Лаборатория, в которую ушло пол бюджета страны, но ничего хорошего это не принесло

В выглаженном фраке, который казался слишком деловым, Скарамучча стоял, надушенный, напудренный как студент на выпуск, лениво опустив в руке букет едва ли распустившихся лилий. Непривычно уже стало ходить на свидания, если это можно так назвать. Горло натирал воротник, спину слабо, но раздражающе стягивал подвязной корсет. Но больше раздражали взгляды мимо проходящей знати, особенно знакомой, и сотрудников ресторана, аля «почему же он тут стоит?». Стоит и стоит. Вот захочет, будет тут весь день стоять. Сам же Скарамучча за время длительного ожидания преисполнился к Розалине и её безумным идеям такой ненавистью, что лишь одно воспоминание об улыбке её могло заставить скривить лицо, как от лимонов. Как только уговорила.? Ах, точно. «Ой, ну не будь таким злобным! Она ведь тоже женщина и тоже хочет внимания и любви. Поведи себя благородно! Ля, ля, ля… Да сорви уже этот цветок, представь, как она ахуеет! Посмеёмся вместе.» Возможно желание сотворить какую-нибудь гадкую мерзость и поспособствовало его нахождению здесь. Хотя это скорее будет «пакость», ничего сверхжестокого и аморального он делать не собирается, по крайней мере по его меркам. — Добрый вечер. Долго ждёте? — Ух ты бля! — Скарамучча за сердце схватился, подпрыгнув от неожиданности. Так гладко ездит! Колёса мажет больше, чем лицо, — Прошу прощения. Сандроне сжала губы в подобии недовльной улыбки, потому что редко когда её встречали бранью. В руках переменная кружевной платок, она всё смотрела на него, тянущего воротник подальше от шеи. — Вы… Хорошо выглядите, — Вспоминая некоторые знакомые детали её платья, Скарамучча усмехнулся, дивясь, какая Розалина может быть, как это называется " хорошенька». Ну просто душенька. — Благодарю, — Глупые разговоры не нравились женщине и Шестой заметил, как она косит глазами на стол. — Так. Ладно. Что мне, катать тебя, да? Скара терпением не отличался, а долгие светские беседы томили его после домашней деградации. Это оно, конечно, надо, красиво говорить, особенно с дамами, но маленькое быдло в нём иногда противилось. Особенно, если такая неловкость повисла в комнате. — Катай, — Отчеканила Сандрона сквозь зубы, чуть ли не шипя, но видимо глотая это. За столом разговор пошёл. Она оживилась как-то, покрылась приятным, розовым румянцем, совсем пленяя спокойными движениями своих рук; губы, обрамлённые лёгкими тенями забирали всё внимание. Эти речи можно было слушать вечно… Какой-то только ему понятный тон, словно голос из табакерки или лёгкая песня из музыкальной шкатулки. Стало в момент как-то спокойно, как чувствуешь себя только в приятной компании, близкой. Сандроне говорила, подобно обычному человеку, смеялась, как обычная леди и пила, едва намочив губы, после чего сразу вытирала их платком. Он раньше не замечал такой аккуратности и брезгливости, а вот тебе… Точно так же, как не замечал и довольно симпатичную родинку на щеке. С одной стороны он счастлив был, что не приходится маяться от скуки, умирать от рассказов про роботов и пропускать мерзкий, тонкий лепет мимо ушей, но с другой… Над чем же теперь Розалина будет смеяться? — Я не знал, что ты можешь быть такой, — Скарамучча опустошил очередной стакан вина. Довольно интересное, раньше не пробовал такого. Должно быть, у его сегодняшней спутницы исключительный вкус. — Какой? — Девушка скромно улыбнулась и подняла на него глаза. — Человеческой. Её так переклинило, что аж глаз дёрнулся, но эта робкая, несмелая улыбка не сползла с лица. — Ну что ж… Спасибо? Быть может, нам стоит чаще разговаривать. — О, это непременно! — Шестой взял её руку своими обеими, заключая в тёплый замок и смотря прямо в глаза. — Рада слышать. Мне, знаешь ли… Очень приятно было, что Розалина оказалась такая понимающая женщина. Я не часто вижу от неё добра. — Я тоже. — Ха-ха… Слышала к вам незапланированная «проверка» нагрянула на днях? — Подлейте ещё! — Скарамучча крикнул официанта и через пару секунд снова наслаждался вкуснейшим вином, — Ах, это! Да, Капитано, чёрт бы его побрал, до сих пор у нас. Ни минуты покоя. Я еле выбрался на эту встречу. От алкоголя он заметно повеселел. — Пойдём танцевать? — Вскочил он со стула, обращая на себя всё внимание зала. Но Сандроне молчала, за ней молчали и люди, а потом вновь комната наполнилась разговорами за столиками и стучанием вилок. — Кхым… Видишь ли… — А! Извиняйте-с! Ха-ха! — Ладно… Может в таком случае, коли делать нам здесь больше нечего, то поедем ко мне? Парень едва не подавился канапе, которые он не любил, но сейчас ел, как миленький. Вот так вот?! Долго думать он не стал. Поел, попил, приятно время провёл, пора и для «доброй, понимающей женщины» что-нибудь раздобыть. Пора и честь знать. *** — У тебя здесь… Мило, — Шестой осматривал довольно тёмное, с виду небольшое помещение, в которое его завели и которое должно называться «дамская комната»: приятный свет от ламп падал только на небольшую часть, а именно на кровать и на прикроватную тумбу, на которой блестел подсвечник, а всё остальное было погружено в чёрный мрак, что было даже как-то уместно, уютно. — Благодарю, а… — Девушка не успела договорить, когда колёса мягко упёрлись в каркас кровати и тело её нагнули в ещё сидячем положении. Скарамучча, держа указательный палец на розовых губах, улыбнулся ей, сощурив глаза, и оказался у самого лба — взгляд ко взгляду. — Я полагаю, обойдёмся без этих прелюдий. — Убери! — Она резко дёрнулась, когда мужская рука коснулась банта на поясе и потянула за ленту, дабы развязать. — Доверься мне. Всё хорошо. — Я сказала убери! Ты знаешь, что мне это… — Скарамучча целует её, притягивая за шею и талию, пока вторая рука добирается до шнуровки корсета. Чувствует влагу на своих щеках. Плачет, боже. Уморительно плачет. — Вам всё нравилось в ресторане. — Ублюдок, отстань! Хватит! Словив пощёчину, Шестой усмехается, берёт её за плечи и кидает на перину кровати, ногой отпинывая коляску. В неполноценных дамах есть очевидные плюсы. Сандроне отпирается, едва толкаясь руками, смотрит на него злостно, ненавистно, через слёзы. И нервы её сдают с каждым новым поцелуем всё ниже и ниже. Так отвратительно, мерзко, мокро, горячо. Это она ненавидит, но больше ненавидит то, что в это люди вкладывают чувства. От этого тошнило. — Ой да ладно тебе, я опытный. Ты не можешь на коленях стоять? — Спрашивает, зная ответ, смеётся, поднимает её ноги, — Как сумбурно! Я могу шевелить твоими ногами, а ты нет! И он бы мог выдать ещё кучу анекдотов, чтобы выдавить из неё побольше слёз, он бы мог продолжить расшнуровывать корсет, целовать, облизывать, шептать грязное на уши, если бы хотел. А так пора прекращать уже этот спектакль. — Ладно, давай, — Он приподнимается с неё, поправляя кружева платья, — Ешь побольше, а то это не дело. И вообще, если хочешь знать… — Он последний раз чмокает побледневшую от тошноты щёку, — Я бы никогда с тобой не пошёл на свидание. Как иглой после этих слов пронзает. Зону его шеи. Голова кружится, хуже чем от выпитого алкоголя, всё плывёт в глазах, постепенно темнея. И уже падая лицом в кровать, Скара слышит только холодное «взаимно», постепенно угасающее в его ушах. *** Он очнулся с ужасной головной болью, когда свет жёлтой лампы бил прям по центру лба, выжигая глаза. По мере того, как Шестой приходил в сознание, он становился ярче и ему пришлось, превозмогая через туман в голове, отвернуться. Он видел ещё не чётко, размыто, но уже заметил, что в помещении с железными стенами, прикрытыми кучей стеллажей и полками. На них лежали, стояли, сидели, висели разные инструменты, своего рода заготовки, куски тканей, нитные катушки. В первое время он зацепился глазами за множество примагниченных к металлической пластине гайек, потом перешёл разглядывать висящий на стене большой чертёж, но так и не понял, что там. Услышав под правым ухом тонкий голос, напевающий незнакомую мелодию, он поморщился. Разжать губы было сложно: — Заткнись, блять, у тебя не получается петь. — Спасибо за грубость, — Сандроне сидела рядом, потирая бархатной тряпкой небольшой шарик. Скарамучча дёрнулся, наровясь встать, но понял, что прикован к кушетке, к тому же прикован в чём мать родила. Что за новости? — Что ты… Давай отвязывай меня! — Металлические пластины давили ему на запястья, щиколотки и шею, отчего он почувствовал неприятную, раздражающую боль, когда тело пришло в себя. Пришло в себя и онемело, скованное механизмом и усталостью. Правило номер один: не пейте в незнакомой компании. — От чего же? Ну тебе, перестань! — Сандроне говорит спокойно, но утвердительно, как чтенье перед сном, укрощая попытки на истерику действительно одним лишь голосом и касанием к щеке, — Мастерская работа, не правда ли? Девушка покрутила в пальцах перед самым его лицом стеклянных шарик, внимательно рассматривая его с одним закрытым глазом, словно прицеливаясь. Хрусталек блеснул ярким цветом, зрачком испуганно уставившись на создательницу. Глаз. — Что ты хочешь от меня?! Или это твой ебанутый фетиш?! — Скарамучча напряжённо, злобно стиснул зубы. Его нынешнее положение оскорбляло, унижало и нервировало его. Но больше он ужасался неизвестности. Можно было уже привыкнуть к тому, что обычно она, неизвестность, не несёт в себе ничего хорошего, только если это не Розалина умалчивает какой-нибудь презент. — Фи! Но если тебе угодно… Научный интерес, не более, — Сандроне натянула перчатки, громко шлёпнув ими о ладонь. — Тебе надо покрепче общаться с Дотторе! Он тоже творит полную ересь надо мной, оправдывая это наукой! Женщина ничего ему не ответила. Механический слуга поднёс её ближе и она, начиная с фаланг пальцев, продолжила расставлять чернилами разметки. — Что ты делаешь? — Выкройку. Эти пальцы тебе больше не нужны. Как и плечевой сустав, локоть, — Она вела всё дальше, вырисовывая на теле линии, — Помнишь ведь, я говорила. Шестой задумался, пытаясь вскрыть чертоги памяти, прежде чем не вскрыли его самого. Едва ли он помнил любые разговоры с Сандроне, по крайней мере потому что они не были столь часты — скучны, посредственны. Всегда он находил в речи этой девушки помешательство на одной теме. Возможно, это ему даже нравилось, но не теперь, когда он прикован к кровати и обнажённое тело его сверлят хрустальные глаза кукол. — Я уже говорил, что со мной это не сработает! Я живой, понимаешь?! Я, блять, из мяса! — Он нервно задёргался, так что ножки кушетки громко стукнули по кафелю пола несколько раз, прежде чем рука Сандроне не надавила на него, — Ты ещё одна помешанная, сумасшедшая… дура! — Все ругательства вылетели из его головы, когда блеснули рядом острые лезвия. — Тебе это внушили, — Пожав плечами сказала Предвестница, — Дура! Как ты необразованно груб! — Да! Потому что я человек! — От злости слёзы выскочили из его глаз, а кулаки сжались, смазывая разметки. Оттягивая его голову назад за волосы, Сандроне щепетильно осмотрела его. — Просто понабрался. Тебе не свойственны человеческие инстинкты, хотя ты, вроде, не нигилист и не мизантроп. — О, правда?! Кажется я пытался отъебать тебя, нет?! Я животное, как ты не видишь?! — Он переходил на брань, потому что по мере того, как она доставала всё новые и новые медицинские стальные вещицы, нервы его сжимались, кровь приливала в мозг, казалось, словно ничего там не осталось и весь словарь Ожегова и родной язык из головы повылетали. — А ты уверен, что тебя не надоумили? Ему нечего было ответить. Потому что его как есть надоумили, и он не любил признавать правды, которая ему не нравилось. В их общении с Розалиной он был ведущим, он направлял, владел, придумывал. (А мы верим.) — Замечательно, — Усмехнулась Предвестница, — Я и не догадывалась как дурная компания может так испортить… чистое полотно, — Она видела швы от операций на его груди, животе, красные и синии метки, укусы и царапины на спине. Даже трогать подобные доказательства греха было мерзко, так что она кривила губы, — Это отвратно. — И я так люблю это, — Прошептал он, когда девушка отвернулась. — Я сделаю из тебя нечто высокое, похожее на то, чем ты должен был быть. — А может мне лучше зна…! — Фраза была прервана криком. Раздвинув его веки, Сандроне подцепила скальпелем глазное яблоко и почти без усилий, выдавила его из глазницы, перерезая тонкие соединения. — Блять!!! Вколи мне что-нибудь, сука!!! — Истерично задёргавшись, Шестой ни на секунду не переставал кричать, но видел всё вторым глазом. — Морфина? Зачем? Это и есть мой, как ты выразился, «ебанутый фетиш», — Сандроне погладила его волосы, локтём толкая блестящий граммофон. Заструилась музыка, — Не люблю работать в гробовой тишине. Так вот… Можно было бы просто пересадить твой мозг в неиспользованное, мной собранное тело, но возникли кое-какие проблемы с этим… Да и мне хочется оставить некоторые детали на тебе, те которые меньше всего осквернены. Только посмотри, какая работа! — Девушка показала ему фарфоровые фаланги, завёрнутые в бархатный платок и выглядящие так натурально, живо, что едва ли можно сказать было, что это дело рук человека, а не Бога. Ни одна ночь была потрачена на это. Дел, конечно, ни у кого нет. — Конченная! — Я попрошу! По моим чертежам, мы тебе пересадим все кости, заменим колени и локти шарнирами, губы тебе будут не нужны, я их заменю тоже. — Просто заткнись! — Я должна посветить тебя в свои планы. По моим скромным расчётам, ты сможешь двигаться, думать, но думать так, как должен. — Ничего не получится! Я не могу так существовать! Всё равно что пытаться пересадить человеку животные гены! — Последние попытки переубедить её были особенно громкими, но всё так же четными. Под ухом у него закончилась музыка и запела болгарка. — Какие умные слова ты знаешь… Мне не нравятся болгарки тем, что они такие громкие. Но они хорошо режут. Практичность это главное. Практично и точно Сандроне, подобно всякому хорошему мастеру, художнику, цинику, учёному на работе, игнорируя крики и проклятия и лишь подпевая песням, отделяла конечности его от тела с треском костей и морем крови, которую останавливала препаратом. Скарамучча не знал как ему кричать дальше. Силы покидали его с каждой новой каплей крови, но не в первый раз он смотрел в лицо смерти. Только не так глупо, она сама не позволит ему умереть. Да лучше сдохнуть, чем стать таким… бредом! Снова, кажется, слыша как, растягиваясь и визжа, рвутся с треском его сухожилия и вены, он не смог пересилить болевой шок и потерял сознание, чему девушка расстроилась крайне. Но хотя бы музыку теперь слышно. *** Лампа моргала в такт глаз хозяйки. Резиновая перчатка, ранее белая, а теперь красная — почти чёрная, шлёпнулась на стол с ярким звуком, за ней вторая. Свет падал на кушетку, растекаясь, словно мерзкая, белая жижа по искалеченному, перешитому телу. Не человек, не кукла. Что-то среднее, «между», жуткое, с блестящими неестественно глазами, стеклянными, пустыми, которые отчаянно не хотели подвигаться, что-то не годное, провальное. Руки и ноги тоже не желали выполнять своих функций, даже малость. А что самое неприятное… Ни мозг, ни сердце не работали. — Блять… — Сандроне материлась немного, но сейчас нечего было сказать осуждающей пустоте. Всё хуйня, переделывай. Она устало чиркнула в папке «Провалено» и гнетуще посмотрела на предстоящий фронт работы. Тысячи свиданий оканчиваются так. ***