Прикасаясь ко льду губами

*** «Осень давно пришла!»- Шепнул мне на ухо ветер, Подкравшись к подушке моей. *** Ноябрь 2017 года, г. Москва, Россия. Этери Тутберидзе пригласили на встречу с Александром Горшковым для экстренного совещания. Благодаря предупреждению врачей тренер уже знала, что глава Федерации владеет информацией о здоровье Жени. Что именно было рассказано - она в подробностях уточнила, но не была до конца уверена, что ей не лукавили: понимала, что давление Горшкова трудно выдержать, не расколовшись. На эту беседу Этери отправилась без Сергея Дудакова, так как побоялась, что глава Федерации может поднять вопросы, связанные с шантажом. Наметив в голове примерный список ответов на предполагаемые вопросы, Тутберидзе терпеливо ждала, пока её пригласят войти. Уже знакомый ей кабинет и острые кривоватые пальцы, что жестом «любезно» приказывали сесть туда, куда требуют. Без лишних вопросов Этери заняла кресло напротив и затаила дыхание. Перед этим она выпила успокоительные, чтобы хоть как-то контролировать свою эмоциональность. По взгляду Горшкова Этери поняла, что общение будет тяжелым. Они дождались, пока в кабинет принесут чай, а до этого сидели молча, переглядывались. Когда коллеги остались наедине, Горшков сел в своё объемное рабочее кресло и помрачнел. Тутберидзе стоило больших усилий переждать затянувшуюся паузу. — Я весьма и весьма опечален известиями о Женином состоянии, — начал Горшков, и про себя Тутберидзе начала материться. Именно такого начала разговора она и боялась. — И в представленных обстоятельствах не предполагаю, на что нам следует надеяться, — окончил он свою мысль. Этери сцепила между собой пальцы рук под столом: они покраснели, так как женщина всё же занервничала и начала с силой сжимать их. Кольцо на среднем пальце больно впечаталось в нежную кожу. — На Женину выносливость и характер, — проталкивая воздух через сдавленные от волнения голосовые связки, ответила она. — Это абсурд, Этери Георгиевна. Тут уже не вопрос выносливости. Тут вопрос реальных физических возможностей в сложившейся ситуации, — императивный мужской тон дал понять, что будет непреклонным в выводах. — Женя никогда не сдавалась. Она занимается реабилитацией. Врачи делают всё, что в их силах, чтобы ускорить заживление голеностопа. — И всё же, — вздохнул он, — это не залог гарантированного успеха на Олимпийских играх. Наш лидер ослаблен. Я с трудом представляю, что нужно сделать с Медведевой, чтобы она добралась до соревнований. Есть угроза развалить её окончательно. И это понятно уже и без врачей. Этери посмотрела на чашку чая перед собой, на пар, что от неё исходил. В горле пересохло от страха, но отпить оттуда хотя бы глоток она не решалась. — При условии соблюдения всех реабилитационных этапов Женя имеет шансы выйти на лёд снова. — Но уверенности в её прокатах у меня уже давно нет, — сказал Горшков. Мужчина тем самым выразил утрату доверия Жене, чем оскорбил её заочно. Оскорбил и Этери в том числе, глядя прямо в её глаза. — Я знаю Женю, знаю её физические способности и высокий моральный дух, она… — Похвальна ваша вера. И мне вполне понятно, чем она продиктована, — усмехнулся Горшков. Этери вся побагровела, так как понимала, что именно имел в виду мужчина. Это было ужасно страшно, унизительно, обезоруживало её: «Что бы я ни сказала в защиту Жени, он будет переводить лишь к одной теме…» — Это не имеет больше никакого значения, — сделав голос твёрдым, ответила она. — Я сделала всё ровно так, как вы и говорили. Никакого личного контакта вне стен катка, никаких взаимоотношений, больших, чем «тренер-ученик». Что вам ещё нужно? Что мне ещё сказать или сделать, чтобы меня перестали тыкать в то самое и упрекать в этом? — А ничего и не нужно. Ваши поступки и ошибки говорят сами за себя. Не зря Медведева промолчала о том, что катается с травмой. Хотела сильно вас впечатлить. Этери опешила, ведь Горшков демонстрировал чрезмерную осведомлённость в столь щепетильных вопросах. Она разозлилась, и взгляд её стал колючим. — Я осмелюсь сказать, что вы глубоко не правы! Понятия не имею, кто смеет так искажать действительность в ваших глазах. Хотя, пожалуй, догадываюсь об этом. — Это не имеет значения. Вопрос в другом. — А для меня имеет. Кто тот сукин сын, что принёс вам эти фотографии? — нагло, смело спросила Тутберидзе напрямую. Этот вопрос она прожёвывала и промусоливала в мыслях постоянно. Он настолько осел в её голове, что думать о чём-то ещё стало невозможным. — Я оставлю имя в тайне. Для вашего же блага. Тем более что он заинтересован в успехе вашего штаба. — Какая глупость! — занервничала Этери. — Шантаж, к которому этот подонок прибег… это свинство! Вы уже достаточно сказали, я всё поняла. — Не угрожайте никому, сидя в моём кабинете. Вы не в том положении, чтобы что-то кому-то предъявлять, учитывая вашу вину. Стоит быть благодарной хотя бы за то, что человек не отнёс данный компромат куда-то повыше. Сидели бы сейчас в колонии общего режима, Этери Георгиевна. Там бы уже даже я был бессилен. — Да пусть он сдохнет, этот информатор! — возмутилась Этери, всё же не сдержав эмоций. Её затрясло крупной дрожью. Горшкову это не понравилось, но Тутберидзе продолжила: — И что же он получил взамен? Это же ясно, что фотографии не остались бы у вас на руках, не предложи вы ему нечто взамен. Что же это? — Я делаю вам предупреждение. Вы должны проявить смирение, а не захлёбываться в собственной истерике. Это поведение показывает вашу непрофессиональность. Я теперь глубоко сомневаюсь, что работа с Медведевой у вас пойдёт на лад, учитывая характер ваших, надеюсь, завершённых личных взаимоотношений, — угрожающе зашипел Горшков. — Лучше скажите мне, кто в ваших глазах подходит ей на замену? Этери была вне себя. Такой прямой и грубый Горшков вызывал в ней максимум отвращения. Слово «замена» было просто ужасным, омерзительным. — Её некем заменить! — Тутберидзе тряслась от злобы, настолько ей было противно быть в положении, подчиненному ему. — Тогда на грядущую Олимпиаду вы не поедете. На чемпионате России решатся все организационные вопросы, и если вы настолько упрямы, то я лично от себя сделаю всё, чтобы в Корею поехала Елена Германовна или Алексей Николаевич. Сотскова, Туктамышева имеют крошечные лучики потенциала. Пусть он и не столь велик, каким был у Медведевой, — говорил Горшков. Эти слова резали Этери по живому, даже успокоительные еле сдерживали эмоциональную дамбу. Всё её тело напоминало наэлектризованную поверхность, что загорится при попадании хоть одной мелкой частички инородного тела. — Поэтому для своего же блага вы обязаны принять решение, кем будет тот претендент, который поедет от вашего штаба представлять Российскую Федерацию в Пхенчхане. И пока я спрашиваю вашего совета, а не указываю вам. Но Этери промолчала. Она настолько злилась, что рациональность покинула её сознание. Женщина не готова была назвать другую фамилию, кроме как «Медведева». — Раз вы упрямитесь… теперь слушайте, как будет, — сделав паузу, Александр продолжил: — Туда мы отправим Алину Загитову. Самым крайним вариантом может быть Полина Цурская, но и в её физической форме я не уверен. Поставим её запасной. Но Загитова… она только подтвердила мои мысли. И пусть это рискованное мероприятие. Но. Девочка катает свои программы второй сезон и весьма уверенно. В отличие от Медведевой, которая не может вкатать новое. Если в 2015 году Загитова была отстающей, то с начала этого года показала себя отлично. Тем более у неё нет травм. Решено. — Она нестабильна. Куча ошибок, недокрутов, неуверенность в себе. Алина может выйти на лёд и сдуться, не выдержать давления. Она ещё вчера сидела в юниорках, и отправлять её на Олимпиаду — это больший риск, чем травмированную Медведеву! — Я следил за её прогрессом, и победа в Гренобле только утвердила мои намерения относительно неё. — Она после короткой программы пятое место заняла! Она запорола выступление! — отнекивалась Тутберидзе. — Но компенсировала это баллами произвольной. Значит, со стрессом справляться умеет. И если вы знаете о её погрешностях в короткой программе, то устраните их. Вы же тренер! Работайте с тем, что имеете, а не с тем, что покоится в туманном будущем, — возразил Горшков. — А вас вообще моё мнение о спортсменах волнует? Как тренера-то? Судя по всему, нет! Прямым текстом говорю, что Загитову считаю слабой, а вы настаиваете! Да что все привязались к ней? Женя уже третий год приносит золотые медали! Там опыта, упорства, лидерских качеств больше! Она восстановится, и мы приведём её к золотой медали! Вот в этом я уверена! А в остальном — извините! — Теперь мало волнует. Вы из-за личных мотивов не объективны! И мне теперь недостаточно просто ваших слов. Поймите это уже! Мне их недостаточно! Необходимы результаты, а даёт их с лихвой Загитова! Хотите вы этого или нет, но теперь ваша забота — это заниматься тренировками Алины. Усиленными. Чтобы прогресс нарастал. Будь обстоятельства другими, я бы только на Медведеву и её исцеление молился. Но не сейчас! Нужны экстренные меры! Поэтому всё определено. И эти слова от меня не предложение, Этери Георгиевна, а чёткий указ! Вы же не меньше моего хотите получить золото, так какая вам разница, кто из учениц его принесёт? — Огромная! В Жене я уверена! Даже с переломом уверена! — настаивала Этери и понимала, что повышает голос слишком очевидно. Это паника, бессилие. Женщина чувствует вкус поражения. Внутри сердца всё падало с грохотом. Она по взгляду тусклых жёлто-карих глаз поняла, что мужчина решение принял. — А Я НЕТ! Того, что я не уверен, достаточно, чтобы вы просто помолчали и сделали так, как я сказал! — ударив рукой по столу, пошипел Горшков. Этери была повержена этими словами. Она не готова была к такому диалогу, поэтому, растерявшись, отвернулась от злобного старческого лица. Если бы это было сражение на поле боя, то обезглавленного соперника посадили бы на кол. Тутберидзе так себя и ощущала - настолько болезненно давался этот диалог. И таким унизительным было для неё поражение в собственных глазах. В кабинет постучали, и Горшков разрешил войти. Подавленная Этери подняла взгляд и увидела опоздавших людей: Татьяну Тарасову и Александра Когана. Тутберидзе была настолько раздавлена, что не нашла слов, чтобы их поприветствовать. Тарасова сразу же напряглась, когда увидела бледное лицо грузинки. — Пробки ужасные, — оправдался Коган, а Тарасова молча заняла место рядом с Этери. Глядя на неё, Татьяна Анатольевна испугалась ужаленному, болезненному виду Тутберидзе. Спрашивать её о чём-то при коллегах она не стала. — Я сама напросилась на эту беседу, уж прости меня. Не может пройти мимо меня такой сложный вопрос с нашей Женечкой, — сказала старшая. Этери возмутилась: «Какой ещё нашей Женечкой, мать твою?!» Когда Александр Коган сел в кресло около окна, Горшков посмотрел на коллегу. Они обменялись двусмысленными взглядами. Сняв очки, Коган весь сделался зажатым, будто стиснутым под прессом. — Этери Георгиевна, я обеспокоен новостями о Женином переломе. Даже не ими, а сложностями, связанными с временем на восстановление. Вы уже обсудили между собой какие-то варианты с Александром Георгиевичем? — спросил Коган. Тутберидзе бросила косой взгляд в сторону Тарасовой. Она не была уверена, в курсе ли старшая о шантаже, поэтому постаралась ответить обтекаемо. — Я бы сказала, что мы ищем компромиссы, — ответила Этери. Горшков внимательно посмотрел на неё. — А какой период прогнозируется на выздоровление? — уточнила Тарасова. Этери решила, что не сдастся без боя. — Месяц, — солгала Тутберидзе. Горшков всплеснул руками и усмехнулся. — Какой на хер месяц, простите за мой французский! Это полнейшая брехня! Кому вы лжете! — возмутился глава Федерации. — А я вам говорю, что месяц! Я Женьку знаю и ещё провела беседу с врачами. Они продолжат работу с ней, реабилитируют, а я верну весь набор её прыжков, — смело заявила Этери. На самом деле она понятия не имела, как такое осуществить. Просто не желала слушать очередную информацию о том, что Женя списанная спортсменка. Этери всегда боролась до конца. — Так это же хорошо! — обрадовалась Тарасова. — И какими методами хотите добиться такого исхода? — спросил Коган, и, прежде чем Горшков вмешался, кудрявая заговорила. — Мы разработаем индивидуальный график тренировок, сменим произвольную программу. Так, чтобы соответствовало её темпу работы и состоянию. — Вы опять шутите со мной о смене «Анны Карениной»? Это какой-то кошмар! — возмутился Горшков. — А я с Этери согласна. Где же тут кошмар? Вот она говорит, что нужен график тренировок, и я согласна. Тело-то ослабленным будет после травмы. То, что она сказала про изменение «Карениной»? Так и я так думаю. Тот контент Женечка не выкатает при всём своём желании. Нужно учитывать ресурсы тела, — важно проговорила Тарасова. Горшков не спешил спорить с подругой, даже задумался, когда она чуть ли не дословно повторила слова Тутберидзе. — Коллеги, нет у нас времени на то, чтобы восстанавливать что-то. Мы не сможем заставить Медведеву работать сверх нормы. Это было бы убийством, понимаете? Так сложились обстоятельства, и нужно решать, что же делать дальше, — развел руками Александр Коган. — И мой выбор пал на Алину Загитову. Огромный риск, знаю, но кого-то достойнее, чем она, я не вижу. Именно из штаба Тутберидзе. Нам кровь из носа нужны медали, и мне чётко об этом сказали в Министерстве. Если Женя восстановится, то это отлично. Но стоит ли золотая медаль сломанного позвоночника? Или ноги? — сказал Горшков. Этери почти свихнулась. Тревога в душе увеличивалась, ведь уже почти каждый второй говорил, что Женя может сломаться. Настолько туго этот страх проходил через рассудок, что так и застревал внутри без выхода. — Саша… — закачала головой Тарасова. — Вы всё полагаете, что я только о себе думаю. А я ведь о спортсменках переживаю. Об их возможностях, о шансах, о дальнейшей жизни. Для Алины физически проще вытянуть страну на пьедестал и ничего не потерять. Но вот для Жени ситуация обратная. Если мы будем наседать на неё, то это и морально, и физически её уничтожит. И мы не то что на Олимпиаде её не увидим, мы можем вообще её не увидеть на льду. И то, что вы так уповаете на Медведеву, Этери Георгиевна, мне понятно. Причины ясны, но неужели вы готовы пойти на риск вопреки прогнозу врачебной комиссии о вероятной инвалидности девочки? — прерывая Тарасову, договорил Горшков. Этери совершенно точно проследила в этом разговоре продолжение идеи, озвученной её коллегами ещё в кабинете «Хрустального». Она злилась, так как не понимала, кто именно насел на уши Горшкову: Глейхенгауз или врачи. Вне себя женщина резко встала с места и растерянно огляделась по сторонам. Ей было страшно, что каждое постороннее слово постепенно склоняет её к мысли, что бороться за Женину победу на Олимпиаде бессмысленно. Этери до смерти боялась, что своим рвением сломает любимого человека. И этого она себе никогда не простит. — Сядьте, Этери Георгиевна. Прошу. Да, разговор нелёгкий. Но принять решение следует сейчас. Или никогда, — мягко попросил Коган. Тарасова посмотрела на Этери с сочувствием. Сердце внутри неё разрывалось. Мучительно долго длилась пауза, пока Тутберидзе наконец-то не села обратно. Она облокотилась о стол и прикрыла лицо ладонями. Татьяна Анатольевна положила руку ей на плечо и тяжело вздохнула. — Решение принято, — озвучил вердикт Горшков. — Вы, Этери Георгиевна, теперь будете работать с Алиной. Если сумеете помочь Жене восстановиться, то в добрый путь. Ваше предложение об индивидуальных тренировках я одобряю. Считаю, что обязанности по разработке программы нужно поручить Сергею Дудакову и Сергею Розанову. Они ставят технику детям, стиль работы у них постепенный. Думаю, что для Медведевой это будет шанс на возвращение. Вы же с Даниилом Марковичем плотно занимаетесь тренировками Загитовой. От вас, Этери Георгиевна, требуется соблюдать только такой порядок. Нагружать Женю начнёте тогда, когда будут видны улучшения в её состоянии. И вот ещё что. Не уверен, что ей стоит торопиться с выходом на публику, поэтому финал Гран-при ей следует пропустить. Ради собственного блага. Вам это понятно? — Женя будет деморализована, если я сообщу ей эти новости! — всколыхнулась Тутберидзе. — А вы не сообщайте ей всё, что мы тут обсудили. Вы для неё авторитет. И ваша задача настроить её только на выздоровление. Все препирательства пресекайте, хватит уже потакать этим подростковым хотелкам. Ещё со времён смены «Январских звезд» было понятно, что вы слишком прислушиваетесь к ней и её желаниям. Зря я дал слабину и позволил. Нужно сохранять холодный рассудок, а я поверил вашим красивым речам. Больше этого не повторится, — договорил Александр Горшков. Он поставил ладонь на стол так, словно разрезал торт либо яблоко пополам. Этери внимательно наблюдала, потому что видела в этом знак свыше: после этого разговора её душа разделилась надвое. Одна верит в чудесное восстановление Жени и первое место на Олимпиаде, а другая боится сломать ей позвоночник, при этом ещё и оставить без медали. Этери уходила с тяжёлым сердцем. Этот день надолго отпечатался в её памяти. *** Отделение «Хрустальный», школа «Самбо-70», г. Москва, Россия. На катке работа шла по обыкновению активно. Спортсмены тренировались в нормальном режиме, тренеры руководили процессом. После разговора с Федерацией Этери дала себе время, чтобы переварить информацию. С Женей они более или менее примирились, поэтому минус один стресс смягчил моральную нагрузку на Тутберидзе. Женщина в этот день почти не вмешивалась в тренировочный процесс. Она наблюдала только за одной парой — это были Даниил Глейхенгауз и Алина Загитова. Этери силилась вспомнить своё нечастое взаимодействие с семьей Загитовой. Редко видела маму Лейсан Ильдусовну, но зато постоянно за бортиком поддерживала Алину бабушка Надиля Фаатовна. Женщина являлась основой её стабильного морального состояния, была нравственной опорой. Добрая, но строгая, Надиля не спускала глаз с внучки и не вмешивалась ни во что, лишь наблюдала. Единственные люди, которым женщина беспрекословно доверяла, были тренеры Даниил Глейхенгауз и Людмила Борисовна. Особенно с Шалашовой у Надили Фаатовны были тёплые взаимоотношения. Во время репетиций в хореографическом зале Людмила Борисовна могла себе позволить заболтаться с бабушкой Алины: о погоде, о театре и фильмах, успехах своих подопечных, грядущих соревнованиях. Раньше Тутберидзе особо не обращала на это внимание. Теперь, после недавних заявлений Глейхенгауза в кабинете, Этери старалась быть более прозорливой. Всё ещё держа в голове нехорошие мысли о странной настойчивости хореографа, кудрявая пристально погрузилась в изучение обстановки. Со стороны это виделось окружающим как глубокая задумчивость, что ею и являлось. Дать непредвзятый анализ Загитовой оказалось сложнее, чем Тутберидзе могла подумать. Она прозревала постепенно, будто до падения Медведевой тренировала только её одну, и теперь неожиданно обнаружились другие спортсмены в группе. Почти так это и было, ведь делать замечания — это не та высокая степень вовлеченности, на которую Тутберидзе способна. И если пересматривать одни и те же программы по пятнадцать раз за день — это норма, то и одинаковые ошибки будут замечаться так же регулярно. Налаженный процесс, который работал по инерции и оставлял простор для мыслей о личной жизни. В этом и было упущение Тутберидзе. Рядом с Алиной было много людей вокруг. Она была дружелюбной и общительной с девочками из группы. Особенно хорошо общалась с Аней Щербаковой и Дианой Дэвис. Когда Щербакова травмировалась, Алина часто ходила к ней в гости и приносила какие-нибудь подарки. Особенно игрушки. Девочкам нравились одинаковые мультфильмы и персонажи, да и разница в возрасте между ними была не слишком большой. Этери ни разу не была в квартире Загитовых, не знала, в каких условиях Алина живёт. Она не интересовалась наличием домашних животных у девочки, не расспрашивала о здоровье родителей или младшей сестры. Старший тренер не то что была холодна к ней. Она была глубоко безразличной, что намного хуже, чем негативная реакция. Даже завоёванное ею золото с начала сезона не вызывало столько эмоций, сколько победы Медведевой. И это было понятно. Этери просто не замечала Алининого прогресса. Думала только о Жене. И теперь, когда лидер вынужденно покинул каток для восстановления здоровья, Этери нужно было наблюдать за чьим-то результатом. Делать это по указке Горшкова было ещё сложнее. Тутберидзе в глубокой задумчивости прокручивала те крохи, что были у неё в голове из образа татарки. И утвердилась в мысли, что почти ничего о ней не знает. Когда Сергей Дудаков сошёл со льда и сел рядом с Этери, женщина неожиданно его спросила: — Серёж, а у Загитовой вообще какой график дня? Дудаков удивился, взглянул на Этери, как на незнакомку. Он взял в руки чашку с кофе и немного взболтал его, глядя на осадок. — Я же не Надиля Фаатовна, чтобы знать. Наверное, как и у всех. А что тебя конкретно интересует? — Она с подкатками вообще справляется? Часто берёт? Дудаков снова посмотрел на неё как баран на новые ворота. У него не было сомнений, что такие глупости Тутберидзе знает и сама. Стараясь скрыть своё удивление, он решил безропотно отвечать на всё, что взбредёт ей в голову. — Она если бы могла остаться тут ночевать, то непременно сделала бы это. Совсем другой подход с того момента, как ты выгоняла её. Алина явно прогрессирует и желает бороться за пьедесталы. Я тебе давно об этом говорил. Тутберидзе замолчала. Она правда многое понимала сама, но где-то глубоко внутри. И доставать эти моменты на поверхность было странно, ведь Этери никогда не воспринимала Загитову всерьёз. — А животные у неё есть? — неожиданно уточнила женщина, чтобы поставить внутри себя галочку: «Я хоть что-то о ней узнала». Дудаков вновь оглядел её с головы до ног. — Да хер знает. Вроде крысы, а может, хорьки, — пожал плечами мужчина. Этери округлила глаза, уставившись на прыгающую на льду Алину. — Крысы? Её домашние животные — крысы? — Я не помню, но она как-то говорила. Старый я, такие нюансы запоминать. На губах Тутберидзе промелькнула улыбка: было трудно вообразить, что Алина нянькается в квартире с крысами. Дудаков встал с места и вновь вернулся на лёд, а Этери продолжила наблюдать за Алиной. Перед ней был лист с замечаниями и разнообразными пометками об ошибках, выставленными заранее. Женщина прекрасно знала, где и когда девочка ошибается, поэтому решила проверить свою память и внимательность. — Алина! Короткую заново давай! — крикнула в её сторону тренер, а сама подумала: «Проверю прыжки в каскадах». Она прекрасно знала, что короткие программы даются ей не так легко, как произвольные. После промежуточной пятой позиции в Гренобле Алина значительно уступала канадке Османд и допустила аж две ошибки, поэтому Этери решила проверить Алину на моральную прочность. Девушка поддалась. Встав в позу, начала катать свою короткую программу. Этери ловила глазами каждый жест и даже встала с места. Прыжок в либелу четвертого уровня был хорошим, но Тутберидзе этого оказалось недостаточно для идеального исполнения. Она проставила внутри своей головы минимальный бонус за исполненный элемент и вышла на лёд к Алине. Фокус внимания всех присутствующих на катке сместился на Загитову и Тутберидзе. Придирчиво глядя на дорожку шагов, женщина подъехала ближе и начала кружить около спортсменки, словно коршун. — Каскад, не подняла каскад! Что за тройной лутц! — строго выкрикнула Тутберидзе, когда девочка из-за неожиданного внимания тренера упала перед риттбергером. Это было очевидное моральное давление, и Даниил Глейхенгауз поспешил нагнать тренера, но та махнула рукой в его сторону: «Не мешай Алине». Посмотрев на девочку, женщина сказала: — Повторяй каскад. Снова. И смотри только в мои глаза. Поняла? — Да, хорошо, — кротко кивнула Алина. — Пока за каскад ставлю тебе ниже минимума. Ещё раз. Алина повторила прыжки и снова застопорилась, тем самым выдавая окружающим своё волнение. Этери это было на руку. — А как ты думала? После короткой в Гренобле я была недовольна. И ты снова допускаешь одни и те же ошибки. Заново! — требовала Тутберидзе. За бортиком занервничала бабушка Загитовой. Алина снова повторила заход и упала уже в этом моменте. Запутавшись в ребре, оттолкнувшись с внутренней, плоской его стороны, она чиркнула коньком лёд. Тутберидзе мельком улыбнулась, но исправлять этот недочёт намеренно не стала: «Женьку обычно загоняла прыгать один лутц на две программы и у самого бортика. Это то, что нужно. Неясное ребро — это не преступление. У Алины оно будет спорным, может, и ракурсы будут работать на раскрытие очевидного недочёта. В конце концов спишут на скачок роста». Этери заставила повторить отдельно лутц не менее пяти раз подряд, чтобы понаблюдать технику. В какой-то момент у девочки закружилась голова. Тяжело дыша, она притормозила. Покровительственно подъезжая, Этери бросила на неё недовольный взгляд. — От и до неверно. Типичные ошибки выдаёшь, даже смешно. Что за неуверенность? — Я… — Последняя буква в алфавите. Вспоминаем про ногу. Она идёт у нас назад, как по линеечке за пятку, и отсюда вот пошло плечо налево, и отсюда только прыжок. Поехала по кругу. Поехала. Заново, — показывая на себе технику исполнения в замедленном темпе, сказала Этери. При этом женщина промолчала о рёбрах, да и ученица не обратила на это внимание из-за перевозбуждения. Алина сделала ровно так, как сказано, и ограничилась двухоборотным прыжком. Хриплый смешок. — Лучше, но теперь сильно несвоевременно раскручиваешься. Начинай работу с корпуса, и чтобы обороты были чистыми. Будешь катать, оттачивая баланс от поворота корпусом до отталкивания зубцом, — пригрозила Тутберидзе и повторила: — Давай без недокрутов при исполнении. Пошла снова. Совершенно очевидно Этери поняла для себя, что замучить Загитову для неё стало принципиально важно. Те ошибки, что раньше Тутберидзе позволяла оставлять без должной шлифовки, теперь вызывали в ней щенячью радость. Словно в этом крошечном моменте она подметила спасательную соломинку, которая будет полезна в будущем. Тутберидзе обдумала летний период и вспомнила о том, что местами у Алины просматривались шаткие, менее отцентрованные вращения. Именно поэтому она частенько заваливала короткие, что было только на руку Медведевой, которая была в них стабильна. Этери быстро припоминала, с каким техническим набором приняла Алину в свою группу и как корректировала ей неверное ребро именно у лутца. Но вот стоило надавить на неё на тренировке, и от растерянности девушка начала прыгать с ошибкой по старой памяти. Глаза Алины быстро стали влажными, но слёзы быстро разлетались в стороны от количества оборотов в воздухе на прыжках. Затем Этери требовала идеально поднятый лутц в сцепке с ритбергером, и Алина вновь проседала под давлением тренера. — Чего это она к ней так придралась? — шепнул Розанов Глейхенгаузу, наблюдая за происходящим. Даниил нахмурил брови. — Медведеву развалила, теперь Алину пытается, — выдавил из себя парень. — Слушай, ну, зато внимания сколько. Она что, в Федерацию ходила? — усмехнулся Розанов. — По всей видимости. — Понятно, — продолжил улыбаться Сергей, — а то до этого ей на Алинку срать было. Алина отработала каскад так, как этого требовала Тутберидзе, затем перешла к тройному флипу. Но и тут Этери нашла, к чему придраться. Девушка каталась на грани истерики, хотя всецело на трясущихся ногах делала всё вроде бы верно. Она выдерживала бешеный темп работы в «Хрустальном», но сегодня он был особенно невыносим. Пока Тутберидзе наблюдала за происходящим, она выискивала ошибки дотошнее обычного. Вспоминая Францию, она довольно подмечала, что девочка, упав дважды, растеряла все бонусы. Не говоря уже про несчастный риттбергер, прицепленный к флипу со степ-аутом. В этом женщина увидела очередную зацепку. — Хорошо-хорошо. Достаточно, — уже после исполнения Алиной очередного заклона объявила Этери. Она так и не досмотрела программу целиком, ведь по сути расставляла акценты по ходу пьесы. Пока Алина пыталась отдышаться, тренер остановилась напротив неё. Глядя сверху вниз, старшая выглядела угрожающе. Это давление девочка ощущала буквально волосами на голове, которые рефлекторно встали дыбом: «Она так много времени со мной провела… почему?» — Я вас не подведу, — с отдышкой оправдалась Загитова. Подняв глаза, Алина посмотрела покорно, но при этом решительно. Дернув бровью, Тутберидзе склонила голову на бок, словно потешалась не над брюнеткой, а над её домашними крысами. — С этого момента каждый божий день будешь катать программы так, чтобы отдышки в твоём голосе я не услышала, — хладнокровно отреагировала Этери и откатилась к борту. Алина кивнула, глядя в спину отдаляющемуся от неё тренеру. В кабинет Этери Тутберидзе громко, несдержанно постучали. Женщина даже вздрогнула, настолько неожиданным был этот стук. — Войдите, — сказала она и обернулась на дверь. В помещение вошёл Даниил Глейхенгауз, и Этери сверкнула глазами, предвкушая дальнейшую беседу. — Что случилось? — спросила она, скрещивая руки на груди. Парень взвинчено прошёл через кабинет, не присев на стул, навис над Этери. Он молчал, но во всем его теле читался мотив атаковать собеседницу. — Вы приняли решение отыграться на Алине? — Прости что? «Отыграться»? Мне не послышалось? — Да-да, вы всё верно услышали. Серёжа Дудаков сказал, что вы ходили в федерацию, и вот внезапный интерес к Алине, да причём в столь агрессивной манере, — возмутился Даниил. Этери снова улыбнулась, но не было в этой улыбке тепла. Больше ядовитой насмешки и желания вонзить зубы в самое горло Глейхенгауза. — Хорошо, что ты пришёл ко мне сам, а не я бегаю за тобой. Ты верно всё понял. То, что там сказали, мне совершенно не по душе. И в словах Александра Георгиевича я проследила мысли схожие с теми, что ты и Сергей Розанов озвучили в этом самом кабинете. Ваше настойчивое пропихивание Загитовой и ультиматум, высказанный мне, — это всё не случайность. Поэтому лучше скажи прямо. Ты являешься крысой, которая доносит каждый мой шаг Горшкову? — напрямую спросила Тутберидзе. Даниил был ошеломлён, и Этери явно не ожидала от него такой реакции. Внимательно глядя в его терракотовые глаза, она пыталась оценить, не притворна ли его реакция на её слова. — Что? Почему вы так решили? Что я такого сделал, чтобы вы могли такое подумать? — вздохнув хрипло и громко, ответил брюнет сбивчивым голосом. Тут уже растерялась Этери. Она несколько раз хмурилась, затем на лице отображалась растерянная задумчивость. Понимая, что стоит быть осторожной с подозрениями, женщина осеклась: — Слишком настойчив ты и твоё желание успеха для Алины. — И что? Для вас не секрет тот факт, что Алину я считаю своей музой. В неё я вкладываю всю душу и разве могу хотеть для неё чего-то меньшего, чем выступления на Олимпиаде? Вы ведь и сами желаете успеха своей… музе… Жене… Но обстоятельства таковы, что она травмирована. Разве я или Алина виноваты в этом? Никто не мог и помыслить, что с Женей так произойдёт. Поэтому в тот момент я сказал в кабинете то, что и думал всегда. Алине нужно дать шанс! Не для того, чтобы задвигать Женю, а для того, чтобы себя показать! Этери совершенно потеряла под ногами почву. Она встала, начала расхаживать из стороны в сторону, подобно тому, как это делал несколько минут назад Глейхенгауз. Она старалась распутать клубок из мыслей, а Даниил ждал того, что Этери ответит ему. Женщина резко обернулась и, глядя на него со злостью, выдохнула: — Это был ты! Ты принёс тогда розу! Даниил сжал челюсть, свёл на лбу брови. Внутри него что-то встрепенулось, но Тутберидзе считать это по его внешнему виду не сумела. — Какую розу, Этери Георгиевна? — Ты знаешь какую! Знаешь! — громко прорычала она, затем подошла так близко, словно собиралась либо ударить, либо толкнуть. Даниил сделал шаг назад, а Этери один шаг к нему, снова разорвав между ними расстояние. — Тогда в кабинете мне подкинули отвратительное послание, и что-то мне подсказывает, что это был ты! Никто бы не осмелился сделать такую вещь среди бела дня! Человек должен знать распорядок занятий, должен уметь проникнуть в кабинет, выглядеть при этом непринуждённо. И это был ты. Скажи мне! — надавила она и замахнулась ладонью. — Ну, давайте! Ударьте меня за то, в чём я снова не виноват! Вы же очень скорая на выводы! Может, и меня выкинете из штаба, как когда-то прогнали Серёгу Розанова! Он не был виноват тогда, а я не виноват сейчас. Я верой и правдой служу только вам! У меня нет причин вам вредить! — темпераментно сказал парень. Этери оскорбилась подобными словами, и возросшая в душе неопределённость захлестнула её окончательно. Ей на секунду почудилось, что весь мир против неё. Не сумев спросить напрямую про снимки с поцелуем, Этери сорвалась и звонко ударила Даниила по щеке. Удар был таким сильным, что кожа у брюнета, казалось, покроется волдырями. Он тут же приложил руку к лицу и, отшагнув назад, прикрыл глаза. Это мгновение показалось обоим вечностью, настолько никто из них не ожидал подобного. Будто бы и сама Тутберидзе удивилась, будто распустила руки вовсе не она, а кто-то другой. Женщина начала сомневаться в себе и, глядя на собственную покрасневшую ладонь, молчала. Ей не следовало делать этого, но отвести душу у неё получилось. — Ничего страшного. Я всё понимаю, — тихо сказал он и вылетел из кабинета как ошпаренный. Мчась по коридору, парень на полном ходу столкнулся с другом Сергеем Розановым, который как раз вышел из раздевалки. Увидев внешний вид Даниила, Розанов схватил его за плечи и отвёл в сторону. Растрёпанный и раскрасневшийся Глейхенгауз плохо выглядел. — Что с тобой? — спросил Сергей. В ответ на это Даниил пронзительно посмотрел другу в глаза. Розанов мельком взглянул на красный узор от ладони на его щеке. Удивлению не было предела, но прежде, чем кареглазый красавчик успел что-то ответить, Даниил с силой оттолкнул его от себя. — Ты чего? — удивлённо сказал Розанов. — Что с лицом-то? — Да пошёл ты на хуй, — выругался Глейхенгауз и ушёл быстрым шагом как можно дальше. Розанов долго смотрел ему вслед, затем медленно натянул на плечи куртку. Оборачиваясь на шум где-то за спиной, он увидел смеющуюся Алёну Косторную в компании с Морисом Квителашвили и другими мальчиками из группы. Сначала девочка не заметила тренера, но, как только поравнялась с ним, тут же осеклась. Симпатичное личико стало сосредоточенным, даже виноватым. Вместо того, чтобы что-то сказать, Розанов начал уходить по-английски. — Сергей Александрович! — позвал тоненький голосок, когда парень шёл к выходу с территории «Хрустального». Он замедлился, оглянувшись, подождал, пока Алёна его нагонит. Косторная остановилась и пристально посмотрела на него. Мимо них прошли девочки из группы, каждая попрощалась с тренером и Алёной. Как только окружающее пространство осталось для них двоих, Сергей снова посмотрел на ученицу. У неё было красивое лицо, которое с возрастом явно станет ещё краше плюс необыкновенные то ли серо-зелёные, то ли серо-голубые глаза. Они напоминали ему дно огромного бассейна, которое в зависимости от настроения неба отражало его цвет. Всякий раз разный. — Хотела спросить… — О чём? — У вас такой вид, ну словно вы типа расстроены. Может, не моё дело, но всё же… не из-за тренировки? Может, это… я… что-то не так сделала? — она говорила эти слова с широко открытыми глазами. Небо сегодня было пасмурным, и все его серо-голубые оттенки уместились в два огромных радужных диска её глаз. Её по-детски наивная реакция понравилась ему, настолько чистой и непосредственной она была. Смотрел он на девочку всегда строго, а она в сотый раз думала о том, что млеет от этого. Позволяя своим розовым нежным губам лёгкую улыбку, Сергей ухмыльнулся. Словно она сделала ему комплимент, а не выразила волнение. Этот прищур чёрно-карих глаз буквально сводил Алёну с ума, и по коже её побежали мурашки. — Ты делаешь всё правильно. Будь спокойна. Если бы меня что-то не устраивало, я бы непременно сказал, — определенно захотелось положить ладонь на её плечо, что Розанов и сделал. В моменте девочка еле заметно вздрогнула, но взгляда своего не отвела. Уточнил: — Где твоя мама? — Задержится. — Хм, — медленно убирая ладонь, промычал он. Алёне хотелось что-то сказать, но вместо этого она лишь начала жевать собственные губы. Розанов обратил на это внимание и почему-то подумал, что Тутберидзе делает так постоянно. — Я могу подождать её с тобой. Составлю компанию. — А как же ваш автобус? — занервничала Косторная, словно не поверила его словам. Он снова очаровательно улыбнулся. — А откуда знаешь, на чём уезжаю? Может, на машине. — Ну… видела как-то, — солгала она. Алёна несколько раз следила за тем, с кем он уходит из «Хрустального» и как передвигается. — Да и вы бы парковались тут, наверное, будь машина-то. — Наблюдательная, — снова ухмыльнулся он. — Добрый вечер, — обратились к ним. Женя в компании мамы и собаки стояла рядом с забором. Вышли прогуляться. Медведева ещё за версту приметила стоявшую у калитки парочку и захотела доковылять до них, чтобы разглядеть. Сергей сдержанно поприветствовал всех, а сам почему-то стал выглядеть более скованно. — Как нога, Жень? — живо поинтересовалась Косторная. — Вот постепенно даю нагрузку. Болит, но я и гуляю не так много. Чисто, чтобы воздухом подышать, — ответила Женя. Сергей посмотрел на Жанну, затем на Евгению. — Живёте рядом? — Да, Сергей Александрович, — ответила Девятова. Женя с любопытством уставилась на Розанова, но отвлеклась, увидев далеко за его спиной быстрый, вколачивающий гвозди в землю шаг — это старший тренер вышла на парковку. — Вечер добрый! — громко обратилась Медведева, не стесняясь присутствующих. Розанов оглянулся на Тутберидзе, замеревшую на половине пути. Даже с такого расстояния парень приметил, что женщина не в духе. Что уж говорить про жёсткость тренировки с Загитовой. Не прозвучало ни слова, как кудрявая копна волос направилась в сторону компании. Жене не понравилось выражение лица Этери, она тут же оценила, что что-то с ней было не так. — Здравствуйте. Как самочувствие? — кивнув Девятовой, тренер спросила о здоровье Женю, хотя на неё не посмотрела. Алёне стало жутко некомфортно, когда в их мирное пространство ворвался грузинский истребитель. Розанов же подметил, что связь между состоянием Глейхенгауза и Тутберидзе определённо прослеживается: «Уж не из-за Алины?» — С каждым днём ближе к кромке льда, — ответила Евгения. Непутёвая Джерри начала тянуть поводком руку хозяйки ближе к кудрявой, так как вплотную подошла к ногам, чтобы понюхать их. Хриплый звук то ли усмешки, то ли наслаждения от внимания собаки. Тутберидзе присаживается на корточки, чтобы погладить животное. И когда Джерри понимает, кто перед ней сел, начинает активно вилять задней частью тела и заметно громче сопеть. — Всегда узнаёт. Приятно, — сдержанно улыбнулась Этери. Все присутствующие смотрели, как перевозбуждённая собака начинает облизывать длинные изящные пальцы и кружиться рядом с их владельцем. Женя начинает непроизвольно завидовать Джерри, потому что та имеет возможность продемонстрировать Тутберидзе, как соскучилась по ней. В отличие от неё у Жени такой возможности сейчас нет. — Мы, пожалуй, пойдём снова в холл. Подождём маму Алёны. Хорошего вечера, — объявил Розанов и напоследок взглянул на Женю и Этери. Тутберидзе никак не отреагировала, а Жанна вежливо попрощалась. Высокий молодой парень и его ученица медленно побрели к зданию. Только насладившись вдоволь кусочком собачьей любви, женщина встала на ноги. — Не перегружайте ногу, — потребовала кудрявая, и Жанна кивнула ей в ответ. — Ещё увидимся. Женя забыла вообще обо всём, о чём думала до прихода Этери. Она смотрела ей вслед, затем как та садится в машину. Краткая встреча взволновала, и Жанна обратила на это внимание. Провожая глазами автомобиль Тутберидзе с парковки до выезда, Медведева несколько раз закусила губу. — Злится на тебя? — спросила мама. — Вряд ли, — ответила дочь. — А чего тогда недовольная такая? Словно серых щей наелась. — Не знаю. Сама вижу её впервые после дня рождения, как и ты, — сказала Женя. И они медленно побрели обратно домой. *** Женя постепенно начала возвращаться к прежней спортивной жизни. Пока шёл процесс восстановления, одна съёмочная группа из Японии изъявила желание снять о ней документальный фильм. Девушка была не против. Настроение было хорошим, учитывая ещё и факт примирения между ней и Этери. Этого было достаточно для того, чтобы сердце билось ровнее. После встречи около «Хрустального» брюнетка позвонила Тутберидзе, но выбить причину плохого настроения так и не удалось. Это расстроило, но в какой-то момент Женя предпочла не злить Этери расспросами. Всё так же Женя прокручивала в голове мысли об излечении ноги, воображала тренировку короткой и произвольной программ, лёжа на диване под музыку в наушниках. Все мысли были только о катке, девушка была полна оптимизма. *** И вот Этери пригласила Женю к себе в кабинет для разговора. Девушка летела туда из дома окрылённой. Снова появились силы улыбаться и шутить. Дверь в кабинет скрипнула, и Этери заёрзала на стуле, когда Медведева целиком образовалась на пороге. Заминка, и обе мягко друг другу улыбаются. Это был добрый знак. Девушка осмотрительно закрыла дверь на замок изнутри. На всякий случай. Этери этот жест смутил, что уж скрывать. — Привет, — приглушённо шепнула Женя и кратко улыбнулась в очередной раз за день. — Привет, — ответила Тутберидзе и указала рукой на диванчик. Медведева отнеслась к этой формальности спокойно, так как отношения между ними были сдержанными. И всё же не лишены заботы и понимания. Прежде чем сесть туда, куда попросили, брюнетка медленно подошла к любимой. За долю секунды женщина заметила блеск золотого украшения, которое Медведева надела: «Мой подарок…» Подумав об этом, Тутберидзе довольно вздохнула, опустив глаза. Тонкая бледная рука протянула сверток, перевязанный красной ниткой со знакомым до боли именным знаком Жениной печати: «Любовное послание? Определённо хокку, которое Медведева придумала для меня…» — Это тебе, — тихо шепнула девушка и снова улыбнулась. Она снова стала чаще улыбаться рядом с Этери. Это не могло не радовать. Тем больнее для Тутберидзе в последующем будет даваться то, что нужно было сказать. Тонкие пальцы взяли свёрток, и между парой нависла неловкая пауза. Женю это удивило. Она не увидела на лице возлюбленной ожидаемого восторга или хотя бы удовлетворения. Казалось, что женщину этот романтический жест вовсе не тронул. — Спасибо… я… посмотрю чуть позже. Не возражаешь? — спросила кудрявая. Женя расстроилась, и весьма дурно ей удалось это скрыть. Расширив большие карие глаза, Евгения выдала эмоцию удивления, которая перемешалась с растерянностью. — Да ну… нет… конечно нет, — выдавила из себя Женя. Сев на диван, она внимательно проследила за тем, как изящные пальцы откладывают важный элемент её чувств куда-то в сторону. Этери же внимательно осмотрела ученицу с головы до ног. — Как нога? — Лучше, — искренне призналась Женя. Она начала разочаровываться: не таких вопросов от Тутберидзе она ожидала. Снова пауза, и Этери пытается собраться с мыслями. — Я хочу поговорить с тобой о серьёзных вещах. Мне важно, чтобы ответила честно, — тут же попросила Этери. — Так, — насторожилась Евгения. По привычке рука опустилась к колену больной ноги и начала почёсывать кожу через штанину. — Врачи говорят, что ты отказалась от их предписания и не носишь ортопедический бандаж. Это так? Женя опустила глаза в пол, ответа от неё не последовало. Этери с недовольством посмотрела на больную ногу в сапоге и скривила рот. — Почему? — Уродует меня. — Что? — изумилась Тутберидзе. Она ожидала любого другого ответа, кроме этого. — Ты в своём уме вообще? Как совести хватает такую чепуху молоть? — Ты меня позвала, чтобы разосраться? — свела брови на лбу Медведева. — Сказать, что ты ахуела. Честное слово. Я всё надеялась, что ты мне внятную причину назовёшь! — Ну, блять, не нравится он мне. Я в нём, словно пират безногий. — Женя! Головой своей думай! Тебе сказано прямым текстом, что срок твоего восстановления зависит не только от навыков врачей, но и от твоего желания выздороветь! Сапожок — это часть реабилитации! Как смеешь ты этим пренебрегать? Ты вообще понимаешь, что отдаляешь своё возвращение? — Этери настолько занервничала от услышанного, что в глазах запрыгали чёртики. Столько ужаса и негодования от Жениных действий она давно не ощущала. — Ничего я не отдаляю. У меня с ногой всё в порядке. Смотри, — и девушка, тут же вскакивая на ноги, прыгает с места прыжок в два оборота. Этери резко подскакивает к ней и цепляется рукой за край ворота у спортивной кофты. Женя совершенно такого не ожидала. Край ворота начинают тянуть так, что он сдавливает горло. Тутберидзе потряхивает мелкой дрожью, так сильно её в последнее время волновало любого рода упущение. — Я за тебя жопу рву, обещая всем и каждому то, что ты из-за своей тупости отдаляешь! Федерация ебёт меня днём и ночью. Мне прямым текстом говорят, что если твой голеностоп не заживёт, то выбывание неминуемо! А тут я выясняю, что обувь ты не носишь, потому что это ни хуя не эстетично! Приди в себя! — слабо оттолкнув Женю, возмущается Этери. Девушка внезапно падает на диван и морально ощущает себя скверно. Ситуация странная. Они не расстались, но и назвать их существование совместным трудно. Каждая справляется с напряжением по-своему, но в целом нет единства и общего плана. Между ними чувства ставятся на паузу, но пауза эта вынужденная и вызывает значительные страдания. Этери принимает на себя ответственность за всё, что касается Жениных промахов, а Женя - за то, что из-за травмы (по её мнению) отнимает у себя и команды шанс на золото Олимпиады. Они понимают это внутри себя, но вслух не признаётся ни одна из них. И вот одна сидит, скрючившись в кресле, а другая съёживается на диванчике. Они возлагают слишком много надежд на то, что их любовь всё преодолеет. Вне себя от переживаний Этери продолжает говорить о работе: — Врачи сказали, что через несколько дней можешь выйти на лёд. Я против, поэтому верить им на слово не буду. Но. Знаешь, что это означает? В дальнейшем? Что Александр Георгиевич приедет посмотреть на тебя. А знаешь зачем, дурная голова? Чтобы увидеть твой нынешний уровень. Что ты им покажешь? — Всё, что умею. — Ты словно в облаках витаешь. Я такого от тебя не ожидала. Что с тобой, Жень? На диване перележала? Забыла, что нужно постоянно работать над собственным результатом? — взвинчено спросила Этери. — Ты в меня не веришь? — обиделась Женя. — Да блять, я только и делаю, что верю и верю, и всем говорю, что ты у меня заебись и ОГО-ГО. А что на деле? У меня опускаются руки! Я боюсь, а для тебя словно это моё состояние мимо ушей проходит! Словно это какие-то детские игры! — Тери… — Никаких «Тери»! Я настолько очаровалась, настолько влюбилась и настолько попала в твои сети, что перестала видеть реальность. А ты пользуешься этим. Побойся бога! Моё доверие к тебе начинает себя изживать. А ты словно пользуешься тем, что я в рот тебе заглядываю. Первоначально наши отношения — это тренер-ученик. Только потом это стало обретать любовный подтекст. И ты перестала слушать меня, перестала подчиняться, всё упираешься и ставишь под сомнения мой профессионализм. Решаешь по своему хотению поменять себе произвольный номер, решаешь поехать на японские шоу, решаешь всё, прикрываясь своим доминирующим положением. Забывая, что босс в «Хрустальном» — это я, а не ты. И я больше не буду делать тебе поблажек. Ты либо работаешь так, как я скажу, либо навсегда теряешь возможность поехать на игры своей жизни. Ясно? Женя ощутила несколько эмоций. Это был и стыд, и злость, и слабость. Зерно логики в словах любимой было, но совершенно неприятно подумать о том, что Женя в её глазах выглядела именно так. Словно капризный, глупый подросток. — Ты что такое говоришь? Где же я тобой пользуюсь? — хлопала глазами Медведева. — Я тебе уже сказала. — Забудь ты про шоу! Забудь! Ты же уже всучила чек моим родителям. Да, я была не права, что пыталась вот так заработать для них сама. Ты довольна? Что я не состоятельная, что я вспыльчивая, что я слабая, что я травмированная. А? — расстраивалась Женя и не верила в то, что говорит. — Что ты такое говоришь вообще! Мы уже заигрались. Это может быть действительно опасно. Любить друг друга. Потому что я настолько хочу быть с тобой, что на стены лезу от тоски по тебе, Жень. Я чуть с ума не сошла, когда тебя прокалывали обезболивающими, когда увозили в больницу. Я ведь не железная! И нет в тебе никакой слабости. Это я сплошь из неё состою, а мне надо тянуть целую команду на себе. Я не имею права давать слабину! — Волновалась обо мне, — как-то неоднозначно повторила Медведева, уцепившись за эти слова. Обмякшее на диване тело стало горячее от подскочившего давления. Девушка приподнялась. — А для тебя это новости, Евгения? — Мы так давно не были наедине, что мне порой кажется, что всё, что было, — это сон, — призналась Женя. Тутберидзе полностью облокотилась спиной о стул. Ей остро понадобилась опора, а ещё требовалось слишком много усилий, чтобы не сорваться в эмоциональную яму. — Прекрати так говорить, пожалуйста. И так время не из лёгких. Никуда я от тебя не денусь, вот она я, вся пред тобой. Просто стоит уже условиться, что в сложившейся ситуации дело уже не столько личного характера, сколько рабочего. А в этой области мне нужен безусловный контроль и доминирование. Ты обязана мне подчиниться! Я не терплю непокорности на льду, и ты об этом знаешь! — Это слишком опасно, — неожиданно пробормотал внутренний голос. Женя насторожилась, потому что в сердце постучалась неуверенность и даже опасение. — Мне нужно сто процентов твоего доверия, — потребовала Этери. — Я и так его даю. И всякий раз узнаю новый «прикольчик» из твоей жизни. — Продолжаешь шутить? — раздражалась кудрявая. Девушка едко посмеялась и встала с места. Она ковыляла к выходу, желая оборвать разговор. — Сидеть. Я не договорила, — твёрдо приказала Тутберидзе. Женя подумала на секунду о том, что могла бы закатить скандал. Но что-то внутри подсказало, что следует проявить смирение: «Опасно, но не настолько, чтобы пасовать перед ней». И девушка села обратно. Эта покорность немного расслабила Этери. — Посоветовавшись со штабом, я приняла решение. Твою произвольную программу мы поменяем. — Что?! — выдохнула Медведева. Она вся покрылась иголками, словно ёж. — Ты что такое говоришь! — А то! Надо помогать твоей ноге, а не продолжать гробить её старыми методами. Нужен новый подход! Те элементы больше не уместны и требуют доработок. — Мы не можем менять мою произвольную! Скоро финал Гран-при! Я не успею вкатать! — Забудь о финале. Поехать туда я тебе тоже не разрешаю. Для твоего же блага. Женя подскочила с места и, подойдя вплотную к Этери, схватила её за плечи. В глазах читались жгучая обида и явное непонимание. — Что ты такое говоришь, Этери! Очнись! Это же я! Ты мне такое заявляешь! Я не могу поверить! — А придётся! И не надо меня трясти! Не надо трогать меня и давить своим характером. Это я довела тебя до травмы. Это я дала тебе сто процентов поблажек, и вот чем обернулось! Мне важнее ты и твоё здоровье! Ты не успеешь восстановиться к финалу, это может ухудшить твоё положение. — Хах, — горько усмехнулась Женя. Отходя от Этери в сторону, она лишь прятала лицо, боясь, что в нём отчётливо прочитается бессилие. — Ты не о здоровье моём печёшься, а о себе. Не хочешь, чтобы я снова падала на глазах у судей. Думаешь, что я не видела все эти твои взгляды? В Сочи, в Японии? Твои эти глаза, когда разрыв между мной и соперницами после Январских звезд значительно начал сокращаться. Ты боишься. Поэтому перенесли ещё летом все прыжки во вторую половину. Да? — Думай, что хочешь. Злись, матерись. Мне насрать. Но с этих пор ты будешь делать всё, что я скажу. И как миленькая. На льду хозяин — это я. Напоминаю об этом, чтобы ты не допускала фамильярности в мой адрес. Любовь любовью, но когда на кону стоит твоё здоровье, моя репутация и победы — это уже не шутки. Каренину мы изменим. Будешь катать так, как мне надо. И если я приняла решение, что на финал Гран-при выходить с больной ногой рано, то так тому и быть. Я думаю наперёд. Я думаю о нас. А ты о себе. — Чёрт, — выругалась Женя, — чёрт, чёрт, чёрт! Внутри всё горело. Чесались руки, её захлестнуло отчаянием и паникой. Резко подойдя к рабочему столу Этери, девушка схватила её чашку. Женщина непроизвольно отодвинулась и испуганно посмотрела на взмах Жениной руки. Этот жест показался ей таким замедленным, словно с киноплёнки. Полыхающий скорпион со всего размаха швырнул сосуд прямо на пол под ноги Тутберидзе. Громкий, хрупкий звук, и тысяча черепков от посуды рассыпались перед тренером. Скромные остатки чая растеклись бронзовой лужей. Быстрый жест, и женщина смотрит в глаза любимому человеку. Она вдруг резко понимает одно, что огонь красив только в укрощённом виде. Вырвавшийся на свободу, он скорее ужасен, чем прекрасен. — Жень... — выходит воздух из лёгких. Вместо ответа Медведева, прихрамывая, покидает кабинет и оставляет Этери в одиночестве. Сначала женщина утирала слёзы, что непроизвольно вытекали из глаз. Ей тяжело давалась маска сурового тренера рядом с Медведевой в последнее время. Отчасти потому, что доминировать над любимым человеком она не желала, да и разучилась за полтора года. Ставя себя в позицию слабее Жени, Этери потеряла всякий контроль над ситуацией: «И вот какие последствия. Она неуправляема, а я плачу всякий раз, как приходится заставлять её что-то делать. Какая же я жалкая…» Рука потянулась к свертку. Медленно раскрыв его, женщина удивлённо замерла. Внутри было не хокку, которое она ожидала, а фото. Они вместе обнимаются на соревнованиях. Сквозь слёзы Этери хрипло засмеялась. Трогательно и искренне. Всё так, как Женя и умела. Вот только всё начинало запутываться ещё сложнее. Расшатанный баланс был окончательно потерян. Мир становился с ног на голову. *** До этапа Гран-при в Нагое оставалось совсем немного. В тренировочном процессе почти ничего не изменилось. Многие стали привыкать к тому, что Женя чаще присутствовала в качестве зрителя у бортика, чем на самом льду. И хотя её задачей было восстановление, девушка стала приходить за борт чуть ли не каждые сутки. Ей и самой так было проще, потому что создавалась хоть какая-то видимость работы в её собственных глазах. Уговоры бабушки и мамы не помогали, а Этери и вовсе никак это рвение не комментировала. Брюнетка не страдала от одиночества, и, когда все отправлялись в тренажерный зал, она шла вместе с ними и нагружала верхнюю часть тела. Ей делали замечания, но она упиралась и настаивала, что переломан голеностоп, а не руки. Этери всё это видела. И мучилась. Потому что их разрозненность не просто росла, а катастрофически бросалась в глаза. И если сначала игнорировала сама Тутберидзе, то дальше это уже намеренно делала Женя. Она не скрывала от тренера того, что недовольна перспективой пропуска Гран-при. Многие вещи девушка прокручивала в голове много раз, порой от этого начинало тошнить. Хуже всего было только то, что из-за вынужденной паузы Медведева начала набирать вес. И как бы она ни противилась этому, а тело продолжало расти, и кости словно желали разорвать кожу, словно внутри тела им было мало места. Всё чаще спортсменка впадала в апатию и, глядя на лёд, видела, как интенсивно её любимая женщина вкладывает усилия в работу с Алиной Загитовой. — Вот так, — усмехнулся голос. — Что? — Недолго музыка играла. Месяц почти на исходе, а Этери возится с Загитовой. Всё, как и говорила Полина. Женя стала мрачнее тучи. Опустив глаза на Джерри, мирно дремавшую на её коленях, начала пальцами поглаживать её уши. Это помогало успокоиться, пусть и несильно. — Она даже не смотрит в нашу сторону, — с обидой подметил голос. Печальные тёмно-карие глаза посмотрели на тренерский стол, на спину Сергея Викторовича Дудакова, на камеру, что начала фиксировать Алинины прыжки. Эмоциональная боль, связанная с чувствами ущемления, беспомощности и разочарования, плескалась в Женином сердце, словно в глубоком колодце. Глядя на больную ногу, она ощутила какую-то фантомную боль, словно кость внутри дробилась, а не срасталась. — Не знаю я, что делать. — Мы явно выглядим вялыми и тихими. Поэтому она не смотрит на нас. — Думаешь? — Конечно. Ощущаю себя в детстве. Так же сидела на скамейке и наблюдала, как Липницкая получает миллиард процентов внимания от Этери. — Ревнуем? — Ненавидим быть слабыми. Пока Женя варилась в собственных переживаниях, она не обратила внимание на то, что рядом с ней сел Сергей Розанов. Её рассеянному вниманию показалось, что парень появился из ниоткуда. Он поправил рукой идеальную стрижку и, вздохнув, посмотрел на спортсменов. — Зачем приходишь? Чтобы душу травить? — поинтересовался Розанов. — Боюсь забыть о своей цели, — искренне призналась спортсменка. Парень нахмурился, от чего складка меж его бровей стала отчётливее. — Тебе бы дома больше быть и отдыхать. — От домашних стен уже тошнит. Тут чувствую себя хоть немного в своей тарелке. — Я ведь по лицу твоему вижу, о чём ты думаешь… — негромко сказал Сергей и посмотрел на Тутберидзе и Загитову. — Считаешь, что утратила внимание тренера? Женя даже нахмурилась, испугавшись, что могла сказать что-то из своих мыслей вслух. Вспоминая, поняла, что не помнит, что делала последние минут пять. — Считаю, что выбыла временно. — Это правильный настрой. Нам с тобой предстоит ещё долгий этап восстановления. — Нам? — удивлённо посмотрев на Розанова, переспросила Женя. Парень осёкся, будто выдал какой-то важный секрет. — Да, всем нам, — поправил себя он. — Нет. Вы не то имеете в виду, — опасливо ответила брюнетка. Она посмотрела на него ещё серьёзнее. — Что вы хотели этим сказать? — Что тебе нужно подумать о том, чтобы выздороветь. — Вы что-то знаете, — настаивала девушка. Она выглядела настолько сурово, что Розанов сдался. — Когда нога будет более или менее в норме, будем работать вместе. — Вы нянчитесь с юниорами, — с пренебрежением сказала Евгения, — а я во взрослой группе. Парень промолчал. И по его реакции Женя поняла, что удивление и страх превратились в одно единое чувство. Она крепче прижала к себе собаку и встала на ноги. Сергей увидел обеспокоенность на её лице. — Меня скинут к юниорам… — неопределённым тоном пробормотала она, и взгляд стал отрешённым. Словно самый страшный ужас произошёл с ней несколько минут назад, она только и держалась за счёт Джерри на руках. — Женя. Что ты так нервничаешь? Ты же не думала, что, как только гипс снимут, выйдешь на лед тут же? Окрепшая кость — это ещё не гарантия чистого проката. Нужно внедрять нагрузку постепенно. — Почему с юниорами? — обиженно задала глупый вопрос Женя. Она и сама знала ответ. Может быть, именно он и вызвал в ней столько отчаяния. — Мне кажется, что всё это должен тебе сказать старший тренер, — глядя в сторону Тутберидзе, ответил Розанов. Женя боялась этого больше всего. Проснувшаяся на руках Джерри заёрзала, так как девушка слишком сильно сжимала её. — Пойдём, — разочарованно позвал голос. И не произнося ни слова, Медведева покинула лёд. Пока она шла, всё вокруг казалось словно в тумане. Девушка не различала дорогу домой, а, дойдя до подъезда, села на лавочку и, закрыв глаза, глубоко задышала. — Снова белые пятна перед глазами. — А чего ты хотела? Давай чёрные? — Круги… пятна… всё так… мутно в этой моей жизни… существовании… Евгения медленно легла на бок прямо на уличной лавке. Обеспокоенная собака заёрзала где-то внизу, но у Жени не вовремя зазвенело в ушах. Картинка бытия потускнела. Входная дверь загромыхала, и присутствующие спортсмены оглянулись. — Анька! — воскликнула Алина Загитова и, широко улыбаясь, начала скользить к бортику. — Аня! — Привет! Взбудораженные голоса со всех сторон, и вот уже все ребята обнимают и приветствуют Аню Щербакову. Тренеры оглядываются на отца, сопровождающего девочку. Как только Женя подъезжает поближе, ей в глаза бросаются деревянные костыли: «Боже… это же тяжело, вот так притащиться сюда!» — Всем привет, ребята! — улыбается девочка. Видно по её лицу, что она сильно соскучилась. Разговаривая со всеми по очереди, она забывается и отвлекает всех от рабочего процесса. — Я перерыв не объявляла! — звучит высокий гневный голос. Многие опасливо косятся в сторону Тутберидзе и дарят Ане скромные улыбки, возвращаясь на своё рабочее место. Женя внимательно смотрит на то, как Тутберидзе засовывает руки в карманы и медленно идёт навстречу ученице. Кроме неё к Ане подходит Даниил Глейхенгауз, который тут же довольно обнимает Щербакову. Аня улыбается ему скромно, осторожно. Хореограф часто навещал её и как-то надоумил прийти на тренировки, чтобы просто понаблюдать за работой. И вот она согласилась, пришла. Сергей Дудаков обнял Аню сразу же после коллеги. Этери же подошла последней, словно была менее заинтересованной, и медленно похлопала девочку по плечу. Женя не могла оторваться от этого зрелища, и благо никто на неё не обращал внимание. — Доброго дня, Этери Георгиевна, Даниил Маркович, Сергей Викторович и Сергей Александрович! — тоненький светлый голосок без запинки выговорил имена каждого. Женя смотрела, как снисходительно поднимаются вверх уголки губ Тутберидзе. — Приятная неожиданность, — простуженным голосом сказала Этери. — Можно провести с вами время? Хотя бы так буду чувствовать себя хорошо. Очень устала лежать дома! — Да, — только и ответила тренер. Отец Ани стоял с Тутберидзе за бортиком, и они долго что-то обсуждали в стороне от юниорки. Женя, воспользовавшись случаем, подъехала к Ане и поманила её рукой. Костыли подтолкнули Щербакову ближе к бортику. — Ну, как ты? Героиня. Молодец, что решилась! — улыбнулась Медведева. — Да я что… Даниил Маркович позвал. Говорит, что нужно быть на виду у Этери Георгиевны. — В смысле? — удивилась Женя. Аня мягко улыбнулась и опустила глаза. — Ну, если хочу вернуться, то нужно показывать, что я этого хочу. Буду дальше сидеть дома, и она точно разочаруется во мне. Женя хотела было что-то сказать, но слова как-то застряли в горле, и девушка посмотрела в сторону любимой. Та выглядела очень холодной со стороны, словно общение с отцом Ани не доставляло ей удовольствия. — Ты ведь и сама знаешь, что она уже не хочет со мной работать… — Кто тебе такую глупость сказал? — Девочки. Алина с Алёной подслушали разговор Даниила Марковича и Сергея Александровича… и они так сказали… обсуждали это. Женя не поверила своим ушам и даже усмехнулась, но эта улыбка продлилась не дольше секунды, тут же померкла. Медведева не могла выразить своих мыслей и чувств, посмотрела на Щербакову с сочувствием. — Ну ничего! Я залечу ногу и начну заново. Хотя бы в самой слабенькой группе. Я сумею! — печально улыбнулась Аня. Потрясенная Женя лишь кивнула ей и ласково погладила по плечу. Отъезжая от борта, брюнетка чувствовала себя так, словно несколько секунд назад шлёпнулась плашмя на лёд. Анин отец уже отходил от Тутберидзе, когда та невзначай взглянула на Женю. Женщина красиво, расслабленно улыбнулась. Медведева, приоткрыв рот, вдруг подумала, что от этой улыбки впервые в жизни ей жутко. Девушка пришла в себя довольно быстро. Джерри начала громко лаять и, запрыгнув на лавку, облизывать губы и щёки хозяйки. Погода была прохладной, что по меньшей мере не давало потерять сознание надолго. Откашливаясь, Медведева выставила ладонь между собой и собакой, как бы отодвигая суетливое животное. Медленно садясь, девушка почувствовала легкое головокружение. — Девушка? С вами всё в порядке? — спросил один из прохожих, приметивший странное поведение незнакомки. Женя постаралась кивнуть активнее, но из-за этого к горлу подступила тошнота. — Вы далеко живёте? — подойдя вплотную, спросил мужчина. Он положил руки на её плечи и вгляделся в лицо. — Я вас провожу. Совсем бледная что-то. — Это мой подъезд. Джерри начала кружиться около пары и подбегать к подъездной двери. За ней волочился длинный поводок, который то и дело запутывался между её лапок. Мужчина без лишних вопросов поднял Женю и, сделав из своей руки опору для неё, повёл к подъезду. Медленными шажками из-за хромающей ноги они подошли к домофонной двери. Медведева извлекла из кармана ключи. — Я открою, — сказал прохожий и взял ключ из её рук. — Там собака моя… не потеряйте её… — пробормотала Женя, всё ещё ничего не видя перед собой. Болезненная слабость её не отпускала. Мужчина нагнулся к поводку и, схватив его за краешек, потянул Джерри к себе. Сначала собака сопротивлялась и даже рычала, но через несколько минут припираться перестала. Поднявшись на нужный этаж, Женя облокотилась рукой о стену. Зрение постепенно возвращалось к его обладателю. — Извините, что отвлекла вас, — смутилась брюнетка. — Да шутите, что ли? Плохо вам. Давление, может, упало? У вас дома кто есть? — Да, бабушка. Но вы, пожалуйста, оставьте меня. Я сейчас отдышусь и сама зайду. Она волноваться будет. — Как же вы такое говорите. Не оставлю же я вас прямо на лестничной площадке, — удивился мужчина. Женя посмотрела на его простенькую куртку и шапочку, округлое щетинистое лицо и удивлённые грустные глаза. Улыбнувшись незнакомцу, девушка подумала, что он очень добр к ней. — Да вот моя квартира. Я сейчас подышу и зайду. — Ну, смотрите сами. Рекомендую крепкий кофе выпить. Помогает от пониженного давления, — сказал мужчина и ушёл с площадки. Девушка открыла дверь и тихо зашла в компании домашнего животного. Посмотрев на часы, она поняла, что у бабушки послеполуденный отдых и она, скорее всего, дремлет. Стараясь быть бесшумной, она сняла верхнюю одежду и тут же съёжилась от холода. Все вещи на ней были мокрыми от пота. Джерри покорно сидела на коврике, ожидая, пока хозяйка снимет её с поводка и помоет от уличной грязи. Всё ещё пошатываясь, Медведева разулась, повесила куртку на крючок. Отстегнув Джерри, взяла её на руки и отнесла в ванну. Домашняя рутина, но Женя исполняла её еле-еле. Джерри только смотрела на хозяйку и очень тихонько скулила. Девушка сполоснула лапки и пузико, затем почистила шерсть мягкой щёткой. Всё как обычно, но животное неотрывно смотрело. — Теперь моя очередь привести себя в порядок, — сказала вслух Медведева, словно Джерри могла её понимать. — Приляг тут, если хочешь остаться. Бульдог развалилась на мягком коврике и, громко крехтя, начала чесаться. Её коричневые бусинки смотрели на хозяйку, словно наблюдали: «Не станет ли ей снова плохо?» Слабо улыбаясь, девушка начала раздеваться, пока не осталась нагой. Посмотрев на своё отражение в зеркале, она нахмурилась: мешки под глазами, серо-белый оттенок кожи, сухие потрескавшиеся губы. Ей даже волосы показались тусклыми, а болезненный вид вызвал отвращение к себе. — Поправилась или похудела? Я всё не пойму. — Испортилась. С таким на лёд быстро не выйдешь, Розанов был прав. — Хм… с каких пор чужое мнение даётся тебе так болезненно? — Не знаю… я просто не хочу быть отстающей из-за дефекта ноги. — С самого межсезонья у всей группы проблемы с ногами. Всюду переломы. Какое-то проклятье…. — Да… с мая я словно проклята. — Нет худшего проклятья, чем насланного самой собой. Женя посмотрела в свои глаза в отражении зеркала. Неотрывно, долго. Гипнотический карий был тёмным, почти чёрным с землянистыми оттенками. Дыхание замерло, а в голове были тягучие смоляные мысли. — Посмотри на плечи… костлявые какие…. Кому такое понравиться может… Мысли завлекли её, столь мрачными и безжалостными они были по отношению к себе. Когда быстрые капли из душевой лейки ударялись о её кожу и плавно скользили вниз, в голову пришло воспоминание об Этери. Настолько вовлечённой в тренировку с Алиной, Женя тренера никогда не видела. Раньше всё внимание оказывалось только ей, теперь же Тутберидзе ежесекундно терроризировала именно Загитову. Вопреки велению разума, Евгения впервые в жизни испытала ревность к этому факту отчётливее, чем в любой другой день. Никогда тренировки с посторонними спортсменами не ранили бы её самолюбие острее, чем сейчас, когда она беспомощна и уязвима. — Это всё мы виноваты. Ты виновата. Если бы не прыгала без отдыха, то нога бы не раскрошилась. — Это уже неважно, кто виноват. Факт травмы просто есть. После разговора в кабинете, где Этери была максимально жёсткой по отношению к ней, Женя не находила себе места. Если на финал она не поедет, то, скорее всего, поедет Загитова. Медведева представила, как будет сидеть на диване с гипсом, пока Алина катает «Дон Кихота». — Аж противно! Мучительнее было бы наблюдать в K&C Тутберидзе, которая непременно будет улыбаться высоким оценкам ученицы. Медведева плотно закрыла глаза и порывисто выдохнула. За шторкой послышалось громкое сопение Джерри, и Женя тут же ей ответила вслух: — Да в порядке всё. Собака тут же стихла, а девушка, проведя мыльной ладонью по шее, почувствовала, что морально ей хуже. Личная разрозненность с Этери начала быть тревожным фоном жизни по умолчанию. К этой участи своей Медведева привыкла. Как бы ни было это дурно, а редкое общение по телефону с любимой было все-таки лучше, чем разрыв, при котором она оказывалась в безвыходном положении, а Тутберидзе лишалась всего, что любила. Но теперь, когда пальма первенства за внимание потеряна даже на катке, у Жени ушла последняя почва из-под ног. Она чувствовала себя бессильной и знала наперед, что все против неё и что не допустят сделать то, что казалось естественно и хорошо, — вернуться с триумфом на финал Гран-при. — Она уже заставила сделать то, что дурно для нас, но ей кажется должным. — Поверь, что ты преувеличиваешь ужасно. Тут нет ничего такого страшного. Зато восстановимся. — Ты то защищаешь её, то потакаешь ей в своём рассудке. Я и так разрываюсь и не знаю, чего ожидать в дальнейшем, так и ты гнёта добавляешь. Заебало уже! В комнате девушка прилегла на диван, не включая ламповый свет. Джерри с сопутствующими своим передвижениям звукам тягостности, запрыгнула к ней и пристроилась в районе подмышки. Зарывшись там мордочкой, она затихла, будто тут же уснула без задних лапок. Женя перевернулась на бок, начала ласково массировать бульдожьи ушки. В голове вертелось слишком много мыслей, и одна была хуже другой. Почти перед тем, как уснуть, ослабленной Жене добавило волнений воспоминание со сплетнями об Олимпиаде. — С ноября уже идут отстранения наших спортсменов. Про Легкова слышала? — спросила Катя Боброва. — Да… он лыжник. Видела и читала новости. — Вот-вот… я забеспокоилась. Уж не нароют ли ещё что-то? — Да ладно тебе. Это сраное МОК всё не может отстать от России на политической почве. Я уверена, что только тем и продиктовано. В Сочи всё было на высшем уровне, вот у них и подгорает, — махнула рукой Медведева. — Зря ты так спокойна… ещё с 2014 не унимается этот дед Родченков. Странный тип. Словно он какой-то шпион. — Ну, вообще-то у него работа такая, — пожала плечами Женя. — Какая? Родину продавать? — Он химик, а ещё слишком любопытный информатор. Думаю, что зарубежом его инициативность давно спонсируют. В прошлогоднем докладе Макларена он фигурировал всюду. — Да-да! Вывалил все секреты… ты же не думаешь, что скандал 2014 года поднят впустую? Считаешь, что все спортсмены на сто процентов чистые? Разве же такое бывает? Хоть аспиринка, да заваляется в клетках крови… Женя сложила руки на груди. Боброва была в некоторые моменты несносна, настолько сильно увлекали её сплетни. Она сама могла бы стать Родченковым, вот только в химии вовсе не разбиралась. Зато разбиралась в людях и много с кем общалась. — Для меня достаточно того, что я сама чиста и ничего такого в моей группе не видела. Этери Георгиевна осторожна. Если не знает что-то о медикаментах, то найдёт уйму специалистов, чтобы разузнать. Помнишь Юлин результат? Не пустой звук, а волевая победа, — возразила Медведева. — Жень, так это понятно. Но если скандал продолжат мусолить, то это не только на лыжниках отразится. Я лишь об этом и хотела сказать. Тем более… травма у тебя. Поглядывай по новостям, общайся с кем-нибудь, может, услышишь чего нового? — С кем предлагаешь общаться? С Горшковым, блин? Колобковым? Думаю, что ни один из них не в курсе. Уже который год этот скандал с допингом нагнетают… не знаю, чего ожидать. — А если окажется так, что нас отстранят… я просто не выдержу, — расстроилась Боброва. Женя нервно поправила волосы, а сама подумала, что просто сойдёт с ума, если судьба распорядиться так, что на Олимпиаду она не попадёт… *** — Как там у Жени самочувствие? — спросил Пётр у сестры. Он окончил протирать пыль с серванта и переключился на книжные полки. — Лучше, — кратко ответила Этери. Выжимая половую тряпку, она смахнула тыльной стороной руки пот со лба. В выходные дни дети решили устроить грандиозную уборку дома для матери. Пётр в компании с сыном и женой прибыли ранним утром. Этери и Диана чуть позже. Постепенно переходя из одной комнаты в другую, они совместными усилиями обеспечивали порядок. В зале брат и сестра пересеклись. — Давно я её не видел, — сетовал мужчина. — Поводов не было. — Разве ей нужны поводы, чтобы у нас погостить? — спросил старший брат. Эти слова расстроили Этери. Не потому, что в них был изумленный тон, а потому, что возникла мысль: «Теперь да». Тутберидзе не желала пересекать дочь и любимого человека чаще, чем на катке. Воспоминание о разоблачении всё ещё довлело над ней. — Не могу не обратить внимание, что после Жениной травмы грустишь. Я тоже. Мне даже подумать страшно, что это может для её будущего означать. — Да мало хорошего, если будет пренебрегать рекомендациями врачей. — А она так делает? — Умудряется. — Мама дорогая, — с акцентом вздохнул Пётр. Глядя на тряпку в руках, он задумчиво промолчал, так как и без слов ощущал состояние сестры. Вечером Этери Петровна сидела перед телевизором. Младшая прибралась со стола, помыла посуду. Взяв в руки телефон, посмотрела на экран. Он был пуст. Как всегда пуст. Расстраиваясь, она лишь откинула его подальше от себя. Зайдя в зал, села рядом с мамой и ощутила нестерпимую моральную слабость. Лицо старшей было заинтересованным телепередачей. Этери захотела почувствовала себя беззащитным ребёнком, который ожидал поддержки. Любого толка. Присев поближе, кудрявая положила голову на мамины колени. Этери Петровна удивилась, но затем лишь солнечно улыбнулась. — Устала? — поглаживая пальцами кудрявые локоны, спросила мама. — Нормально… — призналась Этери. Старшая взглянула на экран, потом снова на дочь. — Проблемы на работе? Тутберидзе не захотела жаловаться маме, чтобы та не заволновалась. Она лишь погладила своими пальцами колени, на которых лежала. — Ничего такого, с чем бы я не справилась. — А как твоё сердце, моя дорогая? Помнится, в прошлом году оно трепетало от глубоких чувств… неужели всё прошло? — вновь переводя взгляд с экрана на лицо дочери, спросила Этери Петровна. Эти слова вызвали смятение. Казалось, что тот разговор был в прошлой жизни и вовсе не касался Жени, а был о ком-то другом. Хрустальный замок рассыпался на тысячи сверкающих осколков, а беззаботные дни любви испарились, словно их и не было. — Я очень устала. Давай не будем об этом, — вежливо попросила Этери. Мама посмотрела на дочку уже более насторожено, но младшую она знала. Она была самой строптивой и упрямой из детей, с переменчивым взрывным настроением, которое меняется в зависимости от чёрт знает каких обстоятельств. Единственное, что позволила себе старшая, — это гладить дочь по голове. Этот жест был приятным и успокаивающим. Неудивительно, что на короткое мгновение Этери задремала. Ей снилось потрескивание камина в темноте. Рыжие языки пламени бесстыдно обсасывали чёрно-красные дровишки, которые высвобождали разгоряченный жар. Крупные капли дождя разбивались о стекло, желая проломить окно и ворваться погреться у камина. Серебряные облака окрашивались пасмурным металлическим оттенком. И только в комнате было уютно. В темноте, под пледом, лежа головой на Жениных коленях. — Удобно? — уточнила Этери. Терпеливая брюнетка поёрзала на пятой точке, так как ноги всё же затекли. Поняв, в чём дело, Этери тонкими пальцами ухватилась за край маленькой подушки и подложила её себе под голову. — Стало полегче, — поблагодарила Медведева. Послышался хриплый смешок. Они молчали, смотрели на огонь. Было в нём много непостижимой красоты, изящества, энергии. Он мог согревать, а мог сжечь до тла. В связи с этими мыслями у Жени назрел вопрос: — Ты бы смогла полюбить кого-то, кроме меня? — Что-что? — удивилась Этери и перевернулась головой на подушке так, чтобы видеть Женино лицо. Глядя снизу вверх, она разглядывала её подбородок и нос с этого ракурса. Девушка вздохнула. — Ну… мы вот лежим сейчас, и нам хорошо. Я счастлива. Но… смотрю на огонь в камине и всё думаю, что от одного полена может сгореть весь дом. Мне кажется, что когда эмоций слишком много, то они могут… покалечить… от малого огонька пожар следует… — К чему ты об этом говоришь? — Я… много лет тебя знаю. С детства. Люблю, быть может, всю сознательную жизнь. Но порой… я… захлестывает меня… и мне кажется, что я тебя погублю. И себя тоже. Тебе так не кажется? — Вздор, — притягивая Женю ближе к себе, шепнула женщина. Она хотела поцелуя, но девушка почему-то медлила. — Так всё же… здесь нам хорошо сейчас. Но… я так боюсь это потерять, что поддаюсь панике порой… ревную. Это когда-то захлеснет меня. Я чувствую. В будущем… что с нами будет? Ты бы могла продолжать любить меня? Или кого-то другого? — Чёрт возьми, — пробурчала Этери, явно волнуясь от таких расспросов. — Откуда я знаю, что будет хотя бы сегодня вечером? Мы вместе, мне хорошо с тобой сейчас. Зачем думать о чём-то, чего нет? Я же тебя люблю… И они замолчали. Лёгкий аромат жжёного дерева распространялся по комнате от камина. Этери смотрела на огонь, и Женя наклонилась ближе к её уху. Вместо ответа она лишь улыбнулась и начала нежно перебирать её кудрявые локоны. Когда Этери открыла глаза наяву, ей всё ещё казалось, что запах дров остался на её одежде: «Мне страшно…»— подумала она. На утро женщина проснулась в своей комнате в одиночестве. Глядя в потолок, она всё не хотела подниматься с кровати. Не было сил, либо она просто не желала быть в выходные активной. Думать о том, как сложно ей стало жить, ей не хотелось. Переворачиваясь на бок, она увидела олимпийского мишку и разозлилась ещё сильнее. — Даже не объявлялась. Ещё и с тренировки свалила, — бурчала она себе под нос. Взяв в руки телефон, Этери, не задумываясь, позвонила Жене. Сердце требовало отмщения. Через пару гудков подняли трубку. Ж: — Да? Э: — И куда ты пропала? Я вчера утром предложила встречу, а ты промолчала! Ж: — Мне не совсем удобно разговаривать сейчас. Перезвоню тебе через час. Э: — Ты не ахуела ли? Прости, но ещё вчера могла бы сказать, что ебать как занята. А ты просто проигнорировала, словно меня и не было вовсе! Ж: — Уф… (шуршание, после паузы разговор возобновляется приглушённым голосом). Ж: — У меня было плохое самочувствие. Э: — Что за пиздеж? Хочешь сказать, что не нашлось и минуты, чтобы написать мне об этом? «Я не могу идти, потому что плохо чувствую себя». Или ты была парализована? Ж: — Знаешь… думай как хочешь. Я перезвоню через час, и поговорим нормально. Э: — Не нужны мне никакие перезвоны. Либо сейчас, либо иди на хуй. Ж: — Что ты сказала? Э: — Ты всё прекрасно расслышала! Трубку бросили. Рассвирепевшая Тутберидзе перезванивать не стала. В течение всего дня ходила озлобленной и недовольной и, когда Сергей Буянов приехал забирать дочку к себе в гости, была чуть ли не в бешенстве. — Опять ты притащился? — с порога напала женщина. Седовласый удивлённо скривил бровь, словно его ударили обухом по голове. Дианы в коридоре пока не было, мама находилась на кухне. — И тебе доброе утро. — В эти выходные Диша будет дома. — Мы с ней договорились иначе, — нахмурился мужчина. — Да мне всё равно, о чём вы там договорились. Я — мать! И если настаиваю на том, чтобы дочка осталась дома, то так и будет. — Этери… — неодобрительно покачал головой мужчина, — не знаю, кто испортил твоё настроение с утра, но мы с Дианой тут не при чем. — Мам? Что такое? — из-за спины вышла Дэвис и удивлённо уставилась на маму. Следом за Дианой на звуки голосов пришла Этери Петровна, и прежде, чем кто-то успел что-то, женщина улыбнулась гостю: — Сережа! Здравствуй! — Невероятно, — обозленно процедила Этери, не веря в то, что мама так рада видеть того, кого её муж в своё время клял на чём свет стоит. Снимая с вешалки пальто, она на ходу нацепила его. — Да делайте что хотите. Тройка переглянулась между собой, а Тутберидзе вышла со двора, оставляя их в полном недоумении. — Этери! — окликнул её знакомый голос. - Да постой же! Я не кусаюсь. — Зато я кусаюсь! — возмутилась Тутберидзе. — Чего надо от меня? Я уже ушла, чтобы никому не мешать, а ты за мной потащился. На хуя? — Чего ты? Словно с цепи сорвалась. Случилось что? Женщина резко остановилась и на пятках развернулась к нему, чтобы видеть лицо. Закатив глаза и выставив кисти вверх, она постаралась дышать спокойнее: — Хватит строить из себя заботливого хуй знает кого. Мне эти твои вопросы на хер не сдались. Хочешь провести время с Дишей? Валяй! Только хватит входить в мой дом так, словно ты мой муж! — Я твой… кто? — удивился Буянов. Он даже перестал часто дышать из-за бега, которому себя подверг, разыскивая её по улицам. Приоткрыв рот от удивления, мужчина выпустил из него нечленораздельный звук удивления и растерянности. — Эм-м… я не претендую. Тем более что вряд ли я теперь в твоём вкусе… Она вся взъерепенилась, так как поняла подтекст его слов. Глаза её загорелись чёрным пламенем. — Ты ахуел? — Уймись, твою мать! Сколько можно так материться? — возмутился Буянов. Ему в нос ткнули острым пальчиком. — Столько, сколько мне надо. И да, ты совершенно не в моём вкусе! Они стояли к друг другу очень близко, вовсе не замечая, что вокруг происходит. Сергей всё хотел понять, что так расстроило и распалило её. Этери хотела выместить злобу, и не важно на ком. Случай с его приездом подвернулся удачно. Она понимала, что он ничего ей не ответит и захотела насладиться тем, что размажет его просто из-за своего плохого настроения. Но неожиданно его рука коснулась её кисти и сжала. Не больно, но ощутимо, словно давала понять, что сдавливает не во всю силу. В голубых глазах плескалась бешеная буря, но лицо было хладнокровным. — Ты просто невыносима, — пробасил Сергей и тут же одёрнул руку, словно обжёгся. Она поняла, что он зол. Этери прекрасно знала, какой он необузданный во время ярости. Когда между ними происходили ссоры из-за Лены Водорезовой, молодая Тутберидзе расшатывала ему нервы. Она ревновала и бесилась, поэтому в костер его реакций подбавляла дровишек. Искусно, словно чарующая ведьма, ведающая о тайнах темной магии. И вот теперь женщина впервые за много лет увидела в нём ту самую эмоцию, которую раньше вызывала. Она отступила на шаг назад, а он стремительно ушёл в противоположную сторону. *** Несколько часов назад. — Всё в порядке? На тебе лица нет, — спросил Костя. Женя села за столик, нервно коснулась чашки с чаем. Они с Костей договорились о встрече с самого утра, так как он хотел о чём-то поговорить. Медведева была сама не своя после звонка Тутберидзе, поэтому думать больше ни о чём не могла. — Да, да… небольшие трудности. Но ничего. — Не уверен. — Просто доверься, — слабо улыбнулась она, пытаясь прийти в себя. — Ты хотел что-то сказать. Парень взял в руки белоснежную салфетку и начал медленно складывать из неё оригами. Потребовалось время, чтобы парень собрался и заговорил: — Тебе ведь твой бывший звонил сейчас? Поэтому ты вся дрожишь? Женя нахмурилась. Она не ожидала такого прямого вопроса, поэтому банально застопорилась: — Какое это значение имеет? — Я хотел поговорить как раз об этом. — Прости, что? — удивилась девушка. Они всё так же дружили и общались, часто проводили время. Парень помогал ей, что в целом не отличало его поведение от прежнего. Только после тех слов, что он сказал, Женя обратила внимание на слегка помятую рубашку на нём: «Он раньше такое не надел бы… что это?» Костя вздохнул и поднял глаза. В них была заметная тревога, серый оттенок глаз даже побелел, словно стекло при обилии света. — Я хочу задать тебе вопрос, который не оставляет меня вот уже больше одного года. Скажи мне… у меня есть шанс побороться за твоё сердце? — За… что? — окончательно оробела Медведева. Ей даже показалось, что у неё подскочило давление: «Он так взволнован… даже щёки покраснели. Смело он в лоб бьет…» — Понимаешь. Я долго думал. В том году ты была несвободна, ты дала это понять. Для меня всё было очевидно, что ты влюблена. Однако в последнее время вижу, что былой искры в глазах нет. Всё дело в травме, знаю, но ты… радоваться перестала. Меня это беспокоит… я… я… хочу тебя поддержать, хочу оберегать… но… всё это стало обретать для меня более дружеский характер. И мне нужно тебе об этом сказать. Женя округлила глаза и уставилась на серебряные приборы перед собой. Она настолько не ожидала таких слов, что буквально потеряла дар речи. — Не торопись с ответом. Я подожду. Мне просто важно, чтобы ты сама ответила мне честно. — Я не могу ничего обещать. И время сейчас такое… отношения… это всё мешает моей главной цели. Мне очень плохо, и единственное, что мне от тебя нужно, — это дружеская поддержка. — Не торопись с ответом. Умоляю. Я понял тебя, — смутился парень. — Нет-нет, что значит «не торопись»? Если я не скажу прямо, то оставлю тебе надежду. Сделать я этого не могу. Потому что люблю другого человека. — Понял… — Ни о каких отношениях между нами не может быть и речи. Женя и Костя продолжили сидеть за столиком, но девушка подметила, что настроение у него испортилось. Они перешли на другие темы, но обоим было слишком дискомфортно. *** Конец ноября 2017 года, город Москва, Россия. «Российская фигуристка Медведева пропустит Финал Гран-при из-за травмы. Двукратная чемпионка мира и Европы российская фигуристка Евгения Медведева не примет участие в Финале Гран-при в Нагое (Япония) из-за травмы, как сообщается на официальном сайте Федерации фигурного катания на коньках России», — прочитала в интернете Женя и плюхнулась головой на подушку, громко взвыв. Всё это было ужасно, она совершенно не хотела оставаться дома. Особенно учитывая тот факт, что на финале будут все, начиная от Насти с Кириллом, заканчивая Джейсоном Брауном. — Будут все-все-все! А я дома! — Юдзуру тоже будет смотреть по телевизору, — напомнил голос. — Точно… — промычала Женя. — Надо позвонить ему. Соратники по несчастью проговорили долго, но это хоть как-то успокоило их. Затем наступил черёд Насти Скопцовой и их созвона с пожеланиями удачи: — Ты не раскисай! — Ладно, Насть, забей. Скоро уже помчитесь туда. Я за вас с Кириллом рада. Не натворите там делов в Японии, а то традиции у них строгие, — посмеялась Медведева. В ответ пробурчали что-то нечленораздельное. — Алло? Насть? — Да? — Говорю, спите в раздельных номерах, бестия. — Не переживай об этом, — горько усмехнулась девушка. Женя удивилась. — Почему? — Ну… давай я расскажу потом, когда уже с соревнований вернёмся. — Боже… что-то случилось? — Прости, Жень. У меня нет настроения говорить об этом. Женя терялась в догадках весь вечер. Новости валились на неё обломками камней с горы, накрывали с головой, раздавливая. Как обидно ей было осознавать, что финал она вынуждена пропустить. И хоть это и было нужно, но не запрещало ей искренне расстраиваться из-за своего бездействия. Пока Женя планировала наблюдать за фигурным катанием по видеотрансляции, она и предположить не могла, что самые худшие новости ещё впереди.