Ваня
Смотрит
НаСвои руки
Кажется, они все сейчас в крови.Кажется, тело перед ним лежит бездыханное, да?
Это Серёжа? У него сломан хребет? Кровь на спине? Это что…Он сделал?
Это…Ваня сделал?
Если подуть в дырочки на микрофоне, оттуда брызнет чья-то кровь, но чья же?Неужели Пешкова?
Да нетБыть не может
Но труп и нервный тик в руках говорит сам за себя, Дип, не так разве, разве не так?Сломай себя
Ты сломал себя
Сломал
Сломал
Сломал
Сломал Сломал СломалСломал.
Тело не сдержалось. Месяцы, годы тренингов, сдерживания и верыПрошли
Зря
Он жуткий монстр. Он просто жуткий монстр. И даже сейчас, поправляя последний раз панаму на красивой взлохмаченной голове, Ваня думает лишь об одном: А ведь только-только признался. Никаких признаков жизни, одна лишь усталость. Никогда бы не пришёл сюда, зная, что услышит ту песню.Никогда.
***
Ваня сел и, хватая Серёжу за руку, широко улыбнулся, отпивая из стакана мохито. Глаза Жожо были уже чуть мутными, и на Ваню он смотрел так по-доброму, что он не мог не повторять за ним. Ему было тепло, и эти эмоции, исходящие от его друга — они будто грели душу, заставляя тысячи мелких фибр вертеть внутри органы всё сильнее и сильнее. Парень пригладил тёмные кудри так нежно, как только мог. Он слишком хотел, чтобы тот кое-что наконец-то понял: всё, что Пешков чувствует — всё это взаимно. И вкус мохито хотелось удвоить, хотелось коснуться губ. Песня последующая очень хорошо помогла ему это показать. Дипинс косился, напевая строки всё больше и больше и, когда друг обернулся лицом к нему, сразу же заключил зрительный контакт, даря приливы любви. Бросил микрофон в сторону, потянулся вперёд и в ошарашенно приоткрытые губы выдохнул: — Это так негаданно, когда смотришь в глаза человека и разрываешься. Я люблю тебя. У них тёплые руки, они сплетаются, нет — сплелись. Ваня чувствовал чужие губы на губах, таял, умирал от чувств, улетал до звёздочек и так любил Жожо в этот момент, что по щекам лились невидимые слезы. И они отстранились, они улыбались друг другу, обнимались, они себя до безумия в этот момент счастливо чувствовали. А потом Бессмертных поднял голову, и посмотрел на микрофон. Поднёс тот к губам, удовлетворённо закрыл глаза и приготовился было петь следующую песню, как услышал… Услышал эту песню. Он стал в этот мигБудто мёртвым.
Сознание стало молочно-мутным, он стал словно мешок. Мешок с засаленным маслом, мешок с грязью. В голову полилась волна гадкая и сточная, расквашенная. Да и сам он расквашенный, он клоун раскрашенный. Дипинс сдох просто в одну секунду. Его руки затрясло. Его всего затрясло. Его ранило, это было мерзко, противно. Это былЧёртов
триггер
Ему нужна сейчас скорая. А дальше не понимал ничего, не знал, что сейчас делает, сделает. Хрящики разорвались, микрофон был тяжёлым, твёрдым, хорошо по спине прошёлся, раз, два, три, всё больше и больше, ломая кость, Серёжа кричал что-то, он матерился — ему было больно, а Ваня ничего не слышал. Он ничего не видел. У него в глазах было темно, было страшно. Жаркая паника крутилась по коже, ползла мелкими червями, возвращая в свои адские круги, из которых она когда-то его вытащила. Он рычал, бил, хотел сказать:Блять
СпаситеМне холодно.
Мне больно и холодноСпасите меня.
Остановите.Это моя остановка?
Стойте, подождите!
Видите, я упал на колени, я захлёбываюсь в своих слюнях. И вот Иван смотрит на лежащее в руках чужое тело, и глотает свои слёзы, видя вокруг кровь и потухшие грёзы, что ушли вместе с Пешковым.А на губах всё ещё остаётся вкус
мохито
И та самая песня в ушахЧто его убила