Murder at the Moriyama Mansion

Лицо Натаниэля горело, кожа на запястьях была содрана. Он жалел, что не чувствует своих рук, это было лучше, чем ожоги от большого пальца до предплечья, нанесенные прикуривателем Лолы. Его отец сам сказал: он собирается перерезать все сухожилия на его ногах, а может, и на руках, а затем снять с него кожу, дюйм за дюймом, конечность за конечностью, оставив его в живых в состоянии запредельного ужаса и страдания, пока его мозг не превратится в слизь. Он уже обезумел от страха. При всей его притворной храбрости, неуемной отходчивости и годах в бегах, ему хватило одного удара отцовским тесаком по переносице, чтобы сойти с грани и впасть в безумие. Ди-Маччо положил паяльную лампу рядом с Натаниэлем. Глаза Натаниэля горели, то ли от слез, то ли от крови, то ли от вытекающего мозгового вещества. — Пожалуйста, — умолял он, не в силах остановить себя. — Просто отпусти меня, просто отпусти, я не… — Лола, — сказал Натан, но не успел договорить. Дверь подвала открылась наружу, и рой незнакомцев ворвался внутрь, стреляя. Глушители несколько приглушили звук, но Натаниэль все равно чувствовал каждый выстрел, как укус на коже. Лола была ближе всех к двери, и ее тело дергалось, когда пули пробивали в ней бесчисленные дыры. Ди-Маччо оттащил Натана в безопасное место, и когда Натаниэль пытался лежать неподвижно и спрятаться, он не мог не вздохнуть с облегчением из-за отсутствия веса отца на груди. Кто-то схватил Натаниэля и потащил по полу, подальше от отца. Натаниэль инстинктивно вырывался, но его энергия иссякла, и нападавший не стал сопротивляться. Натаниэля бросили в угол и впоследствии оставили. Он скрутил свое избитое тело так крепко, как только мог, и ждал целую вечность, пока в доме не наступила тишина. Натаниэль опустил руки и огляделся. Натан стоял на коленях посреди комнаты, а четыре пистолета были направлены ему в голову. Он начал подниматься на ноги, но кто-то сбил его с ног прикладом винтовки. В ответ Натан издал нечленораздельный рык. Один из мужчин, охранявших дверь, подал сигнал в туннель, и шаги слабым эхом отозвались в коридоре. Мужчина шагнул в комнату, и Натаниэль перестал дышать. Он узнал бы это лицо, где угодно. Девять лет сильно повлияли на Стюарта Хэтфорда, но Натаниэль все еще видел свою мать в лице Стюарта. Стюарт ответил на хмурый взгляд Натана ледяным взглядом. Он выставил пистолет на полпути к Натаниэлю, но женщина перехватила его и дернула подбородком в сторону Натаниэля. Стюарт проследил за ее взглядом, и удивление уняло его белую ярость. — Черт возьми. Натаниэль? Натаниэль был слишком ошеломлен, чтобы говорить, но ему удалось слабо кивнуть. Стюарт направил пистолет в сторону Натана, но не сводил взгляд с племянника. — Где Мэри? Натаниэль не мог найти свой голос, поэтому он покачал головой. Выражение лица Стюарта застыло; проблеск надежды исчез также быстро, как и появился. — Не смотри. Через мгновение все закончится. — Как ты смеешь, — злобно сказал Натан. — Ты бросил вызов Морияме, придя сюда и убив моих людей. Ты — ходячий мертвец. У тебя нет силы, чтобы… Стюарт не дал ему договорить. Тело Натана дернулось, когда две пули пробили его грудь. Натаниэль смотрел, широко раскрыв глаза и не веря своим глазам, как кровь брызнула из горла его отца и стекала по его рубашке и джинсам. Тело Натана упало назад от силы удара и с мокрым шлепком ударилось о землю. Натаниэль прижал дрожащую руку ко рту, затем зажал его другой рукой. Этого было недостаточно, чтобы заглушить неистовый крик. — Я же просил тебя не смотреть, — сказал Стюарт. Ощущение в груди наполнило Натаниэля ужасающим возбуждением. Он не сопротивлялся, когда двое из людей Стюарта подняли его на ноги, слишком сосредоточившись на том, чтобы переосмыслить свой рушащийся мир. Он был сиротой. Наследие Веснински было мертво. Означало ли это… Он втянул воздух и задержал его. Он не хотел забегать вперед, но он катился вниз по склону и не мог остановить ход мыслей. Означало ли это, что он может снова стать Нилом Джостеном? Что он может вернуться к Эндрю? Вернуться к Лисам? Победить Рико и Воронов в игре за звание чемпиона? Все это казалось таким далеким, но не менее важным. Не менее невозможным, чем раньше. — Ему нужна медицинская помощь, — сказала одна женщина. — Он горит — буквально сгорает. Еще немного, и жар расплавит его мозг. — Ожог на его щеке, должно быть, был третьей степени и разорвал нервы, потому что ему пришлось смотреть, как она одергивает руку. Он не мог этого почувствовать. — Мы достанем его, — сказал дядя Стюарт. — ФБР не должны знать, что он здесь. Так и останется. — Он повернулся к своим войскам и объявил: — Мальчик едет со мной. Нам нужно выезжать, сейчас же. — Могу ли я воспользоваться телефоном? — спросил Натаниэль — Мне нужно позвонить своей команде, я должен им сообщить. Но он был омрачен. Человек в бронежилете говорил над ним: — Он тощий, он ранен, он умрет. Мы должны оставить его здесь. — Нет, — дядя Стюарт сказал так резко, что Натаниэль отпрянул от него. Дядя Стюарт хлопнул его по плечу, и колени Натаниэля подкосились, но Стюарт одной рукой удержал его на месте. — Он член семьи. — Он не член семьи. — прорычала женщина. — Он не Хэтфорд. Стюарт рассматривал своего племянника. Он схватил Натаниэля за почерневшие кончики пальцев и изучил мышцы на его лице — признаки того, что он давил дрожь. — Он нам пригодится, — решил Стюарт. — Посади его на мой байк. — Подождите, — сказал Натаниэль, когда женщина засунула пальцы ему под мышки и начала поднимать. — Мои товарищи по команде, кто-нибудь может просто дать мне позвонить, кто-нибудь может просто написать, восемь-три-девять-. Она толкнула его. Он рванулся вперед и застонал, когда сырая кожа его рук заскрежетала по цементному полу. Она потащила его через узкий коридор, который его отец использовал для перевозки трупов. Натаниэль всегда знал, что, так или иначе, он уедет этим путем. Он все еще бормотал цифры, пока она пристегивала его к мотоциклу дяди Стюарта. Телефон Мэтта, Дэн, Ваймака, каждый набор цифр был вырезан в его мозгу. Он все еще считал, когда дядя Стюарт перекинул ногу через сиденье позади него. — Держись крепче, — сказал дядя Стюарт. Двигатель взревел, громче, чем все мысли в мозгу у Натаниэля. Мотор выехал из гаража, и Натаниэль снова почувствовал вкус свежего воздуха, славного вечернего балтиморского воздуха, который, как он думал, он никогда больше не почувствует. Сельские дороги, затем шоссе и снова деревня. Пейзажи менялись. Цветы превращались в папоротники, темно-зеленые листья становились голыми ветвями, хвойные деревья покрывались одеялом, а деревьев не было вовсе. Они больше не были в Балтиморе. Не в Мэриленде. Они остановились, чтобы заправиться, и он в последний раз попросил телефон. Его надежда умерла под звуки смеха, под шум работающих двигателей, под толчки в животе, уносящие его все дальше и дальше от Южной Каролины. А потом был шланг, обливающий его холодной водой, грубая одежда, которая усугубляла его обожженную кожу, сеансы стробоскопического света по несколько часов каждый день, пока он не ослеп от мигрени. Затем уроки лингвистики, рукопашный бой, взлом сейфов, взлом замков, манипуляции с личными вещами. В течение длительных периодов времени его держали с закрытыми глазами, слушая, как на него обрушиваются слои языков, слушая, как щелкает замок, становясь на один оборот ближе к бесполезности. Сражались вслепую, а когда повязку снимали, включали стробоскоп. Поощрений не было, только наказания. Не было еды, только липкий протеиновый порошок, размолотый в воде или йогурте. Не было имен, только пощечины, щелчки и удары костяшками пальцев. Наконец повязку с глаз сняли, и он поднял руки, чтобы защититься от сверкающей молнии, но она так и не появилась. Он прищурился, моргнул и вгрызся в пластиковый поднос с размятыми бананами, поставленный перед ним. Он был мягким, перезрелым и тошнотворно сладким. Он слизнул его с пальцев. Под подносом лежала папка, внутри были бумаги, а на бумагах был код, который он мог прочитать, и он прочитал его, а затем отправился в технический поиск, который прошел достаточно хорошо, чтобы заработать ростбиф и раскладушку. В ту ночь, когда он подавился ломтиками мяса, к нему подошел незнакомый мужчина, которого он никогда раньше не видел. Незнакомец дотронулся до его головы, где росли волосы, рыжие для всего мира, но бесцветные для молодого человека, который никогда не видел своих собственных волос. — Это хорошо, не так ли? — спросил незнакомец. Мальчик, который уже никогда не сможет стать мальчиком, оторвал еще один кусок мяса и восторженно кивнул. Мясо было сочным и соленым, оно плотно сидело у него в животе. Незнакомец смотрел на него, слабо улыбаясь, но смотрел он не на него, незнакомец смотрел куда-то сквозь и куда-то в другое место. Он прожевал и проглотил. — Это не совсем то, что она хотела бы, но ты жив, не так ли? Думаю, она была бы довольна этим. Удовлетворена, по крайней мере. Она была бы рада. — Кто она? — спросил он с полным ртом и толстыми губами. Незнакомец потянулся, чтобы погладить его по макушке. Он пригнулся, чтобы избежать прикосновения, которое могло незаметно превратиться в жестокое. — Именно так, — сказал незнакомец. — Ты идеален. Ешь. В ту ночь он впервые спал с полным животом в своей новой жизни. В ту ночь ему впервые приснился сон. Не цвета и символы, не тактика допроса на языке, а сигаретный дым и руки в бело-оранжевых полосатых рукавах, обхватившие его гораздо меньшее тело. Одна рука плотно обхватила его живот, другая балансировала с сигаретой между двумя пальцами. Он пытался вывернуться, пытался рассмотреть тело и лицо человека, обхватившего его, но не мог. — Мы не можем пойти к твоему дяде, — сказал ее голос, губы приблизились к уху. — Он дал бы нам новую жизнь, но она была бы… испорчена. Она была бы новой, но не другой. Новые специи, та же еда. — Она переложила сигарету в другую руку и согнула колено, чтобы притянуть его плотно к своему телу. — Нет, мы поедем в Германию. — Германия — это хорошо, — сказал он, но она продолжала, не обращая внимания на его голос, как будто он никогда не говорил. — Мы поедем во Францию. Мы поедем в Швейцарию. Мы поедем в Канаду. Мы поедем в Сиэтл. — Не Сиэтл. — Резкость собственного голоса испугала его. — Мама? — Откуда это взялось? — Не Сиэтл. Она продолжала говорить, голос на пленке, записанный язык, который он должен был запомнить. — Мы поедем в Калифорнию. Мы поедем в Аризону. Мы поедем в Южную Каролину. Он проснулся потный и дрожащий. Он запустил руку под рубашку и почувствовал грубую ткань, зажившую кожу, отметину за отметиной, которых раньше не замечал. Он тоже был худым, худее, чем когда-либо, уже не мускулистым, и на нем блестел пот от кошмара. Ловкий, худой и маленький. И хорошо тренированный. Он не помнил своего имени, но помнил, как ослабить вентиляционное отверстие плинтуса с помощью пуговицы брюк. Как только горизонтальное отверстие было открыто, он нырнул в него головой вперед, используя хватку своих пальцев, чтобы протиснуться внутрь. В вентиляционном канале было темно, но не темнее, чем за повязкой. Он установил крышку вентиляционного отверстия на место. А потом его не стало.