***
«I'm taking it all for us, I'm taking it all, I'm taking it all for us...I'm doing it all for love, I'm doing it all, I'm doing it all for love. Too much in my system, money MIA...» Отрицать то, что Шизелю нравилась Эдна было бы глупо и странно. Более того, "нравилась" – это еще очень мягко сказано. Он заприметил Конрад еще в лечебнице и, кажется, именно тогда между ними проскочила та самая искра. Конечно, Готтхольд выдержит все и сделает что угодно ради любви. И он был готов любить ее, несмотря на все ее недостатки. "Недостатками" их назвать сложно, учитывая, что ментальная нестабильность и побег от собственных проблем – это, скорее, особенности характера или травмы. Слишком много уже в ее крови намешано. Эдна занюхивает очередную дорожку, понимая, что карманы опять пусты. «...Mama making edns meet working like a slave...» Благо, ее заботливый друг детства, безусловно, обо всем позаботится. Еще до встречи с пассией, Конрад спокойно выпрашивала деньги у работяги-Альфреда, что из-за детской привязанности мог просто-напросто сжалиться. Эдне это было только на руку. Она в шутку называет Марселя младшего «мамой» и хохочет, чем всегда вызывает очень странную реакцию. – Чего такой кислый? – выдает девушка, звонко смеясь и закидывая голову назад. – Юмора что ли не понимаешь? – Эдна, это не то, над чем нуж- – Брось ты, Альф, – она прерывает его легким ударом по спине и объятием одной рукой. – Забыть уже давно пора. «...Daddy ain't at home, no, Gotta be a man (Michael Corleone)…» Отец покинул свою дочь намного позже матери, – которую Конрад практически не помнит, к слову – чем поделил ее жизнь на «до» и «после». Эдна слишком сильно и болезненно восприняла смерть единственного родственника и вообще близкого человека, особенно осознавая это в процессе нахождения психиатрической клинике и будучи на препаратах. Это и стало отправным толчком к ее зависимости. Конрад подсадили на таблетки еще в совсем раннем возрасте, от чего она скоро пристрастилась к веществам потяжелее, так и не смирившись с потерей Маттиса. Иногда девушка вспоминает и о покойной матушке. Эдна не запомнила ее от слова «совсем», особенно после электрошоковых терапий, но факт ее смерти все же подливает масла в огонь. В итоге, Конрад стала тем, с чьим образом боролась на протяжении всего своего пребывания в клинике. Она грезила об отказе ото всех лекарственных средств на десятки лет вперед ведь по своим словам, «уже достаточно их наглоталась». Но ее организм сработал куда более очевидно, чем та представляла. «...Do it for my homegrowns, do it for the fam...» Однако, своих «новых родителей» Эдна никогда не бросит, она уверена в этом целиком и полностью. Однажды она уже отпустила их, так что ее «семья» должна ощущать любовь со стороны девушки. Даже искаженную призмой действия наркотиков, даже получаемую от травмированного человека, что слово это понимает максимально поверхностно, но должна. Конрад не повторит своих ошибок. «...Just for your love, yeah, I'll give you the world, Mona Lisa's smile...» Доподлинно неизвестно, с чем связана такая страстная привязанность обычного неброского охранника к такой экстравагантной девушке. И, правда, что заставило его соврать главврачу о бесследном исчезновении «зеницы ока» всей клиники и отпустить ее в свободное плавание? Может тут сыграл роль недостаток материнского внимания в детстве Готтхольда, а может и что-то более... незаконное, что и могло связать двух молодняков в процессе совместного пребывания в зависимости? Шизель шептал что-то подобное – про целый мир и Мону Лизу – случайно встретившись с Эдной в клубе, и буквально через пару часов зажимающий ее уже в своей квартире. – Какой культурно просвещенный, ха-ха – бессовестно позволяя себя похотливо целовать, Конрад посмеивалась в ответ. – Чего ты покурил, милый? – Тебя. «...Hell, I'll do 25 to life, if it makes me a king...» Чего же отставать от возлюбленного, не так ли? Девушка привязалась к своему партнеру после пережитых событий, и она уверенно признается в своей готовности даже сдаться властям, от которых так долго бегала в течение наркотической зависимости. Но лишь с условием того, что он продолжит боготворить ее и дальше. Отсутствие родительской любви и дефицит внимания дают знать о себе весьма четко сейчас. «...A star in your eyes...» – Так точно, звездочка, – что-что, а клички Шизеля всегда умиляли Эдну. «...Guilty or innocent my love is infinite, I'm giving it, no need for prisoners, bitch, please, hands up, this is a stickup, 'cause I'm...» – Положи пушку, легавый, – странно улыбнувшись, полуголая Эдна оцепенела, и к ее похотливому настрою добавился легкий страх. Мало ли. Честно признаться, когда Шизель просто отошел в другую комнату вместо того, чтобы сразу преступить к процессу совокупления, Эдна ожидала любого исхода событий. Но и такой вариант ей нравится. – Это ограбление, милочка, – такой же полуголый Готтхольд с пистолетом смотрелся не столько смешно, сколько даже грозно. – Руки вверх. Последнее предложение он почти прошептал, подходя вплотную. Захватив тонкие запястья любовницы в свою кисть, тот приставил оружие к ее голове и затянул в поцелуй, постепенно спускаясь все ниже. – Ты же не собрался трахать меня в последний раз, гномик? – усмехнулась Эдна, иногда тихо постанывая от действий мужчины и задавая этот вопрос, скорее, по причине своей излишней игривости. Они оба знали и были уверены в том, что Шизель не выстрелит – если этот несчастный пистолет вообще заряжен. Будь Конрад виновна или невинна, его любовь слишком безгранична, чтобы зацикливаться на таких пустяках. «...Guess you figured my two times two always equates to one, dreamers are selfish when it all comes down to it...» Что Эдна, что Готтхольд были откровенными мечтателями, а мечтателям свойственен эгоизм. Например, он проявлялся в отношении Конрад, что частенько ставила еще одну дорожку превыше возлюбленного. Он же все равно будет рядом, он снабдит деньгами. Он влюблен. Но, может, ситуация прояснится, если она узнает о причине Шизеля боготворить ее, а именно, о чувстве собственной неполноценности. Все просто до безобразия: мужчина всегда в тени остальных – и неважно о чем идет речь: о спорте или отношениях. Вероятно, забывшись в Эдне, в ее проблемах и делах, Готтхольд находит в этом отдушину, свою пользу для окружающих. Его мечтательность заключалась в реализации своих амбиций. Он раз за разом пытался добиться восхищения от той, которая мини-гольф даже как серьезный вид спорта не воспринимает; обсудить свои заботы с той, чья жизнь в корне отличается от его. Мужчина также мог спокойно забыть о своей великой любви, когда дело касалось его проблем, что, однако, выбивало Эдну из колеи. Однако оба временами предавались мечтам о счастливой совместной жизни и здоровых отношениях. – Чего ты зациклился на своих клюшках-мячиках, кретин?! – возглас девушки выделялся слишком сильно на фоне слов Шизеля, что хоть как-то пытался держать нейтралитет. – На кону стоит моя жизнь, мое благопо- – Плевать я на это хотел, – тихо выдал Готтхольд, перебив оппонентку, параллельно притягивая ее за плечи. – Нехуй было шляться по подворотням и барам. Конрад моментально оттолкнула его от себя и ринулась бежать в другую комнату, попутно заливаясь слезами и убеждая себя в том, что он просто ее не понимает. «...I hope one of you come back to remind me of who I was when I go disappear into that good night, good night, good night, good night, good night...» «Бред наркоманки» – подумал Шизель, вслушиваясь в раскаяние Эдны у него на плече, но это ее образ жизни. Девушка забывается после смерти родителей, живет на полную катушку и только в моменте, ведь никакой стабильности в ее житие нет и ждать не стоит. Кроме, пожалуй, возлюбленного. Эта спокойная ночь в спальне Готтхольда, пока Конрад засыпает у него на плече, проходит действительно слишком тихо для буйной Эдны. Девушка лишь умоляет кого-либо из «них» – уже даже неясно, кто ее новый Харви – как-то рассказать ей о грехах прошлого, обо всех ее глупых и бестактных поступках. Ее отец уж точно не этого ожидал, прося близкого друга позаботиться о своей любимой дочурке. И от этого еще хуже.***
А покамест... Весь мир словно у их ног, каждая дверь открыта для них, пока они вместе и пока они любят друг друга. И никому не суждено разлучить их. Никому. – Все для нас, милая, – выдает Шизель, поднимая возлюбленную над собой и кружа, слушая ее пленительный и звонкий смех в темно-синем освещении.