Иримэ

Весна выдалась холодной. Или это осень? На Анфауглит одно неотличимо от другого, и в Топях Серех сразу не разберешься. Эти болота были отравлены еще много лет назад, в Год Пламени, а потом многажды по ним прокатилась война. Темные твари загадили их, и теперь круглый год в северной их части чавкала вязкая черная жижа — болотная грязь с пеплом. Одни прокладывали здесь гати, другие разрушали. Твари хотели пройти, немногие отчаявшиеся бродяги, все еще считавшие себя защитниками Севера, — помешать. После коротких яростных стычек болото поглощало тела, и все начиналось снова. Сколько прошло лет? Иримэ не могла этого сказать. Битва, названная Нирнаэт Арноэдиад, обернулась для нее долгим пленом в Ангбанде. Там время считают другой мерой, не годами и не днями. Или вернее будет считать, что битва закончилась для нее лишь сейчас? Или вовсе не закончилась? Порой казалось, что это глупо — бороться за жизнь, когда все прочие сражения давно проиграны, а сама жизнь уже ничего не стоит. Почему бы не погибнуть в бесконечных темных коридорах Ангбанда? Не броситься на клинки орков или не зарезаться отнятым у них же кривым ятаганом? Умереть не в цепях, не корчась от боли под насмешки палачей. Тоже неплохо. Но недостаточно. Иримэ хотела увидеть небо, ведь говорят, в чертогах Намо его не будет. Небо стало хорошей целью, не слишком осмысленным, но необходимым стремлением. А потому Иримэ пробиралась мимо тварей, убивала, добывала еду и воду — и искала путь из подземелий. Умело, но бездумно, как раненый зверь ищет укрытия или умирающий от жажды ползет к ручью. Но небо над Анфауглит оказалось затянуто свинцовыми тучами, слишком темного, неестественного, какого-то больного оттенка. Иримэ желала другое небо. Чистое, ясное. Настоящее. И плевать, что яркое солнце наверняка обожгло бы привыкшие к мраку глаза. Плевать, что ледяной ветер пробирал до костей, а вездесущая ядовитая пыль прилипала к свежим ранам, которые и без того все не хотели заживать. Воздух свободы должен был вернуть волю к жизни, но нет. Жить все еще не хотелось. Хотелось лечь и умереть, но не здесь, а под настоящим небом. А может, просто не оставалось сил ни для чего другого. Путь через Анфауглит Иримэ помнила плохо, куда хуже, чем долгие блуждания по подземельям Ангбанда. Впереди маячили горы, родные горы Эред Вэтрин, но ветер поднимал пыль, гнал по давно мертвой земле серо-черными облаками, и неясно становилось, куда идти. Быть может, случилось так, как бывает, если купаешься ночью в море и теряешь из виду берег? А потом плывешь и плывешь вдоль него, не видя, пока совсем не выдохнешься. Вода закончилась еще в первый день, да и было ее — два глотка в трофейной орочьей фляжке. С едой тоже не повезло. А дальше все слилось в один долгий день: пыль, темное больное небо и путь куда-то вперед. Перед глазами от боли и от жажды плыли цветные пятна, добавляя красок к унылому пейзажу. Время от времени становилось очень душно, больное небо делало над головой поворот и смешивалось с черной пылью, а пыль становилась небом. После этого наступала темнота, полностью черная или с легкими багровыми оттенками. Когда темнота развеивалась, Иримэ обнаруживала себя лежащей в пыли, поднималась и шла дальше. Она боялась бы заблудиться, но усталость притупляла страх. Топи Серех начались внезапно, словно мираж посреди пустыни. Поначалу Иримэ так и подумала, но ошиблась. Черная жижа чавкала под босыми ногами, и это было верным признаком, что происходящее — реально. За время пути ноги превратились в сплошную растертую песком рану, а теперь от болотной почвы становилось холодно и менее больно. Да и боль приобретала другой оттенок. Это даже придавало сил. А еще отчего-то стало ужасно важно, весна здесь или осень. Почти так же важно, как увидеть настоящее небо. А может, оно уже и раскинулось над головой, просто день пасмурный и в глазах темно? Но вот, кажется, весна. На грязно-бурой, чуть светлее грязи, кочке робко пробивались нежно-зеленые ростки. Или это наваждение и игра воображения? Слишком уж странно смотрелись эти светлые пятнышки посреди темноты. Жизнь посреди смерти, слишком упорная, чтобы признать, что ей здесь уже не место. Безумно хотелось пить. Вода, смешанная с пеплом, отравлена и непригодна, но жажда заслоняла собой эту простую истину. Иссушала и делала несущественной. Неподалеку от кочки, посреди грязи, нашлась небольшая лужица. Не помня себя, Иримэ склонилась над ней, зачерпывала ладонями и жадно пила, не чувствуя вкуса. Пила и не могла напиться. В лужице снова выступала вода, какая-то тягучая, маслянистая, и от нее что-то скрипело на зубах. А потом темнота опять сгустилась. Ни звуков, ни запахов, только мягкая почва под ногами. Иримэ знала, что нужно идти вперед, но как ни силилась, не могла вспомнить, зачем. Небо. Вроде бы ей нужно было небо, но оно исчезло в темноте, даже больное от вулканического дыма. Нужно просто шагать, отыскивать менее топкие участки, а если не получается — распластаться и ползти, чтобы не увязнуть. Пару раз после этого удалось подняться на ноги, но скоро закончились силы и для этого. Грязь, какие-то коряги, затем — пахнущая гнилью высокая трава. Может, все-таки осень? Но в траве можно было лежать, и болото не засасывало. Или тело стало совсем невесомым? Иримэ не хотелось шевелиться. Раз здесь не топко, можно отдохнуть. Поспать хотя бы немного. Только вот от земли шел холод, сырой, вызывающий крупную дрожь. Сон не приходил, сознание плавало в темноте, оставаясь на грани забытья. Но постепенно становилось теплее. Может, над тучами взошло солнце и согрело немного топи, а может… что еще может быть, Иримэ уже не придумала. Дрожь тоже ушла, и сделалось совсем тепло и мягко. Трава уже не казалась жесткой, не пахла гнилью. Хорошо и спокойно, будто Иримэ окунулась в парное молоко. Так бывало во Льдах, если сильно замерзнуть. Очень-очень давно, так давно, что уже не важно. Жаль только, темнота не расступилась, не оставила шанса взглянуть на небо хоть раз… — А вот это точно не орчатина. И не дохлая. — Немногим лучше, Рандир, она из Ангбанда. Почем нам знать, что не тварь? Оставь ее. — Не могу, Айглен. Хочешь, другое убежище найду, если в наше боишься тащить. — Да рауг с тобой… помоги поднять. Голоса не столь мелодичны, как у эльдар, но и не столь грубы, как у гламхот. Доносились они смутно, будто через плотное одеяло, и смысл слов оставался неясен. Но здесь были люди. И они говорили на талиска.