Порнозвезда

      Сухое совиньон прямиком из Новой Зеландии посредине изящного столика из чёрного дерева. Обонятельная гиперестезия — как последствия принятого. Сквозь початую бутылку из толстого стекла, Санзу видит мир, как в увеличительное стекло: изображения в пристальном наблюдении — неточные, искажённые, изуродованные. Края образов рваные, поражённые коррозией, неправильные.       Через мгновение глаза прищурились и среди тёмных, мелькающих перед глазами точек, он может разглядеть пиратский флаг — обман зрения. На самом деле мозг отчаянно посылает сигналы об опасности и белый череп на чёрном фоне — олицетворение белой смерти, которую он безмерно скупает на чёрные деньги, отмытые — кругленькие суммы.       Идеально розовые волосы и красивые голубые глаза — своё отражение он видел отчётливо, играя складным металлическим ножом, на котором выжег под заказ — «богоподобный».       Зачем человеку бог — когда люди — богоподобные творения. Харучиё приверженец своей собственной веры, которая ведёт его по жизни как путеводная звезда, и имя его бога выгравировано золотыми буквами на каменной скрижали его души, где больше ни для кого нет места.       Теперь же ему предстояло принять действия его бога и отвечать за собственные слова до тех пор, пока Манджиро не скажет: хватит, достаточно. ___

Flashback

      — Могу я сегодня задержаться после школы? — Санзу уже битый час гонял по тарелке оставшиеся овощи, скучающе подпирая голову рукой.       Делиться своими планами на — после школы — со старшим-занудой-братом, казалось излишним. Все увлечения Харучиё для него — глупость и хрень: взять те же занятия по рисованию. Такеоми ничего не смыслит в искусстве и если Санзу доволен — то пожалуйста. И Санзу доволен, только вот к искусству его не тянет совсем. Зато тянет к соседскому мальчику, который улыбается ярче утреннего солнца.       — Сильно не задерживайся. — Буркнул Акаши, переключая канал телевизора и собирая себе же ланч на работу.       Квартира у этих двоих маленькая, но с тех пор как Санзу подрос — комнаты у каждого свои. Старший тщательно соблюдает личные границы, чтобы хоть как-то войти в доверие, и для человека, который практически воспитывал Харучиё — это весьма проблематично.       Мать умерла от рака четвертой степени, когда Такеоми было шестнадцать, с тех пор прошло одиннадцать лет и теперь уже самому Санзу недавно исполнилось шестнадцать. Акаши прекрасно помнит себя в его возрасте: хочется развлекаться, заводить девушек, скорее стать взрослым.       Такеоми с тяжёлым вздохом отставил пластиковый контейнер и выключил ненужный кусок пластика.       — До вечера, — чуть ли не у двери прощается Санзу и выходит. ___       Майки — чистый и светлый, его нельзя осквернить. Даже одна мысль прежде заставляла Санзу чувствовать вину.       Майки без труда заводил знакомства. Часто попадались интересные экземпляры и каждый из них охотно отзывался, не отказывая себе в общении с харизматичным юношей. Так было до встречи с ним: высокий, рослый, с виду опасный и абсолютно неразговорчивый.       Харучиё мог только предполагать в каких кругах тот обитает и что забыл здесь: сынок-папочки-якудза, которого столь тривиальным методом пытаются вживить в общество.       Но вот парадокс — сам юноша несмотря на замкнутость, приобщился к тайнам творчества и каждый раз после занятий по художественному искусству — того ставили в пример.       — Нарисуешь меня? — пытался начать общение Манджиро, но каждый раз слышал грубое:       «Ещё чего?»       — А ведь симпотный до чёртиков, кто же знал, что такой грубиян? — выслушивал по пути домой Санзу, будучи для Майки и лучшим другом, и жилеткой, и психологом, который готов был предоставить свои услуги в любой момент. ___       — Если у них нет бабок, то я занят нахуй. — По меньшей мере возмущается, а по большей — кричит на весь коридор Майки.       — Знакомый фармацевт, — поясняет, проводя парня сквозь душные малоосвещённые комнаты, Риндо. Санзу это прозвище не по душе, но учитывая его познания в областях химии — не той, которую преподают, а ту, что покупают и перепродают, — подходит идеально. Барыга — одним словом.       — Весельчак ты, Рин. — Свесив голову с постели, смотрит на знакомых старший из Хайтани.       — Скорее висельник. — Ловко маневрируя банальной игрой слов, парирует Риндо и кто-то другой мог бы услышать в его словах иронию, но только не присутствующие.       — Я не уйду, пока он не закончит, — Ран демонстративно указывает на блондина, скачущего на его члене спиной к присутствующим и хнычущим от удовольствия как дитя.       — Как давно он принял? — кивает на стол где ещё валялась свёрнутая трубкой, испачканная белым порошком, купюра.       — Он чист, братик.       Вот она — молодость на несколько уровней ниже плинтуса. Санзу терпел чёртовы душевные муки, ведь он ни разу не заслужил счастья. Ни разу не сказал Майки о своих чувствах, когда был должен. Прояви он интерес — заведомо проиграл бы. Теперь же проигравших двое.       Тату на шее Майки — проклятый эскиз дракона, хочется вырезать стеклом, такой же на собственном запястье.       Хару накрывает красным полотном от ярости и собственной глупости. К чему этот спектакль из одного актера? Майки играет на струнах его души мастерски. Низкий, приятный тембр его голоса словно резонировал нотами виолончели, становясь всё громче и по чувственности Санзу мог убедиться, что Манджиро уже почти всё. Как вдруг резко звуки затихли и наступила неимоверная тишина.       Наплевательским отношением к своим партнёрам — Ран прославился давно. Даже сейчас от него доносились лишь тихие вздохи, а после — копошение парней на постельном белье.       — Подойди, Санзу. — Велит Майки.       Санзу терпит лишения и неудобства, и подчас столь неразумное поведение Манджиро, наводит его на мысль, что тот наказывает Харучиё.       Цепляясь за обломок мечты, Санзу закрывает глаза на многое: ведь он по прежнему самый преданный пёс. Ебаный, блять, Хатико.       Личный крах — ничто, по сравнению с крахом веры. Лучше бы прямо сейчас случилось природное бедствие и всех присутствующих погребло заживо, чем видеть это, участвовать в этом, быть частью этого.       Не влюбляться в друга — таково было основополагающее правило, но он его нарушил.       Санзу ненавидит того парня, что не принял Манджиро, ненавидит себя, что упустил Майки из рук и позволил ему уже как два года катиться с этой горы по наклонной.       — Ноги пошире. — Требует Ран, пока Санзу напряжённо ищет ответа в тёмных глазах Манджиро.       «Кто я для тебя? Зачем ты показываешь мне это? Чего хочешь добиться?» — неозвученные вопросы разъедают всю органику изнутри, но душа Санзу — окисленный кремний. С ней это не сработает. Хрупкая настолько, что можно разбить. Самое обыкновенное стекло, даже не закалённое.       — Я не выгодный вариант. — Шепчет Майки, растягивая улыбку уголками губ. — Всё моё тело — ёбаный ресурс.       — Я могу забрать тебя и увезти… — Санзу не успевает закончить, как Ран, умостившийся удобно между ног, звонко шлёпает Майки ладонью по бедру.       — Блять, может потом выясните?       Суровый взгляд Санзу цепляется к недовольному Хайтани, но Майки наконец-то показывает прелести, которым научился с тех пор, как оказался здесь, притягивая Хару, целует жарко и непристойно.       Отчаяние постепенно отступает и на смену ему приходит новое чувство: желание удержать их духовное сплетение, таким же крепким, как сплетение языков с Манджиро, у которого в этом опыта хоть отбавляй.       — Мелкий знает толк, я его научил. — Подливает огня к ситуации Ран, но ничуть не врёт, хвалит навыки младшего Сано. Санзу снова одаривает того ненавистным взглядом, с трудом держась на корточках перед кроватью и целуя Манджиро так, как никого не мог себе позволить.       «Представь себе, сейчас мои губы касаются его, потому что он хочет представлять меня.» — Телепатически передаёт Хайтани, Харучиё, вплетая пальцы в светлые волосы и прикрывая веки.       — Я прекрасно помню как эти губы касаются нефритового стержня, — усмехаясь своему же сравнению, плавно толкается Ран, позволяя Санзу почувствовать это соприкосновение их с Майки тел, — как острый язычок обводит головку по контуру медленно и чувственно, — снова одно глубокое и размашистое движение, и Майки уже мычит в губы Санзу, — но душа его не так глубока, как глотка.       «Скажи, как вылезти из дерьма?» — задаётся вопросом Манджиро, понимая, что вслух никогда он его не задаст. Поведением своим разглаживая Санзу ровненьким слоем по плинтусу, но тому не достать до Майки — он гораздо дальше.       Мироздание наказывает человека забывшего о своей вере, а Санзу забыл.       Гибкие пальцы Санзу касаются шеи Манджиро, жадно притягивая ближе и плотнее прижимаясь губами, размазывая по ним общую влагу и делая поцелуй более вязким, и тягучим. Язык снова проникает вглубь и Санзу болезненно вздыхает, а Майки напрягается и прогибает спину, сильнее открываясь для Хайтани.       — Твоё тело — твой враг. — Тихо, наклонившись к этим двоим, диктует Ран, — думаешь, я не чувствую, как ты вздрагиваешь от его вздохов? Вы, типа, извращенцы? — скептически проговаривает юноша. — Так забавно наблюдать за вами. — Срываясь на глухой рык, грубее берёт Майки.       Пухлые губы Санзу целуют сладко, самозабвенно, страстно. Майки ещё никогда не было так хорошо, если бы только в нём мог быть сейчас его Хару.       Подобная мысль полностью заполняет сознание и Майки, сползая ещё ниже с кровати, цепляется руками за плечи, сжимая пальцами, желая почувствовать его в себе, а после отрывается и громко стонет:       — Хару-у… — и изливается на несчастную постель, вместе с Раном, которому эти двое устроили не плохой вечер.       — Я всё, продолжайте без меня, — аккуратно встаёт, чтобы не запачкаться Ран и идёт в уборную, а Майки так и остаётся лежать.       Несколько секунд тишины, чтобы восстановить дыхание и они целуются снова.       «Зачем ты меня позвал? Что мы вообще делаем?» — самые бессмысленные сейчас вопросы.       — Могу ли я обнять тебя? — прижимается носом к его шее Хару, но Майки продолжает молчать, он за один вечер допустил слишком много ошибок.       — Пожалуйста… — Санзу звучит умоляюще, — пожалуйста…