панельні будівлі

Сигарета почти догорает, когда Вове втараниваются в спину. Вадик ковыряет кедом пол заплеванного подъезда и стесняется поднять глаза. — Прости, Вов, я тебя не заметил, — и раскаяния в нем столько, что Вова ведется сразу же. Что лист бумаги этот Вадик, чистый и прозрачный. Никто не чиркал по нему грифелем, не комкал, не приминал углы. Мамочка рубашки гладит, воротник поправляет перед выходом и яблочным компотом поит. Он счастливо демонстрирует футбольный мяч, затертый, извалявшийся в пыли, который они вечерами гоняют по двору с пацанами. — Я не спешу вообще, так, задумался просто, — смеется. Уже и позабыл, как смутился своей неуклюжести. — Русик со Степой играть звали, вот я и... С Вовой Вадику общаться нравится. Какой только повод не придумает, чтобы урвать минуту его драгоценного времени. Может, и не драгоценного, но достойно оплачиваемого. К нему с беседой Олейник подкрадывается каждый раз, когда они остаются наедине. Упрямый. Вову с Лешей это и забавляет, и бесит. И только Надя Вадика, рассыпавшегося в комплиментах ее новым духам, ласково щипает за щеку. Вадику эта сталинка роднее, чем им троим – все детство во дворе провел, о каждый камень коленки стесал. Его тетя Маша из девятой квартиры пирогами угощала, а Сергей Иванович молоток давал подержать – ай, молодца, ты пацан крепкий, Вадимка! И все равно, что гвозди гнутся под неумелыми мальчишескими руками. Вадика просто хочется хвалить. Даже Вове. За что – неизвестно, зачем – тоже непонятно, ничем он не особенный, и слишком тяжело в их мире похвалу заслужить, чтобы так ею разбрасываться. А с ним – по-другому. Летний добрый ребенок, найденный одним июльским днем в подсолнухе. Стоит, с носков на пятки перекатывается, не зная, что еще сказать, и свой дурацкий мяч к себе прижимает. — Понятно, — вздыхает Вова. У него никогда не было дворового детства с футболом, водой из-под колонки и ртом, измазанном в тутовнике. Дворового в его детстве немало, но там не до игр было. Выжить бы, где угодно, с кем угодно – только бы не в приют. Наверное, поэтому Леша Вадика и недолюбливает. Не просто потому, что он шумный, навязчивый, необъятный, энергичный, и в квартиру его если пустишь, то даже ногой не выпихнешь. Его глаза никогда не видели горечь улицы. Леша, Вова и Надя в ней живут и наблюдают раньше, чем говорить научились. Но Вове как-то побоку. Слишком много людей, живущих лучше, ежедневно через него проходит. Устал уже завидовать. А Вадик глаз не сводит с сигареты, зажатой у Вовы между пальцами. Продолжает болтать, но Вова не слушает, наблюдает с ухмылкой за тем, как Олейников взгляд наливается неодобрением. Курение он осуждает. Ну, конечно, спорт, спорт, спорт. В последний свой рейд в их бомжацкую квартиру Вадик смыл в унитаз пачку сигарет, то ли Лешиных, то ли Надиных. Вова полчаса потом еще смеялся. Дурачье. Во внимательном взгляде проскакивает что-то взрослое, родительское. Под ним гусиной кожей покрываются руки и во рту совсем кисло становится, как с приюта не бывало. Если бы у Вовы была мама, она именно так бы на него и смотрела, глядя на все то, что он со своей жизнью творит. Порицая, не одобряя, журя. — Расслабиться помогает, знаешь же, — Вова лениво улыбается, сражаясь с желанием показать средний палец. Вместо этого машет пачкой сигарет перед чужим лицом. Вадик вяло отмахивается от предложения, вспыхнув ушами. — Да я не умею, — пятится он назад, вжимается лопатками в стену, когда Вова отталкивается от перил в его направлении. Белая выглаженная тенниска на фоне блевотно-зеленого подъезда. — Ни разу пробовал. И не хочу вообще. Вопреки ничтожной разнице в росте, Вова смотрит сверху вниз. Просто чувствует себя выше. Дома он один, только выцветшие розы на обоях. Даже в зассаном котами подъезде веселее. Скоро домой вернется Наденька, их надежда черт знает на что, с креста снятая, со шпильками в руках и пережитым ужасом за усталой улыбкой. Приползет и Леша в разодранных джинсах, которые будет латать полвечера в маслянистом свете лампы – от ментов удирал, клад пришлось сбросить, снова в минус ушли, о нормальной еде на следующий месяц можно забыть. Оказывается, так просто жить, когда твоя единственная цель – не сдохнуть. Обычным людям не понять. — А вдруг тебе… — Вова притворяется, что задумался. Снова подносит сигарету к губам и зажимает фильтр зубами. — Понравится? Все-таки, Олейник его побаивается. Вова для него запредельно взрослый, недосягаемо для понимания. Вадик знает, что они с Надей женаты, скользит взглядом по их обручальным кольцам и хочет узнать все про свадьбу – яркую, пышную, неповторимую. Надя пересказывала эту историю столько раз, что начала путаться в выдуманных деталях. Они лишь сухо расписались в ЗАГСе, даже Леша поддержать их не пришел. Не то, чтобы его кто-нибудь приглашал. Просто за женатую пару доплачивают. На Вове табу брака, что не мешает незнакомцам вплетать пальцы в густые кудри и добираться до незащищенной шеи. Он знает, как в него влюбляются, в острый взгляд и не менее острые ключицы, и прячутпрячутпрячут это чувство – влюбиться в проститутку, надо же! Вадик не прячет, потому что не умеет, но и Вову, и глупое чувство боится. Понимает ведь, что им нельзя, но не представляет толком, что именно нельзя. Вова, разучившийся стесняться много лет назад, затягивается в последний раз. Не дав себе подумать, укладывает руку Вадику на щеку, упирается в его подбородок большим пальцем. Вадик цепенеет, когда пальцы ложатся на челюсть уже основательнее, тянут настойчиво вниз-вверх, вниз-вверх, чтобы мышцы расслабились, чтобы он перестал соображать, что происходит. Мяч выскальзывает из рук и гулко скачет по лестнице, пролет за пролетом. Вова выдыхает дым в чужие губы, мягко к ним прислонившись, и не чувствует при этом ничего. Может, каплю злорадства. Кого-то сегодня мама в угол поставит за провонявшую табаком футболку. Вову, как он сам, не целуют, и никогда не целовали. Даже в первый раз. Он первый раз испортил и Вадику, который, подавившись дымом, заходится в кашле. — А я все равно курить не буду, — заявляет он упрямо и в сердцах только в грудь Вове не тычет. От кашля слезы выступают на глазах. Вадик касается губ, которых касались Вовины, и оглядывается в поисках сбежавшего мяча. Наивный невинный ребенок. Если не телом, то сознанием точно. — Ладно, — пожимает плечами Вова, и ему наплевать настолько в этот момент, что он даже не прощается. Не знает, зачем вообще это сделал. Захотелось. Вова к Вадику чувствует меньше, чем к облезлому дворняге Тузику, которого приноровилась подкармливать Надя, бегает такой забавный, хвост свой ловит и на жигуль дряхлый рычит. В подъезде он оставляет Вадика в прострации и сигареты на подоконнике. А вечером, когда выходит встречать с работы Надю, их не находит.