(Un)favorite toy

От лица Валентины...

Настоящее время. Первые числа октября 2022 года. Университетская гимназия МГУ имени М.В. Ломоносова. — Нет! Это просто немыслимо! Не вообразимо, я бы даже так сказал! — судорожно дыша, перебирая какие-то бумаги на своём массивном рабочем столе, рассуждал мужчина средних лет, обмахивая, парочкой свернутых листов, своё, покрасневшее от недовольства, лицо. От силы воздушного потока, исходящего от машинальных действий директора, его блестящие, от прокрадывающихся через, неплотно прилегающие друг к другу, жалюзи на окнах, лучей солнца, очки буквально слетали с перегородки носа, — Это впервые в моей практике, чтобы лучшая ученица школы, единственная будущая золотая медалистка этого выпуска, прогуливала урок истории целый месяц, как Вы, юная леди, это сможете объяснить? Есть ли у Вас достойное оправдание этому непристойному, для возможной золотой медалистки, поведению, Валентина? — директор, на этот раз уже окончательно, приспустил свои, вечно соскальзывающие, очки и внимательно уставился на меня, всем своим видом показывая, что он явно желает услышать правдоподобную вразумительную речь в ответ на свой, поставленный передо мной, вопрос, а я лишь, как в лихорадке, хватала ртом воздух, было до одури стыдно, что меня вот так вот запросто поймали, а всё потому, что мой дорогой учитель истории написал петицию о моих прогулах. Поэтому все, что мне остаётся сейчас делать, так это стыдливо сводить колени друг к другу и нещадно сжимать края шифоновой юбки, молясь, всем известным мне, Богам, чтобы никто не поставил родителей в известность, — Валентина, Егор Николаевич был очень долго снисходителен к Вашим пропускам, но сейчас он пребывает в негодовании, поэтому я, все же, жду объяснений, — «Егор Николаевич» это имя засело у меня в голове, отдаваясь эхом, и вызывая учащенное сердцебиение, но так же с ним же влага мгновенно подступила к глазам, и больше я не могла и пытаться это контролировать, я боялась даже пискнуть, стараясь проглотить этот ком, стоящий в горле. Это имя... На это имя, я не могу реагировать адекватно, я не могу реагировать адекватно в принципе на него самого, ровно так же, как и объяснить свои, нежданно-негаданно всплывшие наружу, прогулы, — Вы меня очень огорчили, дорогая, мне больше нечего сказать, но сейчас подойдёт Егор Николаевич, и вы вместе решите стоит ли ставить Ваших родителей в известность. Только я хотела взмолиться и пустить крокодилью слезу, чтобы этого мужчину не приглашали в этот кабинет, только я хотела было собраться с мыслями, взять волю в кулак и поведать директору всю правду о том, что рядом с этим сложным запретным мужчиной я теряю рассудок. Я была почти готова сознаться в том, как чертовски упоительна для меня его близость, в том, что смотря на его накаченное тело мне вновь хочется ощутить его всего, вновь хочется отдать бразды правления взбалмошным порывам моей души, только ради того, чтобы вновь и вновь прикасаться к столь желанным, но губящим меня, губам своими, но остатки рассудка упрямо твердили о том, что все это так чертовски неправильно. Именно поэтому мной было принято самое верное, на мой взгляд, решение избегать его всеми возможными и невозможными способами, ведь это просто уму непостижимо, потому что я не должна сходить с ума по собственному учителю. Он — мой учитель... Но, вопреки всем моим несбыточным мечтам, тяжёлая дверь с лёгким скрипом отворилась, и вошёл он. Вальяжной походкой, поглядывая на часы на руке, Егор подошёл к стулу, прямо напротив меня, и удобно уселся, старательно пытаясь заглянуть мне в глаза, но я всё так же упрямо отвела взгляд в пол, рассматривая небольшое полоски-царапины от обуви на идеальном напольном покрытии. — Я, пожалуй, оставлю вас, — проговорил директор, вложив в карман пиджака свой телефон, вставая из-за стола, чтобы удалиться из своего же кабинета, а я, словно испуганная зверюшка, попавшаяся прямо в руки браконьеру, кинула на него взгляд полный мольбы о помощи, но кажется меня никто так и не понял. По крайне мере, моя единственная надежда на спасение, направилась к двери, даже не оборачиваясь, а я вжалась в кресло, чувствуя себя мышкой, загнанной в угол. Как только дверь за директором закрылась блондин столь притворно вздохнул, прикрыв свои голубые, как сегодняшнее небо, очи, и я взволнованно подняла потерянный взгляд карих глаз на него. Все тело не просто дрожало, как осиновый лист на ветру, а билось в конвульсиях, но не от страха, а скорее от робости, от того, что мной вновь с головой овладело желание прикоснуться к нему, как и тогда, к такому желанно-близкому и может быть даже родному, но теперь уже чертовски запретному. Мужчина, всё так же сохраняя тишину, нарушаемую лишь моими частыми рваными вздохами и биением сердца, которое так и норовит выскочить из груди, провёл большим пальцем по своей нижней губе, немного прикусывая её зубами, и в голову тайком прокрались мои потаённые воспоминания, которые я так долго пыталась отложить в дальний ящик и зарекалась себе не открывать его впредь больше никогда, когда он точно так же пальцами проводил по моей пылающей порозовевшей щеке, а следом его алые губы сминали мои покусанные, так страстно жаждущие только лишь его прикосновений, лишь его поцелуев. С памятью у меня всё отлично, в этом моя беда. Я отлично помню насколько хорошо мне было с ним до того, как я решила завязать, как он доводил до неописуемых ощущений своими умелыми руками, как я переступила через все свои принципы, которые родители так старательно воспитывали во мне с самого детства, и про то, как я просила его не останавливаться, когда наши тела слились воедино, как его половой орган, налитый кровью, заполнял меня без остатка, а я, также судорожно дыша, как и сейчас, только молила о продолжении той сладкой пытки. И сейчас я готова была расплакаться, обнажая свою слабость перед ним, мне было до одури страшно, что о моих грехах, к сожалению я уже давно не могу назвать своё поведение провинностью, узнают родители, но ещё страшнее было от того, что я вновь не смогу воспротивиться самой же себе и позволю себе вновь пойти по наклонной, дозволяя этому мужчине делать со мной все, что только взбредет ему в голову. Но он лишь только молчал, специально издевательски сохранял напускное спокойствие и молчание, мучительно долго изучая меня под натиском своих стеклянных голубых глаз, в которых теперь я вижу Вселенную, которая с невероятной силой затягивает меня, а не только отражение мира. Мне кажется, он стал моим ядом, моим сильнейшим наркотиком, личным сортом героина, лишь с первого раза. И сейчас я не имею ни малейшего понятия, как избавиться от этой зависимости. Как завязать? — Скажи мне, почему я должен бегать за тобой, принцесса? Вот видишь, как нехорошо получилось, пришлось прибегнуть к крайней мере. Нет ты, конечно, можешь продолжать убегать от меня, Валентина, но от самой себя ты не скроешься, — он немного поддался вперёд, изогнув губы в дерзкой ухмылке, уже привычной манере, что заставило меня ещё сильнее вжаться в спинку кресла, — Не отрицай, ты ведь хочешь меня так же сильно, как хочу тебя я,— я лишь вскинула подбородок в высь, а вместе с ним брови машинально полетели вверх, но уже ни капельки не удивляясь его чрезмерной, но так или иначе, подходящей ему, самоуверенности, раньше, которую я бы сочла индюшиной напыщенностью, которую я ни смогла оставить без внимания ещё в нашу первую встречу, тем тёплым вечером июня, воспоминания о котором до сих пор проблуждаю во мне лёгкую неконтролируемую дрожь по всему телу, откатывающую меня с ног до головы. — Вы ничуть не изменились, Егор Николаевич, Ваши речи глупы, они так же продолжают оставаться лишенными какого-либо смысла и нисколько не производят должного впечатления, на которое, Вы, как я полагаю, рассчитывали. Возьму на себя смелость и посмею Вас заверить, что Вы ошибаетесь, прибегая из крайности в крайность, ведь я, ни под каким соусом, не стала бы убегать от себя. И я не убегаю от себя, а исключительно исполняю своё самое заветное желание — не встречаться с человеком, которого невозможно терпеть из-за его наглости, которая не знает предела, — с нескрываемым вызовом смотрю преподавателю в глаза, чувствуя, как кипит кровь в венах, и замечаю, как он почти незаметно сжал губы в тонкую линию, пытаясь сохранять самоконтроль. Уморительное зрелище, он разозлился только из-за пары, сказанных мною слов, неподходящих его ожиданиям, и мне определенно нравилось, что причиной неуравновешенного состояния мужчины, который всегда, чтобы ни происходило вокруг, даже если на Землю рухнет метеорит, остаётся холодным, но острым на язык, и равнодушным, словно одиноко плывущая, оторванная ледяная глыба в глубине Атлантического океана, была именно я. — Забавно складывается, Вы не находите, Валентина? Такие интересные слова, сказала мне именно та девушка, которая чуть меньше месяца назад не могла сдерживать свои, вырывающиеся из этих пухлых губ, сладкие томные стоны, которые ласкали мой замечательный слух, смею напомнить, в моей постели, — подавляя приглушённый смешок, он вновь принял свой привычный облик — маску безразличия ко всему, что существует на этом свете, тогда, как я почувствовала подступающую со всех сторон злобу, охватывающую мой разум на девяносто девять процентов. Сердце билось раненой птицей о грудь — клетку, с невероятной силой, и, всего на секунду, мне показалось, что я вспыхну, словно дешевая спичка, собственноручно доказывая его правоту, но собрав все остатки былого равнодушия, я, кажется, взяла себя в руки и сделала глубокий вдох, подавляя приступ агрессии, лишь маленькие ладошки сжались в кулачки, оставляя на коже ладони следы от длинных острых ногтей со свежим маникюром, как показатель моей злости, выдавая меня с потрохами. Однозначно, я злилась и на него за то, что он так бесстыдно напоминает мне о моем грехе, но и на себя тоже, за то, что я вновь хочу ощутить те невероятные чувства, и вспоминаю об этом каждый раз, когда случайно сталкиваюсь взглядом с его изучающими, пробирающими на сквозь, до дрожжи в коленях, голубыми глазами. — Иди к чёрту, Булаткин, — отчётливо проговариваю, будто бы выплёвывая эти слова, так как мне, увы, правда нечего возразить, я не могу отрицать того, что было, хоть это и стало моей самой большой ошибкой в жизни. Смотрю на него свысока, с сознанием достоинства, которое он сейчас предпринял попытку оскорбить, моей личности, стараясь не выдать собственной слабости, в тот момент, когда блондин, что есть сил, заливается столь заразительным хохотом, просто втаптывая меня и мою гордость в землю, хорошенько проходясь сверху. Без моей на то воли, глаза расширяются, и я чувствую, как они медленно, но уверенно, наполняются солёной влагой, которая так и норовит вырваться наружу, встречаясь с холодным полом. Но, я не могу позволить себе плакать при нем, и именно поэтому отвожу взгляд в пол, а потом, когда преподаватель присаживается передо мной на корточки, чтобы заглянуть в глаза, я и вовсе начинаю рассматривать свои чёрные шпильки, которые до ужаса натерли ноги, однако, не выдержав, прикрываю глаза. Неожиданно ощущая, как грубая мужская кожа касается моего подбородка, и два пальца, которые сильно обхватывают лицо, порядком придерживая, не давая вырваться, ловко, словно он — фокусник со старыми мошенническими трюками, заставляют меня вновь нехотя того, поднять глаза и встретиться взглядами с учителем. Попадая в этот сапфировый омут, ощущаю некую паузу, затянувшуюся в бесконечность, и с лёгкостью таю, как узорная снежинка, на тёплой детской ладошке, ощущая эту столь невероятную упоительную, но всё же запретную, близость. — Почему, Валь, почему? Просто ответь, почему после всего того, что между нами было, ты всё ещё так далека от меня, Валентина? — понижая тон своего, до чертиков приятного, голоса, до соблазнительного полу-шепота, спрашивает Егор, заставляя внутри моей души вновь извергаться, разрывающий меня на части, вулкан, из желания влепить ему звонкую пощечину и продолжать вновь избегать любого контакта, либо же оказаться вновь в его постели и, что есть мочи, стонать его имя, вновь ощутить эти невероятные чувства, когда он внутри меня, сжимая пальцами его массивные плечи, оставляя на них глубокие царапины от длинных ногтей, которые ещё долго будут напоминать о моей тайной слабости перед теперь уже моим учителем. Его хищный прищуренный взгляд так и бегает с моих глаз на приоткрытые губы. Он совсем немного ослабевает хватку, чтобы я могла ответить, однако не убирает руку целиком, что не даёт возможности трезво мыслить. — Потому что всё это ведь не нужно ни одному из нас, ни мне, ни Вам, потому что это неправильно и аморально, Егор Николаевич, и потому что это не является чем-то, чем стоит гордиться . Это является запретным, — в конце концов, полностью вырываясь из его цепких рук, я продолжаю говорить, сохраняя спокойный тон, абсолютно не отражающий мой внутренний мятеж, а он лишь внимательно изучает меня, будто бы в первый раз, — И, если уже признаться честно, я бы продолжила игнорировать Вас, Егор Николаевич, только вот Ваш столь низкий донос нашему дорогому директору о моих бесцеремонных пропусках, помешал моим планам, потому я могу с лёгкостью подвести итог, что Вы явно не собираетесь придерживаться той установленной между нами грани преподавателя и ученицы, — мой тон всё также спокоен, почти как и его ранее, я держусь, не побоюсь этого сказать, как оловянный солдатик, а в глазах нет ничего, кроме как сплошной уверенности в собственной правоте. Сейчас я будто бы его копия, эта роль даётся мне немного тяжко, но внешне я все же такая же стойкая и немного напыщенная, как и он, хоть и немного наигранная. Мне следует покончить с этим раз и навсегда, я должна. Без права на ошибку.

Д-О-Л-Ж-Н-А.

Должна оттолкнуть его от себя настолько, насколько это возможно, пока он работает в школе это почти граничит со словом «невозможно», следовательно я должна сделать всё, чтобы он не добился желаемого и оставил меня. Он так и поступит, не добившись своего, он отпустит, чтобы не унижаться, потом будет тешить своё чёртово самолюбие, а он не добьётся... — Абсолютно верно подмечено, не собираюсь, но, прости меня за мою недогадливость, что я должен был ещё сделать, если ты не удосужилась ответить ни на один мой звонок, игнорировала все сообщения, а, когда я часами стоял-ждал тебя возле твоего дома, то ты нагло сбегала, через чёрный вход, — блондин недовольно выдыхает через нос, и с новым напором, сильнее, чем был до этого, ещё пару минут назад, от которого уже хочется бежать прочь, не оглядываясь, продолжает, — Уже промолчу о тех инцидентах, когда звал тебя в коридоре в стенах этой же школы, ты буквально запиралась в кабинке женского туалета на всю перемену, предпочитая делать вид, что меня не существует, и что зову я, как конченный кретин не тебя, а какую-то другую Валю. Так, что же Вы, юная леди, после всего этого желали, чтобы я сделал, м? — Я уже давно поделилась с Вами своим заветным желанием, но я девушка не гордая, повторюсь вновь. Я просто грежу о том, чтобы Вы прекратили строить из себя избалованного маленького ребёнка, который гонится за, недоступной ему, игрушкой, — спокойно пожимаю плечами, приводя самое, на мой взгляд, реалистичное сравнение, с которым у меня ассоциируются последние пару месяцев, так называемые, «отношения» между нами, — Вообще не понимаю зачем всё это? Зачем было устраивать этот цирк? Зачем Вы тратите наши с Вами драгоценные нервы, м? Нервные клетки-то не восстанавливаются, Егор, сам говорил, — с лёгкой усмешкой, поудобней устраиваюсь на креслице в директорском кабинете, скрещивая руки на груди всё ещё в знак прежнего недовольства, на самом деле, я бы уже давным-давно закончила этот разговор, лишенный какой-либо умственной нагрузки, но та атмосфера недоговорённости и напряжения, которая царила между нами, просто намертво пригвоздила меня к креслу. — Я делаю это, только по одной причине, только потому что так страстно желаю тебя, и ты это знаешь и хочешь этого не меньше меня, — преподаватель хотел ещё продолжить, но массивная дверь вновь открывается, с режущим слух, скрипом, и в помещение входит мужчина средних лет с пока что небольшой, но явно прогрессирующей, лысиной на голове. Директор осматривает нас недоверчивым взглядом, а я, следом за учителем, принимаю положение более подходящее для прилежной, но немного провинившейся, ученицы, но мне определённо не нравится, как он хмурит брови, вновь и вновь оглядывая нас с разных сторон. — Разобрались? — в который раз сводя брови на переносице, интересуется он, сузив глаза так, что его лицо покрылось морщинами разной глубины, а во взгляде читается надежда на положительный ответ... Нет, надежда на то, что единственная золотая медаль не канет в лету. — Да, — отзывается историк, в подтверждение своих слов пару раз кивая головой, а я лишь с полным непониманием, читающимся в моих глазах смотрю на него. Разобрались? Я упустила этот момент? Когда это мы успели перейти к развязке нашей дискуссии и решить менее значительный вопрос о пропущенном материале? — Мы не будем ставить родителей этой юной леди в известность, но каждый день, ровно в пять часов, она будет приходить ко мне на дополнительное занятие, дабы нагнать материал, который она пропустила, — не могу перестать моргать, желая, чтобы это всё стало сном и растворилось, как по волшебству, когда прозвенит будильник, но начав заламывать пальца, неожиданно сама собой «просыпаюсь» и хочу возразить, с чего это вдруг он так решил, но вовремя одергиваю себя, понимая, что выбора у меня, как такого, нет. Так как, если я не соглашусь на его условия, а тем более стану перечить Егору перед директором, то обо всём сразу же узнают родители. Обо всем, вся правда, которую я так тщательно таила ото всех, выйдет наружу. И тогда меня уж точно упекут в закрытый пансионат для девушек, а до этого хорошенько выпорют дома ремнем, бесконечно причитая о том, что я стала разочарованием для всего рода, поскольку не смогла сохранить невинность для законного супруга. И это будет не удивительно, к слову, мои родители имеют консервативные взгляды на жизнь и больше, чем уверены, что с невинностью следует расставаться исключительно на будущем супружеском ложе уже с законным супругом: поэтому я опустила голову, поджав под себя шею, до боли сильно прикусив губу, но не так, как это делал он, пару месяцев назад, согласно кивая. — Вот и славненько, — директор на радостях потёр ладони и широко улыбнулся, обнажая не совсем ровные зубы, похоже осознавая, что золотая медаль ещё не потеряна, — Думаю, Валентина, что Вы можете идти, да и Вам, Егор Николаевич, не стоит задерживаться, ведь через несколько минут начнётся Ваш урок, — И впредь, дорогая, прошу не прогуливать, — под его просьбу, я бесшумно встаю со стула и покидаю кабинет, шепча тихие благодарности директору, и уже только в коридоре перевожу дыхание, делая глубокий вдох, осознавая, что это осталось в прошлом, в стенах кабинета директора. Единственное НО, так это то, что я сих пор не могу понять, стоит ли это такой шум в коридоре или так громко моё сердце колотится о рёбра, создавая эффект белого шума в моей голове, я была не готова к этому разговору, а тем более к личной встрече, кажется, я вновь схожу с ума, но в этот раз я буду сильной. Я справлюсь и не поддамся этому сладкому искушению, которое стало моей роковой ошибкой. Размеренно вышагиваю по коридору, постукивая каблучками туфлей-лодочек, зачем-то считая количество плиток на полу, по своей старой дуратской привычке, которая у меня имеется с самого детства, параллельно рассматривая маленьких ребят, с виду однозначно младшеклассников, которые каким-то чудом пробрались в старшее крыло и теперь радостно шепчутся об этом, как птички, и наконец замечаю красивого русого парня, который стоит, оперевшись о подоконник одной рукой, согнутой в локте. Пробегаюсь по нему взглядом и остаюсь довольной, как всегда он выглядит с иголочки. Я не спешу ускорять шаг, чтобы преодолеть расстояние между нами, наблюдая затем, как старательно он водит подушечкой большого пальца по экрану своего смартфона, но всё же боковым зрением Александр замечает меня и сразу же убирает свой телефон в задний карман брюк, а его губы трогает легкая, весьма приятная и живая, улыбка. Делая пару шагов ко мне навстречу, подходя чуточку ближе, он обнимает меня за талию, несильно притягивая к себе, оставляя между нами расстояние, однако я спокойно немного сокращаю его, прислоняясь своим лбом к его и трусь кончиком носа об его нос. На душе становится невообразимо спокойно, и волны волшебного тепла пробегают по телу, когда он нежными движениями поглаживает мою спину, а в ответ я обнимаю его мускулистые руки. Чувствую, себя в безопасности, как никогда раньше, однако это продолжается недолго, ровно до того момента, пока я не замечаю историка, который проходит мимо нас, сверля своим озлобленным взглядом, которым точно можно проделать дырку, да и не одну. Внутри сразу же само собой что-то болезненно сжимается, заставляя руки дрожать, а сердце отбивать тройной ритм, и я, правда, не понимаю, что со мной происходит. Меня невероятно сильно тянет к этому запретному властному мужчине, но и мне так же тепло и уютно с Сашей, к которому я испытываю теплые чувства, которые с уверенность могу назвать за гранью влюблённости. Но что же тянет меня к преподавателю истории? Запретный плод, который так сладко вкусить, или бушующие гормоны, которые мешают нормально жить большинству подросткам всего мира? Окончательно провожаю взглядом молодого историка, чуть сильнее ухватившись за, закатанные на локте, рукава на рубашке русоволосого, но замечая, как Егор начал смешиваться с толпой радостных учеников, вышедших из кабинета химии, как очевидно, пребывающих в хорошем настроении из-за успешной сдачи экзамена, я поворачиваюсь в сторону Александра, а он плавно, едва ощутимым, почти что невесомым и нежным поцелуем касается своими губами моего напряжённого виска, затем лаского шепча на ушко: — Рассказывай, как всё прошло? — отстраняюсь от Саши, точь-в-точь как он, полуоблокотившись спиной о подоконник, опираясь на вытянутую руку, глазами обводя по контуру картины, висящие на стене напротив нас, закрытые в стеклянные стеллажи, ключи от которых имеются только у специально назначенного на эту ответственную должность преподавателя. Только вот сколько я учусь в этой школе, они ни разу не поменялись, да и скорее всего сами стеллажи не протираются регулярно, наверное, это самые выдающиеся работы учеников, которые когда-либо учились здесь, потому что знаменитых плодов художественного творчества памятных и гласных мастеров в сфере изобразительного искусства здесь мы лицезреть не сможем. — Знаешь, хорошо, — переводя взгляд с картин на парня, произношу я, перебирая пальцами подол шифоновой юбки, — Никто ничего говорить родителям не собирается, что для меня в приоритете, ну а что мне по вечерам, ровно в пять часов необходимо наведываться на дополнительные занятия по истории, в целях нагнать материал, который я так бессовестно пропустила, совсем мелочи, по сравнению с родителями, — до боли закусывая щёчки изнутри, ощущая вкус стали на языке, я, невинно хлопая ресницами, поглядываю на парня, который озадаченно хмурится, потирая рукой затылок, ровно так же, как делает и Егор... — Мне ничуть не нравится эта затея, ты серьезно собираешься каждый день оставаться с наедине с этим человеком, так ещё и по вечерам? Валюш, он чертовски странно на тебя смотрит, совсем не так, как полагается учителю смотреть на свою ученицу, и неоднозначно реагировал на твои прогулы, и я не драматизирую, — слыша чрезмерную заботу, перерастающую в беспокойство, в словах Саши, я беру его за свободную руку, на которой красуются блестящие часы — мой подарок на его день рождение, несмотря на все слова друзей-знакомых и даже семьи, что часы дарить нельзя, обеими руками, начиная раскачивать их из стороны в сторону, будто бы лодочка качается на волнах. — Всё будет просто замечательно, тем более мой парень ведь будет забирать меня в шесть часов вечера, так ведь, да? — лукаво смотря на Сашу из-под полуопущенных опущенных ресниц, слегка сжимая губы в полоску, немного улыбаясь уголками, замечая, как он по-доброму усмехается. — Конечно буду, зай. После чего мы всё так же в обнимку отправляемся на следующий урок, и весь школьный день проходит в почти идеальной обстановке, потому что я так и не вижу больше историка, от встречи с которым у меня всё-таки остался некий осадок, и пользуясь случаем спокойно изливаю душу, находясь наедине с Гаврилиной, которая, к сожалению или к счастью, не знает всей правды, или даже одной сотой её доли, только я искренне сомневаюсь, что когда-либо смогу с ней этим поделиться. Ведь то, что я совершила, слишком низкий проступок, особенно для девушек такого воспитания, за который мне будет стыдно всю оставшуюся жизнь, которую я буду вынуждена омрачить своей тайной. Подруга от всего сердца желает мне удачи и безграничного терпения, из нашего разговора поняв, что сдерживать свой гнев и явное недовольство, находясь с этим самовлюбленным и нахальным человеком тет-а-тет, лицом к лицу, практически невозможно, и нужно приложить катастрофические усилия, чтобы просто попытаться, а потом и вовсе вызывается стать моим провожающим на сегодняшний день, на что я довольно киваю головой в знак согласия, на радостях крепко обнимая её. Она — мой самый настоящий личный ангелок и лучик солнышка в этом темном мире. Мы решаем совершить недолгую прогулку по школьным коридорам, совершая буквально набег на столовую, куда завезли зелёный чай — Lipton, а за все время не уделяю ни минуты своего драгоценного внимания на Аню и Веронику, неотрывно вещая Гаврилиной о том, как в эти выходные прошёл наш долгожданный пикник в лесу с Сашей. Пытаюсь подавить рвотный рефлекс, когда тошнота подступает к горлу, когда вижу их улыбающиеся мне лица, прекрасно зная, что именно Веро и Анна оповестили пол школы о нашей маленькой и весьма незначительной ссоре с Сашей, которая уже благополучно разрешилась, но только теперь все дамочки, которые так яро желают занять моё место, как и в школе, так и рядом со Стоуном, всё так же нагло продолжают липнуть к моему парню, словно его окатило минимум целой бочкой сладкого липкого мёда, на который они прилетели, как рой пчёл, что, конечно же, не укрылось от моего внимания, и напротив, стало раздражать меня до чёртиков, но я, будучи девушкой, в той или иной степени, разумной, старалась проявлять трезвость мысли и рассудительность, в тот момент, когда убеждала и себя, и других, что верю своему парню, и он не станет обманывать, предавая, тем самым, меня. Хотя, если на секунду задуматься, то обманывала его я, так нечестно утаивая о своей тяге к учителю, но этому есть некое оправдание, которое в моих глазах является весомым аргументом, почему я не вру, а лишь не даю поводов для лишних волнений Саше: я полностью трезво оцениваю ситуацию и осознаю, что это является запретным и делаю всё возможное, чтобы вновь не попасть под его влияние, не поддаваясь Булаткину. Пускай я так отчаянно нуждаюсь в своём выдуманном, утешающим мою гордость и, в какой-то степени чрезмерное, самолюбие, данным самой себе, оправдании, ибо моя собственная совесть вместе с гордостью чайной ложечкой съедают меня изнутри без остатка. И весь дальнейший день проходит в бесконечных монотонных размышления о том, а стоит ли вообще идти туда, куда меня на подсознательном уровне так сильно тянет, но на стадии осознанного принятия решения я впадаю в ступор, но ноги не подчиняются былым остаткам здравого смысла, поэтому ровно в пять часов вечера, стоя возле кабинета, я в последний раз крепко-крепко обнимаю подругу, в сотый раз отклоняя её настойчивое предложение взять с собой баллончик, ибо прекрасно понимаю, что если воспользуюсь им, а мои руки могут сами собой потянуться к нему при удобном случае, тогда всё закончится плачевным для меня исходом, а о хорошей успеваемости и шансе оказаться не пойманной «на горяченьком» родителям, можно будет сразу же забыть. И, подавив все сомнения в своей голове и сердце, мешающие сделать шаг, я боязливо подталкиваю дверь, которая поддаётся лёгкому порыву, мгновенно открываясь настежь, и я каменею, будто статуя, вглядываясь в учителя, который старательно намывает тёмно-зелёную старую доску, которая порой противно скрипит, когда по ней водишь даже маленьким округлым кусочком белоснежного мела, вечно крошащегося от моих длинных ногтей. — Валентина, явление Христа народу, ты всё-таки соизволила появиться, не думал - не думал. Что же посмотрим, как долго ты сможешь отрицать очевидное. Как долго сможешь отрицать, что ты не скучаешь за нашими долгими бессонным ночами, проведёнными вместе и за тем, как тебе нравится, как мои губы накрывают твои. Как тебе живётся с тем, что снова так и хочется почувствовать вкус моих губ на своих? — он ядовито усмехается, немного пошло облизывая губы, а я решительно прохожу внутрь, захлопывая дверь, мысленно оставляя за ней всю трусость, которая только была. — Просто так я больше не сдамся, ничего как раньше больше не будет, потому, Егор Николаевич, не стоит тешить себя пустыми иллюзиями, я пришла сюда учиться, причём по Вашей инициативе, и навёрстывать упущенное, с намерением получить адекватную высокую оценку в конце семестра, поэтому будьте любезны, отставьте Ваши всё такие же бессмысленные речи, и, пожалуй, стоит начать занятие, а не тратить его время на пустые разговоры, поскольку ровно через час меня будет ждать мой молодой человек, — мужчина зажмуривает глаза, потирая переносицу, лишь на доли мгновения теряя контроль над собой, но потом вновь «леденеет», по щелчку пальцев превращаясь в неприступную глыбу. И, пренебрежительно фыркнув, заставив волосы, его отросшей длинной челки, обычно залакированной и аккуратно уложенной вверх, но сегодня небрежно спадающей немного на глаза, чуточку взлететь вверх, обходит меня, показывая своё нескрываемое недовольство, добирается до школьного шкафа и одним рывком достаёт учебник истории с верхней полки, одновременно расстёгивая парочку верхних пуговиц рубашки, ссылаясь на давящую чудовищную жару, стоящую в кабинете. Раз он хочет поиграть, то я готова, но теперь я ни за что не поддамся ему, теперь он играет с огнём, а не наоборот. Я и есть тот самый огонь...

...so stay tuned for further to the continued...