***
Арамис приехал к капитану мушкетеров домой, чтобы Анна не стала нечаянным свидетелем их разговора. На старости лет, как пошутил Арамис, едва они с д’Артаньяном крепко обнялись, он обзавелся секретами от любимой жены. На его удачу друг был один, Констанция отсутствовала из-за очередной поездки за припасами для гарнизона, и им можно было не таиться и от верной фрейлины. — В чем дело, если ты верхом? — догадливо насторожился д’Артаньян. — Положение, конечно, обязывает, — кивнул Арамис, — но сегодня и сейчас я здесь не как первый министр. Д’Артаньян понятливо кивнул, и они прошли в дом, где расположились в уютной гостиной. Д’Артаньян с Констанцией по-прежнему не имели слуг и жили все так же скромно. Только на конюшне Арамис заметил напевавшего что-то конюха. Д’Артаньян налил в два кубка вино и присел напротив Арамиса. — Прекрасный букет, — пригубил тот. — Зубы мне не заговаривай, — нетерпеливо прищурился д’Артаньян. — Я приехал попрощаться. В гостиной повисла тяжелая тишина. — Д’Артаньян… — Арамис замолк, словно выбирал казавшиеся ему более правильными слова и, наконец, решился, — мои дни подходят к концу, — он жестом остановил порывавшегося что-то возразить друга. — Послушай меня. Я это знаю. Дворцовый лекарь уже давно не скрывает от меня правды, да это и ни к чему. Я сам чувствую. Анне я ничего не говорю и приказал то же самое доктору, но, думаю, она все сама понимает — стала больше проводить времени со мной, даже присутствует на советах или просто сидит рядом, когда я работаю. Хочу успеть завершить все дела. Из-за самого важного я и отправился в путешествие, чтобы попрощаться с вами. Ты в Париже — ближе всех, и первым я приехал к тебе. После к Портосу и Атосу. Потом вернусь в Париж, если мне еще будет отпущено на то время, чтобы уже тут, повидав напоследок Анну и детей… — Арамис! — не выдержав, прервал д’Артаньян. — Что ты такое говоришь! — Давай не будем притворяться, — улыбнулся Арамис. — Мы ведь слишком хорошо знаем друг друга, через слишком многое прошли и многое пережили вместе, чтобы лицемерить перед лицом Господа и друзей. Арамис посмотрел на гасконца с такой нежностью и теплотой, полной благодарности и смирения, что д’Артаньян понял своей преданной душой, что Арамис говорит серьезно и, наклонив голову, грустно вздохнул. — Не грусти, — Арамис продолжал улыбаться. — Наша жизнь не заканчивается с окончанием земного пути. Она продолжается в наших детях, в делах и поступках. Я даже не говорю тебе «прощай», я скажу «до встречи», потому что точно знаю, что однажды мы снова встретимся уже там, где человеческие души обретают вечность. — Арамис… — д’Артаньян покачал головой. — Скажу честно, я боялся этого дня и ждал его. Я гнал от себя страх расставания с друзьями. Пусть мы стали реже видеться, но я знал, что вы есть. Я старался не думать о том, что однажды услышу подобные слова от тебя, Атоса или Портоса. Но от времени и от судьбы не спрячешься — они настигают нас, как бы мы ни убегали от них. Арамис улыбнулся и легко похлопал ладонью по руке д’Артаньяна. — У нас была замечательная, счастливая жизнь, несмотря ни на что. Жизнь, полная приключений, любви и дружбы, радости и огорчений. Мы встретили на своем пути потрясающих женщин. Мы любили вино и хорошую драку, выпестовали достойное мушкетеров наследие. Враги уважали и боялись нас, считая нашу четверку стоящей целой армии. Ришелье подсылал к нам убийцей саму Миледи, а Рошфор арестовывал меня в сопровождении целого полка. Эти воспоминания вызвали озорные улыбки на лицах друзей. — Поэтому не будем гневить небеса и поблагодарим Господа за все то, что было, — кивнул д’Артаньян, не в силах сказать больше. — А дело, о котором я упомянул, касается нашего Герба Дружбы. Помнишь его? — Арамис взглянул на гасконца. — Тот, который мы нарисовали некогда в таверне Кристофа? — Ты нарисовал, — с улыбкой поправил Арамис. — Да, он самый. Смотри… — и Арамис достал из дорожного саквояжа сверток. Увидев высеченный из серого камня герб, д’Артаньян ахнул… — Арамис, как ты это сделал? — Не я, — улыбнулся тот. — Я заказал этот Герб и камни лучшим мастерам нашего времени. Если наши потомки будут достойны, Герб не только приведет их к разгадке Тайны, они обретут самое ценное, что можно получить в наследство. — Понимаю… — кивнул д’Артаньян. Ему не нужно было говорить, что это. — Но чтобы Герб ненароком не попал в недостойные руки, я решил разделить его на четыре части и раздать каждому из нас его фрагмент на хранение. Мы будем передавать их по наследству. И если Господу будет угодно, много лет спустя наши потомки объединят все четыре части и обретут то, что будет скрывать символ нашей дружбы. — Но как они это сделают? Как узнают друг о друге? — вскинул голову д’Артаньян. — На все воля Господа… — развёл руками Арамис. — Господь поможет им, если они будут того достойны. — А если нет? Или кто-то из нас не оставит потомков? — вдруг испуганно произнес д’Артаньян. — Значит, Герб и тайна умрут вместе с нами и канут в вечность, — улыбка исчезла с лица Арамиса, и он задумчиво сложил руки в молитвенном жесте. — Но я все же надеюсь, что этого не случится. Те, в ком будет бурлить наша кровь, не могут не быть достойны тайны Герба Дружбы. А Господь, если тому будет так угодно, не допустит, чтобы род кого-то из нас прервался. — Твоими молитвами… — вздохнул д’Артаньян. Друзья знали, что ему удалось убедить Констанцию родить ребенка, но у них так ничего и не получилось. Д’Артаньян поднял взгляд на друга и увидел, что Арамис смотрит спокойно и уверенно, словно знает все наперед. На душе у д’Артаньяна стало странно легче, а Арамис вытащил из ножен кинжал и аккуратно поднес его к золотистому снопу пшеницы. — Держи, друг мой, — россыпь золотистого янтаря легла на протянутую ладонь. — Храни их, и да прибудет с тобой и Констанцией Господь. Они долго еще вспоминали дни молодости и поступки зрелости, ошибки и победы, говорили и не могли наговориться. Они понимали, что все это в последний раз. Когда вернулась Констанция, Арамис не отказал ей и остался на ужин. Он собирался поговорить с д’Артаньяном и сразу же уехать, но разговор затянулся до темноты, и Арамис решил не только поужинать, но и переночевать. Утром д’Артаньян впервые пожалел, что ночь так быстро закончилась. Арамису надо было двигаться дальше. Они долго стояли возле удобной дорожной кареты. Д’Артаньян не выдержал и прослезился, когда Арамис, прощаясь, обнял его, а тот не стал упрекать друга, а только еще крепче обнял.***
Все это Арамис вспоминал, глядя в окошко кареты на проплывающие мимо знакомые улочки. На рынке до сих пор бурлила жизнь, вызвая не самые приятные воспоминания, занывшие на месте отсутствующего пальца. Вдали наконец показались башенки дворца, а значит, скоро можно будет обнять друга и племянника. Виктор, придерживая гарцующего вороного, встречал в открытых уже воротах. — Дядюшка, я давно заметил карету, — Виктор кивнул на возвышающуюся над городом гору, — и решил вас подождать. — Ты все так же руководишь патрулями? — улыбнулся Арамис, выходя и крепко сжимая любимого племянника в объятиях. Идея основать на вершине горы постоянное наблюдение пришла в голову именно Виктору, и Совет охотно одобрил ее, посетовав, что никто не догадался сделать это раньше. С горы открывался отличный вид на город и подъезды к нему. — Я разгадал ваш секрет, — вдруг, немного отпрянув, серьезно кивнул Виктор. — Вы одеваете на себя одежды возраста, но руки ваши все так же крепки. Лишь незнакомого с вами человека могут ввести в заблуждение ваши почтенные седины. Арамис засмеялся и, обняв племянника за плечо, пошел по дорожке к главному входу. Дверь распахнулась, и Арамис замер, кажется, издали слыша, как вторит его взволнованному биению сердца сердце Атоса. — Арамис! — наместник обнял старого товарища. — Да, дорогой друг, это я. Арамис постарался обнять в ответ так же крепко, но руки немного дрогнули, и Атос заметил это. Он внимательно посмотрел на Арамиса, но ничего не сказал. И заметил, как чуть помрачнел сын. Втроем они вошли в дом. — Атос, мы достаточно мудры и слишком хорошо понимаем друг друга, чтобы ходить вокруг да около вместо того, чтобы сразу задать прямой вопрос, — улыбнулся Арамис. Атос внимательно посмотрел на друга: — Что-то случилось, я это чувствую. Ты бы все равно не смог ничего скрыть от меня. — Я бы и не пытался. Ты всегда был проницателен. Они вошли в гостиную и расположились в креслах у большого окна, выходящего на балкон. Слуга принес фрукты и вино. — Став министром, ты не так часто навещал нас, хотя я всегда буду помнить, как ты гнал коня, чтобы успеть на похороны Алекс. — Атос тяжело вздохнул, невольно затрагивая больную для них тему. — Я послал тебе тогда письмо с обычным гонцом, чтобы просто оповестить. Понимая, как ты загружен мирными переговорами с Испанией, не очень ждал. А ты приехал. Я догадываюсь, что к этому был причастен Виктор, но он так и не признался. Виктор встревоженно посмотрел на отца, не проронив ни слова и сейчас, хотя это именно он тогда послал к дяде самого быстрого голубя, а после ввел запрет на разговоры о смерти герцогини в присутствии отца. — Но даже тогда, — продолжал Атос, кажется, оставив несогласованное с ним решение сына в прошлом, — зная о ваших с Алекс особых отношениях, твое состояние не вызвало у меня такой тревоги, как сейчас. Я чувствую, как холодеет мое сердце, а душа замирает от мысли, что нынешний визит несет с собой печальную весть. Атос и правда ощущал могильный холод внутри, который появился, едва он увидел Арамиса. — Простите меня… — тот посмотрел на друга и племянника тем серьезным взглядом, который Атос редко у него видел, и который всегда означал, что сейчас Арамис скажет нечто важное. — Ты прав, Атос. Я приехал… Арамис вдруг замолчал, словно никак не мог заставить себя сказать главные слова. Ему казалось, что пока эти слова не сказаны, все еще можно повернуть вспять, изменить, остановить колесо времени. — Ты приехал попрощаться, — понял Атос, и сердце пронзила острая боль. Вот оно… Вот что терзало последнее время, что Атос никак не мог объяснить логикой и разумом. Вот что приходило в ночных кошмарах, когда ему удавалось победить бессонницу и забыться зыбким сном. Вот что виделось ему в порывах ветра и шуме ливня, в багровом закате и сиянии холодной луны. Атос понял наконец, почему его сердце так болело последнее время. Оно уже почувствовало за сотни миль, что один из его друзей ступил на путь, ведущий туда, откуда возврата нет. И сердце, способное перенести многое — радость и предательство, победы и поражения, страх и ожидание — заболело от одной только мысли, что один из тех, кто стал частью его самого и частью кого был он, скоро покинет этот мир… Навсегда… Атос вдруг понял, что этого он не сможет перенести. Да, у него был сын, и еще были живы двое… Но Атос не мог это объяснить, просто знал — как только кого-то из их четверки не станет, он не сможет жить дольше. «И этим кем-то станет именно Арамис»… — вдруг понял в эти минуты Атос, глядя на сидящего напротив друга. Почему так сложилось, что первыми он потерял их — брата и сестру, его жену и верного друга?.. — Да, Атос, — Арамис не мог прочитать мыслей друга, но почувствовал, что тот все понял и без лишних слов, — я приехал попрощаться. Это наша последняя встреча, — Арамис замолчал на мгновение и добавил, — в этом мире… — И ничего не изменить, — скорее утвердительно, чем вопросительно, тихо произнес Атос. Виктор ошеломленно притих, внимательно всматриваясь в их лица. — Никогда я еще не был так близок к Господу, как сейчас. Мне осталось совсем немного. — Арамис поднял на друга взгляд, смиренный перед волей Всевышнего. — Мне не страшно. Я не боюсь ни встречи с Ним, ни Страшного Суда. Я жил, как мог и как считал правильным и достойным дворянина и мужчины. Я совершал ошибки и часто грешил, но никогда мои помыслы не были корыстными или эгоистичными. — Я знал в своей жизни, — Атос подался вперед и сжал руку друга, не пытаясь справиться с тем, что его собственная дрожит, — не так много искренних в своих стремлениях и деяниях людей. Четверых из них я был горд называть своими друзьями. Тревиль всегда будет жить в памяти, пока живы мы. Мы все, совершавшие ошибки, оступавшиеся, грешившие, может, более достойны милости, чем множество тех, кто бахвалился своей непогрешимостью и святостью. И я надеюсь, что Господь подарит нам встречу по ту сторону жизни с нашими любимыми и друзьями. Арамис нервно, но тепло улыбнулся: — Я об одном сейчас молю Бога, чтобы он дал мне возможность завершить мои дела на земле прежде, чем он призовет меня к ответу. — Одно из этих дел и привело тебя к нам в этот раз, — понял Атос. — Да. Ты помнишь наш Герб? — Конечно… — тепло улыбнулся своей сдержанной улыбкой Атос при воспоминании о славных временах. — Я взял на себя смелость воплотить этот Герб в камне, — и Арамис протянул тот самый сверток, что он уже показывал д’Артаньяну и Портосу. — Здесь отсутствуют части д’Артаньяна и Портоса. Я уже передал их им, теперь вот привез твою часть. — Удивительная работа… — покачал головой Атос, проводя пальцем по горошинам александрита. — Да, ведь они были огранены самым искусным из арабских мастеров, — кивнул Арамис. Как и прежде при встрече с д’Артаньяном и Портосом, Арамис достал камни из Герба и протянул их Атосу. — Завещай их Виктору, пусть он передаст своим детям и так далее. — Пока однажды камни не объединяться снова вместе, — продолжил мысль Арамиса Атос. Повернув голову к сыну, он увидел, насколько серьезен Виктор. Всегда ответственный, но таким Атос его прежде никогда не видел. — Если это произойдет, — кивнул Арамис, — наши потомки узнают мою тайну, а еще обретут то важное и ценное, что дороже бриллиантов и янтаря, рубинов и александритов. Нечто, что выше всего, что неподвластно ни королям, ни кардиналам, на что даже Господь не может повлиять. Только благословить. Атос молча сжал камни в руке. — Ну, вот и все, — вздохнул Арамис. — Что касается Герба, я сделал все, что считал нужным. — А твоя часть и сам Герб? — Я спрячу их порознь в надежных местах. И поверь, недостойный человек не коснется их. — Может, погостишь у нас? — сменил тему Атос, ему действительно хотелось задержать Арамиса в Андорре, словно таким образом он надеялся продлить его дни на этой земле. — У меня слишком мало осталось времени, — покачал тот головой. — Я переночую у вас, а утром отправлюсь обратно в Париж. Надеюсь успеть… — Значит… мы больше не увидимся… — Атос безуспешно пытался проглотить вставший в горле колючий ком. — Увидимся, обязательно увидимся. Просто не на этой земле, а в лучшем из миров. Улыбка Арамиса словно ножом врезалась в сердце Атоса. Бессилие и беспомощность — вот что он чувствовал сейчас. Утро занималось над горной грядой, когда Арамис, Атос и Виктор вышли из дома. У парадного крыльца уже ждала запряженная четверкой карета. Лошади, готовые отправиться в путь, беспокойно рыли копытами влажную от росы землю. Друзья какое-то время стояли молча. Множество слов крутилось на языке, но ни одно из них в полной мере не могло описать чувства, которые они сейчас испытывали. — Обойдемся без лишних слов, Атос, — первым прервал молчание Арамис. — Я не буду говорить вам «прощайте», я не прощаюсь… Атос знал, что всю ночь Арамис провел в фамильном склепе у могилы Алекс, так же обещая сестре скорую встречу. — Ты прав. Потому что я знаю, что там, — Атос поднял глаза к небу, — тебе не придется долго ждать. Арамис хотел было возразить, но, перехватив взгляд Атоса, понял, что тот уже все для себя решил, и не осмелился перечить другу, чьи решения всегда уважал и принимал безоговорочно. Они обнялись, Арамис сел в карету. — Дядя, — Виктор придержал дверцу, — я обещаю, что сохраню часть отца и сделаю все, чтобы мои потомки стали достойны Герба. Я клянусь вам. Арамис улыбнулся, обняв племянника, его взгляд в последний раз пересекся со взглядом Атоса, хлопнула дверца, и карета, набирая ход, покатилась в путь. «Какое яркое сегодня солнце… — подумал Атос, провожая друга взглядом. — Слишком яркое, слишком горячее. Прожигает насквозь, словно провернутый в сердце кинжал. Больно… Очень больно…». И он медленно пошел в дом, понимая, что с этой минуты пошел обратный отсчет его дней.