Хаус наблюдает за Уилсоном: переменится ли он в лице, наморщит нос от пошлости или улыбнётся с лёгкой укоризной? Чувствует его колено между двумя своими. Чтобы не перекладывать на него свой вес, Уилсон опирается на локоть. На губах мечтательная улыбка, а “ни одна твоя шутка не заставит меня закончить всё это” читается в мягком прищуре глаз.

Кто-то скажет (и даже известно кто: он откликается на “Дубин!” и прячет за очками огромные наивные глаза), что целоваться на крыше очень романтично. Грому крыша тоже по душе, отсюда можно будет изящно сигануть вниз, как только Дима от него в ужасе отшатнётся, и избавить себя от ответа на ужасающий вопрос – чего это ты с губами лезёшь? А Игорь не знает, просто так лезёт. Захотелось – и полез.

Впервые за последний десяток лет Хаусу неинтересно, когда запас Уилсона в Уилсоне иссякнет. Ему любопытно. Как и сам Уилсон, пересёкший рубеж в три развода, наблюдает: поубавится ли в Хаусе Хауса, чтобы их совместный эксперимент продолжить. У них на груди – таблички, которые сплетаются невидимой паутинкой: в отношениях уже 13 часов 44 минуты. /сборник/

Джек никогда не понимал фильмов, которые они втроем смотрят по вечерам, когда он устраивает голову у Михаила на коленях, наслаждаясь тем, как мягко ему перебирают волосы. Не понимает, почему подростков тошнит от проявления их родителями нежности друг к другу — Джек удивляется. Он и не представляет, что мог бы испытывать отвращение к тому, что было между Михаилом и Люцифером. Их связь — самое чистое, что может быть, по сравнению со всей той грязью, через которую им троим пришлось пройти.

Два с половиной архангела.