Так не бывает

Женя очнулся, весь в поту, с очень ясным сознанием, что он погиб, что в мире чудовищно безданёжно и мрачно, как не может быть в преисподней, в могиле. В комнате было темно, за окном всё шумело и плескалось, и этот шум и плеск были нестерпимы каждым своим звуком для тела, дрожащего от озноба. Самым же нестерпимым и ужасным была чудовищная противоестественность человеческой любви, которую будто и он только что разделил с Антоном. Где-то рядом были слышны голоса и смех, которые были ужасны и противоестественны своей отчуждённостью от него, грубостью жизни, равнодушием и беспощадностью к нему... -Полина! - сказал он, садясь на кровати и сбрасывая с неё ноги. - Полина, что же это такое?! - восклицал он, совершенно увереный, что она слышит его, что она сидит рядом с ним и молчит только потому, что сама понимает ужас всего того, что она наделала. - Полина, зачем... - прошептал он горько и нежно, желая сказать, что он простит ей всё, лишь бы она по прежнему была с ним, чтобы они снова были вместе, чтобы обрели ту прекрасную любовь в том прекрасном весеннем мире, который ещё недавно был подобен раю. Но прошептав ещё что-то неуловимое, чего сам не понял, он вдруг явственно себе представил, что спасения, возврата к тому дивному видению, что было ему дано совсем недавно, уже нет и быть не может, и тихо заплакал от боли, раздирающей его грудь. Эта боль была так сильна, так нестерпима, что, не думая, что он делает, не осознавая, что из всего этого выйдет, страстно желая только одного - хоть на минуту избавиться от неё и не попасть опять в тот ужасный мир, где он провёл весь день, и где он только что был в самом ужасном и отвратительном из всех земных снов, он нашарил и отодвинул ящик столика, поймал холодную и лёгкую ручку ножика и, глубоко и радостно вздохнув, уставился на неё, разглядывая в мутной стали своё причудливо искривлённое отражение, и именно эта причудливость, эта нелепость всего происходящего вокруг него, внесла в его голову ясную мысль: нужен последний шаг. Последний шаг, после которого должна исчезнуть вся жестокость, мерзость и, главное, ужас этой чёртовой любви... Есть ведь у них в посёлке баба Тамара - ту все зовут "чёртовой невестой", из-за того что раньше к ней постоянно ходил Хозяин леса, ходил и пялился на неё через забор. Конечно, им двигала только плотская нажива - Женя не знал всех подробностей, но кто-то из зверей рассказывал ему, что баба Тамара, ещё когда была маленькой девочкой, по незнанию своему чуть не попала в Стаю, но, увидев Хозяина вживую, сошла с ума, да так и живёт теперь, без рассудка, умиляясь тому, что к ней раньше ходило гордое и могучее животное, которому, естественно, нужна была не любовь, а лишь обычная жертва, как Вова с Семёном - плоть и кровь. Так вот, раз есть "чёртова невеста", то есть и "чёртова любовь", какой и была Женина любовь к Полине... И то, что он замыслил, то, о чём он всегда боялся признаваться самому себе, наконец пришло к нему ясным и незамутнённым, холодным и обдуманным, как обдумывают самый важный шаг в жизни. Он просто убьёт её, а потом Антона. И постарается жить дальше. Постарается до невозможности сильно оттянуть тот срок, когда ему уже придётся бояться Божьего суда. А Он всё видит, всё знает... От Него ничего не утаишь. Но этот срок настанет ещё совсем не скоро, утешал себя возбуждённый Женя, всё страшное ещё впереди... Он понимал, что им двигает что-то низкое и животное, что сам же презирает в мире... Но он вспоминал вчерашний день, и это бледное тело, эти радостно горящие голубые глаза, развевающиеся на ветру белые локоны Антона, представали перед ним в какой-то красной пелене, становились для него добычей... Женя вдруг осознал, что сам начинает превращаться в зверя. Ну что же, пускай так. Теперь он - зверь, Соловей, и без маски, без зверей, без этого леса, без Стаи. Время приближалось к шести утра, и утреннее жаркое солнце до рези слепило глаза. Он шёл, бурчал что-то себе под нос и не замечал ни времени, ни дороги. Впереди него, на холмике, в тени темнела небольшая рощица, - он пошёл через пролесок, - сквозь ветви деревьев пылало солнце красным раскалённым углём, зажигало воздух и превращало его в огненную золотистую пыль. Так близко и так ярко было солнце, что всё кругом словно исчезало, а оставалось оно одно, окрашивало дорогу и ровняло её. Глазам стало больно, он повернулся назад, и сразу перед ним всё потухло, стало спокойным и ясным, маленьким и отчётливым. Где-то далеко что-то красное выхватило высокий ствол сосны, и он горел среди зелени, как свеча в тёмной комнате; алым налётом покрылась впереди дорога, на которой теперь каждый камень отбрасывал длинную чёрную тень, и в воздухе вились пылинки, колебались в воздухе, как золотая паутинка. Он не видел теней, и он не сводил глаз с неба, так и шёл, с поднятой вверх головой. Её дом виднелся вдали, и Женя, мертвенно улыбнувшись, смахнул со лба набежавший холодный пот, перехватил поудобнее рукоятку ножа и замедлил свой быстрый торопливый шаг. "Наверняка они сегодня снова встретятся. Хотя, говорят ведь: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь... Блин, везде эти зайцы!" Неожиданно он увидел, как из дома вышел тоненький силуэт и зашагал к дороге, и приглядевшись, Женя узнал в этом силуэте Полину, которая зачем-то вышла на улицу в такую рань. На ней было тоненькое белое летнее платьице, которое всем своим видом показывало деланую наивность и беспорочность хозяйки. Если бы у неё ещё на голове была соломенная шляпка - тогда вообще был бы полный комплект: этакая "фройлян" двухсотлетней давности, только у таких "фройлян" волосы были обычно пшенично-золотистые, как у Кати. "Ну, была не была!" - собрался с духом Женя. Почему-то именно сейчас внутри всё начало резко рваться, тянуть его назад, в дом, внутренний голос бушевал, пытаясь достучаться до него: "Опомнись, идиот, что ты задумал?!" "То, что должен". И вдруг из-за леса выступили пять высоких призрачных силуэта и обступили Полину. Та замерла на месте, начала испуганно мотать головой. Сердце у Жени вдруг упало и замерло в какой-то страшной тревоге, но, будто подталкиваемый сзади, он шёл прямо на них. Подходя к ним он с каким-то пугающим спокойствием различил знакомых ему зверей в полном составе: Хозяин леса, Волк, Медведь, Лиса-Аня и Сова. Их вид совсем не складывался с окружающей обстановкой - чистое и светлое летнее утро, первый летний день. Звери резко обернулись к нему, обернулась к нему и Полина. Женя почувствовал, как на лбу снова выступил пот от пугающе неживых Полининых глаз: в них читался ужас той силы, которую только может испытать внутри себя человек. Её и без того бледное лицо стало каким-то меловым, и она, будто не понимая, что происходит, тихо и сипло обратилась к нему: -Женя?.. Ты что здесь делаешь? Женя... И вдруг Женя с отчётливой ясностью понял, что сейчас произойдёт. Он уже не таился, вытащил нож, угрожающе глянул на зверей. Вдруг к нему подбежал Медведь, и Женя едва успел заметить его тупые, круглые и страшные глаза, с красными жилками и желтоватым гноем вокруг. Он был ужасно худой и облезлый, как и все остальные, за исключением Хозяина - на нём, видимо, отсутствие добычи никак не сказалось. Медведь, без размаха, ударил Женю в подбородок, снизу-вверх. Голова у него качнулась, зубы клацнули друг о друга и, взмахнув руками, он упал навзничь, прямо на дорожную пыль. Волк и Сова перехватили Полину поудобнее, та начала брыкаться, один раз даже успела что-то выкрикнуть на всю округу, но ей тут же заткнули рот. Аня и Медведь тем временем занялись Женей: последний снова ударил его, сбив с ног ударом в затылок. Женя хорошо дрался, но почему-то именно сейчас, на пороге смерти, звери вдруг стали раз в сто сильнее обычного. Они сильно били его, где-то сбоку до Жени доносились сдавленные Полинины крики, он, от бессознательного отчаяния, начал царапаться когтями, как дерущаяся женщина. В Аниной маске блеснули озверевшие ледяные глаза, не те, которые он знал и помнил, и та вдруг обнажила невесть откуда взявшиеся когти и, так же, как и Женя раньше, расцарапала тому лицо, только гораздо сильнее и резче. Ножик был потерян почти сразу же - он валялся где-то на дороге. Один раз Женя успел вытянуть шею из-под плеч Медведя и увидел, как Хозяин лично нёс бедную Полину куда-то вглубь леса. В Жене вдруг появились силы, тот почти вырвался из звериной хватки, но ему вновь прилетел тяжёлый лещ прямо в затылок, и тот окончательно ослабел и повис на руках, которые тоже понесли его в чащу. Так продолжалось не больше минуты, пока Женя не ощутил вокруг себя пустоту, с замиранием сердца понёсся куда-то вниз, хрустнул всем телом, ударившись о землю, - и потерял сознание... Когда он очнулся, лоб уже нещадно пекло от вступившего в свою законную силу солнца. В рот набралась земля и скрипела на зубах. И первое, самое сильное, что он почувствовал, придя в сознание, был густой и спокойный запах земли. Голова была тупая, словно налитая свинцом, так что трудно было двигать; всё тело ныло, и сильно болело плечо, но, слава Богу, ничего не было сломано или разбито. Женя сел и посмотрел вверх, ни о чём не думая и ничего не вспоминая. Прямо над ним свешивался куст с чёрными широкими листьями, и сквозь них проглядывало лазурно-голубое чистое небо. Воздух был сухим от жары и лёгким. Как по мановению руки, с мыслями о чистом небе появились небольшие клочки облаков, которые быстро пронеслись в вышине от сильного ветра, осторожно обходя солнце. Он вспомнил всё, что произошло, и не поверил. Это было страшно и непохоже на правду, которая не может быть такой ужасной, и сам он, сидящий среди новой жизни и начавшегося нового дня и смотрящий снизу на солнце, был непохож на себя настоящего. Он протянул руку, чтобы нащупать ножик, но его не было. И то, что его не было, донесло до Жени страшную мысль - это не сон, это - правда! В тот же миг, замирая от ужаса, он уже карабкался вверх из какого-то оврага, обрывался вместе с осыпавшейся землёй и снова поднимался, и хватался за гибкие ветви куста. Вылезши, он почему-то побежал прямо, не рассуждая и не выбирая направления, долго бежал и кружился между деревьями. Так же внезапно, не рассуждая, он побежал в другую сторону, и опять ветви царапали его лицо, и опять всё стало похоже на сон, и почему-то Жене казалось, что нечто подобное с ним уже когда-то было. Он заметался, что-то шепча, обшаривая кусты, как-то выбежал на дорогу, сщурил глаза от резко бьющего солнца и жаркого ветра, а потом в испуге отшатнулся: под ногами всплыло белое яркое пятно, похожее на застывшее пятно в солнечном свете. Это лежала Полина. -Господи! Что же это? - с сухими глазами, рыдающим голосом сказал Женя и, встав на колени, прикоснулся к лежащей и отпрянул - руки тут же оказались в мутной красной жиже. -Полина, милая, это же я... - шептал он, ища мутным взором её лицо. И снова он протянул руку, и опять наткнулся на тело, и так, куда он не протягивал её, он всюду встречал это тело, гладкое, упругое, как будто теплевшее под прикасающейся рукой. Иногда он отдёргивал руку быстро, иногда задерживал, и как сам он, без ножика, казался себе ненастоящим, так и с этим телом он не мог связать всё своё представление о Полине, о той Полине... И то, что произошло здесь, что делали звери с этим безгласным телом (от Жени не укрылась струйка крови, текущая из-под разорванной юбки), представилось ему во всей омерзительности - и какой-то странной, говорливой силой отозвалось в нём. Потянувшись так, что хрустнули суставы, он тупо уставился на белое пятно и нахмурил брови, как думающий человек. Ужас перед случившимся застывал в нём, сворачивался в комок и лежал в душе, как нечто постороннее и бессильное. -Господи, что же это? - повторил он, но голос его был будто нарочно неправдивый. С глубокой нежностью и пугливой осторожностью Женя старался собрать в единую материю обрывки её платья, и двойное ощущение материи и местами голого тела было остро, как нож. Он вдруг вспомнил, что именно это тело вчера видел ненавистный Антон, и тело стало для Жени непостижимым безумием. Он был её защитником и в то же время тем, кто хотел на неё напасть, и он искал помощи у леса, и лес с пугающим участием дал ему её в таком страшном виде - мол, ты же сам этого хотел, так получай! Здесь было пиршество зверей, и, внезапно отброшенный по ту сторону человеческой, простой и понятной жизни, он вдруг вдохнул носом жгучее сладострастие, почему-то разлитое в этом жарком и душном воздухе. -Это я! Я! - бессмысленно повторял он, не понимая окружающего мира и весь полный воспоминаниями о том, как он когда-то увидел то самое платье, силуэт ноги и нежно обнимавшую её туфельку. -Что же это?! - громко и отчаянно вскрикнул он и вскочил, ужасаясь самого себя... Где-то вдалеке замаячил до боли знакомый Жене силуэт, появлению которого он вообще не удивился, и он тут же побежал в лес, который для него теперь снова был зловещим. Он не боялся встретить зверей, теперь он намеренно шёл на смерть - после такого жизнь уже будет ему не мила. Почему-то он именно сейчас, бегая по лесу, почувствовал, как вместо тягучего и тяжёлого страха вдруг наступило раскаяние, самое жгучее сожалени, любовь - да! - самую нежную любовь к Полине... уже покойной Полине. Он ломал тонкие руки, он звал её посреди жгуче радостного утра, сперва вполголоса, потом всё громче и громче: он повторял сто раз, что любит её, корил себя за то, что не сумел защитить её, что допустил не только мысль, но и намерение причинить ей вред, клялся, что больше такого не допустит и снова умолял Бога, чтобы это и вправду оказалось сном, тем самым кошмаром из потаённого детства, который он почти позабыл, и уж если это действительно был сон, то он больше никогда не сделает ей больно, оставит её с Антоном в покое, в конце концов, упросит отца уехать отсюда хоть к чёрту на кулички - главное, больше никогда не будоражить себе и без того истерзанное сердце... Только теперь он понял, что этим утром Полина была к нему ближе всего, с полной невинностью сердца и чувств, и не важно, ждала ли она встречи с Антоном или нет - он должен был защитить ей, а своим отчаянием, фактическим предательством, он погубил её. Ещё более пугающим для него оказался тот факт, что он - последний человек, которого Полина видела в своей жизни. Последним... С него началась их история, с него она и закончилась, с его странным взволнованным лицом на глазах она и приняла смерть вместе с бесчестием... Нет! Таких, как Полина, насилие не лишает девичьей чести - как можно лишить чести ангела, праведника, святую, символ всего гнетущего Жениного существования, и так бесславного... Он понял, что совершил ещё более тяжкий грех, чем убийство - не спас ближнего своего, и не просто ближнего, а любимую - или он бросал слова на ветер? Женя бежал, смотрел на небо и спрашивал сам себя: бросал ли он слова на ветер?.. И именно с этим грехом ему придётся жить всю жизнь, его он пронесёт и с ним предстанет на высшем Суде, и им его будут судить, с ним же он попадёт в ад - туда ему и место. Он вернулся домой в начале девятого и притворился спящим. На удивление, спал спокойно. Проснулся в половину одиннадцатого, на скорую руку позавтракал и вышел гулять. На улице он встретил мрачных и суровых Антона и Рому, и вдруг в его голову закралась страшная мысль: они пришли за ним, за грешником. И мысль о том, что собственной гибелью он искупит свой же грех, неожиданно воодушевила его, и он смело пошёл им навстречу. Никто из них не назвал Женю убийцей. Антон, который действительно договорился ровно в шесть встретиться с Полиной, сказал, что её нашли рядом с собственным домом, что её мучили и зверски убили, что один из ментов проговорился о возможном изнасиловании, что, по выражению Ромы, "посёлку теперь точно пиздец". В этом плане Женя понимал его - все только отошли от январской суматохи, когда все силы были брошены на ликвидацию зверей, и когда их посёлок вдруг стал достоянием федерального масштаба. Режим чрезвычайного положения в городском округе был введён личным указом Ельцина, на время операции в посёлке расположился чрезвычайный штаб, в составе которого были сотрудники центральных и республиканских аппаратов МВД, ФСБ и МЧС, а по слухам, там даже был легендарный министр по чрезвычайным ситуациям генерал-майор Шойгу... Именно по слухам - его Женя не видел, зато довелось "поручкаться" с главкомом внутренних войск МВД России генерал-полковником Яковлевым. Кто знает, может потом, в будущем, подобное знакомство понадобиться... На лице Антона не было видно какой-либо скорби или расстроенности, была лишь тень расстерянности, а в остальном он был собранный, и даже какой-то холодный, будто что-то замыслил, и это очень беспокоило Женю. Рома же, для Жени, был в нормальном состоянии - со вспухшими глазами и резким надрывистым голосом, что говорило о том, что он, в отличии от Антона, полностью был подавлен потерей. Сам же Женя храбрился из последних сил, поскольку боялся разоблачения. Ему казалось, что Антон с Ромой уже давно обо всём догадались, что просто ждут удобного случая, дабы прижать Женю в тёмном уголке, приставить "бабочку" к горлу и по-тихому замочить - за Полину, и от этого ему меньше всего хотелось попадаться им на глаза. Оставшийся день он провёл дома, находясь в "отключке" - на внешние раздражители он реагировал, но внутри него всё будто обмерло, а главное, что он перестал слышать стук собственного сердца и поэтому перестал понимать, жив он или уже умер, и совсем скоро предстоит тот страшный Суд... Днём он хотел пойти в больницу, в морг, где лежало тело Полины, но его туда не пустили - нужны были какие-то бумаги. Потом он узнал, что Антон и Рома прошли туда беспрепятственно - у Петрова была записка от Тихонова. Женя совершенно спокойно воспринял то, что Полину он просто больше никогда не увидит - он твёрдо решил, что не пойдёт на похороны, поскольку просто не выдержит тягущей и гнетущей атмосферы, и не сможет подойти к гробу при всех, увидеть её лик, для которого последними воспоминаниями были звериные морды, боль и растерянное Женино лицо. Его лицо. Не Антона, а его... Хотя, для него это было странным утешением. Вечером ему повстречался Антон, ещё более побледневший и осунувшийся после посещения больницы. Он сказал, что Полинин дед Харитон попросил, чтобы перед похоронами Полина лежала дома, в гостинной. Мол, ему так будет лучше. Женя рвано попрощался с ним и, сдерживая неожиданно подступивший к горлу ком, направился к её злополчному дому, рядом с которым всё и случилось... Харитон довольно быстро впустил его и столь же быстро позволил ему пройти в страшную и неуютную гостиную, где лежала она. С каждым шагом Женя чувствовал, как внутри что-то накапливается и рвётся выйти, но почему-то не может - невидимая преграда мешает этому "чему-то" вырваться наружу и освободить Женину душу из оков. Была ли это совесть или раскаяние - Женя так и не узнал. В гостиной пахло воском, горели три свечи. Наискось комнаты, на столе, лежала Полина. Её голова покоилась низко, будто ей самой уже было всё-равно, как лежать - под головой была маленькая мягкая подушка. Глубокая важность была в её закрытых глазах, и губы улыбались блаженно и безмятежно, как будто бы она перед расставанием с жизнью узнала какую-то глубокую и сладкую тайну, разрешившую всю его человеческую жизнь. Женя вдруг вспомнил, что точно такое же выражение лица он видел на посмертных масках Пушкина и Наполеона в книжках - двух самых великих и известных страдальцев мира. Удивительно, но сейчас она выглядела гораздо живее и красивее, чем тогда, растерзанная на дороге, хотя Женя до сих пор помнил то необъяснимое оцепенение, охватившее его при виде её тела. Веротяно, это как раз и было одно из высших проявлений любви - любви даже после смерти. И эта любовь прошла мимо Антона, он никогда такой не испытывал и больше не испытает - Женя был в этом уверен. Раздвинув в обе стороны её чёрные, блестевшие на слабом мерцающем свету лаком, он крепко сжал руками её виски и поцеловал в холодный, влажный лоб долгим поцелуем. Когда он вышел, Харитон обратился к нему: -Вы ведь музыке вместе учились, да? -Да... -У неё любимое произведение было - вторая часть сонаты №1 для скрипки Шумана. Она всегда мне говорила, что хочет, чтобы после её смерти кто-то сыграл эту сонату. Не на похоронах, просто бы сыграл. Ты ведь придёшь на похороны?.. Женя неопределённо пожал плечами: -Наверное... Женя не помнил, как добрался до дома. Его начало дико трясти, как только он ушёл от Харитона, а мокрые от пота ладони меленько дрожали, будучи не в силах что-либо удержать. Отец спал. Тишина дома давила. Женя зажёг везде, где можно, свет, включил в комнате радио, и всё-равно ему слышались какие-то посторонние голоса, а в углах дома мерещились всякие тени... Он пытался несколько раз дозвониться до Кати, Антона, Ромы, - плевать, кого, - но никто не брал телефон. Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Он бросился открывать, надеясь увидеть там долгожданное избавление от смерти, и судьба его услышала - на пороге стоял Рома. Он молча, не мигая, смотрел на Женю, чуть покачивая головой. -Жека? - хмуро спросил он, точно не понимая, кто перед ним стоит. Женя кивнул, чуть отступив вглубь квартиры. -Выйдем? Женя настолько опешил, что даже не испугался. Измученный последними днями мозг отказывался полностью анализировать информацию, и поэтому он, прямо в чём был, вышел с Ромой на улицу, под свет закатного солнца. Они вышли в край улицы, в маленький пустырь, где очень часто проходили всякие "стрелки" и ошивались подозрительные личности. -Жека, - начал Рома, шмыгнув носом, едва они остановились, - обещай быть со мной честным. -Да... хорошо. Что ещё случилось?.. Рома отвернулся от него и коротко бросил: -Тебя видели на улице в половину шестого. Куда так спешил? И почему спешил в сторону Полининого дома? По телу второй раз пробежалась волна чудовищной дрожи. Женя вздохнул, стёр пот со лба и хрипло ответил: -Я... я никуда не шёл... -Женя, не ломай комедию. Тебя видел мой кореш, тоже любитель прогуляться рано утром. Ты шёл в сторону дома Полины. Потом, прямо в шесть утра, он видел тебя в лесу, ты бегал и что-то кричал, и вид у тебя был очень странный. -Это неправда! - неожиднно громко выкрикнул Женя. - Меня там не было! Я был дома! -Серьёзно? - Рома резко схватил его за домашнюю мокрую футболку. - Давай пойдём к твоему отцу и спросим, гулял ли ты утром? Будем спрашивать? А может, это ты, сволочь, убил её? Женя ничего ему не сказал и вдруг, неожиданно, всхлипнул надрывисто и тонко, по-девчачьи, не контролируя себя. Это как-то странно подействовало на Рому: он отстранился и минуту молчал, о чём-то думая. Потом взглянул прямо в глаза Жене и твёрдо, будто выкладывая тяжёлые камни, "обрадовал" его: -Я зря утверждать ничего стану. Если правда твоя - извинюсь, я не блядь последняя. Но, если тебя там видели и если... в общем, сдам Тохе. А уж он из тебя тогда всё дерьмо вытрясет, Жека, если не обосрёшься от страха ещё раньше... У вас же ведь с ним раньше из-за Полинки контры были, верно?.. Было тихо. В холодном чёрном небе равнодушно мигали звёзды. Женя лежал уже без одежды, пытаясь заснуть и справиться с настигшим его недомоганием, но ничего не получалось - он страдал, страдал так, как только умеет страдать русский человек. Вокруг него вились призраки мёртвых и образы живых, и он чувствовал, что этому кошмару не будет конца. Он уже не считал себя по-настоящему живым человеком, он всем телом ощущал исходящий от него страшный холод смерти, смерти чистой и невинной. В груди жгло и жгло, хотелось зарыдать, разреветься, но слёзы никак не шли... Он неожиданно оказался на кладбище, обнаружил себя лежащим ничком на новенькой свежей могилке, с мокрым и свежим от долгожданных слёз лицом. Голова была на удивление ясной и холодной. Женя взглянул на надгробный камень: на него участливо и по-доброму смотрела Полина, и глаза у неё сияли в темноте голубыми алмазами, входя в невообразимый контраст своей полнотой жизни с окружающей тьмой. Что произошло? Неужели её уже похоронили?.. Женя встал на колени и перекрестился, потом поднялся и пошёл. Движения его были собранны и скоординированны, будто его вело принятое им решение... У самого края кладбища Женя наткнулся на какую-то глубокую и широкую яму, вырытую неизвестно кем и непонятно зачем. Дна ямы он разглядеть не мог, но ему показалось, что оттуда торчат ржавые прутья арматуры. Женя встал на краю и замер, будто чего-то ожидая. Ветер завыл над заброшенными могилами и словно донёс до Жени голос, подсказывающий, что нужно делать. Женя засмеялся страшным смехом, рваное эхо которого разлетелось по кладбищу. Он зарычал, оттолкнулся изо всех сил и прыгнул через чёрный зев котлована... После ему снилась Полина. Он пытался её обнять, но она уворачивалась и ускользала. Утром, несмотря на разбитость и плохое настроение, Женя заставил себя сделать зарядку. Мышцы приятно заныли. и завтрак после душа доставил почти физическую радость. Потом он вспомнил: сегодня же Полинины похороны. Пойдёт ли он туда? - сил не хватит, это точно. "Блядь, вот блядь-то! - Женя попытался успокоиться и собраться с мыслями, но у него это не получилось. - Идти или не идти? Если пойду - чёрт знает, что, может со мной там произойти. Плюс на неё смотреть... Нет, точно не выдержу! А если не пойти - выдержу? Тоже хороший вопрос..." Свою судьбу Женя доверил старому червонцу, лежащему в его комоде. Если орёл - идёт на похороны, если решка - нет. Выпала решка. Так же, как и после убийства Семёна, он не помнил, сколько так пролежал на кровати, смотря в потолок и поражаясь наступившей внезапно ясности в голове и лёгкости в теле. Казалось, что где-то там, на кладбище, Полина вдруг воскреснет, вылезет из гроба и побежит к нему. Прибежит, протянет к горлу свои тонкие бледные ухоженные руки, под подстриженными ногтями которых будет чернеть грязная жухлая земля и спросит что-нибудь своим хрустальным голоском, вытрясет всю душу, и это будет для Жени самым страшным кошмаром в жизни. Его почему-то стало тянуть в сон, но он не мог заставить себя закрыть глаза - Женя боялся снов, которые должны прийти к нему... Днём он почувствовал, что про лёгкость и ясность совсем зря подумал - к внезапно вернувшимся общей усталости и нервной вымотанности, вернулось ещё и что-то вроде обычной простуды, которую он подхватил два дня назад, в последний Полинин вечер, пробегав несколько часов под дождём. Простуда ведь наступает постепенно, в самый неподходящий момент... Грудь болела, голова была тяжёлой, и каждый шаг отдавался в ней оранжевыми вспышками боли. С трудом подавляя тошноту и головокружение и, поминутно вытирая со лба испарину, выдул четыре стакана воды, и тут же проблевался, еле успев добежать до туалета. Отец был на работе, и поэтому Женя не беспокоился за то, что его мог кто-либо услышать. Он вернулся к кровати и снова рухнул туда, и снова перед ним появилась Полина. Она было рванулась к нему, но почему-то остановилась, смотря куда-то Жене за спину. Он оглянулся - за его спиной висела фотография молодого отца с сослуживцами в Афгане - все в полевой форме Советской армии и знаменитых панамах-афганках, на груди блестел новенький орден Красной Звезды, и рядом с отцом на этой фотографии стоял отец Ромы Пятифана, как две капли воды похожий на сына, с таким же хищным и едким выражением лица, и такой же короткой чёлкой на лбу, видной под панамой. Женя снова посмотрел на Полину и понял, почему она не хотела обнимать его - сзади ведь стоял почти Рома. Она обняла его своими голубыми глазами, и Женя растаял в идущей от неё волне нежности и тревоги. Он тут же начал куда-то уплывать, радуясь, что ему больше не надо напрягаться, что за ним уже пришли, пришла Она, которая знает, что нужно делать... В раскрытый от радости и благовения рот неожиданно полилась вода, не холодная, которая была в кране, а горячая и вкусная... -Попей, Женя, милый мой, родной, попей, горе ты моё... Ясная солнечная Полина сидела рядом с ним, на кровати и поила его с ложечки тёплым клюквенным морсом. Глаза у неё почему-то были красные, и Женя, желая узнать, что случилось, попытался сесть, выйти из лежачего положения. -Поля, почему ты плачешь? Её рука, держащая ложечку, задрожала так, что чутьь было не расплескала морс. -Женя... Ты же будто неживой стал. Посмотри на себя в зеркало. Тебе только поседеть не хватало... Она куда-то убежала, и Женю мгновенно сморил спокойный и тихий сон. Несколько раз за день он просыпался, видел, что рядом с ним никого нет, и снова засыпал, как ребёнок. Полина вернулась только под вечер, с тяжёлым скрипом открывавшейся двери. Жене сначала показалось, что это вернулся отец, но пришла она, держа в руках какую-то мокрую тряпку. -Раненый герой, ни дать-ни взять... - с хитрой улыбкой произнесла она. - А герои должны быть чистыми! И неожиданно махнула тряпкой на Женю, и ему в лицо полетели тысячи холодных брызг, мгновенно взбодрившие и обрадовавшие его. Он вскочил с кровати, и они стали бегать по всей квартире: он пытался поймать её, а она ловко уворачивалась, в какой-то момент Женя ухватил её за руку, и снова на лицо упали маленькие капельки и брызги, которые превратились в поливавшую его голову тёплую воду, как маленького, и Женя действительно, закрыв глаза, вспомнил, как когда-то его купал отец. Отец... -Женя... Женечка... Милый мой, любимый, солнышко... - Полина прильнула к нему, и теперь на её лице воцарился испуг. - Мне страшно, Женя, успокой меня... -Поленька, котёнок... всё хорошо, я - рядом... И вдруг перед ним явственно встала картина вчерашнего дня: он ведь был тогда рядом, но её это не спасло... И она будто тут же почувстовала смену его настроения и начала стонать: -Женя, мне страшно... Женя, что они... что они делают со мной?! Она резко отпрыгнула от него, выставила вперёд длинные руки, будто защищаясь от чего-то. -Не надо! Не сыпьте меня! Не сыпьте! И Женя вдруг явственно увидел тяжёлые и большие комья грязной земли, которые падали на неё, и вдруг стало ему невыносимо страшно, будто и на него они опускались, навсегда закрывая от остального мира. Ночью она явилась ему в последний раз - он это чувствовал. Она смотрела на него мягко, участливо, потом как-то неловко улыбнулась и исчезла. Вместе с ней и исчезла вся прошлая жизнь: внезапно появившиеся звери, январь, любовь, ненависть, смерть - всё осталось за последней чертой, которая ограждала все эти чувства от Жениной новой жизни. Утром он снова вышел погулять, с вновь обретённым и уже, как Женя надеялся, вечным спокойствием в душе. Он, ничего не ощущая внутри себя, вновь прошёлся по той дороге, вновь оказался у её дома, на том месте, где едва заметные следы милицейского мела, которым обрисовали труп, ещё остались, красовались своеобразным символом на жаркой грязной земле. -Так пускай и будет, - твёрдо сказал Женя. -Кто здесь?! - вскрикнул кто-то за его спиной знакомым голосом. Женя обернулся и увидел Антона, который медленной походкой выходил из леса. Чем-то он напоминал Жене его самого два-три дня назад, такой же он был странный и необъяснимо дёрганный. -Тох, это - я, - спокойно сказал ему Женя, выставив для приветствия руку. - Как всё прошло? Меня не было, я... мне плохо было, и... -Нормально всё прошло, - отрезал Петров, пожимая Жене руку и удерживая другой что-то за пазухой. - Ты... что здесь делаешь? -Да... гуляю просто. -А... ну... гуляй. Антон взглянул на Женю и такой же походкой направился дальше по дороге в сторону посёлка, и его прощальный взгляд был ледяной и страшный - живые так не смотрят, и Женя почувствовал, как его снова бросило в лёгкий озноб. -Так... интересно. Что-то произошло там, в лесу... Он не удивился, увидев на опушке, где когда-то им же был убит Семён, труп Ани. Маска лежала в стороне, а всё её тело было исстреляно в разных местах. Анино лицо было чистое и спокойное, с копной рыжих волос на лбу и россыпью весёлых веснушек на щеках. Ничего Женя не испытал, глядя на неё, ровным счётом ничего. Для него она была тенью прошлой жизни, ею и останется. Неподалёку лежали остальные звери. Их Женя тоже медленно обошёл, каждому взглянул в лицо, поразился Сове - маленькой девочке Сене, которую в человеческом обличьи он не видел уже очень давно. Хозяин леса тоже был убит. Вся его крупная рогатая башка была усечена пулевыми ранениями, но глаза его были открыты, и плясал в них резкий шебутной огонёк, какой всегда там был. Рядом с ним лежала какая-то палка, вся в еле заметных тёмных разводах. Именно труп Хозяина поразил Женю больше всего. Не смерть зверей, а смерть Хозяина - повелителя леса, могущество которого было неоспоримым. Как получилось так, что лесной царь, владыка всего живого в этой округе принял смерть от обычного свинца? А чем тогда были его способности? Чем тогда он был выше и могущественнее остальных зверей, которые, также, как и он, валялись с простреленным телом и головой?.. И Женя понимал, чьих рук это дело, кто убил их всех и вернул посёлку долгожданное спокойствие - Антона, конечно. И это была месть - месть за Полину. И осознание того, что Антон всё же победил Женю в их давней битве, что финальное сражение осталось за ним, что самое главное, чего наверняка хотела Полина и все остальные - смерть зверей - сделал он, Антон Петров, а не Женя Никитин. Не его это рук дело, не его!.. Соловей медленно вытащил нож из-за пазухи. Тяжело, с хрустом и бьющей во все стороны кровью, отрезал голову Хозяина. Взял её в руки и потащил через весь лес, к знаменитому в округе обрыву, с которого была видна вся окружающая природа, и множество других рек, кроме Ольшанки. Встав над обрывом, Соловей протянул на вытянутых руках отрезанную башку Хозяина леса и каким-то страшным нечеловеческим усилием, рывком всей той звериной силы, что была в нём и без маски, вырвал оттуда всё мясо, оставив голый череп с пустыми глазницами. Вокруг всё тут же помрачнело. Нахмурилось утреннее небо, замолчала в лесу вся живность. Соловей чувствовал, как из черепа в него втекает древняя лесная сила, как по жилам начинает течь что-то тёплое, тягучее и очень бодрящее, что затуманивает разум и отрешает от всего земного. Всё засветилось, затуманилось, и козлиная морда будто сама налезла на Соловьиное лицо, слилась с ним и стала единым целым. Рядом с ним тут же образовались всякие силуэты, из ниоткуда возникли птицы, звери, все и вся заплясали перед ним, сделали хоровод, в центре которого был он, новый и непобеждённый, и силой его был не лес, не тайга, не то, что когда-то было закрыто в страшном звере Козле, а нечто неуловимое, что двигало им всё это время, из-за чего он всё, что было можно, потерял, но что в то же время и вело его к этому дню, медленно, но верно - сила самой судьбы бурлила в его жилах, и ничто не могло её остановить. Теперь он - Хозяин леса. Истинный и вечный.