***
«Никакая Вера здесь не причём», – вот что, как заведённый попугайчик, повторял себе под нос Илья Евгеньевич. Ну подумаешь, жизнь спас, женился, влюбился, а потом оказался на улице с ежом в коробке и без дома. Они повстречались ещё полгода, Илья даже к ней переехал, идиллия, казалось бы. А потом вернулся со смены, а тут его вещи оказались в сумке и нервная Вера дальше порога не пускала. – Извини, не сошлись характерами. Ежа можешь себе забрать, сам же нашёл. Вот и закончилась сказочная история любви, разбилась о гранитный берег быта, так сказать. Теперь Вера миловалась в инстаграме с какой-то девушкой в сторис на пляже на Бали, а Илья по вечерам пил любимый коньяк из ближайшего суточного, надеясь залить боль от разбитого сердца и стараясь не проверять аккаунт счастливой бывшей по двадцатому кругу. По правде говоря, на великую любовь не следовало и надеяться, это же он. Вот быстрый секс пациентками и медсёстрами в ординаторской – про него, а долгие отношения и большие чувства – лишь жалкая насмешка над ним. Не умел Третьяков в это никогда и, видимо, не стоило и начинать на третьем десятке. Всё у него было хорошо и без этих отношений, не сильно ему кто-то и нужен. Ещё придётся цацкаться с кем-то после десятичасовых смен, разговаривать и обниматься под сопливые романтические комедии. Илье и без этого проблем хватало, да и устраивало его коротать вечера с двухдневной пиццей перед теликом. От лишних мыслей избавиться помогает обход. Илье как будто не хватало цирка в личной жизни, теперь у него было личное шапито и в больнице. Свечникова из шестой, дама зрелого возраста с аппендицитом, которая каждое утро бегала за своим врачом, требуя проверить на десяток болезней, которые она нашла в интернете. Щукин из второй с циститом, живущий в свои сорок два с матерью, и неукоснительно исполняющий её советы. Один из таких – натереться крапивой – и привёл его в центральную больницу с отёком Квинке. И Чумнова, спортсменка, комсомолка и просто красавица, увлечённо строящая Илье Евгеньевичу глазки. Обычно Илья за ней и сам бы ухлёстывать начал, но любое желание было задавлено в корне из-за нежелания снова наступать на эти чёртовы грабли. Радовало в данной ситуации хотя бы то, что у теннисистки была сломана нога, и Третьяков мог буквально от неё убежать. А несколько недель назад ещё одно недоразумение подкинули в третью палату, ставшее вишенкой на торте в его личной коллекции. – Илья Евгеньевич! – громко слышится за спиной. Третьяков мысленно смачно матерится, но всё же тяжёло вздыхает и, не дав продолжить, обрывает на полуслове: – Нет, Шустов, выписку ты не получишь. И хватить маячить, не до тебя сейчас. Кудрявая мечта всех медсестёр и герой всех пациентов детского отделения смотрит с мольбой в небесно-голубых глазах и в сотый раз пытается уговорить врача: – Ну Илья Евгеньевич, ну пожалуйста! Вы же видели по телевизору, что леса горят, сезон в самом разгаре. А я тут просто так отлёживаюсь, пока моя команда пашет. Уже ведь всё зажило! Илья фыркает, однако уговорам снова не поддаётся и продолжает идти по коридору как ни в чём не бывало, игнорируя навязчивый хвост: – За ожогами надо понаблюдать ещё две недели, чтобы исключить инфекцию. Так что хватит канючить, господин пожарник, лучше сходите на перевязку. – Я пожарный, – обиженно отвечает Шустов, насупившись, и, на радость Третьякову, всё же отстаёт, решив пожаловаться на злого доктора верной слушательнице Леночке на сестринском посту. А Илья, взлохматив волосы, тяжело вздыхает и всё же заходит к главному врачу в недавно отремонтированный кабинет. Стены на этот раз были песочного цвета. – А, Третьяков, – противно тянет Калугин. – Заставляете ждать, молодой человек. – Извините, – мрачно отзывается Илья, плюхаясь на посетительское кресло и искренне надеясь на короткую экзекуцию. – Сегодня тяжёлый день. Калугин хмыкает, протягивая ему какую-то бумажку с его подписью заместителя главного врача: – Ну что ж, я Вам его ещё приятнее сделаю. Третьяков хмурится непонимающе и косится на бумажку. Неровным скачущим почерком написано: «Жалоба о превышении должностных полномочий». – Это что? – недоумевающе спрашивает Третьяков. – Жалоба на Вас, Илья Евгеньевич, – невозмутимо отвечает Калугин со своим ехидным оскалом, он словно родился с ним. – Снова подковёрные игры? – угрюмо интересуется Илья, откладывая злосчастную бумажку. Степан Олегович фальшиво удивляется, разводя руками: – Ну что Вы. У нас всё по закону, никак иначе. Вот пациенты жалуются, я и принимаю меры. – И кто же жалуется? – скептически интересуется Илья. И Калугина, сохранявшего наигранное спокойствие всё это время, прорывает. Он неожиданно хлопает по столу ладонью и надрывно кричит, раздирая себе голосовые связки: – А тот депутат, которому Вы промывание кишечника сделали за просто так! Это как называется?! – А нечего в бесплатных учреждениях лечиться только под камерами журналистов, – ворчит Илья себе под нос. – Вы что думаете, Вы тут самый крутой, Илья Евгеньевич? – с вызовом спрашивает Калугин, чуть слюной не плюясь. – Да вы этим всю нашу центральную больницу подставляете! – А по-моему, я молодец, почистил нашему дорогому пациенту микрофлору, чтобы всякая зараза не липла, – незатейливо парирует Третьяков. – Всего лишь врачебная забота, ничего более, Степан Олегович. Калугин краснеет и пыхтит, как дедушкин советский чайник, почти выпуская клубы белого дыма из ушей, и приказывает враждебно-холодным тоном: – С завтрашнего дня Вы в недельном отпуске, чтобы я Вас за километр от больницы не видел. – и гаркает противно напоследок. – До свидания!***
Илья выходит из кабинета Калугина, кажется, ненавидя весь свет. Вот и за что ему это всё? Недостаточно, что ли, наигралась с ним Вселенная, хочет ещё поиметь его, да в разных позах? Уставший Третьяков медленно плетётся в ординаторскую, бормоча гневные тирады, и придаваясь мечтам о сладком сне в перерыве. А ещё лучше всего было бы сейчас сходить покурить, в куртке как раз полупустая пачка оставалась. Однако, как известно, мечтам не суждено сбыться. – Илюшенька! – окликают его из-за спины. «И на кой чёрт они все подкрадываются-то», – думается Третьякову, а потом осознание звонко бьёт в голову. У Ильи в этот момент сердце в пятки падает. И нихрена не фигурально, он, как первоклассный хирург, подтвердит. Он резко тормозит, разворачивается на пятках и обреченно бормочет в усы: – Мама… Его мама, Елизавета Петровна, собственной персоной в его же шапито. Что дальше рухнет ему сегодня на голову? Инопланетяне и смертельный вирус? Снег в июне месяце? – Илюшенька, родной, как же я рада тебя видеть, – счастливо причитает низенькая Елизавета Петровна, обнимая сына и обливаясь слезами радости встречи. – Как же я скучала… А ты всё не приезжаешь и не приезжаешь, совсем о матери с отцом не думаешь, – журит мать, легонько ударяя сына по плечу. Третьяков косится на проходящих медсёстер, умиляющихся сцене воссоединения матери и сына, и рассеянно отвечает: – Да, занят был… Ты же знаешь. Прости, мам. Операции, дежурства, больные. И посса… И поспать некогда. – Ох, ты и схуднул ещё, – переживающе причитает мать, рассматривая сына через свободную униформу и выстиранный халат. – Да всё в порядке, ма, – спешит заверить Илья, улыбаясь и мягко отстраняя её руки. – Ты лучше скажи, зачем приехала? Я думал вы с отцом в отпуске у бабушки безвылазно сидеть будете. Елизавета Петровна смотрит на него с нескрываемым удивлением, словно Илья признался, что лобок покрасил в ядовито-зелёный. На самом деле нет. Он покрасил его в неоново-розовый, но вообще это было давно, на втором курсе, так что не считается. – Как зачем приехала, Илюш? – шокировано переспрашивает Елизавета Петровна. – На твою половинку посмотреть, конечно. Как я пропущу женитьбу собственного сына? У Ильи, по ощущениям сейчас челюсть с полом встретилась. Может он всё же спит и это просто плохой сон? Нужно лишь ущипнуть себя и Илья проснётся в своей кровати, беззаботный и счастливо вдыхающий свежий утренний воздух. Хотелось бы только, чтобы неудачная история любви с Верой тоже оказалась плохим сном. – А ты мог бы меня и пригласить на свадьбу, негодник, – возмущённо замечает Елизавета Петровна, снова небольно стукая сына. Похоже всё-таки не сон. Илье с таким везением похоже путь в казино заказан. – Да, я… Мы… – неуверенно лепечет Илья. – Всё просто так быстро, ма… Не успели никого пригласить… – Ну ладно, понимаю, дорогой, – сочувственно кивает мама, а потом игриво подмигивает и, наклонившись, шепчет, как будто военную тайну рассказывает. – Мы с твоим папой тоже сбежали от наших родителей и тайно поженились. – Елизавета Петровна восторженно вздыхает, придаваясь ностальгии. – Эх, романтика. Вернуть бы эти золотые годы. Илья кивает на автомате, судорожно сглатывая. Нужно было определённо что-то придумать. И срочно. Но Елизавета Петровна интересуется раньше, чем Третьяков что-то успевает сказать, и у Ильи возникает ощущение, что все внутренности кульбит делают: – А когда ты нас познакомишь? Извините, господин Германн, но вместо туза выпала пиковая дама. – Да ма… тут такое дело, – сбивчиво начинает Илья, нервно зачёсывая чёлку по привычке. – Сейчас дел так много… И вообще у нас у обоих графики такие плотные, не продохнуть… – Отставить, – командует ледяным тоном Елизавета Петровна, будто она капитан полиции, а не Третьяков-старший. – Отговорки, Илюша, меня не интересуют. Тем более, я знаю, твоя зазноба сейчас у вас лечится. – Откуда? – севшим голосом спрашивает Илья. Теперь он точно труп. Мама, искренне верящая в счастье сына, прибьёт его, если он расскажет ей историю с Верой. Нужно было искать пути отхода как можно быстрее. – Так мне твой друг рассказал, хороший такой, – энергично рассказывает мама. – Серёжей вроде бы зовут. Тут весь пазл и сложился. Илья сейчас абсолютно точно закатает этого несчастного шутника в асфальт. – Так что, Илюшенька, пока я не увижу твою половинку, я с места не сдвинусь. – ответственно предупреждает Елизавета Петровна. Илья криво улыбается и спешит оправдаться: – Хорошо, ма, хорошо. Подожди здесь секундочку, ладно? – он указывает на мягкие старые кресла у поста. – И познакомлю вас. Елизавета Петровна косится недоверчиво, но всё же присаживается, а Илья с идиотской улыбкой кивает ей уверенно, пятится спиной, и чуть не вприпрыжку кидается искать Серёгу. Настигает он его, как ужас на крыльях ночи, всё в той же ординаторской. Серёга одаривает его изучающим взглядом, хотя от заполнения бланков не отрывается. – Ты чего, Илюш? Цены в автомате на газировку подняли? Третьяков подходит ближе к столу и чеканит каждое слово разъяренным тоном: – Что ты ей сказал, мать твою? Серёга смотрит на него непонимающе, но увидев, что у Ильи чуть пар из ушей не валит и глаза горят недобрым огнём, тушуется и принимается оправдываться: – Илюш, я всё объясню. – Я это где-то слышал, – злобно шипит Илья. – Это чистая случайность, клянусь. Я ничего дурного не хотел, – Серёга примирительно выставляет ладони перед собой. – Она просто позвонила, а тебя не было. А я после смены и дежурства не подумал и ляпнул по дурости про твою свадьбу и зазнобу из реанимации. – Я тебе сейчас через задний проход гланды вырежу, Серёг! – кричит Третьяков, нарезая круги по ординаторской и растирая уставшую шею. – Я что ей сейчас должен сказать?! Прости, мам, я женился на пациентке в обход законов, запал на неё, а потом она меня отшила ради другой девушки? Была невеста и нет её, извини! Серёга вздыхает тяжело, не зная, как помочь лучшему другу, и бурчит под нос: – Не обязательно же говорить, что нет её. – Точно! – Илья резко останавливается, воинственно устраивая руки на пояснице. – А что если сказать, что я овдовел? Случайность там, врачебная ошибка? Или водитель пьяный на пешеходный переход выскочил? Серёга посмотрел на него, как на умалишённого, будто Илья предложил пациентам вместо антибиотиков давать сладкое драже из автомата в детском отделении. – Илюш, скажи честно, ты недавно стал отбитым придурком, или всегда им был и хорошо скрывался? – Не мы такие, жизнь такая, – выдыхает Илья, судорожно бегая глазами по кабинету. – Ну должен же быть какой-то выход… Серёга щёлкает ручкой, предлагая с безнадёжностью в голосе: – Может всё же Вере позвонишь, и устроите спектакль? Илья с трудом удерживается, чтобы не плюнуть на вымытый кафельный пол ординаторской. – Спасибо, лучше буду вдовцом. Хотя… – Третьяков в задумчивости закусывает нижнюю губу. – Спектакль действительно можно устроить. Нужна лишь хорошая актриса. Он вдруг щёлкает пальцами и вдохновлённо выдаёт: – Может Катя? На Илюшу Серёга поднимает настолько убийственный взгляд, что у Третьякова невольно пальцы на ногах поджимаются: – Я тебя сейчас в бараний рог сверну, режиссёр-постановщик. – Ладно-ладно, – примирительно соглашается Илья. – Всё равно я с этой кикиморой даже улыбаться рядом не смогу, всё внутри скукоживается. Лучше какую-нибудь русалочку поищу. Серёга только прыскает, перелистывая бумажки с синей круглой печатью больницы: – Удачи на рыбалке. Только какого-нибудь угря не вылови. Илья хочет ответить что-то про благородство речных рыб, но его прерывает два звонких стука в дверь и заглядывающий Шустов с робкой и доброжелательной улыбкой. – Илья Евгеньевич, я как раз Вас ищу. Ну, касательно моей выписки, – с привычной солнечной улыбкой извиняющимся тоном говорит Шустов. Хотя виноватым он себя, само собой, не чувствовал, наоборот же, ради благой цели доставал вечно занятого Илью Евгеньевича. Его, конечно, было очень жаль, но и у Макса была острая нужда. А Третьяков так и замер, повернувшись, и рассматривая Шустова с уже последними бинтами на руках. У Ильи в этот момент разве что лампочка в голове не щёлкнула. – А ведь мама не знает, на ком я женился. Шустов хмурится непонимающе, но продолжает выжидающе молчать. – И что? – безэмоционально парирует Серёга. Илье показалось, что он сейчас почти что настоящий джекпот в казино выиграл. – А то, что это мог быть мужик, – высказывает свою гениальную идею хирург. – Что? – одновременно шокировано спрашивают Шустов и Серёга. Для всей комичности ситуации им не хватало только стрёкота сверчков на фоне. Хотя непрекращающийся шум от сверления рабочих, раздающийся из коридора, вполне дополнял обстановку. – Ты окончательно кукухой поехал, – первым нарушает затяжное молчание Серёга. – Заткнись, я ещё обижен, – кидает через плечо Илья, и стреляя решительным взглядом на Шустова, который от этого нервно плечом передёргивает, веско заявляет: – За мной, пожарник. – Пожарный, – насупившись в сотый раз поправляет Максим, но всё же выскальзывает в коридор за Третьяковым. В коридоре мимо проносится каталка с пациентом и реанимационная бригада, Илья кивает приветственно Гоше, их главному, с которым они как-то на двоих распивали спирт из процедурки на импровизированном корпоративе в честь восьмого марта в ординаторской. Пациент в выходном костюме и с сыпью, и стонущий, видимо, заработал аллергию в роскошном ресторане от каких-нибудь выёбистых морепродуктов. У Илья вот аллергия была на черешню, и он грешным делом уже подумал над тем, чтобы сбегать до ближайшей бабушки в палатке и оказаться соседом по палате несчастного. – И что это за цирк был? – насмешливо интересуется Шустов, ожидая очередной остроты от лечащего врача. Однако новой шутки-прибаутки или удачного каламбура не следует, доктор выглядит как-то особенно нервно и серьёзно, сильнее обычного. Вместо этого Илья глубоко вдыхает воздух с ароматом лекарств и выпаливает на одном дыхании: – Стань моим мужем. Максим от удивления, кажется, замирает на целую минуту, даже не моргает ни разу. – Что Вы сказали? – растерянно переспрашивает Шустов. – Стань моим мужем, – увереннее просит Илья. – И получишь свою выписку. Макс с полностью ошалевшим видом смеётся как-то неловко, посчитав, что Илья Евгеньевич снова решил над ним поиздеваться, однако, не заметив и тени на улыбку, пытается поспешно ретироваться: – Илья Евгеньевич, Вы чего? Вы, конечно, симпатичный там и все дела, но не настолько мне эта выписка нужна. Да и не по любви жениться… – Ты не понял, – гневно прерывает Третьяков, делая ещё один шаг, чуть не сталкиваясь с Максом носами. – Притворись моим мужем, всего на двадцать минут. А я выпишу тебя на неделю раньше. Поедешь обратно с ёжиками грибочки да ягодки в лесу искать. Уговор? – Ежи ягоды не едят, – на автомате поправляет Шустов, а потом хмурится задумчиво, изучая долгим взглядом Илью, и всё же отвечает: – Ладно, уговор, Илья Евгеньевич. Только чур без приставаний, я себя до свадьбы берегу, – и улыбается ехидно. Илья сдерживается, чтобы не врезать этому шутнику по ровному красивому носу. Мама мужа с расквашенным носом не примет, ну может ещё пожарника самую малость было бы жаль. Невольно перед глазами всплыл Шустов трёхнедельной давности, в саже и с ожогами третьей степени на операционном столе Ильи. Повезло же скальпелю Третьякова сломаться об это не хрупкое тело.***
Макс, шагающий рядом с Ильёй, светился почти что как начищенный чайничек. То ли ради того, чтобы позлить Третьякова, то ли ради того, чтобы повыделываться перед заинтересованно наблюдающими медсёстрами, Шустов решил вырядиться в свою самую чистую футболку и причесаться. Однако последнее, по мнению Ильи, было сущей выпендрёжностью, потому как через секунду Шустовские кудри снова рассыпались в хаотичном беспорядке, став только пушистее. У сестринского поста находится Елизавета Петровна, мило щебечущая о чём-то с отирающейся здесь не пойми зачем мегерой из приёмного. – Илья Евгеньевич, я уже жду целых двадцать пять минут, – строго начинает Елизавета Петровна, но осекается, увидев за спиной двухметрового весёлого Максима. – Илюш, а это кто? Третьяков прочищает горло, стараясь не обращать внимание на ухмыляющуюся Катерину, наверняка успевшую разболтать матери все сплетни про него. Пальцы отчего-то мелко подрагивали, а поднимать взгляд выше персикового кафельного пола отчаянно не хотелось. – А это… – произносит робко Илья, как будто в первый раз рассказывает стишок в детском садике, только стульчика не хватало, чтобы хотя бы сравняться ростом с огромным на его фоне Максом. – Знакомься, мам, это мой муж. Максим. У Катьки лицо от изумления вытягивается само собой, и в обычное время Илья бы этому страстно позлорадствовал, но сейчас он надеется как можно успешнее провести свою аферу и смыться в туман из-под внимательных взглядов пациентов и медсестёр. Телевизор бы им повесили, ей Богу, а то опять Илья становится героем больничного «Таёжного романа». Радовало, что хотя бы в этот раз он избавится от пересудов о беременности и внебрачных детях. Хотя с другой стороны, от больничного сарафанного радио можно было ожидать чего угодно. – Елизавета Петровна, – дрожащим голосом произносит мама Ильи. Шустов же, ни на йоту не волнующийся, встаёт рядом с Ильей, улыбается широко своей блестящей улыбкой, наклоняется и с галантностью джентльмена целует руку матери Третьякова: – Очень рад наконец-таки познакомиться с Вами, Елизавета Петровна. Как великая русская императрица, да? «Ну хоть имя правильно запомнил», – думается Илье, рассматривающему улыбку Макса. – «И действительно искрящаяся какая-то. Виниры у него, что ли?». – Теперь понимаю, от кого у Ильи такие чарующие глаза. – игриво подмигивает засмущавшейся Елизавете Петровне Максим, не замечая злобного взгляда Третьякова. – Ох, Илюш… – улыбается польщённая комплиментами Елизавета Петровна, чуть ли не с влюблённостью смотря на Максима. – Я и не знала, что ты отхватил такого приятного молодого человека. Общее хихиканье мамы и Шустова подхватывает даже притихшая Катерина, лукаво поглядывающая на развернувшуюся перед ней сцену, а у Ильи получается только натянуть на лицо неловкую улыбку: – Да… Максим… Он хороший. Макс косится на него с каким-то странным взглядом, и Илья уже хочет вопросительно вздёрнуть бровь, но Шустов вдруг приобнимает его за плечи одной руки и прижимает ближе к себе, от чего Третьяков возмущённо давится воздухом, что, впрочем, никто не замечает. Все лавры себе забрал Макс, он был главной звездой вечера, а Илью наглым образом сместили в дешёвую подтанцовку. – И самое главное, – со счастливой интонацией, как в рекламе майонеза, говорит Шустов. – Что мы любим друг друга и счастливы вместе. – Очень, – ворчит в усы Илья с натянутой улыбкой, которая постепенно превращалась в оскал. – Ох, мальчики! – чуть ли не плача от радости, восклицает Елизавета Петровна, прижимая руки к груди. – До чего же вы красивая пара, материнское сердце не нарадуется. – и замечает расстроенно: – Жаль только, что свадьбу по-человечески вы так и не сыграли. Илья вдруг слышит запах Шустова, лёгкий и какой-то особенно летний. С ароматом дезодоранта, насыщенно-зелёной травы и тлеющего дерева, который безрезультатно пыталась перебить вонь от лекарств. Почему-то у Третьякова от него внутри что-то сжимается приятным узлом. В нём было что-то уютное и манящее, наверное. Илья мотает головой, избавляясь от наваждения и пытаясь незаметно отстраниться от Макса, и говорит ободряюще: – Да брось, ма, это всё такая ерунда. Тоже мне праздник. – Ну что ты говоришь? – обиженно сопит Елизавета Петровна. – Это ты сейчас так говоришь, Илюш, а знаешь, как потом будешь жалеть? Я вот до сих пор жалею, что у нас с твоим отцом не получилось пышной свадьбы. Она грустно вздыхает, поджимая губы, и Илья уже судорожно перебирает варианты, как поднять настроение матери, но у Елизаветы Петровны вдруг резко глаза зажигаются какой-то яркой мыслью, и она убеждённо произносит: – Мы отпразднуем вашу свадьбу во второй раз! На смех Кати теперь челюсти с пола пришлось подбирать Максу с Ильёй, явно не ожидавших такого поворота событий. – Свадьба? – сипит Третьяков, но откашливается и переспрашивает громче. – Какая ещё свадьба, ма? – Ты не переживай, сыночек, – бодро заверяет Елизавета Петровна, которую полностью захватила идея о возможном торжестве. – Мы всё организуем с папой, вам не придётся даже волноваться. Ох, а Любаша как обрадуется-то! Илья с надеждой оглядывается на Максима, рассчитывая на помощь, но та меркнет слишком быстро при виде такого же застывшего Шустова. В этот момент Третьяков смачно матерится в мыслях, чего-то такого в подобном духе он и боялся. Не стоило ему всё же связываться со злосчастной фортуной и рулеткой. Он беспокойно теребит рукава белого халата и пытается уговорить восторженную Елизавету Петровну: – Брось, ма, это же так дорого… Ресторан, регистрация, костюмы… Торт с украшениями. Всё равно только фотки и останутся, а нам и так хорошо. – А мы отпразднуем в деревне у бабушки. По-домашнему, – довольно объявляет Елизавета Петровна. – Соберём всех гостей и отпразднуем на природе. – завидев, что Илья собирается возражать, она своим учительским, не терпящим тоном обрывает его и воинственно заявляет: – Мы празднуем вашу свадьбу в это воскресенье и это не обсуждается! Считайте это подарком на мой юбилей. Илья, так и замерший с открытым ртом, смотрел ошарашенно на мать, игнорируя снующих между ними пациентов. Он только шагает в сторону, пропуская каталку с очередном любителем шашлыка с шампуром в ноге, как Катька, нацепив свою ведьминскую, по мнению Ильи, гримасу, буднично вставляет: – А по мне отличная идея, Илюш. Уверена, ребята из больницы тоже будут рады прийти. – Точно! – вскрикивает воодушевлённо Елизавета Петровна. – Надо составить список гостей! Илья, так и боясь пошевелиться, глядит на щебечущих маму с Катей, пока его не тянет в сторону самым наглым образом Шустов. Убедившись, что дамы заняты, он склоняется к уху Третьякова и гневно шипит: – Мы так не договаривались! «Неужели наш славный герой России и романтик с гитарой наперевес умеет злиться?» – невольно всплывает у Ильи в мыслях. – Я знаю, понимаешь… – пытается оправдаться Третьяков, но Шустов его раздосадованно перебивает. – Нет, не понимаю! Скажи ей правду, – требует Макс, незаметно даже для самого себя переходя на «ты» и напряжённо заглядывая врачу в глаза. Обычно безмятежные, как чистое июньское небо, синие глаза сейчас разве что не метали гром и молнии. – Ты с ума сошёл?! – одурело спрашивает Илья Евгеньевич, взмахивая руками для большей демонстрации экспрессии, то бишь всех размеров пиздеца, который его ждёт. – Она же меня тут на месте и закопает! – И что ты предлагаешь? Жениться? – ухмыляется Шустов. – Да, – не раздумывая, отвечает Илья и, опережая любые возражения, обещает: – И я выпишу тебя сегодня же. Съездишь со мной на неделю в деревню, поиграешь во влюблённого дурачка и уедешь на свои пожары. Ну пожалуйста! – молящим тоном просит Третьяков. – Макс, ты моя последняя надежда! Макс молчит, сверля взглядом Илью из-под светлых бровей, и Третьяков добавляет, надеясь окончательно убедить пожарного: – И я раздобуду разрешение от психолога на возвращение к работе. Договорились? – и протягивает руку, до боли закусывая губу. Шустов молчит ещё пару секунд, за которые Илья пытается вспомнить хотя бы одну молитву, и с силой пожимает руку Третьякову. У обоих, не к месту, проносится мысль, что Илюшина ладошка кажется миниатюрной в широкой ладони Макса. – Договорились. Илья с тоской думает, что всё-таки надо было просто пойти покурить.