«Изменять жене – само по себе не такое уж большое зло, если она об этом никогда не узнает».
Риндо ненавидел просыпаться посреди ночи. Именно в это время суток на плечи наваливалась тоска непреодолимая, мёртвым грузом волочилась за спиной, пока он на цыпочках, чтобы не разбудить жену и ребёнка, проходил в ванную, ополаскивал лицо холодной водой и наливал чарку бренди на кухне, жуя онигири. Он всегда просыпался голодным и утомлённым, словно на износ работал за компьютером или, горбатясь, таскал ящики. Но Риндо не работал ни в офисе, ни на складе. Усталость в виде залегших под глазами кругов и извечных зевков преследовала его с тех пор, как умер брат. Ран всегда был для него неиссякаемым источником поддержки и вдохновения. Он был опорой. Смотришь на него — и все проблемы кажутся решаемыми. С уверенностью, которую он излучал, необходимо было считаться. И Риндо считался. Риндо сберёг в сердце огонёк, который продолжал гореть, пусть и тускло, после того, как брата не стало. Риндо помнит: они сидели на крыше, когда им было по четырнадцать, Ран откинул голову и мечтательно закрыл веки — Риндо удивлялся длине его ресниц — поделившись сокровенным: «Знаешь, меньше всего на свете мне бы хотелось умереть, как бездумный скот». Риндо помнит, как сейчас, что наклонил голову набок, непонимающий, что имеет в виду брат. А тот продолжал самозабвенно, обращаясь словно не к нему, а к небу: «Хочу, чтобы после смерти помнили, что был такой человек, как я. Может, не очень хороший, но главное, занимающий в чьих-то сердцах важное место». «Чьих-то? — Риндо насмешливо вздёрнул бровь. — Значит, тебя не слишком-то и заботит, кто тебя будет помнить? Как-то это не особо отличается от скота». Ран раскрыл глаза настолько резко, что у Риндо дыхание спёрло — он опасно покачнулся, но брат надавил на его грудь и повалил на крышу, и он упал на спину, больно ударившись головой. «Дурак. Ты ни черта в этом не смыслишь». Ран сказал это без злобы, но Риндо — стыдно признаться! — было обидно. Ведь только что человек, которым он дорожил больше всего на свете, выразил к нему столь унизительное снисхождение. Возражения заклокотали в горле, глаза защипало, но он не проронил ни слова. Может, всё это было чудовищной ошибкой? Его собачья преданность переходила границы нормальности. Друг то, отец или брат — связь с каждым должна иметь ограничения. Глаза, привыкшие к темноте, находят на стене рамку с семейной фотографией, на которой изображена Кими и Хиро, совсем ещё младенец. Они улыбались. Риндо фотографировал. Он ненавидел быть в кадре с женой и ребенком, потому что никогда не ощущал себя рядом с ними единым целым. Как было, например, с Раном. В собственном доме, в кровати с собственной женой он чувствовал себя скованным. Неуютно. Дискомфортно. Быстро, как вор, боявшийся быть пойманным, он обулся и повернул ключ в замочной скважине. В прихожей щёлкнул выключатель. Резь в глазах от света. Риндо щурится и глядит на проснувшуюся Кими волком. Но она, в отличие от него, не настроена враждебно. Складывает руки на груди и хриплым ото сна голосом интересуется: — Куда ты? — Мусор выбросить. — В два часа ночи? — Скоро вернусь. Риндо знает: Кими его обещаниям давно не верит, но в стенах треклятого, ненавистного дома не задерживает. Риндо запоздало вспоминает, что в его руках не было не то что пакета, а даже пачки сигарет. Оправдания бы унизили их обоих. Кими не глупая: все поняла.***
За что Миеко хочется поблагодарить от души, так это за её смиренное молчание. Она встречает его дружелюбным кивком и, когда он садится на дзабутон перед диваном, она массирует его затекшие шею и плечи. Роняет, словно вскользь: — Как добрался? — Без пробок. — Саке будешь? — Обязательно. Её просторная квартира традиционной отделки дарила ему временное умиротворение. В ней царили пастельные тона и запах дерева. Пока Миеко хлопочет на кухне, он наблюдает за тенью её изящного стана сквозь перегородку сёдзи. Миеко возвращается с двумя очоко и одной колбой. С опасным грохотом ставит набор на низкий столик и, сев напротив Риндо прямо на циновку, разливает саке по очоко. Риндо выпивает, утирает уголки губ и морщится. Миеко виновато улыбается. — Прости, закусок нет. Не ждала тебя в… три часа ночи. — Ничего. Миеко не притрагивается к алкоголю и в упор смотрит на Риндо. — Как жена? — Она тебе интереснее, чем я? — Может быть. Я видела вас на Шибуе на той неделе. Она симпатичная. А Хиро — такой пупсик, хочется его за щёчки потрогать. — Молодец, что не окрикнула ни меня, ни её. — И как ты себе это представляешь? Думаешь, я бы подошла к Кими, протянула ей руку и сказала: «Здравствуйте, я любовница вашего мужа, будем добрыми друзьями?» Риндо помрачнел и нахмурился. — Не называй её по имени. — Это ещё почему? Не ты, так я. Вечно «она» да «она». Вот пластинка заела. Не о жене, а о незнакомке говоришь будто. Совсем не стыдно? — Плесни мне ещё, — Риндо, не слушая её бессмысленный говор, протягивает очоко. — На утро похмелье будет, — предупреждает Миеко, выгибая бровь. Она ненавидела Риндо наутро с похмелья. Ворчливый и озлобленный, она совершенно не узнавала его. — Плевать. Миеко выполняет поручение и обречённо наблюдает за тем, как он напивается. Она ничего не может с этим сделать. Интересно, смогла бы Кими на него повлиять? Едва ли. Если бы эта женщина имела власть над мужем, то он бы не ходил налево. «Выходит, — Миеко бездумно водила мокрые круги на столе пальцем, — тебя никому не обуздать, Хайтани?» — Не знаю, как ты, а я очень голодна. У меня есть кабаяки. Тебе разогреть? — Не откажусь. Миеко удалилась, а Риндо нашарил в чертогах памяти коробочку воспоминаний, открыл — и невольно ахнул: Ран не любил готовить, но кабаяки, тофу и карри ему больно нравились — эти три блюда получались у него настолько отменно, что хотелось облизать тарелку. Когда Миеко возвращается с аппетитной горячей рыбой, по щеке Риндо скатывается слеза-предатель. Девушка ставит тарелки и склоняется над Риндо — длинные волосы щекочут его лицо, но он не отстраняется. — Вспомнил брата? — Да. Миеко заключает его в объятия, и он доверительно опускает голову на её грудь. Так они сидят какое-то время, пока неба не касается рассвет. Миеко гладит Хайтани по голове и лепечет ему куда-то в шею: — Ты как? — Порядок полный, — Риндо разжимает руки на её талии и спине. — Не ври мне. Ты до сих пор… не можешь его отпустить, не можешь забыть. Ты не думал, что тебе лучше развестись с Кими? — Я просил тебя не говорить об этом. — Но она напоминает тебе о брате. Ты уверен, что любишь её как женщину? Может, как воспоминание? Миеко он не любил. Просто чувствовал, что её сердце сейчас здесь, с ним, никто на него не зарится и никому оно не принадлежит. С женой — другая история; история, к которой ему не хотелось возвращаться. Он совершенно разбит, когда думает о Кими. С ней связано слишком много личного, но и отпустить он её не может. Возможно, Миеко права — и ему следует подать на развод, чтобы разорвать порочные узы, но не думает же она, что в таком случае он вернётся к ней? Миеко нужна ему на правах любовницы, а не жены. Женой он видит только Кими. Женщину его брата.