От лица Валентины…
Конец октября 2022 года. Западный район Москвы — Одинцовский—Красногорский район — Рублевка. Поздоровавшись, вроде бы приветливо, но с такой натянутой, что скрыть это было просто невозможно, улыбкой с назойливой и весьма неприятной особой, которая уже на протяжении порядка восьми лет является моей соседкой, которая не упустит случая перемыть мне косточки, ведь все у меня не так, то стрелки, то ногти длинные, то губы яркие, то туфли, как у стриптизерши, я перешагнула порог дома, прижимая ледяные, все еще поддрагивающие от осеннего холода, больше проходящего на начало долгой Московской зимушки, пальцы у губам, безрезультатно пытаясь убрать со своего лица такую глупую по-детски наивную улыбку, о существовании которой я впервые узнала в начале второго месяца, уже такого далекого, лета, которая сама собой просыпается во мне вместе с той самой по уши влюбленной девочкой, которой я оставалась в глубине души, стоит только подумать о нем, выдавая меня с поличным, без суда и следствия. В глубине души, что я позволяла себе полностью обнажить только рядом с ним. Впервые за свою, пускай и недолгую и не столь насыщенную событиями, семнадцатилетнюю, практически восемнадцатилетнюю, жизнь я была безгранично благодарна родителям от всего чистого сердца, за то, что они встали на мою, возможно и неверную, сторону, а не ту благоразумную позицию, что они продолжали выбирать на протяжении долгих лет, в конечном свете, приобретая выгодную свету репутацию, тем самым, теряя меня, и прониклись ко мне пониманием, о котором раньше я и мечтать не смела. На ходу стягивая с себя чертовски узкие, но невероятно красивые, туфли на высокой тонкой шпильке, которые были, как мне кажется, чересчур парадными, и теперь пойдут на полку к остальным парам обуви «На один раз», я поправила свой хвост, вытаскивая из своих темно-каштановых волос, бессчетное количество невидимок, без которых теперь из прически торчало несколько «петухов», заглядывая в зеркало. Девушка, глядевшая на меня из отражения, выглядела достаточно свежо, до такой степени, что даже не скажешь, что вчера эта же девушка пила не просыхая, впрочем именно это и сыграло мне на руку, а все благодаря волшебнику — мистеру Булаткину. Однако, к сожалению, избавить меня от похмелья ему не удалось с тем же блестящим успехом, с каким он придал мне свежий вид, хоть для этого ему и пришлось силой затаскивать меня в ванную, игнорируя мои сопротивления и желание провести часов, так эдак десять, в состоянии беспробудного сна, а после, в добавок и поливать меня холодным душем, от которого ему тоже, между прочим, досталось, попутно выслушивая мои вопли, однако согревшись, укутанная в лиловый плед по самый нос, с чашкой топорно ароматного чая, я была только благодарна ему. Намереваюсь попить чаю, или на худой конец, налить себе стакан чистой фильтрованной воды и направляясь на кухню, находу откидывая в сторону дивана черный клатч на золотой цепочке, который успешно приземляется на мягкую поверхность, я замираю в дверном проеме, когда застою там, читающую какое-то литературное произведение русских писателей-классиков через электронную книгу, мать. Женщина, как-то чересчур напряжено, выпрямив спину по струнке, сидит на мягком кресле, закинув ногу на ногу, и медленно проводит подушечкой пальца по экрану, но взгляд ее не то что бы расфокусирован, а скорее потерян, и отчего-то мне кажется, что она даже не вчитывается в текст, а видимость заинтересованности создает только лишь ради того, чтобы ее лишний раз не трогали и не тревожили, что я собственно и не собиралась делать. — Все в полном порядке, я не голодна, — все-таки наливаю себе стакан воды, отворачиваясь от мамы, сжимая руками керамическую поверхность кухонной тумбы, сию же секундное уголки губ взлетают вверх, улыбаюсь от, вспыхивающего внутри, чувства наваждения, которое никак не хочет меня отпускать, когда я с ним, и забирает меня в свой сладкий грешный плен, стоит только подумать об этом голубоглазом мужчине, чьи алые уста стали для меня всем, ради чего я готова пойти с ним ко дну, чем я, собственно, уже занимаюсь, причем, с немалым успехом, — Егор Николаевич угостил меня завтраком и помог привести себя в чувство, и теперь я хотела бы попросить у Вас прощения за испорченный вечер, — мои нервы действительно были накалены до предела от того, какое пронзительное было это чувство бескрайнего стыда перед родителями, что гложело меня, пробирало до дрожжи по коже от одних только, всплывающих перед глазами моментами, картинок этого шабаша, что мы устроили, и даже не знала, как загладить свою вину, которая бесспорна была, что делало мое настроение все мрачнее и мрачнее, что со стороны я больше походила на осеннюю грозовую тучу, чем на беззаботного подростка, у которого еще вся жизнь впереди. — Волноваться не о чем, отец вопрос с прессой уладил на ура, СМИ представит нас в выгодном свете, а семья Ларионовых с утречка пораньше порадовали нас с твоим отцом хорошими новостями и сами принесли нам свои извинения за вчерашний балаган. Вот, действительно, настоящий балаган, а не светский вечер. Ох, уж их болван-сынок, не припомню я, чтоб он всегда таким был, — мама едва заметно улыбнулась, но губы ее содрогались, выдавая чрезмерное беспокойство, да и улыбка эта больше походила на, выдавленную через силу, маску, которую она должна была держать, несмотря ни на что, и прежде чем сотрясти воздух в столовой своим глубоким горьким вздохом, женщина нервозно повела плечом, обернувшись назад, будто бы ее кто-то позвал, — Валь, я знаю, что вы с Сашей сейчас переживаете не лучшие времена. Вы поругались, так ведь? Но, как бы там ни было, я все же думаю, что вам следует помириться, — так вот оно что, вот от чего такая любезность в ней проснулась, а уж подумала, что снег сейчас пойдет. Так, помириться, значит? Нежданно-негаданно былая мечтательная полу-улыбка напрочь стерлась с её уст, покинув, теперь уже хмурое, буквально мрачнее грозовой тучи, лицо, на которое вновь вернулось то самое, привычное недовольство, с которым она обычно встречает меня по утрам и вечерам, так, что теперь и не скажешь, что парой минут ранее она цвела ярче, чем роза на помойке, а губы плотно сомкнулись в тонкую белеющую линию, не предвещающую ничего хорошего. И вправду, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Женщина отложила планшет в сторону и так ненатурально вытянувшись, как по струнке, посмотрела на меня так, будто сейчас мне лучше по щелчку пальца исчезнуть с лица Земли, просто испариться и не трогать её в ближайшее время. Что-то внутри меня болезненно сжалось от понимания, что внутри матери царила буря, и я не понимала, что её так задело, это всего лишь парень. Мой будущий бывший. — Это уже не твоего ума дело, Валя, какие вы люди. Да и кто ты такая, чтобы это решать? Вы вместе не день и не два, два года это тебе не шутки, так что, вы помиритесь во что бы это не стало, даже, если для этого волей-неволей придётся поддаться плотским утехам, — стеклянный стакан моментально летит из моих рук, с громким стуком битого стекла встречаясь с массивным покрытием стола, разбиваясь на тысячи мелких, но острых осколков, один из которых самым своим острием попадает мне прямо в сердце от одной только мысли, которая напрашивается сама собой: «Неужели она вот так вот легко и просто подкладывает меня — свою единственную, и как мне казалось ранее, любимую, дочь под него? Под богатенького парнишку, которых на свете тьма тьмущая?» — Я не хочу, мама. Не хочу. Так значит и не буду мириться с ним, а тем более я ни за что на свете не стану устраивать романтический вечер и отдаваться, я сомневаюсь в нем, сомневаюсь в том, что это мой человек и именно с этим человеком хочу связать свою жизнь, и с каждым днем я все больше и больше убеждаюсь в том, что мне он не пара, любой здравомыслящий любящий мужчина никогда не поставит перед девушкой, которой дорожит, такой ультиматум, так что свою невинность я отдам лишь законному супругу, которого я выберу сама и которому я буду доверять так же, как я доверяю себе, — устало потерев уголок глаз на переносице, женщина недовольно вздохнула, оглядев пол, на котором сверкали осколки посуды, и недовольно цокнув языком, вытянула невидимки из своей прически, по новой закрутив накрученные волосы в пучок, встав из-за стола женщина и стукнула кулаком по массивной поверхности так, что у меня зазвенело в ушах, от стука дрожащей фарфоровой посуды. — Как ты смеешь говорить с матерью в таком тоне, так еще и перечить, или ты забыла сколько мы с отцом вложили в тебя? В твоего брата? А любые траты должны окупаться, милая. Ты пожизненно будешь должна нам, как земля колхозу, так что, не глупи и делай, как говорят, Валя, пока не стало хуже, — мать шумно выдыхает, глазами гипнотизируя потолок, в то время, как, даже не глядя, задвигает за собой стул, за которым сидела, от чего ножка стула стукается об ножку стола, а я же смотрю, каким-то чертовски потерянными взглядом, словно сквозь предметы и никак не могу сфокусироваться ни на одной вещи, и перед глазами все плывет, сливаясь в одно огромное пятно. На душе скребут кошки, — Времени на раздумья у тебя нет. Пошевеливайся живенько, чтобы к выходным помирилась с Сашей, и на этом наш разговор окончен, не хочу ничего больше знать, кроме хороших новостей о Саше, — женщина развернулась, даже не обращая никакого внимания на меня, словно для нее я пустое место, которого никогда и не существовало, выключила свет в столовой, открыв дверь нараспашку, направилась в глубь дома, оставляя меня один на один со своей бедой сидеть в темноте и слушать эхо от стуков её маленьких каблучков на домашних тапочках по паркету. Это и вправду единственное, что мне остается. Признаться честно, я достаточно часто задавалась вопросами, касательно матери и в особенности меня интересовало то, что творится у нее с голове, как она борется со своими тараканами, которых у нее немало, и борется ли она вообще с ними, да и не заразно ли это, ко сколоки годам мне стоит хвататься за голову, ожидая судного дня? почему мама отреагировала именно так, почти никогда не находила ответа ни на один из них, но я отчётливо понимала, что делать нужно, как говорят. Не было ни одного дня, когда мне ни указывали на моё место в этом доме, а оно было чертовски никчемным, даже наш кот — Юки — обладает бóльшими привилегиями, чем я, и это неоспоримый факт, не требующий напоминания и подтверждения. Каждый бренный день моей бесполезной семнадцатилетней жизни мне только и делали, что тыкали прямо в лицо, что все то, что я люблю и у меня есть, только благодаря упорно у труду родителей, которые работают днями и ночами не покладая рук, стараясь для нас, для меня и Игоря, жертвуя своим здоровьем и интересами. И ведь эти жертвы должны окупиться..? Но как бы я хотела жить в двухкомнатной квартире и ютиться всем вместе, не иметь тех, возможностей, которые свалились мне на голову сразу с моим же рождением, а добиваться их самой, учиться работать, а не идти по головам, была бы взамен рядом понимающая мама, в которой я так сильно и трепетно нуждаюсь, которая бы прониклась бы моими чувствами и переживаниями, которая бы понимала меня, а не заставляла чувствовать себя чужой в родном доме, где даже стены уже не помогают. Серафима, тайком затаившаяся в дверном проеме, в обнимку с метелкой для уборки пыли, неожиданно показывается в коридоре, осторожно оглянувшись, выключая в гостиной свет, тихо прокрадывается на кухню, плотно прикрывая за собой дверь, удрученно качая головой и поджимает губы в тонкую линию, это говорит о том, что она все слышала и ей явно есть, что мне высказать, что впрочем неудивительно, ей всегда есть, что мне сказать, но я сомневаюсь, что ее слова окажут на меня хоть какое-то, даже самое незначительное, влияние, а вновь слушать её мнение насчет моей личной жизни процитированное, словно комментарий какого-то неугомонного хейтера, что пишет мне под каждым постом в социальных сетях, одно и то же, с пеной у рта пытаясь разоблачить меня, как падшего ангела, я не желаю, однажды уже наслушалась, да и ей платят не за то, чтобы она мне нравоучения в уши заливала, а нотациями я и от родителей сыта по горло. Сыта по горло до такой степени, что не хочу ничего ни от кого ни слушать, ни даже слышать, ни единого звука, поэтому забивая на всю тактичность, молча встаю из за мраморной барной стойки, за которой я, так удобно подогнув под себя одну ногу, сидела ранее, и ухожу в свою комнату, закрывая глаза на ту заинтересованную таинственность, так и рвущуюся наружу, с которой девушка появилась передо мной. Все прекрасное настроение, которое мне так отчаянно придавал Егор, всеми возможными и невозможными способами, пытаясь меня рассмешить, пока мы ехали до моего дома, когда он корчил рожицы за рулем, сию секундное ушло в закат так, как будто его и не было вовсе, но что это? Стоило мне только обернуться, как я заметила, что черная, до безобразия помятая, юбка Серафимы, что абсолютно несвойственно нашей аккуратистке, немного задрана и слегка треснула по шву, так чем это таким интересным она занималась? Согнутой в колене ногой, толкаю дверь и прошмыгиваю внутр, желая побыстрее оказаться в своем маленьком мирке, подальше от всего, что дышит, движется, и может как-либо раздражать, не успеваю закрыть дверь за собой, перед тем, как она с грохотом захлопывается благодаря силе сквозняка, и вновь застаю незванного гостя — Игоря, курящим, сидя своей пятой точкой на моем подоконнике. И почему он не может, в том же духе, продолжать отравлять свои, гниющие изнутри, лёгкие, этим гребанным табаком где-нибудь в другом месте? Почему этим местом должна быть именно моя спальня? Почему я нигде, даже в своей собственной комнате, не могу побыть совершенно одна, в гордом одиночестве? — Я знаю всё, но ничего уже не поделаешь, Валь, — брат, сидящий на подоконнике, свесил ногу и немного откашлявшись в кулак, вновь выдыхает бледный дым, отравляющий чистый воздух, окутывающий комнату серым полотном, а я сажусь на кровать и потираю глаза, от чего на подушечках пальца остались черные разводы от подводки, которая смешалась с остатками косметики, что не смылась сегодняшним утром в душе у историка, — Мне, правда, жаль, Валюш, хоть ты мне и не веришь. Всё уже решено, мелкая, советую не устраивать бунт, послушайся, как ты всегда это делаешь, завязывай ты свои эти шашни со школьным историком, связь на стороне это просто маразм, он всего лишь простой учитель, ничего хорошего из этого не выйдет и ты сама это понимаешь. Лучше полностью посвяти себя Саше, для тебя он точно оптимальный, если уж не идеальный, вариант, он образцовый парень, — я никак не пойму одного, на кой-чёрт всем так сдался этот Сашка? Саша ведь не интересует его от слова совсем, это говорит о том, что братец — засланный казачок. Неужто ли эти отношения могут иметь какое-никакое, причем по всей видимости, немалое, значение для них? Неужели, они важны? Однозначно, но только вот почему? Помалкиваю, плотно сжав губы в тонкую белеющую полоску, немного протупив глаза в пол, тяжко выдыхая в сторону воздух из легких, втягивая живот, обнажая немного выпирающие ребра, в то время, как Игорь, осторожно оборачивается в мою сторону, и я замечаю на его губах мягкий, уже немного смазанный, след от красной губной помады. Красной губной помады Серафимы. Теперь все стало кристально чисто, как московское небо в ясный летний день. Между ними что-то есть. Вот так вам и новость. Теперь понятно почему девушка всегда знает где и с кем он, и когда вернётся, знает, что он уже спит или встал. И именно Серафима первая узнала, что он начал пить чай, и не просто какой-нибудь, а облепиховый и исключительно с двумя ложками гречишного мёда, и никак иначе. Всё играет мне на руку. Думаю, родителей уж больно не обрадует эта новость, а я побуду плохой девочкой и использую её в своих корыстных целях, извергнув все шиворот навыворот, изменяя ход событий, как захочу, но не при каких обстоятельствах не позволю Игорьку вмешиваться в мою личную жизнь. Он слишком давно потерял нить роли заботливого брата, и признаться часто, никогда даже и не пытался ее вернуть, а вместе с тем, та связующая тоненькая, как паутинка, ниточка между нами оборвалась напрочь, однако меня напрягает одна небольшая царапина, на которой присутствует кровянистая роса, разделяющая бровь на виске на две ровные половины, которую парень безрезультатно пытался замаскировать с помощью пудры, которую он явно позаимствовал из косметички своей дамочки, ведь в мой коллекции такой точно нет, да и пудра неподходяще светлая для него, конечно, потому что она принадлежит Серафиме, которая ее так любезно одолжила ему. — Знаешь ли, братец, не стоит тебе совать свой длинный нос в не свои дела, а то вдруг его изрядно укоротят, и будешь знать, что никто не смеет указывать мне что и как делать. Мало того, что ты никому ничего не скажешь, так ты не будешь заставлять меня расставаться с Егором, потому что он дорог мне, и только с ним я чувствую себя, может и чересчур наивной, но живой по-настоящему, это пускай и краткосрочное, подобное иллюзии, но счастье, — только он хотел было перебить меня, так театрально закатив глаза, возмущено взмахнув рукой вверх, лишний раз заставляя, наполненный тяжким табачным дымом, воздух, циркулирующий в комнате, содрогнуться, но старательно игнорируя столь «благоухающий» табачный дым, я подошла ближе к нему, дабы добавить излишней драматичности, — И я готова поспорить, что ты чувствуешь тоже самое, когда рядом Серафима, так что ты тоже бывал в моей шкуре, и не тебе меня учить, разве не так? — и тут же сто процентное попадание в яблочко, черные зрачки в светло-зеленых глазах моего братца потемнели, словно чуть расширившись, отвлекающий маневр сработал «на ура» и в результате я смогла выкинуть недокуренный сверток табака в открытое окно, который приземлился на уже подмерзшую коротко стриженную траву, покрытую инеем. — Откуда, черт возьми? — прерывисто тяжело дыша куда-то в сторону, спрашивает парень, отворачиваясь от меня, а я наслаждаюсь собственным триумфом, ощущая на губах вкус победы, даже не скрывая улыбки. — А имеет ли это какое-то значение теперь, когда мы уже обо всем договорились, или я ошибаюсь? Я молчу до тех пор, пока молчишь ты, все честно, я играю только по правилам, а вот ты?— светловолосый горько вздыхает и встает с подоконника, убирая открытую пачку сигарет в карман худи от серого спортивного костюма, направляясь к выходу из спальни, поправляя выглядывающую пачку сигарет, так, чтобы она не выпала, бубня сам себе под нос что-то несвязное, нечленораздельное. — Я и не собирался тебя сдавать, но просто помни, Фими, — и с каких пор эта дама теперь уже не Серафима, а Фими? — Любит меня так же сильно, как и я её, а от этого историка, черт бы его побрал, с ума сходишь только ты, ему интересно только твое тело, которое он может подчинить себе, а не ты. Да пойми же ты это! Я твой старший брат и желаю тебе только счастья, Валя, а Саша сможет сделать тебя счастливой, когда ты сама сможешь сделать правильный выбор, — после, постояв мне над душой еще пару мучительных минут, тянувшихся словно вечность, сохраняя это тяжелое, натянутое словно на струны, молчание, которое нарушало только бешеное биение моего сердца, которое словно желало вырваться из грудной клетки, так болезненно ударяясь об нее, на пару со сбивчивым дыханием загоняя меня в угол, а братец так и ушёл, окинув меня лихорадочно беглым, но таким неоднозначным, взглядом проницательных зеленых глаз, не сказав ни слова, а я обессилено плюхнулась на кровать, зарываясь лицом в свою любимую подушку, в которую выплакала немало слез, что их хватило бы, чтобы пополнить мировой запас воды. Все знают, что будет лучше для меня. Все, кроме меня. Я определённо испытывала какие-то тёплые, до боли наивные и светлые, детские чувства к Саше, что раньше казались мне буквально «за гранью влюбленности», словно он был послан мне небесами, но что тогда происходит, когда рядом Егор? Потеря рассудка? Юношеский максимализм? Возможно, это ребячество, но сейчас, я хочу принадлежать лишь ему, Булаткину, во всех смыслах, в которых это можно понять и вообразить. Парочкой часов позже, которые я провела за предельно важным занятием — ничего-не-деланием, лежа на кровати всё в том же самом малюсеньком платье, больше напоминающим обрубок красной ткани, нежели платья, достойного лучшей ученицы школы, да и просто девушки из приличной семьи, но матушка моя видимо со мной не согласиться, раз из десятков других она выбрала именно его, и тупо пялясь в потолок, в уголке которого я заметила какую-то трещенку, изрядно портившую картину моей спальни, я все же села за свою домашнюю работу, начиная с самого сложного и мучительного — тригонометрии, которая со своими, никому не нужными, формулами уже сидит к меня в печонке, отчего я немного прерывалась на английский, для разгрузки моего, всё еще немного пьяного, мозга, после чего в комнате раздается ничем не примечательная вибрация, оповещающая о том, что мне пришло сообщение от нашего мистера Егора Николаевича, в котором он говорит о том, что приехал в другой конец города ради встречи с другом, которого он уже задолбался ждать, и в адрес этого разнесчастного товарища пр имени Эд летит кучу нецензурной, отборной, брани, да такой, что я никогда в жизни не слышала, и ему просто наскучило его рутинной жизни, лишенной какого-либо смысла, ведь он сидит в гордом одиночестве, вот уже целых десять минут, поэтому я просто обязана его развлекать, и никак иначе быть просто не может. Позже мужчина забивает на все мои сообщения о том, что родители дома, и настойчиво продолжает звонить мне, оставляя недовольные сообщения на автоответчик, несмотря на, отклоненные мною, первые два звонка, а я просто не могу противится самой себе дальше и не ответить на этот звонок, поэтому поднимаю трубку, смахивая вверх зеленый кружок и начинаю наслаждаться бархатистым тембром его мелодичного голоса, который так и льется из динамика телефона. Мы говорим обо всем и не о чем добрых пятнадцать минут, постепенно перетекающих в получасовую, затянувшуюся, беседу, но темы для разговора не иссякают, в какой-то момент мы доходим и до наболевшего, мы затрагиваем его верного друга — железного коня, и он предупреждает, что я больше не смогу долго отнекиваться от ночной прогулки по городу, а, впрочем, я больше и не хочу, стоит рискнуть, да и я ничего не потеряю. А после он и вовсе соизволил помочь мне с моим домашним заданием по английской литературе, проявив инициативу, напоминая мне о моей предстоящей контрольной по этому предмету, которая напрочь вылетела из моей головы, но под заразительный смех голубоглазого блондина, который раздается по той стороне невидимого провода, мы, конечно, не подаем виду, упорно продолжая делать вид, что все идет по плану. Но даже такие сладостные минуты должны заканчиваться. — О! — удивлено восклицает, на той стороне невидимого телефонного провода, Булаткин, прогремев чем-то звонким, словно ложка бьется о края чашки, — Вот и это хуйло снизошло до того, что бы явиться, — он произносит так, словно уже и не ожидал увидеть своего дорогущего товарища, которого так бескультурно нарек этим прозвищем, что совсем не соответствует его работе школьного учителя, и все-таки мужская дружба — странная штука, — Целую тебя, принцесса, — после этого мягкого бессвязного шепота, раздающегося в динамике телефона, я слышу короткие гудки, так ярко контрастирующие с мелодичностью мужского тембра, от чего то тепло, скопившееся внутри во время нашего диалога, волнами разливается по всему телу, оставляя после себя импульсы, и я возвращаюсь своему недоделанному домашнему заданию, которое всё ждет и никак не дождется меня. В конечном счете, к тому моменту, как я ощутила себя полностью истощенной, до такой степени измученной, что в глазах расплывается название очередного параграфа по истории, буковки, формирующие слова, словно рассыпаются у меня перед глазами, от одной только страннице из восемнадцати меня безумно воротила, и как бы я не продолжала эти попытки-пытки, все равно отбросила учебник в сторону тот час, как Юлия одним коротеньким сообщением вытягивает меня из дому, и уже через пару минут мы стоим на пересечении наших улиц, где когда-то, теплыми летними вечерами, мы собирались вчетвером, вместе с Вероникой и Аней, что теперь мне кажется таким далеким, словно этого никогда и не было. Но стоя на перекрестке, отбиваясь от нежданных воспоминаний, мы неожиданно решаем посетить цветочный бутик буквально за полчаса до его закрытия, дабы выбрать цветы для моего дня рождения, надеясь не встретиться с табличкой «Закрыто», повернутой перед самыми нашими носами. Так и получается, но блондинка с самоуверенной ухмылкой разворачивает табличку, постукивая ноготком по часам, красующимся на ее тонком запястье, которые говорят о том, что до закрытия еще пятнадцать минут, и довольно шагая внутрь, Гаврилина тянет меня следом за руку, вынуждая ползти за ней по пятам. Несмотря на все мои протесты, возражения и бойкот, который я пригрозила объявить подруге, она никак не хотела оставить свою идею о грандиозной вечеринке в честь моего совершеннолетия, так что теперь покой мне только снится. Все настолько запущенно, что несмотря на закрытие бутика и раздраженные взгляды продавцов-консультантов, наполненные безграничной усталостью, которые уже явно собирались разойтись по домам, но вместо обещанных пяти минут, мы проводим чертовски много времени, рассматривая самые разные сорта цветов, потому что мне совершенно не нравится ни один из предложенных вариантов, что даже глазу не за что зацепиться, а то, что плюс-минус приходится мне по вкусу, то не подходит под цветовую гамму, которая уже обговорена с моими родителями. В конечном счете мы останавливаемся на, так горячо любимых мной, пионах, которые окутали своим чарующим нежным ароматом все вокруг, и под облегченный вздох консультанта, которую мы больше не смеем задерживать, спешно покидаем цветочный бутик, решая, что день выдался весьма плодотворным, мы собираемся заглянуть в свое родное кафе, по пути мечтая о самых лучших сырниках, и только когда вижу эту аппетитную тарелку у себя перед глазами, я осознаю, как за суматохой, безумно проголодалась за этот день, а это чрезвычайно опасно. Нет ничего страшнее, чем голодная и уставшая женщина. Мы так и не говорили о вчерашнем вечере, но мне кажется это таким ненужным и мелочным, нет смысла тратить свои драгоценные, уже потрепанные, нервишки на то, что уже случилось, поэтому я даже не спрашиваю, почему она не предупредила меня о историке. Да и это сейчас не важно, все получилось так, как получилось, ничего не изменишь. И в этом некого винить. Жизнь полна неожиданностей и сюрпризов, и единственное, что нам остается — научиться принимать их, искать радость в мельчайших деталях простых вещей. Лучше сосредоточиться на настоящем и будущем, чем жить прошлым. Да и зачем гнаться за вчерашним днем? И если свое настоящее я видела кристально чисто, то будущее просто растворилось перед глазами. Но может оно и к лучшему?Не знаю, как я докатилась до такой жизни и куда меня занесет завтра, но и сегодня все лучше, чем просто «хорошо».
***
А вот следующий день явно не задался. Ранним утром понедельника, которое в принципе обречено на провал изначально, мне приходится выслушать очередные нудные нотации, переходящие в затянувшиеся длинные лекции, о том, как для меня и всей семьи не просто важно, а жизненно необходимо помириться с Сашей и уладить конфликт с его матушкой. И каждый раз эта речь звучит утомительно и все менее убедительно, что вгоняет меня в тоску. Ковыряя вилкой гренке, я впервые неожиданно для самой себя подмечаю, как же нежно обводит взглядом моего братца-разгильдяя Серафима, пускай хоть у кого-то в этом доме сложится личное счастье, потому что мне своего, видимо, не видать даже во сне, и я правда рала за него от чистого сердца, чему он видимо не доверяет и даже на почве его новой возлюбленной мы успеваем поскандалить сидя за тем же самым столом, но уже только вдвоем. И несмотря на сильный ветер за окном, я решаю, что лучше добираться до школы своим ходом в гордом одиночестве, которое нарушает лишь разгулявшийся ветер, чем давиться его компанией в теплом салоне автомобиля, или еще лучше — поцапаться вновь. Когда я медленно поднимаюсь поднимаюсь по лестнице, с трудом находя в себе силы, чтобы дотащить свое тело до четвертого этажа, перед этим, поднявшись с первого на пятый, обнаружив в кабинете, где сейчас должна быть лекция по Международному Праву,Просто ревность, просто эгоисты
Просто вляпаться, не просто выйти чистым
Так меня занесло в оптимисты