Сумеречная камелия

В воздухе витал аромат целебных мазей и масел. Из-за этого могло казаться, что покои молодого господина достаточно душные и затхлые. Тома не мог этого побороть, ведь не осмеливался держать внешние сёдзи распахнутыми круглые сутки. Аято нуждался в полном покое, а шумы со двора этому явно не способствовали. И пусть остальные слуги и стражники были предупреждены об осторожности, однако жизнь поместья имела свои извечные звуки. Управляющий никого не винил. Просто чаще поднимался с колен, подходил к бумажным дверям и протягивал к ним руки. Тома не мог все эти несколько дней отделаться от удручающих мыслей, что ему стоило быть настойчивее. Стоило абсолютно все делать быстрее: и бежать, и убеждать, и настаивать, и спасать. Разум твердил, что молодой человек все делал правильно. Он следовал указу господина, защищал следующего наследника на пост главы, сокровище его очей и сердца. Но все равно… Сейчас, наблюдая за бессознательным положением мужчины, управляющий тужил так, будто бы тот все же умер. С таким не шутят, но… Даже сейчас, закрывая глаза, он видит те рваные раны, которые они с доверенным лекарем обрабатывали несколько часов подряд. Тома будто бы до сих пор ощущал, как пульсировала на краях истерзанная плоть мужчины. Казалось, что его кровь, особенно липкая почему-то, заставляла кончики пальцев прилипать. Он мог с точностью сказать, сколько тазов с окровавленной водой вынес и сменил, сколько тряпок и бинтов приносил, а потом сжигал, чтобы не оставалось никаких напоминаний. Старушка Мо все еще ловко обращалась с иглами, как и в года ее бурной молодости. Пусть та не с юности была частью великого клана, а большую часть жизни провела в тени Сюмацубан, но даже так ее мастерство служило во благо молодому главе. Тома тогда внимательно следил за тем, как тончайшая игла пронзает кожу спины, чтобы затянуть раны. Он промакивал лоб Аято и поглаживал его по целому плечу, когда старуха с иглой занималась раной спереди. Именно пальцы Томы трепетно перебирали бинты, которые он туго затягивал на растерзанных ладонях. Тогда Аято был изнурён и истощен настолько, что бледность, которую принято считать аристократичной изюминкой, отдавала мертвецкой нотой. Бесконечно утирая грудь и лицо мужчины от пота, управляющий молился всем Архонтам, лишь бы хоть кто-то смилостивился и даровал его господину, его другу, сил преодолеть это все. И если с одной стороны был Аято, который чудом ухватился за жизнь, то на другой чаше весов оставалась Аяка, которая медленно приходила в себя. Тома разрывался между покоями своих господ, но никогда не жаловался. Как только дыхание Аято становилось спокойнее и складка между светлых бровей разглаживалась, Тома теплым светом возвращался в девичьи покои. К Аяке будто бы в один миг вернулась вся жизнь, которую из нее тонкими нитями вытягивали. Исчезли тени под светлыми глазами, щёчки трогал теплый румянец, когда та пила чай или же ела сладкие данго или мотти. Другие слуги привели ее покои в порядок, так что не осталось ни следа от того, какой погром та сотворила в своем забвении. Однако пропажу нескольких ваз Томе все же приходилось объяснять. Молодой мужчина не рассказывал ей всех подробностей, считая, что родной брат сможет подобрать правильные слова намного лучше, но его пальцы мягко поглаживали тонкую ладошку. — Мой брат… — Аяка низко опускала голову, сжимая мужскую ладонь покрепче. — Ради меня… Он сражался с чем-то столь ужасным… Глупый брат… — Не говори так, Аяка, — Тома лишь тепло улыбался, а потом взял гребень, начиная нежно прочесывать светлые пряди юной госпожи. — Аято никогда бы не простил себе, если бы с тобой что-то случилось, а он бы сидел, сложа руки. И Аяка понимала, что Тома просто чертовски прав. Ее старший брат всегда был таким: необузданно заботливым и любящим, чрезмерно опекающим. Однако, он всегда умел выдержать некую грань, оставляя сестрёнке много свободы в поступках, выборах и решениях. Аято был слишком идеальным в глазах девочки. И это именно то, чего мужчина добивался. — Я не хочу заставлять тебя вспоминать, но… — Тома вольно пустил светлые волосы Аяке по плечам. — Ты что-то чувствовала? — Я не знаю… Почему-то было так тревожно. Никогда такого не было, — Аяка смотрела на свое отражение в маленьком зеркальце. Больно уж спокойно и устало та выглядела до сих пор. — Мне казалось, что вот-вот, и что-то случится. Знаешь, когда ждешь выпада в свою сторону, а противник медлит специально? Конечно, Тома знал, что это за противное ощущение. Он только кивнул, но в отражении зеркальца этого не было видно. — А потом мне начало казаться, что я не дома. Вернее, я видела наши комнаты, дворик, залы… Но все было таким пустынным. В покоях брата на стенах были размашистые пятна крови, а в твоей она скапывала с потолка. Я пыталась вас звать, но вместо этого появился… Доспех. Огромный доспех, объятый гидро элементом. Он пытался схватить меня! — Аяка закрыла рот ладошкой. Тома обнял ее со спины, давая понять, что это лишь дурные воспоминания, а не реальность. — Я пыталась сражаться… Я… Я убежала. Прости, брат, я опозорила тебя… Повернулась к врагу спиной и убежала… Аяка так дрожала в руках Томы. Ее тонкие плечи тряслись в такт стыдливым всхлипам, что порождали предательские слезы. Никто ее не собирался судить за трусость. Аяка столкнулась с тем, что не поддается законам их мира. Она желала выжить, и это нормально. И Тома нашептывал ей это на маленькое ушко, умело внушая мысли о невиновности в таком «проступке». — А потом… А потом я так хотела найти брата… Я звала его. Он ведь всегда приходил, когда мне страшно. Даже если я молчу, он все знает… Мне было так холодно… Я не могла найти свой Глаз Бога, Тома. Он пропал. Будто бы даже Архонты от меня отвернулись из-за чего-то… Потому что я слабая, Тома… Я бросила все, чтобы спастись… Аято бы в жизни так не сделал… «Он готов был бросить все, лишь бы спасти тебя, Аяка» — теплые пальцы прошлись по влажной щеке юной госпожи. Слезы остались на коже мужчины, взамен даруя нежное прикосновение прекрасной девушке. — Я уверен, что тебе нужно будет сесть перед Аято и поговорить с ним, Аяка. Твои тревоги не должны заставлять тебя страдать. Он мудрый человек. Он сможет посмотреть на тебя, не как на младшую сестрёнку, а как на собеседника, который пришел к нему за советом. Ты обязана помнить, что старший брат никогда не отвернется от тебя, Аяка. И девушке оставалось лишь устало кивать, ластясь к большой и теплой ладони щекой. Архонты, какие же Камисато зацикленные на мнении друг друга о себе…

***

Тома всегда возвращался к чужой постели, когда был уверен, что все домашние дела, возложенные на других слуг, будут исполнены в лучшем виде. Мужчине приходилось признавать, что в последние дни у многих появятся вопросы к клану Камисато, к самому главе Комиссии Ясиро, к юной госпоже и Томе. Управляющий мягко отменил несколько важных встреч, которые Аято планировал за несколько месяцев. Перенес, как мог, ссылаясь на то, что у главы клана появились дела, которые не терпят новых отлагательств. Ему приходилось врать и ненавидеть себя за то, как умело это получалось. Но ради своих друзей он готов очернить свой язык и не так. Нельзя, чтобы весть о тяжелом состоянии главы достигла «не тех» ушей. У Камисато все всегда хорошо. У них все отлично. Красавица юная госпожа всегда прилежно добра с каждым человеком, мудрейший глава клана всегда собран и готов ко всему на свете. Идеалы, на которых строилось положение в обществе, не должны были пострадать. Когда все уляжется и Аято встанет на ноги, он придумает, как превратить слова своего верного друга в истину. А сейчас… — Управляющий, — тихий мужской голос раздался со стороны распахнутых сёдзи. — Леди Гудзи желает увидеть вас. — Скажите, что глава занят, — спокойно ответил блондин, переминаясь на коленях, чтобы сменить бинты. — Нет. Она настаивала на встрече с вами, управляющий Тома. В комнате и за ее пределами дрогнули вечерние огни, когда около дрожащего слуги появилась тонкая, роскошная фигура настоятельницы великого храма Наруками. Тома лишь инстинктивно сглотнул, осознавая, что Аято перед ее глазами. Все на лицо. Все легенды про «важные дела» рушатся у него на глазах моментально. Но тут женщина поднимает ладонь безмолвно. — Свободен, — Тома не узнает свой голос. Хриплый и низкий, командный тон. Мужчина уходит с их глаз, и тут же Яэ Мико делает спокойный шаг в чужие покои. — Леди Гудзи, какая честь, — Тома поднимается, склоняется в уважительном поклоне над телом своего господина. — Но я обязан сказать, что врываться в покои молодого главы, не самый лучший пример для людей. Хваленая лисья ухмылка одними лишь глазами давала понять, что Томе не мерещится. Настоятельница действительно здесь, в этих покоях, которые пропахли целебными маслами и мазями. Управляющий сжимает в кулаках ткань своих свободных штанов, когда женщина подходит поближе к чужому ложу. Запах… Запах благовоний щекочет ноздри и практически дурманит, когда женщина присаживается на колени около того места, где ранее сидел мужчина. Ему тоже приходится опуститься. В такой близости, повернув голову, Тома впервые может увидеть характерные ушки, что сливаются с розовыми прядями. Кончики так оттягивает этими массивными серьгами, что Томе даже жаль их… Они сидят на позволительном расстоянии друг от друга и молчат. Молчат долго, молчат о многом. Великая настоятельница все еще величественно гордая и непредсказуемая, и Тома мысленно готовится абсолютно ко всему. — Он все же решился, — тонкий голос женщины заставил сгрести ткань на коленях в кулаки лишь сильнее. — Аято не убежал от того, что превосходит его и любого человека в разы. Знаешь… — Яэ Мико нечитаемо усмехнулась своим мыслям. — Все говорили, что у него глаза отца. Но это не так. У Камисато Аято глаза безумца, которому некогда думать о собственной кончине. У его отца были глаза мужчины, который хочет успеть многое, но не видит собственное будущее. Они разные. Они такие разные, но одинаково семейные. — Вы… Знали? — Тома понимал, что ему никто не обязан отвечать. — Камисато искал ответы. Почему я не могу помочь своему самому преданному поклоннику? — тихий лисий смешок прокатился в пространстве между ними. Никто. Никто не запрещал, вот только… Тома знал, как Аято терпеть не мог эту женщину. Он, конечно, явно этого не показывал, в лоб не произносил, но это читалось по его взгляду, когда в разговорах речь шла о настоятельнице. И блондин так и не узнал причину этой глубокой двусторонней личностной непереносимости между Аято и Яэ Мико, но признавал — ему тоже некомфортно в ее компании с глазу на глаз. Ее, как и Аято, невозможно предугадать ни в словах, ни в поступках, ни в решениях. — Глумление над господином Аято непростительно, — Тома напряженно прикрыл глаза. — Милый, какое глумление? — серьги позвякивали в этой тишине, а сладкий голос настоятельницы заставлял Тому лишь сцепить мысленно зубы. — Я спустилась с горы по делам, но вспомнила о своем старом друге и милой Аяке. Она очень хотела одну книгу, и я подумала, что подпись автора в ней будет смотреть как нельзя кстати, если уж она стала подарком. Тома дышал достаточно напряженно и это было заметно. Он весь, как струна в эти нелегкие дни. И так трудно сохранять самообладание. Ему правда хотелось выгнать эту женщину. Этот запах благовоний… Эти смешки… Аято их не любит. Он бы в жизни не пустил Яэ Мико в свои покои, и та это знала. — Знаешь, Сакура благоволит таким храбрецам, как вы двое. Сегодня, во время утреннего ритуала срывания лепестков на удачу, несколько улетели в сторону. Один приземлился на табличке, которую Аяка повязала на процветание клана. Второй опустился на палочку с предсказанием огромной удачи, — настоятельница прикрыла глаза и достала из пышного рукава эту самую гадальную палочку. Яэ Мико хитро усмехнулась одними глазами, оставляя ту на тихо вздымающейся груди мужчины. А в следующий момент с ее рукава посыпались лепестки сакуры. Тома аж встрепенулся, когда они закружились вокруг тела Аято. Он пытался схватить их руками, но неожиданно заметил, что напряжение на спящем лице улетучилось. — Хорошо, волю Сакуры я передала, а теперь зайду-ка к моей дорогой Аяке, — Яэ Мико легко поднялась и взмахнула пышными рукавами, удаляясь из этой комнаты через распахнутые внешние сёдзи, что вели в сад. И только сейчас губы управляющего дрогнули, расплываясь в слабой, такой усталой и даже благодарной улыбке. Он подался вперед, припадая щекой к крепкой мужской груди. В пальцах крепко зажата эта тонкая гадальная палочка, и Томе хочется так малодушно заплакать от облегчения. Это знак, которого ему так не хватало. Клану Камисато все еще сопутствует удача, а значит, что у них будет хорошо…

***

На удивление, лепестки сакуры не увядали, даже спустя несколько дней. Тома оставил их в глубокой миске у подушки Аято. Так те хорошо пахли… А мужчина любил этот тонкий вишневый аромат. Такой сладкий, ненавязчивый… Он теплой и свежей ноткой пробивался сквозь едкие запахи целебных трав. Тома многое делал сейчас. Вернее сказать, многое себе позволял, чего не вытерпел бы при бодрствующем главе. В редкие моменты бессознательного пробуждения, мужчина поил своего друга теплым куриным супом. Тем самым, который он приготовил впервые для Аято, когда тот попросил что-то с родины своего верного слуги. Это было так давно, но Тома все еще помнит, как молодой парень подносил пиалу к губам, как прикрывал глаза, а потом совершенно не по-аристократически облизывался, вылавливая палочками овощи и кусочки мяса. Сейчас же Тома может лишь немного приподнимать его голову, поднося к губам фарфоровую ложечку. Глава много потеет, с его тела нужно смывать остатки мазей, что липким слоем лоснятся на коже. Тома давно не смущается, но руки его все равно подрагивают, когда он с тихим «Извини…» распахивает полы спальной юкаты. «Архонты, надо бы переодеть его», — думает управляющий, снимая старую вязь бинтов и бросая ее где-то около себя. В этот момент плотно закрыты все сёдзи. Даже ширмы отделяют их от остальной комнаты, которую заливает теплый свет свечей и чаш с огнями. Ладони бережно опускаются на теплое, немного липкое тело, пока одна, сжимая тряпку, скользит по груди, а вторая упирается в пол где-то у плеча главы. Раны уже слегка затянулись. Вернее, швы. Швы старуха сделала аккуратные, что делает ей много чести. Они все еще красные, белые нити пропитались сукровицей, но вскоре их можно будет снимать, когда плоть зарубцуется вместе и не станет расходиться. — Жаль, что ты все еще не поддаешься исцелению, — нашептывал управляющий, ведя рукой с тряпкой ниже. — Тебе было бы легче. Феномен встречался не часто из-за того, что целителей с глазом бога очень мало. Но Аято отдавал предпочтение нормальным практикам лекарей, а не другим элементам. Много воды утекло с тех пор, когда он позволял своему элементу резонировать с кем-то кроме самого Томы или еще младшей сестры. Мужчине всегда казалось, что Камисато даже брезгует таким слиянием с чужими себе людьми. Поговаривал, что элемент несет в себе чувства, и когда происходит контакт, твои эмоции могут просочиться в другого. Непозволительная роскошь для кого-либо… Тома стирает влагу сухим полотенцем и с тяжким вздохом понимает, что ноги Аято… Тоже нужно протереть. Красные щеки горят, руки трясутся, когда Тома укрывает переодетого Аято по грудь. Он жарко выдыхает, осознавая, что, кажется, затянул пояс на юкате слишком вяло. Но сейчас это уже не важно. — Твои раны уже выглядят получше, — Тома нежно улыбается спящему лицу. — Я думаю, с завтрашнего дня можно уже понемногу уменьшать дозу мятной настойки. А то каждый раз, когда Аяка приходит, ты спишь… Гидро глаз бога неожиданно заливается теплым сиянием, приманивая, притягивая взгляд Томы. На синей поверхности выступили капельки воды, вольно стекая теперь по краям искусного ободка для этого камня. Ладони, оголенные, без перчаток, тянутся к этому украшению. Глаз бога прохладный и мокрый. Собственный камень теплом отдавался где-то на бедре. Тома прикрыл глаза, осознавая, что влага испаряется с чужого глаза бога не просто так. Пар конденсатом оседал на кончиках пальцев. Такое щекочущее чувство теплилось где-то в центре ладоней. Такое родное… Такое знакомое… мужчина всегда ощущал это на совместных тренировках и в сражениях, когда Аято уверенно приказывал «Не сдерживайся». Этот резонанс… дарил такое удовольствие. И Тома понимал, что этот контакт и слияние сейчас происходит по его инициативе, а не с позволения главы… Губы касаются гидро глаза бога невесомо, осторожно. Слишком трепетно для того, кто никогда об этом не думал. — Все эти дни… Он ни на что не реагировал… — шептал Тома, поправляя светлые пряди на теплом лбу Аято. — Я не знаю, на что ты откликнулся, но пожалуйста… Аято, без тебя твоя победа не принесет нам счастья. Я удержу общество на расстоянии, сколько потребуется, но ты только приди в себя… Пиро глаз бога, казалось, обжигает бедро. Тома снял его, поднося к чужому гидро элементу. Оба камня вспыхивали и немного пульсировали. В любом случае мужчина что-то ощущал. Что-то такое, что тревожило и будоражило его. И когда тяжкий вздох вырвался из груди, Тома оставил оба глаза бога у подушки молодого господина. — Если эта вольность поможет тебе, я ее переживу. Я все переживу ради тебя, мой господин, — лоб коснулся лба в тихом доверительном жесте. От сквозняка потухли все свечи и огни в покоях старшего Камисато, когда управляющий ушел через внешние сёдзи. И лишь два глаза бога своим теплым светом оттеняли бледную кожу молодого мужчины этой ночью…