Сон Элессара

*** Когда ранним утром он подъезжал к дому, то в очередной раз удивился – насколько же он мал по сравнению с дворцовыми покоями, которые были у них в Ривенделле. Но это был выбор Гилраэнь. У дверей он помедлил – невзирая на зимний холод, оконные ставни вверху были распахнуты и он услышал то, что менее всего мог ожидать – пение. Голос Гилраэнь был отчетливо различим. Не в силах поверить, он помедлил, боясь спугнуть чудо. Потом все же решился, толкнул дверь и вошел. За дверью его ждали полумрак, тепло и вкусные запахи. Медовые коврижки? Это окончательно сбило его с толку. Он в несколько шагов одолел лестницу на второй этаж, толкнул низкую дверь. Зимнее солнце лежало теплыми золотистыми квадратами на полу, на тяжелом дубовом столе. Камин был затоплен, и чайник начинал тихонько посвистывать. В кресле с высокой спинкой сидела Гилраэнь. Она нежно касалась струн, а молоденькая рыжеволосая девушка слушала, не отводя от нее взгляда. Струны смолкли. Девушка вскочила с места. Мама поднялась ему навстречу. – Сынок. Он шагнул к ней, обнял, спрятал лицо в складках ее одежды, вдыхая такой знакомый родной мамин запах. Услышал, как за спиной прошелестели легкие шаги, как скрипнула, закрываясь, дверь. – Мама… – Эстель, сынок. Как я ждала тебя. У него перехватило горло. – Мне приснился сон, мама. Я боялся… Боялся не успеть. – Все хорошо, Эстель. Все хорошо. Она медленно опустилась в кресло. Он сел рядом, на низенькую скамеечку у нее ног. Смотрел, не отрываясь. Нет, внешне она не постарела, осталась такой, какой он ее помнил. Может быть, прибавилось седины в волосах. Но в остальном – все по-прежнему. И все же он помнил свой сон. Сон, который погнал его в дорогу вопреки словам Элронда, вопреки советам друзей, вопреки всему – кроме его внутреннего голоса, который торопил его. Он прижался щекой к ее рукам – и удивился, насколько тонкими они стали. Поднял голову, вгляделся в мамино лицо, в глаза. Осторожно встал, обнял ее за плечи, снова поразившись их хрупкости. – Зачем ты захотела стареть, мама? – прошептал он наконец. – Я появился на свет, когда тебе исполнилось двадцать четыре. Сейчас тебе минуло сто. Для людей Запада сто лет – зрелость, а не старость. Мне семьдесят шесть, мама. Впереди много дел. – У тебя много дел, впереди, сынок. Но я больше не могу помочь тебе. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью о надвигающейся тьме. Каждый вечер я засыпаю в страхе перед следующим днем. Я устала так жить. – Если бы ты осталась в Ривенделле, тебе не пришлось бы бороться со страхом. – И он поджидал бы меня снаружи? Нет, сынок, стареть лучше вместо со своим народом. Тем более, я здесь не одна. Мне помогает Иорет. А я иногда пою ей песни. – Что это была за песня? Я никогда ее не слышал. – Одна из песен, которые сочинил твой отец. Когда он позволял себе быть собой. Рядом со мной, иногда. Очень редко. – Спой мне ее еще раз. – Лучше я спою тебе другую. Ту, которую ты сможешь однажды спеть, – для другой. … В камине громко треснуло полено, выбросив целый сноп искр. Он встал, взял щипцы, поправил прогоревшие поленья. – Схожу принесу еще. – Да, и попроси Иорет принести нам коврижки. Недаром мы провозились с ними все утро. Я пока заварю чай. Он сбежал по скрипучей лестнице, вошел в кухню. Источник вкусного запаха – блюдо с коврижками – действительно было там. В очаге потрескивали дрова, отблески играли на котлах и развешанных по стене сковородках. В углу у очага обнаружились аккуратно сложенные поленья. Он наклонился, выбирая. – Не с этой стороны. Возьми с другой, там яблоневые дрова, я просушила их для камина. Он выпрямился. Девушка по имени Иорет, которую он не успел разглядеть наверху, неслышно вошла в кухню. – Спасибо тебе за заботу о Гилраэнь. Девушка подошла к нему вплотную. От нее пахло медом и пряностями. В свете очага волосы ее сияли, словно живое пламя. Она молчала, пристально глядя на него. – И отдельно – за коврижки. Как давно я их не пробовал. Взгляд девушки вспыхнул. – Мне не нужна твоя благодарность, Арагорн сын Араторна. И тем более – за коврижки. Знаешь ли ты, что мы печем их каждое утро? Всю зиму, день за днем. И каждый раз Гилраэнь говорит: «Сегодня может приехать мой сын, давай порадуем его. Ему с детства нравятся коврижки Беорингов». И мы печем. А вечером я складываю их в мешок, вот в этот, видишь? Потому что рука не поднимается выбросить коврижки твоей матери, а есть их я уже не могу. По ее щеке скатилась слеза. Она сердито смахнула ее тыльной стороной ладони и отвернулась. – Она так ждала тебя. А ты? Где ты был все это время? Нет, не говори ничего. Ты – вождь Дунаданов, ты друг эльфов, ты помог отстроить эту крепость и благодаря тебе мы в безопасности. И поэтому ты годами не видишь свою мать – и никто тебя не упрекнёт в ни чем. И только я вижу, как она не отводит глаз от окна. Как она прислушивается к шагам. Он открыл было рот, чтобы возразить - и промолчал. Потому что понял. Увидел себя ее глазами – и ему очень не понравился этот человек. Вместо ответа он церемонно преклонил колено перед девушкой и произнес: – Благодарю тебя, Иорет. Благодарю, что ты стала для моей матери утешением, которым я стать не сумел и не мог. Я рад, что она считает тебя дочерью. – Жаль, что ненадолго, – прошептала Иорет. – Мне тоже жаль, – прошептал он в ответ. Сглотнул комок в горле и встал. Девушка порывисто обняла его и всхлипнула. – Я никому не могу рассказать об этом. Сердце разрывается иногда. Но она не хочет, чтобы ее жалели. И поэтому я улыбаюсь. Он осторожно обнял ее в ответ. Наконец девушка вздохнула и вытерла щеки. – Пойдем, – она ловко подхватила блюдо с коврижками. От них шел умопомрачительный запах меда, пряностей и дома. – Пойдем, – согласился он, подхватывая поленья. Наверху он занялся совсем потухшим было камином, а когда разогнулся – стол уже был накрыт, чай заварен, и Гилраэнь с Иорет с улыбками смотрели на него. Они ели, пили и смеялись втроем. Рассказывали друг другу разные истории и забавные случаи. А когда день подходил к концу, они услышали стук копыт по брусчатке. – Арагорн, пора! – позвал за окном знакомый ему голос. – Иорет, собери припасы в дорогу, пожалуйста, – попросила Гилраэнь. – И да, обязательно положи те коврижки, которые давно стали сухариками. Видишь, они все-таки пригодились. Иорет улыбнулась и вышла. – Это был хороший день, сынок, – спокойно сказала мама и встала, чтобы обнять его. – Я рада, что ты приехал и мы смогли напоследок повидаться. – Что значит напоследок? – Мальчик мой, мы – люди Запада. Мы сами выбираем, когда уйти. – Но почему, мама, почему?... Неужели ты так боишься тьмы? – Тьма действительно сгущается как никогда прежде. И нет, Эстель, я не боюсь ее. Но я… устала. Устала видеть наползающий отовсюду мрак и убеждать себя, что он – ненадолго. Ведь мы никогда не лжем. Ни себе, ни другим. Если бы я могла что-то изменить своими действиями… Мне было бы легче. Но меня всего-навсего предназначили в жены твоему отцу и в матери будущему королю. Я выполнила то, что от меня требовалось. Ты давным-давно вырос, сынок. Ты и сам это понимаешь. У тебя есть цель и ты идешь к ней. А я… что я могу? Печь медовые коврижки с Иорет? Учить ее песням твоего отца? Отца, который был рожден поэтом и менестрелем, а стал предводителем дунаданов, погибшем в схватке с орками? А что происходит в мире сейчас - кто поручится, что однажды их отряды не окружат нашу маленькую крепость? Неужели ты хочешь, сынок, чтобы и твоя мать ушла так же - на развалинах, глядя в оркам в глаза? В их бывшие эльфийские глаза? …Тьма сгущается, Эстель. И да, как и ты, я твердо знаю, что настанет рассвет. И ты обязательно встретишь его. Но я устала ждать. – Ты мне нужна, мама, – глотая слезы, прошептал он. – Нет, сынок. Тебе нужна не я. И вот что я скажу тебе. На твоем пути тебе встретятся две женщины. Точнее, одну ты уже встретил. А вот вторая… Она будет похожа на стальной клинок. На тебя. Но  ей уготована моя судьба, судьба женщины благородного рода, чьей жизнью распоряжаются правители. Судьба, с которой она не захочет мириться. От тебя будет зависеть, удастся ли ей это. А что касается Арвен… Запомни, сынок: она отдаст тебе неизмеримо больше, чем ты сможешь дать ей. И готова неизмеримо больше потерять. Так уж устроен наш мир. И она тоже знает это. Знает – и любит тебя. Постарайся беречь ее, Эстель. Она – не приз победителю, не драгоценный камень в твоей короне. Она – Арвен из рода Берена и Лютиэнь. Как и ты. И здесь от тебя тоже зависит многое. Будет ли твоя любовь для нее бременем или поддержкой? Помни об этом, когда станешь королем и мужем. Не дай ей сожалеть… я ведь не сожалела. Больше он не мог выдержать. Бросился к ней, обнял ее колени, прижался мокрым лицом к маминым рукам. – Мама, пожалуйста…. Если… если ты… уйдешь – останется пустота. И даже память будет болью. – Ты слишком долго жил среди эльфов, сынок. По ту сторону завесы – не пустота. А больше чем память. Потому что каждый из нас – часть нечто большего. Наша сущность старшее и мудрее нас. Мы, люди, так устроены. В отличие от эльфов, которые всегда равны самим себе. Они помолчали. – Сегодня я вижу далеко, Эстель, – сказала наконец мама. – Перед тобой долгий путь. Поезжай без страха и сожалений. И не оглядывайся назад. – Значит, надежда все-таки есть, мама. – Ты моя надежда, Эстель. И я отдаю ее дунаданам. Поезжай. …В холодном воздухе от коней валил пар. Он ехал и чувствовал спиной мамин взгляд. *** Он долго хранил последнюю коврижку. Она давно превратилась в сухарик, но по-прежнему пахла медом и пряностями и домом. А потом запах внезапно исчез – и он понял все. Он медленно съел пресный сухарик – отвернувшись от костра, чтобы спутники не видели его слез. И это были последние слезы, которые он пролил.