Иримэ

Мало кто обращал внимание на сгорбленную уродливую старуху, которая, кряхтя и прихрамывая, брела по весенней грязи. Платье на ней было из настолько грубой и дрянной ткани, что зажиточный крестьянин не сшил бы из такой и мешок для картошки. Но даже эта ткань прохудилась и разлезлась, и из-под нее выглядывала нижняя сорочка, некогда белая, а ныне желто-серого оттенка, такая мерзкая, будто сгнила прямо на теле своей владелицы. На голове старуха носила облезлую шаль и накрутила ее так, что лица не разглядеть. Да так и лучше — никому не понравится, как выглядит такая карга. — Люди добрые, — шепелявила старуха и то одному прохожему, то другому протягивала дрожащую руку в грязной прохудившейся варежке. — Хоть крошку хлеба, молю... ради великих Белайн*. Не дайте пропасть с голоду. Вастаки бросали на ее брезгливые взгляды, один, проходя мимо, сшиб ее плечом, и старуха, охнув, плюхнулась задом прямо в грязную лужу. — Люди добрые... — чуть не плача проскрипела она. — За что ж так-то... Так и сидела она в холодной жидкой грязи, перемешанной с талым снегом, не в силах подняться. Возможно и околела бы, но наконец какая-то хитлумка подхватила ее за плечи и с усилием потянула, помогая подняться на ноги. — Сп-пасибо, в-внученька, — у старухи от холода стучали друг о друга челюсти, тусклые глаза наполнились слезами. — Пойдем, бабушка, — хитлумка осторожно, но настойчиво потянула ее за собой. — Еды у нас немного, но хоть отогреешься. — Да мне только корочку, крошку, — запричитала старуха, словно не веря своему счастью. Дом выглядел убогим. Крыльцо покосилось, бочка для воды рядом с ним треснула. А внутри ждали двое малышей, худых и болезненных. Дети жались друг к другу и кутались в не по погоде легкие рубахи. — Есть немного супа и хлеб, — объяснила хозяйка, помогая старухе забраться по шатким ступеням. Та мотнула головой, так резко, что казалось, иссохшая шея сейчас переломится. — Мне корочку, только корочку одну. Хитлумка попыталась было спорить, но втайне вздохнула с облегчением: доброта добротой, а есть и самим надо. Пока она с детьми хлебала жидкое варево из муки, трав и редких бобов, старуха степенно обсасывала беззубым ртом одну тоненькую хлебную корку, кряхтела, но большего не просила. Даже не глянула на похлебку голодными глазами. — А кормилец-то где? — спросила она, когда от скудного угощения осталась половина. Женщина опустила глаза, старший из детей уронил ложку и всхлипнул. — Вождь Бальфанг решил, будто работает он плохо. Полгода тому, как его плетьми забили. А он прошлой весной занемог, еле ходил, но все работал, а они... они... Она отвернулась, украдкой вытирая слезы. — Ох, беда, внученька! — снова запричитала старуха. — Но, видят Белайн, на всякого управа найдется. Карга плюхнула на лавку ветхую котомку, с которой не расставалась, а сама с трудом поднялась. — Вот тебе, внученька, за доброту. И пошла к выходу, дожевывая хлеб. Младший подбежал к котомке раньше, чем мать успела одернуть его, и завопил от восторга. Старший тоже выскочил из-за стола и присоединился к нему. Вместе они разворачивали завернутые в провощенную ткань куски вяленого мяса и эльфийский дорожный хлеб. Вождь Бальфанг с дружиной выехал следующим утром на охоту. Зверья в лесах нынче стало меньше, но еще удавалось иногда кого-нибудь подстрелить. Вскоре он собирался устроить большое празднество — женить старшего сына, а значит, стоило наловить к пиру дичи. Но вот ведь незадача — прямо навстречу по дороге ковыляла старуха. Шла себе и шла, будто не видела никого, и посторониться даже не думала. Можно было бы и задавить глупую каргу, но лошади отчего-то встали как вкопанные, почуяли неладное. Но старуха только замедлила и без того неспешный шаг, принялась кряхтеть и бормотать себе что-то под нос. — А ну пшла прочь, ветошь! — прикрикнул Бальфанг. Старуха словно и не услышала. — Пшла, кому говорю! Если так не понимает, вастак знал надежный способ объяснить. Свистнул в воздухе кнут — и остановился, намотавшись на поднятую руку. Старуха поймала его и даже не поморщилась. В тот же миг Бальфанг обмер. Развеялись чары — и не старуха стояла сейчас перед ним, а дева из белых демонов, высокая и статная. Даже в грязных лохмотьях казалась она благороднее любого из вождей народа Ульфанга. Нечеловеческим светом сияли ее глаза, ярким и страшным, от которого кровь стыла в жилах. Кнут выпал из ослабевшей руки, товарищи Бальфанга тоже застыли, не веря происходящему или оцепенев от ужаса. А дева рассмеялась, и смех ее был злее и холоднее, чем у любого из слуг Владыки. Исчезли уродливые складки и морщины — но идеально правильное лицо казалось страшнее оскала чудовищ. Она смеялась, когда в ее руке блеснул метательный нож, и один из дружинников повалился с коня с пронзенным горлом. Она смеялась, выхватывая меч. Смеялась, когда из-за деревьев засвистели стрелы. Больше Бальфанг ничего не увидел. А спустя время Иримэ посмеялась и над очередной жуткой вастачьей сказочкой — о духе смерти, путешествующем по дорогам под личиной безобразной старухи. --- *Белайн - синд. Валар