну а что дальше-то? Что там внутри, за этим набором объективных достоинств? Ничего. Тьма и пустота. Он почти уверен, что где-то проебал свой личный портрет Дориана Грея, который наверняка давно истлел и превратился в прах. Именно поэтому Хокка давно мертв. Мертв внутри. Еще несколько лет назад, он написал строчки их последнего сингла: Don't fix me Let me bleed out Leave me open No, don't fix me Maybe I was born to be broken I'm dead inside And it's alright So don't fix me В ту ночь, сидя на кухне у Нико и Минны, будучи в стельку пьяным, он попросил у Мойланена гитару и спел эти строки. Он помнит, что в его голове это было что-то вроде рок-баллады из две тысячи седьмого. Сублимация его внутренней пустоты. Не менее пьяный Нико тогда уткнулся лбом его лоб, крепко держа ладонью за шею сзади, протянул, опаляя лицо дыханием с запахом виски:       — Чувааак, это просто ахуенно. Мы сделаем из этого самую пиздатую песню. Хокка лишь отстранился, глотая подступающие слезы. Он усиленно закивал, отворачиваясь к окну. Мойланен пошел отлить, а Йоэль почувствовал на своей шее тонкие руки Минны, которая гладила его по затылку, шепча на ухо:       — Милый, ты совсем не такой. Не пытайся казаться хуже, чем ты есть. Я не верю, что ты мертв внутри. Живи, пожалуйста. Ты нужен этому миру. Нужен живее всех живых. Стань маяком для таких же как ты, кто бродит во тьме. Девушка запечатлела на его виске невесомый поцелуй, и блондин не смог сдержаться. Алкоголь сделал свое дело, высвобождая эмоции. И вот Йоэль уже рыдает, уткнувшись лицом в грудь Минны, вцепляясь в ее тонкую талию с такой силой, что скорее всего на ее молочной коже останутся следы его пальцев. Минна терпит, и не пытается отстраниться. Лишь гладит дрожащие плечи. Она — это сейчас единственное, за что он держится. В прямом и переносном смысле. Девушка мысленно корит своего парня за толстокожесть и не эмпатичность к своему другу в столь важный момент. Она не отстраняется, потому что хочет показать, что любовь, забота, жертвенность есть в этом мире и для него. В туалете щелкает задвижка. Хокка поднимает мокрое от слез лицо на девушку и качает головой, как бы без слов говоря ей: ты не знаешь, какой я. Ты не знаешь, КТО я. Все началось с самого раннего детства. Рожденный в Лахти мальчишка был совсем несуразным. Каким-то невыразительным и буквально серо-прозрачным. Дурацкого цвета волосы, блеклые, немного выпученные на фоне детского лица, глаза. Ужасные, точно выданные ему по ошибке, молочные зубы. Йоэль смотрел на свои детские фото лишь с отвращением. Ловил себя на мысли, что на них у него не то лицо безумца, не то умственно отсталого. Мысли эти были не так уж далеки от истины. Когда Хокка было семь, его семья перебирается из Лахти в Оулу. Лахти был маленьким и уютным городком на юге Финляндии. Оулу же был полной противоположностью. Находясь на севере страны, он значительно превосходил Лахти по площади, а вот по населению менее чем на сто тысяч, отчего город всегда казался пустым и мрачным. Однако отец не унимался и настаивал:       — Оулу это пятый по величине город в стране. Там лучше школы и больницы. Да, это самый север, но зато там развит хоккей. Милая, нам нужно что-то делать с нашим сыном. Так дальше не может продолжаться. Пока родители вели этот тяжелый разговор на кухне, из детской доносились звуки погрома. У маленького Хокка, казалось, было шило в попе, он разносил свою комнату, вытряхивал игрушки на пол из всех коробок и бездумно ломал их, сталкивая друг с другом или просто кидая в пол или стену. Когда родители сообщили, что их семья переезжает из Лахти в Оулу, рев маленького Йоэля, казалось, услышал весь город. И все соседи видели, как несчастный отец, пытается засунуть буйствующее чадо в машину. В Оулу, как и хотел отец, их семья сразу обратилась к врачу. Неприятного вида женщина-доктор долго и придирчиво осматривала родителей, затем ребенка. Беседовала с ними. Потом осталась с маленьким Йоэлем наедине. Просила нарисовать его разные картинки. Спустя час, они вышли из кабинета, и врач озвучила родителям диагноз.       — У вашего сына синдром дефицита внимания и гиперактивности. — Она говорила это с таким плохо скрываемым презрением, словно сообщала о том, что диагностировала у мальчика параноидную шизофрению, не меньше.       — Пока это проявляется детским бунтарством, гиперактивностью, склонностью к крику, слезам, истерике. С возрастом станет выражается неспособностью быстро сконцентрироваться, нарушениями памяти, импульсивностью, паническими атаками, нарушением сна и постоянным беспокойством. Я пропишу вам препараты для коррекции поведения. И еще, рекомендовала бы вам пойти в коррекционную школу. Боюсь, в обычной ему будет трудно. Услышав подобное, семья была подавлена. Подавлен был и маленький Йоэль, слышавший все это. Когда они вышли из клиники, отец скомкал и выкинул рецепт в урну. Под непонимающими взглядами матери, он опустился перед сыном на колени и крепко взял за плечи, глядя в глаза и впервые говоря с ним, как со взрослым.       — Йоэль, мы со всем справимся. Но мы должны бороться вместе. Как бы ни было трудно-ты пойдешь в обычную школу. И еще на хоккей. Мы совсем справимся. Я помогу тебе и буду рядом. Светловолосый мальчишка лишь молча кивнул, неотрывно глядя в глаза отцу. Он уже понял, что его никогда ни о чем не спрашивают. Все решают за него, не давая права выбора. Отец сдержал свое обещание, Йоэль отправился учиться в обычную среднюю школу Оулунсало, общины в провинции Северная Остроботния, расположенной неподалёку от Оулу, население которой составляет порядка десяти тысяч человек. Там же Йоэль начал заниматься хоккеем, на базе хоккейного клуба Kärpät, в котором работал его отец. Когда городок столь маленький, все происходит на виду у всех, а слухи распространяются со скоростью света. Клеймо ребенка с «психическими расстройствами» прилипло к Йоэлю надежно и крепко. В школе не проходило ни одного дня, чтобы его не травили, не задирали, не избивали. Поводом для насмешек было все — короткая стрижка, длинная стрижка, пухлые щеки или излишняя худоба. Двойка по математике и пятерка по музыке. Хокка доставалось буквально за все. Просто за то, что он существует. Отплевываясь от крови у умывальников в грязном школьном туалете, он часто задумывался о том, что его НЕСУЩЕСТВОВАНИЕ решило бы все проблемы. Но в следующую секунду он думал о маме, о ее точно таких же как у него, серо-голубых глазах. Пожалуй, сердце его мамы, которое умерло бы вместе с ним, было единственным, что его останавливало и заставляло каждый день вставать по утрам и переживать новый день полный боли. Конечно, у Йоэля были друзья. Он называл их «клубом аутсайдеров». Аймо был пухлым парнем, мечтающим стать астронавтом, который говорил лишь о космосе. Маркку был очень худым и долговязым. Он был ботаником с принципами, никогда не давал списывать хоккеистам, за что те его безжалостно лупили каждый божий день. Таави был самым обычным мальчишкой, веселым и добродушным, но вот беда — он заикался с рождения. Этого было вполне достаточно, что бы стать жертвой травли. Четвертым в их клубе был Йоэль. Парни держались вместе, помогали друг другу, поддерживали. Защищали друг друга от нападок хоккеистов. Они даже поклялись на крови, что будут всегда вместе, что они кровные братья. Хокка искренне в это верил. Для него это было очень важно. Словно тайное общество, которое он создал, его детище. Йоэль решил, что его жизнь почти налаживается, братство аутсайдеров более чем устраивало его как круг общения, нападки со стороны «популярной тусовки» практически сошли на нет. Но в то утро все изменилось. Мерзкий Валттери, считавший себя звездой школы, был явно не в настроении, и решил испортить жизнь своему «любимчику», этому Хокка.       — Эй, заморыш из Лахти, видел вчера твою мамку в магазине. Ну и колымага у нее, а не тачка. У вас видимо совсем денег нет, все уходит на таблетки от шизофрении для тебя. Его тираду услышал весь школьный двор, будучи полным перед началом уроков. Йоэль не мог этого стерпеть. Можно сколько угодно бить и унижать его, он стерпит или даст отпор по мере сил. Но трогать его маму, ту святую женщину, чьи полные слез глаза — единственное, что заставляет его жить. Это было огромной ошибкой. Йоэль сам не понял, как все произошло. Он только почувствовал, как невиданная волна ярости и агрессии вырывается наружу, сметая все на своем пути. Хокка словно видел себя со стороны. Вот он скидывает на землю рюкзак с учебниками и тетрадями, скидывает с плеча сумку с хоккейным инвентарем, вытягивает из нее клюшку, и перехватывая ее поудобнее, идет на обидчика. Он замахивается и бьет клюшкой по чужому самодовольному лицу. Кровь брызжет из разбитого носа оппонента, попадая на лицо Хокка. Валттери падает на землю и Йоэль склоняется над ним, нанося хаотичные удары клюшкой по корпусу и ногам. Выскочка орет как резаный, корчится, лежа на мокром после ночного дождя асфальте, пытаясь закрыться руками. Товарищи по клубу аутсайдеров пытаются остановить друга, но все без толку. Лишь звук полицейской сирены приводит его в себя. Хокка со всей силы бьет клюшкой по бордюру, в миллиметрах от головы лежащего на земле парня. Клюшка ломается пополам, обломки летят в Валттери. Йоэль смачно харкает в него и зло шипит:       — Пошел ты нахуй, ублюдок ёбаный. Больше никогда не смей открывать свой поганый рот в сторону моей семьи. Блондин поворачивается, и видит, как вся школа, собравшаяся во дворе, смотрит на него. Желая раз и навсегда положить конец собственной травле, а за одно и травле своих друзей, он проводит двумя пальцами по щекам, размазывая кровь соперника на манер боевой раскраски.       — Если не хотите повторить его судьбу — просто не подходите. — Он обращается ко всем присутствующим, и его голос звучит как никогда твердо. Хокка поднимает с земли свои вещи, и, гордо подняв голову, идет прямиком к полицейской машине, стоящей у школьных ворот. Всегда отвечать за свои поступки это то, чему его учил отец. Разбирательство в участке тянулось несколько часов. Йоэль не раскаивался, четко озвучивая свою позицию: Валттери это заслужил, потому что травил меня с первого класса, мое терпение лопнуло. Семья Валттери не стала писать заявления, зная, что их сын далеко не подарок, ограничившись лишь устной договоренностью, что родители Йоэля возместят расходы на лечение. Самому же Хокка предписали посещать школьного психолога, с целью борьбы с агрессией. Вернувшись домой, парень поспешил написать смс своим друзьям, желая узнать, что там дальше было в школе. В ответ все трое прислали ему примерно одинаковую смс: «прости, я больше не могу общаться и дружить с тобой. После того что ты сделал, родители запретили мне. Они считают, что ты плохо на меня повлияешь. Не пиши мне больше. Прости. Пока.» Кровные братья оставили его. Предали, едва нужно было хоть слово сказать в его защиту. В тот день мир Йоэля впервые рухнул. Он впервые умер внутри. Его сердце впервые разбилось от такого несправедливого предательства. Теперь в школе его просто не замечали. Все делали вид, что его просто не существует. Одиночество тяготило и злило Хокка еще сильнее. Занятия с психологом он проигнорировал за ненадобностью. Но мысль о том, что пускать в ход клюшку это круто, не давала ему покоя. Он начал частенько колотить ей парней на хоккейных тренировках. Однако, это было не так эффектно. Парни были в защите, кровь не брызгала, да и у них тоже в руках были клюшки, которыми они начинали лупить его в ответ. В следующую секунду это все начинало перерастать в настоящую потасовку, инвентарь и защита летели на лед, и парни тут же норовили сцепиться в рукопашную и начистить друг другу лица. В очередной раз, когда Хокка сорвал тренировку подобным образом, тренер вызвал его к себе.       — Йоэль, так больше не может продолжаться. Твоя агрессия мешает команде и тренировкам. Еще одна подобная стычка, и ты вылетишь из секции. — Тренер говорил спокойно, он был преисполнен желанием помочь парню.       — Мир дерьмо, безусловно. Но агрессия это не выход. Провоцируя агрессию, ты множишь дерьмо, делая мир еще хуже. Тебе нужно научиться переплавлять агрессию во что-то стоящее. И давать ей такой выход, чтобы она приносила хорошие плоды. Вот, возьми, может это сможет тебе помочь. Тренер протянул парню CD-диск, на котором его рукой было подписано: Slipknot, Children of Bodom. Вернувшись домой, Йоэль надел коньки, вставил диск в плеер, наушники в уши и отправился на замерзший пруд за домом. Агрессивная, злая музыка наполнила все его нутро, заставляя двигаться вперед, словно придавая силы и скорости. Он носился по ледяной глади на бешеной скорости, колотил по ней лезвиями коньков, падал на колени, стучал кулаками и кричал, о том, что ненавидит этот гребаный мир, всех этих гребаных людей и себя в первую очередь. Спустя несколько часов, совершенно опустошенный, с сорванным голосом, замерзший до синевы на губах, Йоэль вернулся домой, и войдя на кухню, сказал отцу:       — Пап, я не вернусь на хоккей. Купи мне, пожалуйста, гитару. Зная своего сына как максимально трудного подростка, Хокка-старший руководствовался принципом: чем бы дитя ни тешилось — лишь бы не вешалось. И поэтому включил в план на завтра поездку в Оулу за гитарой для сына. В тот вечер Йоэль изменился. Он словно увидел свет в конце тоннеля. Изменения коснулись и его внешности. Сменив спортивную форму на кеды, узкие джинсы и футболку с принтом AC/DC, которую он нашел в кладовой, в коробках с вещами из молодости отца. Там же он нашел старую отцовскую косуху, и накинул ее сверху. Подумав, он позаимствовал у мамы черный карандаш для глаз и попытался повторить макияж за Вилле Вало. На первый раз вышло не так хорошо, как хотелось бы, но Йоэль был очень собой доволен. Челку он теперь укладывал на бок, чтобы она закрывала глаз и в целом пол лица. Внешние изменения были подкреплены и внутренними. Йоэль выглядел привлекательно, излучал спокойствие, уверенность и опасность. Держался особняком от всех. Такое всегда притягивало людей. После летних каникул все события прошлого учебного года, как правило, стираются. Все приходят с новыми надеждами и планами. Приходят новенькие. Было так и в этом году. Новеньким в этом году был парень из Польши, чьи родители-биологи, приехали изучать фауну финских озер. Доминик был очень красив, и выделялся на фоне остальных. Высокий, худощавый. Он держал спину прямо и голову высоко поднятой. Его черные волосы были оформлены в модную стрижку, короткий затылок и длинная челка, скрывающая густо подведенные черным, глаза. В брови у парня был пирсинг — маленькие черные шипы поблескивали снизу и сверху брови. Он прошел вдоль всего кабинета, и сел за последнюю парту, рядом с Йоэлем, который всегда сидел один. Новенький снял толстовку и повесил на спинку стула, вытягивая свои худые, длинные руки на парту. Его кожа была молочно-белая, почти прозрачная, как у Йоэля, и такие же холодные, прозрачные серые глаза. Встретив его на улице, он бы не подумал, что парень поляк, принял бы его за финна. Новенький повернул руки ладонями вверх, открывая взору Хокка внутреннюю сторону предплечий, всю покрытую шрамами. Тонкими, толстыми. Белыми, розовыми, красными. Круглыми, точно ожоги от сигареты. Парочка порезов были совсем свежими, с едва запекшейся кровью. Йоэль смотрел на это, как завороженный, ловя себя на мысли, что он явно таращится как идиот, еще, наверное, и рот открыл. А вообще, очень хочется протянуть руку и коснуться этих шрамов кончиками пальцев, узнать, какие они? Доминик проследил взгляд Хокка, их глаза встретились. Парень улыбнулся Йоэлю и подмигнул, Хокка смутился и отвернулся. С новеньким они подружились. Он поселился с родителями неподалеку от дома Йоэля. Парни ходили вместе в школу и обратно. Сидели вместе на уроках, делали домашку. Часами могли говорить о музыке-у них было много общего, оба обожали Linkin Park, Bring Me The Horizon, My Chemical Romance, 30 Seconds to Mars, Enter Shikari. Доминик рассказывал о польской рок-музыке и культуре, словно о вещах с другой планеты. Они слушали Myslovitz, happysad и Pidżama Porno, разделив одни наушники на двоих. Йоэлю польский язык казался очень смешным, особенно польский мат. Доминик терпеливо, хоть и сквозь смех, объяснял и переводил то или иное устойчивое выражение. Хокка лишь хохотал, с невероятным акцентом коверкая польские маты:       — Курва мачь, Хуй чь в око. Все, казалось, было идеально. Йоэль снова не был один. У него снова появился лучший друг, с которым они все друг другу доверяли, поддерживали. Доминик рассказал о своих шрамах, зачем и почему он это делает с собой. На глазах у ошарашенного Йоэля затушил сигарету о свое запястье, лишь сказав:       — Поверь, это вполовину не так больно, как болит внутри. Родители парней тоже были счастливы, и даже познакомились между собой. Родители Доминика ликовали, что их сын быстро избавился от клейма новенького, подружившись с Йоэлем. Родители Хокка были счастливы тому, что он наконец-то начал выходить из своей комнаты на свет божий. Их нервировало то, что день и ночь из комнаты сына доносились то песни сомнительного содержания, то его попытки в пение и игру на гитаре. Вытряхивая корзину для бумаг из комнаты сына, мать замечала обрывки строчек его песен, которые он пытался писать: «убить их всех», «разорвать свое лицо», «я мертв внутри». Отца нервировала его история браузера, изобилующая документалками про Брейвика, школьные шутинги и серийных убийц. Но этот польский парнишка словно подменил их мрачного, агрессивного сына, на кого-то веселого и с улыбкой.       — Ма, мы с Домом гулять. На великах на озеро поедем. — сын чмокнул женщину в щеку, закидывая в рюкзак продукты из холодильника.       — Там у его родителей домик, где они исследования ведут. Но у них сегодня выходной. Мы если что там заночуем, а утром оттуда сразу в школу. После школы буду дома, обещаю. Парень выскочил из дома, ведь его друг уже вовсю сигналил ему этим дурацким звоночком от велика. Ночь медленно накрывала собой берег озера, где спрятался между елей исследовательский домик. Парни лежали на надувном матрасе на полу, глядя как за окном зажигаются звезды. Они курили одну на двоих сигарету. После своей затяжки, Йоэль почувствовал, что фильтр в его пальцах нагревается, начиная тлеть.       — Дом, я хочу попробовать как ты.- Хокка нарушил тишину.       — Что как я? — парень вопросительно выгнул бровь, улыбаясь своими пухлыми губами.       — Потушить сигарету об руку. Хочу понять, что ты чувствуешь. — Йоэль протянул Доминику тлеющий окурок.       — Нееет, Йоэль, если ты хочешь почувствовать, ЧТО чувствую Я, сделай это САМ. Не позволяй никому в этом мире причинять себе боль. Кроме себя самого. Доминик подмигнул ему, как в первый день и тихо засмеялся. Йоэль глубоко вдохнул и приложил тлеющий кончик сигареты к запястью. Боль была резкой, жгучей, тянущей. Хокка убрал окурок, глядя на красное пятнышко на коже, со следами пепла. Доминик провел по нему кончиками пальцев. Блондин вздрогнул.       — Ну что ты чувствуешь? — спросил Доминик.       — Не знаю. — Йоэль пожал плечами. — Боль, жжение. И внутри, как будто что-то ёкает. Дом ухмыльнулся.       — Вот ради этого все и делается. Что бы понять, что ты жив, хоть ты и уверен, что уже абсолютно мертв внутри. Но когда после очередного пореза что-то внутри ёкает-тогда ты и понимаешь, что пока еще живой. Подушечка большого пальца брюнета, с коротким ногтем, и облупившимся черным лаком на нем, нежно огладила пылающий след, после чего с силой надавив на раненую кожу. Йоэль зашипел сквозь зубы, прикрывая глаза и растворяясь в новых ощущениях.       — Шрам останется. — Доминик ни то предупреждал, ни то констатировал факт.       — Пусть останется, —сказал Йоэль, едва улыбаясь. — На память будет.       — Тогда оставлю тебе на память еще кое-что. В эту секунду губы Доминика накрыли след от сигареты на запястье Йоэля, целуя и проходясь языком, слизывая остатки пепла с ожога. Точно в ступоре, Хокка таращился на парня, округлив глаза.       — Ты мне нравишься, Йоэль, я хочу быть с тобой. Ладонь брюнета легла на щеку парня, и в следующую секунду, он накрыл губы Йоэля своими, целуя нежно и трепетно. От неожиданности Хокка приоткрыл губы, и когда чужой язык очутился у него во рту, он словно очнулся ото сна. Он оттолкнул парня от себя и ударил по лицу, вскакивая на ноги и отступая к двери.       — Какого хуя, Доминик. Я думал, мы лучшие друзья. А ты. Ты все испортил. Парень лишь ухмыльнулся, размазывая кровь под носом, по своей молочной коже.       — Прости, что все испортил своей к тебе ЛЮБОВЬЮ. Йоэль убегает. Выходит из домика, хватает велосипед, и едет по темной, плохо освещенной трассе, чувствуя, как слезы текут по щекам. Его снова предали. Растоптали его доверие и его сердце. Он снова умирает внутри. Умирает, чувствуя, как член твердеет и упирается в ткань узких джинс, в ответ на ощущения поцелуя и вкус губ Доминика, все еще горящих на его губах. Он вбегает в квартиру и под недоуменные взгляды родителей скрывается в своей комнате, хлопая дверью. В эту ночь приходит его первая бессонница, которая становится его вечной спутницей на долгие годы вперед. Всю ночь его мучает совесть за то, что он так поступил с Домиником. Он предается рефлексии, размышляет о любви, такой непрошенной. О дружбе, такой ему нужной. О предательстве. Единственное, о чем он старается не думать, это о собственном стояке и о том, что ему, черт возьми, понравился этот поцелуй. Утром, придя в школу, он решает поговорить с Домиником, но парня нет в школе. Зато приходит директор.       — У меня для вас плохие новости, друзья мои. Внутри Йоэля все сжимается и холодеет.       — С прискорбием сообщаю, что вашим новым одноклассником из Польши произошел несчастный случай. Он попал в больницу и больше не вернется в школу. Он закончит этот год на домашнем обучении и затем его семья вернется в Польшу. Директор впивается в Хокка глазами. Спина моментально покрывается липким холодным потом, в голове стучит: « Он все знает, ёбаный директор все знает. Это из-за тебя. Все случилось из-за тебя. Он признался тебе в любви, принес свои чувства, ты отверг его, ударил. Он порезал себя. Он хотел себя убить. ИЗ-ЗА ТЕБЯ!» Звонок с урока звучит, как спасение. Хокка выбегает из класса и бежит в туалет. Он стоит на коленях, упираясь локтями в ободок унитаза, придерживая свои волосы, пока его выворачивает наизнанку, от картин, которые ему подкидывает воображение. В своей голове он видит Доминика, с разрезанными руками, от запястья до сгиба локтя. В луже темно-бордовой крови, мертвенно-бледным, мертвым. Новый рвотный позыв склонил его над грязным фаянсом. С трудом отдышавшись, прополоскав рот и умывшись, Йоэль выскользнул из туалета, и натянув капюшон толстовки до самых глаз, он поспешил к выходу из школы. Парень стоял у дома Доминика. Он не решался постучать. На подъездной дорожке послышался шелест колес по гравию. Из подъехавшей машины вышел отец Дома.       -Здр… Здравствуйте. -Йоэль пытался придать своему голосу уверенность.       -Йоэль, лучше уходи. Я знаю, что это из-за тебя. Вся его чертова спальня в твоих фото. Весь его чертов дневник в мечтах о тебе. Он вырезал на руке твое имя. Я не знаю, как все это пережить. То, что мой сын гей, и что он чуть не покончил с собой из-за того, что его отшил парень, в которого он влюбился. Не могу тебя ни в чем винить и осуждать — ты не обязан быть геем и принимать его чувства. Но ему лучше не видеть тебя. Так что не ищи с ним встреч. Уходи. Йоэлю стало очень жарко от слов мужчины. Голова закружилась и вновь начало тошнить. Он чувствовал, как полыхают его щеки, как горит все внутри.       — Простите меня, я не хотел. Я не стану больше тревожить Доминика. До свидания. — С трудом собрав волю в кулак, парень развернулся и поспешил уйти оттуда, где ему были не рады. Войдя домой, Йоэль встал перед сидящими у телевизора родителями.       — Меня все заебало. Меня тошнит от этого сраного Оулунсало. Я подаю документы в Madetojan Musiikkilukio. У меня осталось два учебных года. Я хочу их провести НОРМАЛЬНО! Парень рявкнул, и не дожидаясь ответа родителей, скрылся в своей комнате, громко хлопнув дверью — как, впрочем, и всегда. Йоэль сел за компьютер, заполнил заявку в музыкальную школу. Он нажимал на кнопку «отправить» с такой силой, будто она была в чем-то виновата. Этой ночью бессонница снова сжирала Хокка. Он метался по кровати, расковыривая до крови место ожога — словно желая углубить этот шрам, единственное, что у него осталось на память от этого прошедшего учебного года, который скрасил своим присутствием Доминик. Бессонница порождала рефлексию на тему собственной ориентации. Его железобетонная уверенность в своей гетеросексуальности пошатнулась под натиском стояка, вызванного поцелуем парня. Ему было настолько страшно смотреть в эту бездну, что решение назрело само собой: «я не буду думать об этом сейчас. Пускай оно само разрешится как-нибудь, когда-нибудь, потом.» Летние каникулы тянулись удручающе скучно и медленно. Лишь в июле Хокка съездил в Оулу, на собеседование в Madetojan Musiikkilukio. Парень не знал ни одного знака нотной грамоты, но его врожденный талант, яркая харизма, и неподдельное желание учиться музыке, которым горели его глаза, расположили экзаменационную комиссию к себе. Они сказали, что пришлют ответ электронной почтой. Начиная с того дня, у Йоэля был ритуал — трижды в день он проверял свою почту, практически лишь ради этого откладывая в сторону гитару и поднимался с кровати. Каждый день, когда письмо не приходило, становился гвоздем в крышке гроба надежд парня. От неотвратимости того, что, по всей видимости, ему придется остаться в Оулунсало, его поглощала черная апатия. Но, со всеми иногда происходят чудеса. И в конце августа, Йоэль получил заветное письмо, в котором значилось, что он принят в музыкальную школу, и его ждут на занятиях первого сентября в восемь утра. Радости Хокка не было предела. Казалось, что его победоносный клич слышала вся община. И даже ежедневный путь длинною десять километров в одну сторону не умалял энтузиазма парня. «Для бешеной собаки и сто миль — не крюк», твердил себе Хокка, крутя педали велосипеда, преодолевая сопротивление зимнего ветра, просто выжигающего своим снежным холодом кожу на щеках парня. Вело культура Финляндии является одной из самых развитых в мире. Длина велодорожек превышает длину автомобильных дорог. Для велосипедов есть зимняя резина. А также в таких случаях, как у Йоэля — велосипед ему выдала школа, полностью неся ответственность за его исправность и безопасность. Многие ребята приезжали также, как и Йоэль из ближайших общин. Но все это меркло, на фоне того, что он впервые почувствовал себя живым. Кому-то нужным и чего-то стоящим. В школе было полно ребят, таких же как он. В футболках с принтами групп, с длинными челками, подведенными черным глазами, ногтями, покрытыми черным лаком. Многие из них были мрачными, со вкусом на очень злую музыку, точно были отражениями Йоэля. Но были и другие, например, как один парень, который отличался от всех. Йоонас Порко. Он был просто настоящий ураган. Белоснежные волосы, собранные в смешную дульку на макушке, бледная кожа, покрытая красными пятнами на щеках — поцелуями мороза. Его голубые глаза были такими живыми и вечно смеющимися. А его ногти были настоящим шедевром — белые, красные, черные, с рисунками — смайликами или значками рок-групп. В этой школе, в отличие от Оулунсало, не было места травле. Хокка быстро нашел себе компанию ребят, с которыми они начали создавать первые совместные музыкальные пробы. Внутришкольные концерты и дискотеки сталкивали их с Йоонасом, они конкурировали друг с другом в одной музыкальной нише. Но даже эта конкуренция была лишена агрессии и хоть малейшего проявления травли. Парни уважали друг друга, всегда жали руки, и честно говорили о музыке друг друга, даже если не лестно — но всегда тактично. Тогда Хокка еще не знал, что буквально через три года они вместе с Йоонасом начнут собирать лучшую группу в этом гребаном мире. Не обошла стороной Йоэля и участь загреметь в лапы школьной любви. Ну ведь нужно же хоть один раз, хоть на пороге выпускного класса. На Рождество его под кустом омелы выловила девочка, с которой они вот уже как пару месяцев френдзонили друг друга, не решаясь сделать первый шаг. Практически припёртому к стенке (точнее, к кусту омелы) парню, ничего не оставалось, как обнять тонкую талию девушки, прижать ее к себе, и целуя нежные девичьи губы, прошептать в них:       — Илта, давай встречаться. Стройная, высокая, чуть ниже самого Йоэля, девушка, с пшеничными кудрями до самой талии, учащаяся на классическом отделении по классу валторны, радостно запрыгала на месте, обнимая Хокка за шею и шепча ему в ухо:       — Я согласна! Это лучший подарок на Рождество! Спасибо, Йоэль. Они встречались, как и полагается подросткам их возраста. Прогулки за руку, кино на последнем ряду с поцелуями, мороженное в кафе после. Первый секс на вечеринке дома у одноклассника, тогда все напились по случаю Дня Независимости Финляндии. Пользуясь случаем, парочка ускользнула в спальню на втором этаже, где впервые для них обоих, они придавались неловким и несмелым любовным играм. Их отношения можно было бы назвать идеальными. Если бы не все приближающееся расставание. По окончании школы, Илта планировала сразу уехать в Хельсинки, готовиться и поступать в консерваторию. Йоэль же планировал оставаться в Оулу и развивать свою музыкальную группу. На выпускной бал они пошли вместе. Станцевали вальс выпускников. И после, разойдясь по своим компаниям, напивались, провожая свою юность, вместе со школьными годами. Будучи изрядно пьяным, в расслабленном галстуке и расстегнутой до середины рубашке, Хокка слонялся по школьному двору, то и дело прикладываясь к пивной бутылке — он потерял счет, которой за вечер. Он искал Илту. Он хотел с ней поговорить, сказать, что, наверное, любит, что не хочет расставаться. Из кустов за его спиной послышался шорох, чье-то тяжелое дыхание и стон. Подгоняемый пьяным любопытством, парень заглянул за живую изгородь. От увиденной картины, он моментально протрезвел. В ушах звенело так, словно по его дурной башке прилетел Молот Тора — не меньше. Илта стояла на коленях и смачно отсасывала дирижеру с классического отделения.       — Какого хуя здесь, блять, происходит. — Забытое ощущение волны ярости, поднимающейся откуда-то из недр души, захлестнула Йоэля с головой. Он проломился через кусты, ломая ветки с громким треском. Рука, держащая пивную бутылку, словно сама собой ударила зеленое стекло о фонарный столб, и сжимая осколок в руке, Йоэль двинулся на незадачливую парочку. Дирижер в ужасе начал натягивать штаны, отступая в темноту. Девушка встала между парнями, рассчитывая на то, что Йоэль не причинит ей вреда.       — Я спрашиваю, какого хуя здесь происходит, Илта? — Рявкнул парень, глядя в глаза девушке.       — Йоэль, давай без драмы только. — Девушка поправляла прическу, платье, подтирала кончиками пальцев размазанную помаду. От этого зрелища Хокка затошнило. — Мы с тобой говорили, что нам все равно не быть вместе. То, что происходит в школе, остается в школе. Никто никогда не тащит за собой детские отношения в колледж. Да и вообще, ты такой скучный, Хокка. Так что, давай на этом закончим. Девушка чмокнула его в щеку и ушла. Дирижер давно убежал с места их неудавшегося соития. Так и сжимая в руках осколок бутылки, Йоэль сел на траву, прячась от всего мира за поломанной им же самим живой изгородью. «Ты такой скучный. Такой скучный. Скучный. Скучный. СКУЧНЫЙ.» Он, боровшийся изо дня в день со своими демонами, бессонницей, плохим настроением, паническими атаками, вспышками агрессии. Он старался быть лучше для нее. Никогда, за эти полтора года, он не сказал ей грубого слова, не повысил голос. Если бы хоть один человек, в этом гребаном, мать твою, мире, знал, чего ему это стоило. Пытаясь быть хорошим, он оказался скучным. Пальцы сами собой нашли выпуклый круглый шрам, под расстегнутой манжетой рубашки. «Не позволяй никому в этом мире делать себе больно, кроме себя самого.» — Знакомый голос воскрес в его памяти, вместе с черной челкой, голубыми глазами и ухмылкой пухлых губ. Стекло острой гранью уперлось в центр шрама, соскальзывая вниз, в стороны, словно лучи вокруг солнца. Йоэль, как завороженный смотрел на капли крови, выступающие из порезов, катящиеся по щекам слезы падали на руку, размывая кровавые капли. Он больше не будет хорошим. Ни для кого. Никогда. И никому не позволит делать себе больно. Кроме себя самого. В эту ночь Йоэль окончательно убедился, что любовь — это полное дерьмо. А доверие — хрень собачья. Чем шире твои объятья — тем легче тебя распять. Словно стараясь сильно преуспеть в исполнении обещаний, данных самому себе, Йоэль пустился во все тяжкие. Вечеринки, наполненные алкоголем, сигаретным дымом. Редкими колесами или косяками. В планы Хокка никогда не входило стать наркоманом, но, когда на твоей душе скребет полчище голодных демонов, сделаешь что угодно, чтобы расслабиться. Девушки в его постели не задерживались дольше, чем на одну ночь. Об их удовольствии он не заботился. Не слушая протестов, сжимал пальцы на чужом горле, кусая губы, ключицы, оставляя следы. А утром, умирая от похмелья, просто говорил: захлопни дверь с той стороны. Однажды, во время очередной вечеринки, Хокка вляпался в чей-то тройничок. Пока две девушки старательно отсасывали ему и его новому знакомому, внутри у него что-то щелкнуло. Он притянул парня к себе, впиваясь в его губы — такие же, как у него, немного сухие и шершавые. Он целовал незнакомца, как самого родного и близкого человека, закрывая гештальт из прошлого. Парень едва уловимо застонал в поцелуй, пытаясь теснее прижаться к Йоэлю. Дважды Хокка намекать было ненужно. Девушки были аккуратненько выставлены за дверь, со словами: дамы, простите, но у нас с моим новым приятелем другие планы. Это была самая необычная ночь в жизни Йоэля. Ему хотелось быть нежным и осторожным. Хотелось думать о чьем-то удовольствии. Эмоции переполняли его, теснились в грудной клетке, вот-вот норовя разогнуть дуги ребер, порвать мышцы, кожу и вырваться наружу. После всех пережитых новых ощущений, Хокка не прогнал парня, по своему обыкновению. Он дал ему заснуть на своем плече. Он слушал чужое дыхание, сам, как всегда, мучаясь без сна. Он вспоминал Доминика. Думал о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не отверг его чувства. Рефлексии об ориентации рассосались сами собой, уступая место пониманию того, что не важно, какого пола человек, если он заставляет почувствовать тебя то, что ты все еще жив. Однако, одна счастливая ночь не смогла убедить Йоэля в том, что любовь это что-то реально существующее и стоящее. Его ненависть к этому слову на «Л» лишь росла и множилась, когда в две тысячи восемнадцатом его лучший друг — Нико, чуть не вышел с балкона из-за разрыва отношений с девушкой, которую Хокка считал крайне недостойной и глупой. Бросить Нико — это проебать джек-пот. В отличие от блондина, Нико был спокойным, чувствительным, нежным, он умел любить и быть верным. Обладал самыми высокими моральными принципами. А она просто растоптала его сердце. И вот его лучший друг уже девять гребаных часов подряд рыдает на балконе, решаясь на последний шаг в своей жизни. И Хокка сидит на полу, прижавшись лбом к стеклу и уговаривает его, как заведенный по кругу:       — Нико, пожалуйста, остановись. Не делай. Ты нужен нам всем. Ты нужен мне. Пусть я сраный эгоист, но ты мой лучший друг. Не бросай меня. Она волоса твоего не стоит. Мизинца. А ты ей жизнь свою отдать хочешь. В противовес нам всем ее выбрать. Это больно, Нико, я знаю. Но это пройдет. Мы вместе переживем это. Я помогу. Мы все поможем. Не позволяй никому в этом мире причинять тебе боль, кроме себя самого. Балконный шпингалет щелкает, и Моиланен вваливается в комнату, опустошенный и обессиленный, очень замерзший. Он буквально падает в объятья своего друга и рыдает на его груди, хотя еще пять минут назад он был уверен, что слезы в его организме за последние две недели беспрерывных рыданий слезы внутри него закончились все, до последней капли. Йоэль глотает злые слезы, вперемешку со слезами облегчения. Он обнимает Нико крепко, до хруста ребер, гладит по спине, целует спутанные волосы. Он ненавидит эту гребаную девку, сотворившую это с его Нико. Богом готов поклясться, что втащил бы ей, попадись она ему на глаза. И все еще ненавидит суку — любовь. Когда, спустя год, счастливый Нико пишет ему смс, что Йоэль сегодня приглашен к нему на ужин, на правах лучшего друга, что бы познакомиться с его новой девушкой, Йоэля сгибает пополам от гомерического хохота. Он вскакивает с дивана, нервно меряет шагами комнату, кусает губы и набирает другу.       — Нико, твою мать, ты ебанулся? Тебе что, прошлого года было мало? Ты опять хочешь вот это все дерьмо? — Йоэль шипит в телефон, пытаясь вразумить Майоланена.       — Йоэль, она не такая. Минна — она святая, правда. Ты сам увидишь это сегодня. Дай мне шанс быть счастливым. Дай его себе — прошу. Жду тебя в семь. Отказ восприму как личное оскорбление. Люблю тебя, чувак. Окрыленный Нико отключается, оставляя Йоэля в оглушающей, звенящей тишине. Минна и правда выглядит и ведет себя как долбанная святая. В ее глазах есть что-то нечитаемое для Йоэля, но он почему-то ей верит. Верит, вздыхает и внутри себя отдает ей Нико, давая ему право быть счастливым. Когда Моиланен спускается вниз, чтобы забрать еду из доставки, Йоэль наклоняется близко к лицу девушки, неотрывно смотря ей в глаза. Он накрывает ее ладонь своей, и сжимает пальцы. Он знает, что ей больно. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице, она смотрит в его глаза, спокойно и по-доброму, от чего Хокка начинает мутить, он хочет отпустить ее руку, но не дает себе слабину.       — Минна, если ты разобьешь его сердце, я за себя не ручаюсь. Просто запомни мои слова. Голос девушки ровный и спокойный.       — Я знаю, Йоэль. Ты готов разорвать за него, и за любого из парней. Вы — семья. Я не причиню Нико боль. Я люблю его, и сделаю все, чтобы он был счастлив. Входная дверь открывается, счастливый Нико вплывает на кухню с коробками, полными еды. Хокка поспешно отпускает руку девушки, и она прячет их под стол, едва заметно растирая сдавленные пальцы. Она смотрит на Нико глазами полными обожания, ее улыбка такая теплая, что Хокка становится жарко. В этом доме слишком много любви и он хочет уйти. Спустя полгода, вся компания собирается на День Рождения Минны. Йоэль приходит с цветами. Он отводит девушку в сторону, чтобы поздравить. Вручив цветы и поцеловав ее в щеку, он говорит:       — Минна, я хотел бы извиниться за нашу первую встречу. Что не доверял и сделал больно. Прости меня. Я конченный мудак. Но я чуть не потерял Нико и мне было страшно за него. Девушка улыбается, пряча лицо в цветах, вдыхая аромат и касаясь лепестков губами.       — Я не держу ни зла, ни обид, Йоэль. Я поняла твой мотив. Тобой двигала любовь к Нико. А Любовь все прощает.       — Правду сказал Моиланен — ты чертова святая. Хокка засмеялся, прижимая девушку к груди и обнимая.       — Ты тоже не так плох, как думаешь о себе. — Девушка обняла его в ответ, прижимаясь щекой к груди парня. С этого момента они стали настоящими друзьями, больше тень недоверия не пролегала между ними. Если вы спросите у Йоэля Хокка какое у него любимое танцевальное направление, он не задумываясь ответит вам — пляски на граблях. И дурная голова ногам покоя не дает — это тоже про него. Слова Нико не давали ему покоя. Может быть, действительно дать шанс всей этой ерунде про отношения? Его прошлые — первые и сразу неудачные, были целых восемь лет назад. Но сейчас ему двадцать пять, а не восемнадцать. И он достаточно известный музыкант, а не странный подросток из музыкальной школы. Отыскав в директе инстаграма чат с одной странной девушкой, он перешел в ее профиль. Аккаунт был наполнен эстетикой Севера, тематикой викингов, национальными костюмами народов Скандинавии, пейзажами северной природы и фото необыкновенной красоты девушки. Ирма Вильде, она говорила о себе, что является представительницей ингерманла́ндских финнов. Из ее рассказов, Йоэль узнал, что это субэтническая группа финнов образовавшаяся в восемнадцатом веке на территории исторической области Ингерманландия. В свою очередь, эта самая Ингерманла́ндия являляется исторической областью на северо-западе современной России. Располагается по берегам Невы, ограничивается Финским заливом, рекой Нарвой и Чудским озером на западе, Ладожским озером с прилегающими к нему равнинами и рекой Лавой — на востоке. На севере она граничит с Карелией по рекам Сестре и Смородинке. Южная граница Ингерманландии проходит по среднему течению рек Оредежа и Луги, но большей частью не имеет чётких географических ориентиров и соответствует границе между Россией и Швецией, установленной по Столбовскому миру 1617 года. В настоящее время ингерманландцы проживают, в основном, в России. В Санкт-Петербурге, Ленинградской области, Карелии, Западной Сибири. Большая община имеется в Эстонии, Финляндии и Швеции. Язык ингерманландцев относится к восточным диалектам финского языка. По вероисповеданию ингерманландцы традиционно относятся к лютеранской церкви, однако часть из них придерживается православия. Она рассказывала о том, как родилась в начале девяностых в Карелии, столь любимой Йоэлем. Она умела печь его любимые карельские пирожки. И даже пекла их в детстве еще по старой технологии вместе с бабушкой — прямо внутри печи, где горели дрова. Как такое только возможно — в голове Хокка укладывалось с трудом и вызывало искреннее восхищение. Ирма рассказывала о трудном детстве на севере России. О том, как в старшей школе смогла переехать в Эстонию, а оттуда на родину своих предков — в Финляндию. Она жила в Эспоо, работала в этнографическом музее, по выходным посещала лютеранскую церковь, и у нее был огромный кот. Они переписывались долгие месяцы. Запоями. Могли общаться сутками, потом замолчать на две недели. Хокка был так впечатлен необычной девушкой и ее рассказами, что даже глянул на ютубе документалок про этих самых ингерманландцев. Чат вскоре нашелся и Йоэль написал:       Joelhokka: привет! Может, увидимся?       IrmaV: привет! Если хочешь, приезжай в Эспоо. Посмотришь наше этнографическое шоу. И Хокка поехал. Этнографический парк был прекрасен. Историческое шоу — и того лучше. Красивые, хорошо сложенные, молодые парни и девушки меняли на сцене эпохи, исторические костюмы, национальные одежды, языки и песни народов Севера. Зрелище завораживало, пробуждая какие-то древние инстинкты. Прекрасный вечер, что они провели вместе, перетек в не менее прекрасную ночь. Взрослая жизнь имеет свои преимущества перед средней школой. Не обязательно озвучивать, что вы встречаетесь, для того, чтобы встречаться. И они встречались. Сначала для Йоэля это было больше по фану — отношения с необычной девушкой, которая писала ему исторические эссе в соцсетях. Но потом он стал привязываться, и с каждым днем эта привязанность росла все больше. Они много времени проводили вместе, слишком много. Он слишком сильно открывал всего себя. Хотя уже и знал прописную истину, что чем шире твои объятья, тем легче тебя распять. Но, он отгонял от себя плохие мысли. Пока в один прекрасный день ему не позвонил Сантери.       — Привет, Йоэль. Что делаешь? Хокка напрягся. Подобного рода звонок был, по меньшей мере, странным.       — Привет, Сантери. Да собственно ничего, а что случилось?       — Как твоя девушка поживает? — Было слышно, что Сантери напряжен и курит.       — Чувак, хватит своих странных вопросов, говори, что случилось. Хокка соскочил с дивана, расхаживая по комнате.       — Почту проверь. Я тебе прислал занимательное чтиво. Дрожащими руками Йоэль открыл папку входящих в своей электронной почте. В письме от Сантери была лишь ссылка, ведущая на страницу электронного личного дневника некой IrmaIngermanlandka. Спина Йоэля покрылась холодной испариной. Чем дальше он читал, тем более тошно ему становилось. Его девушка описывала во всех деталях их секс, приправляя это интригующими фото лодыжек или ягодиц Йоэля. Разбирала с пристрастием патологоанатома его привычки, комплексы, страхи. Все, чем он делился с ней, думая, что они близки. Комната поплыла у Хокка перед глазами. Он чувствовал себя так, будто его голым прогнали по улице на потеху публике. Он чувствовал себя грязным и разбитым. Уничтоженным, в очередной раз. В очередной раз умирая внутри.       — Ты прочел? — Вздох Сантери вернул его в реальность.       — К сожалению, да. — Голос Йоэля звучал чужим и безжизненным. — Где ты это взял?       -Мм… У меня есть приятель один, он в полиции работает. Подкинул мне такую фичу для компа. Приложение такое. С помощью которого они социальные сети на предмет терроризма мониторят. Набиваешь определенный набор слов и приложение сканирует веб-сайты в поисках этих слов, все ссылки заносятся в базу, и ты можешь их просматривать. Оно у меня в нон-стопе работает. Слежу, что бы не было сливов или фейков о группе, или фиговых фоток от папарацци, как Йоонас блюет за сценой. — Сантери ухмыльнулся и продолжил. — Так я на этот забавный дневничок и вышел. Я связался с юристами. Мы подадим на нее иск за нарушение права частной жизни. Только если… — Мужчина запнулся. — Только если ты не давал согласие публиковать это. Хокка начал закипать:       — Сантери, блять, я похож на идиота, скажи мне?!       — Хей, чувак, спокойно. Я должен был спросить. Мы выиграем иск. Сайт все удалит. Ну а ты… Сам понимаешь, что лучше тебе с ней покончить.       — Угу. — Йоэль лишь мрачно угукнул в ответ.       — И да, у тебя завтра должно было быть интервью. Ты сможешь пойти или мне попросить Нико?       — Я пойду.       — Хорошо, держись, мужик. Я с тобой. Сантери отключается. А Йоэль вот уже несколько часов сидел, глядя в одну точку, выкуривая сигареты, одну за одной, прямо на диване, даже не утруждая себя тем, чтобы выйти на балкон. Дверь в квартиру открывается, в прихожей появляется Ирма, она улыбается, стряхивая с челки снег. Запах ее духов, ставший в один миг приторно-удушающим, касается ноздрей Хокка, заставляя того поморщиться.       — Убирайся. — Голос блондина звучит зло и грубо.       — Что, прости, милый? — Ирма улыбается, недоуменно выгибая бровь. Йоэля передергивает от ее сладкой улыбки и речей. Он срывается с дивана и хватает девушку за воротник куртки, цедит ей в лицо, сквозь зубы:       — Я сказал тебе: «убирайся». Что тут не понятного? Я могу сказать «пошла ты на хуй». А ты иди и напиши об этом в своем блядском дневнике. И обязательно приправь это моей пикантной фоткой. Тебе попозировать? Может, подрочить на камеру? Девушка пытается выбраться из цепких пальцев Хокка.       — Я все поняла, отпусти и я уйду. Йоэль отшатывается как от пощечины, и не веря своим ушам, переспрашивает:       — И это все? Отпусти и я уйду? Не «прости, Йоэль»? Не «мне очень жаль»?       — Я ничего такого не сделала. Я писала о своей личной жизни, она такая же твоя, как и моя. — Парирует девушка, собирая свои немногочисленные вещи. Истерический смех накрывает Хокка. Он возвращается в гостиную, и отворачиваясь к окну, говорит:       - Господи, какой же я наивный долбаеб. Просто проваливай. Не хочу даже помнить о тебе. В этот вечер он напивается до такого состояния, будто его цель это самоубийство через утреннее похмелье. С трудом стоя на ногах, он является на интервью, надев три маски за раз, под предлогом боязни ковида, чтобы его перегар не вызвал удушья у всех участников интервью разом. Он искренне и всеми силами пытается давать развернутые ответы на вопросы интервьюера:       — Йоэль, расскажи о своей личной жизни, ну насколько ты считаешь это допустимым? Блондин чувствует, как его непреодолимо тошнит. А под стеклами темных очков на кончиках ресниц скапливаются предательские слезы. Он мысленно считает до десяти и отвечает:       — Весной две тысячи девятнадцатого у меня начались отношения, которые, как я считал, были больше «по приколу». Но вскоре, я заметил, что начал привязываться. После долгого перерыва я рискнул влюбиться. Это того не стоило. Мне опять полностью разбили сердце и забрали веру в человечество. Больно, потому, что я наконец-таки смог, немного, опустить стены вокруг своего сердца. Однако, разбитое доверие ощущается намного больнее, чем разбитое сердце. Проблемы, которые у меня были с доверием, были так велики, что когда оно разбивается на части, ты не сможешь оправиться от этого ещё долгое время. Вот поэтому я и решил, что не хочу больше испытывать ничего подобного вновь. Отныне я буду держать людей подальше от моего сердца специально. Я никого не впущу в свою жизнь, и я не даю больше отношениям и шанса. С момента тех событий прошло три года. Три года тотального одиночества. Только работа, музыка и их семья Blind Channel. И вот сейчас, он сидит в своей машине под окнами Алекси. Он собирается с духом, чтобы принести этому прекрасному созданию себя — разбитого, грязного, с израненной душой и сердцем. Своими странными чувствами. Примет его Алекси или нет — уже не столь важно. Но молчание отравляет. И больше молчать он не хочет. Он уверен, что точно также молчание отравляет Литтл Мена. И он не оставит его, пока не узнает всей правды, не вытряхнет всех скелетов из его шкафа. Сигареты закончились. Бумажный стакан из-под кофе был полон окурков. Уже совсем рассвело, но свет в кухонном окне Каунисвеси все также горел. Наконец Йоэль выбрался из машины, разминая затекшее, от многочасового сидения, тело. Он поднялся по лестнице и постучал в дверь. Алекси открыл сразу. Он выглядел немного сонным. Несуразным и милым в этих своих огромных оверсайзовых черных шортах и футболке. Остриженные пару месяцев назад прядки постепенно отрастали, придавая прическе былую небрежность.       — Я думал, что ты уже передумал. — Голос Литтл Мена звучал хрипло, от долгого молчания или нервного напряжения. Он смешно сморщил свой нос, улыбаясь непрошенному каламбуру. — Входи, кофе уже остыл десять раз.       — Юхла Мокка, светлой обжарки? — Спросил Йоэль, проходя в квартиру, скидывая кеды и куртку.       — Именно. — Отозвался Алекси, скрываясь на кухне, чтобы сварить новую порцию кофе для них.       -Я выпью и холодный, особенно из твоих рук. — Тихо отозвался Хокка, осторожно подходя сзади, и опуская ладони на плечи брюнета.