«Смерть придет, у нее будут твои глаза».
Миеко жмётся к боку Кими как обездоленная сиротка, снискавшая теплый очаг у приютившей её женщины — взрослой, мудрой, которой можно вверить своё сердце и свою свободу. Матери Терезы. Кажется, ещё немного — и с уст Миеко сорвётся молитва: «Аве Мария», но Кими останавливает её прикосновением к губам. А Миеко слизывает с уколотого булавкой пальца кровь, ни то пробуя её на вкус, ни то силясь забрать боль. Ведёт себя как ручная собачка — это беспокоит и веселит одновременно. Кими снисходительно улыбается и гладит «сиротку» по щеке. — Ты такая фальшивая девочка, Миеко. «Обездоленная» поднимает на «Терезу» глаза — робкое, застенчивое идолопоклонство читается в них. — Кими-сан… меня никто не понимал так, как вы. — Будешь моей? — Вам вообще нужно спрашивать? Я ваша. — И то верно. — Я вас боготворю… Губы Кими трогает вовсе не ангельская улыбка, но Миеко не замечает этой перемены, как и не замечает всякий слепец ямы впереди. Но Миеко преждевременно тянется за наградой — припадает к шее Кими, за что та легко шлёпает ее по руке — и ей приходится отстраниться, грустно выпятив нижнюю губу. — Помолчи. И не беги впереди планеты всей. Ещё успеется и ты получишь всё, что хочешь. Веришь мне? Миеко кивает с таким чувством, словно от ответа зависит её судьба. А может, так оно и есть. Покажет время.***
Скрепя сердце, Риндо был вынужден признать: обманывать себя настолько же глупо, насколько и бесполезно. Он догадывался, чем обернётся затея завести любовницу — ничем хорошим — и всё равно пошёл на поводу у мимолётной прихоти. Груз ответственности хотелось сбросить со своих плеч на плечи Миеко — это она виновата в том, что подошла к нему с этим чёртовым брелком, а не он, что предложил ей встречу. Но это было бы слишком подло даже для него. Уже порядком двух недель продолжалось это безумие — его жена (не слишком-то тайно) встречалась с его любовницей. Даже если они не спали вместе, то, несомненно, сближались иначе — духовно. И такой расклад его не устраивал. Если бы он сообщил Кими о своих чувствах, то проявил бы неслыханный эгоизм, поэтому вместо разговора с женой он решил поговорить с любовницей. Она приняла его с распростёртыми объятиями и кружкой тёплого молока в руках. Она усадила Риндо за стул и, весело смеясь, рассказала о прошедшем дне, а когда спросила, зачем он пришёл, он не смог ответить — слова встряли в горле. И что ему ей сказать? Запретить встречаться с его женой? Какой это абсурд! Расскажет кому — не поверят. Заметив его колебания и внутренние самоистязания, она положила поверх его ладони свою и предложила посмотреть фильм. Она знала всё, абсолютно всё, в точности как и Кими. Эти женщины доведут его до могилы. После просмотра Миеко выходит на балкон, закуривает и манит Риндо пальцем. — Как думаешь, — начинает она, — что важнее: долг или честность? — Что зависит от моего ответа? — Всё. — Тогда выбираю честность. — Я влюблена, — без прелюдий. Это настолько в её духе, что приносит Риндо почти что облегчение. При других обстоятельствах он был бы счастлив, что женщина честна с ним от и до. — Представляю, как ты удивлена. — Даже не хочешь знать, в кого? Риндо качает головой. О, какой драматичный спектакль! Он сыграет в нём роль слепца, если Миеко так будет угодно. — Зачем мне это? Избавь меня от лишних объяснений. Если не хочешь встречаться со мной дальше, мы не будем. С этим никаких проблем, если ты об этом. — Вот вечно ты думаешь о практической части вопроса! — А есть другая? — Да, чувствительная. — Такая же бесполезная, как и тревожная. — Что, если я скажу, что этот человек связан с тобой? — Тогда удивляться буду я. — Когда я увидела твою жену на фотографии, она не произвела на меня впечатления: симпатичная девушка с обычной фигурой и приятной улыбкой. Таких в Токио, да и во всем мире — пруд пруди. Потом я увидела её в реальности, и меня тронула её забота о сыне. «У неё такие нежные руки, наверное. Каково ощущать их в своих волосах?» — подумала я тогда. А потом она заговорила, протянула мне ладошку, я её пожала, и у меня подогнулись коленки. Я не знаю, как сохранила равновесие. Чудом, наверное. — Короче говоря, ты влюблена в мою жену. — Да. Поэтому, пожалуйста, подай на развод. Риндо с трудом верит, что они говорят об этом всерьёз. Ему казалось, их с Кими узы — цепь, которую не сломить. Он ошибался и в этом, и в том, что будет безнаказанно изменять на протяжении… Сколько он вообще собирался вести такой образ жизни? Ответа не нашлось. Ответа не могло быть. — А что, если я не хочу? — Я буду умолять тебя, — Миеко говорит предельно серьёзно и почти что падает на колени; Риндо перехватывает её за локоть и тянет на себя. Отрезает сурово, пожалуй, даже слишком для влюбленной женщины: — Мольбы не сработают. — А что сработает? — Не знаю. Но ползая на коленках ты точно ничего не добьёшься. Он разворачивается и уходит. Миеко спешит за ним следом, так и не потушив сигарету. — Риндо, стой, я правда… — Не унижайся больше, — Риндо завязывает шнурки, дёргает дверную ручку и останавливается на пороге, словно очнувшись от многолетнего сна. На Миеко даже даже не смотрит: — У меня только один вопрос. — Что угодно! — Почему долг или честность? Твоим долгом было трахаться со мной или что? — Есть долг не только внешний, но и внутренний. Ты ведь помог мне, и не раз, поэтому… О да, Риндо не раз вытаскивал Миеко из передряг! Но это не повод, чтобы… Гнев в нём преобладает, и он всё-таки выплёвывает с нескрываемым отвращением — она упала в его глазах, такая жалкая, такая нелепая в своей инфантильности. — Ты меня благодарила таким образом. Мерзость. — Я не хотела оскорбить тебя этим! Я делала это из чистых побуждений. В моих словах не было лжи. — Если ты делала это из чувства долга — внутреннего или внешнего, неважно — это уже ложь. Миеко хочет что-то сказать, но у неё, похоже, как и у Риндо недавно, замирают слова в глотке, поэтому она переводит дыхание и тему, кстати, тоже: — Мне кажется, мои чувства взаимны. У вас с ней ничего не получится. Она не твоя. — Но и твоей никогда не станет. Счастливо оставаться. Миеко не сдерживает слёз. Некрасиво вышло. Ей было обидно за каждого участника этого нелепого треугольника — за себя, за Риндо, но главное — за Кими. И, всё-таки, зря он прощался. Они ещё увидятся.***
Кими затрагивает эту тему вскользь, за обедом, словно они обсуждают климат, и её это вообще никак не касается: — Что ты думаешь о разводе? Риндо откладывает палочки и вежливо улыбается, чтобы не отпугнуть её выражением крайнего неудовольствия на лице. — Я думаю, что это прекрасная идея, которая освободит нас от взаимных претензий. — Я рада, что ты это понимаешь, — у Кими же аппетит ничуть не испортился: она продолжала есть десерт как ни в чем не бывало. — Но ты хотела, чтобы у Хиро был отец. — Желания меняются. Лучше один хороший родитель, чем два плохих. — Тебе настолько тяжело со мной, что ты не можешь стать хорошей матерью, пока я рядом? — Ты отнимаешь все мои силы, — какая бесстыдная ложь, но Риндо подыгрывает вновь: — Больше не буду. — Конечно, ведь я тебе не позволю. Кими понуро клонит голову в бок. Извиняется. Риндо собирает вещи. Решает оставить квартиру ей. Ему она больше не понадобится. Ничего в этом треклятом городе не понадобится.***
Самолёт у него в три часа. Хочется развеяться — слетать в Хиросиму, Нагасаку и на остров Хоккайдо. А потом, может, махнуть из страны Восходящего солнца в Финляндию, Австрию или Венгрию. Там уж его никто не достанет. Кими каким-то образом узнаёт о его перелёте, хотя он согрешил — не сказал ей об этом: слишком сухим выдалось их прощание. Похоже, и ей это не давало покоя, раз она ждала его. Он лениво махнул ей рукой, и они вместе вошли в здание. Видно, бесцеремонности она научилась у Миеко, раз начала с сути сразу же: — Я беременна. — Вот как? — Риндо удивленно вскинул бровь. Они занимались сексом незадолго до развода, но он и подумать не мог, что это приведет к таким последствиям. — Что ж, поздравляю. — Что за тон? — Кими сложила руки на груди. Он невольно опустил взгляд на её всё ещё плоский животик и погладил глазами. Как славно, что у них будет дитя. Он и вправду рад. — Я не специально сказала тебе об этом после развода, Риндо. Я сама узнала недавно. — Хорошо, верю. В конце концов, у нас какие-то проблемы с детьми. — Ты уверен, что у нас? — Ладно, у меня. Как думаешь, кто это? — Мне почему-то кажется — девочка. И мне так хочется. — Как назовешь её? — Об этом я бы хотела посоветоваться с тобой после УЗИ. — Мнение горе-отца важно? — Ну, не иронизируй. Отец он всегда отец. Неважно, плохой или хороший. — Ты ведь не хочешь, чтобы я виделся с дочуркой? — Не хочу. Но я не настолько эгоистичная, чтобы запрещать. — Другое дело. Это мне в тебе всегда и нравилось. — Если позволишь, Риндо, я хочу дать ма-аленькое прощальное наставление. — Ну, валяй, — он пожал плечами: они стояли в очереди, и люди на них оглядывались: семейные драмы сродни хлебу и зрелищ. И пусть они не ругались, но ауры тоски было достаточно, чтобы понять, в чём дело. — Во время разговора постарайся меньше думать о своём — ты мнишь себя хорошим притворщиком, но притворщик из тебя точно такой же, как из меня циник и чайлдфри. Дальше. Не отводи взгляд, когда пытаешься улизнуть от ответа. И, пожалуйста, закрывай шампунь после использования. То же касается тюбиков с пастой. Высыхают же. Я не настаиваю, конечно, но было бы здорово, если бы ты завязал с Бонтеном — для тебя это не постоянный заработок, а временное развлечение. Сомнительное, не могу не заметить. И отпусти, наконец, Рана. — Ты ушла от меня, чтобы я его отпустил? — В том числе. Думаешь, я не понимаю, что похожа на Рана — не внешне, но внутренне, и эту-то схожесть ты во мне и полюбил. Всё равно что трахнуть брата при двух удобных условиях: он женщина, и вы не связаны кровью. — Кими, это не смешно. — А кто шутит? Мне вот грустно. Когда люди долго живут вместе, они так или иначе перенимают привычки друг друга. Это странно, что от тебя я не переняла ничего. «Конечно не переняла, ведь ты любила меня не так, как Рана, не как равного себе». — У тебя три ребенка: Хиро, Миеко — и наша нерождённая дочь. — Разве ты не мой ребенок? — Я никогда им не был. И мужем я был никудышным. Поэтому-то ты меня бросила. — Ну, почему сразу как категорично — «бросила»? — Вечно ты сглаживаешь углы. Давай называть вещи своими именами: нравится тебе быть матерью? — Ещё бы не нравилось. Даже самая никудышная мать имеет власть неоспоримую над сердцами своих детей. — Выходит, что чем больше детей, тем больше власти. — Ты извращаешь, но в общем и целом — всё так. Пора прощаться, Риндо, — очередь почти дошла до них, и Кими нервно ёрзает на месте — похоже, у неё какие-то дела, но она смогла выкроить время для него, и это почему-то льстит, хотя не должно. — Кими, а Миеко… Что она тебе может дать? — Это неважно, Риндо. Важно, что я могу дать ей. Это и есть любовь — отдавать. С ней я почувствовала себя снова… молодой. Это очень приятно — быть молодой. — Точно. — Смерть близких старит нас. Ты видишь маску Смерти на мне, а что насчёт тебя? Похоже, он проболтался по пьяни. Поведал о том, о чём ей не следовало знать — иначе она бы не смотрела на него такими до дьявола хитрыми глазами. Стоило ему подумать об этом — на глазах Кими навернулись слёзы. Она даже не попыталась смахнуть их — никогда прежде она не плакала перед ним так открыто. Прежняя Кими успокоилась бы, но нынешняя продолжала содрогаться в бесшумных рыданиях — душевная мука исказила её лицо, и Риндо истязался от невозможности ей помочь. Он протянул руку, чтобы вытереть её слезы, но вовремя одёрнул себя. Они больше не женаты. О Кими позаботятся её дети. Плачут те, у кого есть душа. Риндо думал — у Кими её нет, и устыдился себя страшно, но промолчал. Она была обычной женщиной — он видел в ней лишь отголоски прошлого. Очередь дошла до Риндо. На него стали шикать, подгонять. Он передал документы, а сам не сводил взгляда с Кими, как и она — с него. Наконец, она заговорила, тяжело дыша: — Ты снова смотришь на меня так, будто я загадка, которую нужно разгадать, будто я женщина, которая тебя никогда не любила, будто я никогда не хотела быть твоей… А этого я и желала всегда, ты знаешь, понимаешь хотя бы сейчас, когда я говорю тебе это совершенно искренне? Нет… это ты меня не хотел, Риндо, а не я тебя. Никогда не хотел меня узнать, понять… поэтому я так приятно удивилась и растерялась, когда ты попросил рассказать о себе. А, оказывается, это всё из-за Миеко. Сам бы ты до этого не дошёл. Пожалуйста, не возвращайся ни в Токио, ни в моё сердце. Прощай, Риндо. Кими разворачивается и выбегает, чтобы он не успел её остановить, не успел сказать и своё слово. До самой Хиросимы он не думает ни о чём, кроме её глаз — в них всегда было столько боли? Жить с человеком в одном доме, разделять трапезу, воспитывать сына — и быть так далеко. Такие у них были отношения. Поставила точку не она, а он. Своим нежеланием понять. Он зациклился лишь на себе и на своей скорби. Теперь всё кончено.***
Спустя девять месяцев Кими позвонила лишь с одной целью — сообщить, что девочку зовут Ран, и она умерла через час после рождения. Риндо хочется прострелить себе сердце, но у него находятся лишь таблетки — он глотает снотворное как не в себя, блюёт и засыпает. Риндо погубил этого ребенка. Потому что не хотел. Кими любила их плод, поэтому он родился — Риндо следовало полюбить его в ответ, чтобы он жил дальше. Но Риндо не смог. Кими стала бы отличной матерью для всех детей мира. Она умела это — утешать: целовала в лоб и не отходила от кровати, пока Хиро болел, считалась с его чувствами и поддерживала любое его начинание. Бывало, Риндо пройдёт мимо, посмотрит на их сюсюканья — и страстно захочет стать частью этого праздника жизни. Но пройдёт мимо, потому что вспомнит — для брата он был ребёнком. Для Кими он хочет быть мужчиной. Но это уже неважно. Потому что Кими никогда не принадлежала ему. Что до Миеко? Она была бы превосходной тётушкой, но не матерью. Легкомысленность, безответственность и эмоциональность берут своё. Интересно, как там Хиро? Наверное, Миеко поощряет его дурные наклонности типа отказа есть по утрам, и тогда Кими ругает их обоих — мать же, как-никак. Риндо не виделся с ними с тех пор. Боялся увидеть их счастливыми. И ещё больше — несчастными. Вопреки планам, первой европейской страной, что посетил Риндо, была не Финляндия, а Франция. Париж и его вымощенные улочки с запахом выпечки и уютными кафешками. Там он и остановился, чтобы передохнуть. Взял только капучино, раскрыл газету и увидел её — спину женщины с флагом Японии. Тоска по родине закралась в его сердце. Он отложил газету и сел напротив неё. Она поразительно похожа на Кими. Он едва не бросился её обнимать. Господи, если бы он увидел среди парижских женщин Кими, он бы больше никогда её не отпустил. Посадил на цепь — но не отпустил. Но это была не Кими. Просто женщина, похожая на неё. Насмешка богов. — Вы никого не ждёте? — заговорил он на английском, и она кивнула с пониманием дела. — Вы японка. — Да, — ответила она по-японски, и он ощутил облегчение и печальную радость. — Как вас зовут? — Ран. А вы?.. Риндо отвечает рефлекторно, но собственный голос не слышит из-за громогласных ударов сердца: — Риндо. Надолго вы в Париже? — Я здесь живу. А вы путешествуете? — Да. Но ради вас могу и обосноваться. — Вот как? Это очень лестно. Но я не люблю спешить. — Конечно. Спешка никогда не благо и почти всегда смех. Горький смех. — Похоже, вы знаете, о чём говорите. Расскажите мне по пути домой. И Риндо идёт. И Риндо не учится на своих ошибках. И Риндо не отпускает Рана. Впрочем, клятв он не давал. Соблюдать наставления Кими — не его удел. Он ведь не её ребёнок. Нет? Тогда кто же он? В Париже погода ясная, но в душе Риндо — темень необъятная. К удивлению спутницы Риндо останавливается напротив витрины. Смотрит на своё отражение и не верит — на нём маска Смерти, точно такая же, какую он видел на Кими. Холодная дрожь прошибает с головы до ног. Когда он умрёт, в Ад его утащит вовсе не Кими, а он сам. У его Смерти будет Его же лицо. — Вы в порядке? — беспокоится Ран. Риндо улыбается: — Простите, что напугал вас. Привиделись призраки прошлого. — Бывает. Ну, давайте скорее. Я покажу вам места, о которых знают только местные. И Ран тянет его за собою вдоль Сены, но чувство такое, словно они пробираются через ад.