***
Когда-то здесь была сломанная дверь, которая хлопала на ветру, но ее больше не было. Возможно, ее убрали, а может быть, сожгли, хотя в этом районе не было соседей, которые жаловались бы на хлопающую на ветру дверь. Только деревья и протоптанная тропинка, ведущая к небольшому озеру, чуть больше, чем пруд для уток. Нил, как всегда, сначала поставил чай, а потом опустился на крыльцо. В сентябрьском воздухе ощущалась прохлада, особенно если он был одет только в большую футболку, боксеры и носки. Он поставил кружку между коленями, не обращая внимания на жжение на голой коже, и вдохнул пар. Затем он несколько раз щелкнул зажигалкой, зажег сигарету и вдохнул бесконечно много полезного дыма. Он выдохнул. Когда-то давно у сына Мэри Хэтфорд закончились украденные у нее деньги, но с тех пор он пробивал себе дорогу сам. Сначала это были мелкие преступления, но риск был выше, чем награда. Очевидный путь вперед заключался в увеличении вознаграждения. Промышленные ограбления, шантаж миллиардеров, баунти и залог. Это было четыре года назад, когда безымянный молодой человек без лица и прошлого грабил TechnoDiamond Industries в праздничные выходные. Это была довольно простая работа, которую можно было выполнить в одиночку, но он был не один. Другая команда уже была там, копируя и удаляя системную информацию этаж за этажом. Одетый в черное и серое, глаза закрыты солнцезащитными очками, вор-одиночка сразу же повернул к выходу. Но на лестничной площадке его ждал коренастый мужчина со скрещенными руками и без единого кусочка кожи. Мужчина назвал его по имени: Нил. Тогда Нил — один раз за все время — запаниковал, задушил мужчину и убежал, а в голове проносились вспышки, принадлежавшие кому-то другому, прошлой версии его самого, кому-то по имени Нил. Но через два с половиной месяца тот же человек узнал его, убегающего со склада со своей наградой, и тогда Нил — один раз на один — с любопытством проследил за ним до мотеля, слишком дешевого для камер наблюдения. Семь месяцев спустя они встретились снова. Мужчина приготовил для него еду, сел напротив, и, когда когда-то-Нил набил свой желудок едой, спросил: хочешь узнать, кем ты был раньше? На крыльце кирпичного домика когда-то-Нил кашлял, затягиваясь сигаретой. Он залил царапину чаем, думая о человеке, спящем в своей постели; о том, как он спрашивал каждый раз, когда они случайно встречались, хочешь ли ты знать, кем ты был раньше? и когда-то-Нил качал головой, нет-нет-нет. Пока они не столкнулись три недели назад. Впервые не по работе. Впервые тот, кого раньше звали Нил, увидел другого человека, сидящего на зеленом железном мосту, свесив ноги в свободный воздух. Он вглядывался в воду. Когда-то-Нил — мог бы продолжить путь, наклонить голову, повернуть воротник против ветра. Двинулся дальше. Он мог подойти к человеку сзади и столкнуть его на камни и мелководье внизу. На одного человека, который знал его имя меньше, на одну неувязку меньше. Раньше его звали Нил. Его рука касалась чьего-то плеча, касалась плеча этого человека. Он уже никогда не сможет стать Нилом, но его рука могла снова коснуться этого человека, могла коснуться того, кто был и не был чужим. И его рука это сделала. И они вернулись не в мотель, не на заросшее мягкой травой поле, не в заброшенное здание. Они сели в машину, сердце Нила колотилось в замкнутом пространстве, в таком тесном пространстве. На подъездной дорожке к хижине другой мужчина достал пару ключей, и, когда лунный свет заиграл серебром, Нил сглотнул от боли, вызванной правом собственности. Затем вопрос, все еще стоя в темноте, не в силах разобрать тени от мебели: — Хочешь узнать, кем ты был раньше? — Нил не стал качать головой, знать было нечего. — Я — ничто. — Это было не совсем правдой, но это не имело значения. Зубы мужчины щелкнули, когда его рот закрылся. Он сглотнул. Он закрыл за собой дверь. — Ты почти ничто, — сказал он, а затем поцеловал с владением, с голодом, с уничтожением.***
Однажды Нил не мог вспомнить, как поселился в одном месте на три недели. Он не мог вспомнить, как поселился в одном месте на три ночи. Возможно, много лет назад, когда он был человеком с именем, с лицом. Он всегда двигался дальше, всегда бежал, пока не появился этот человек, пока не произошла эта встреча. Теперь он сворачивался калачиком перед камином, гулял по лесу, обклеивал стены хижины книгами в мягких обложках, помогал собирать новую мебель, варил супы и готовил корнеплоды на медленном огне. Говорил по несколько предложений в день, больше используя свой голос, чем в предыдущие годы. Он просыпался с первыми лучами солнца. Заваривал чай и две булочки. Пил и курил на крыльце. К тому времени, как кружка с чаем пустела, человек с каменным лицом всегда присоединялся к нему со второй сигаретой. Еще один глоток чая, еще одна затяжка сигареты. У кромки леса сломалась палка, и он встал, надеясь увидеть раненую лису, которая иногда устало хромала по деревьям, или, может быть, лань с мирным взглядом. Вместо этого появился высокий мужчина в кожаной мини-юбке, с засаленными черными волосами и тонкими усиками. Он сказал: — Mon cheri, вы определенно не выросли. Не-Нил вслепую потянулся к дверной ручке. Его хватка напряглась, но он не мог заставить запястье повернуться. Каждый мускул его тела был напряжен до боли в зубах. Темноволосый мужчина подкрался к своей жертве, как рыба на крючке, как человек на проволоке. Палец мужчины ослабил курок электрошокера, и его ладонь поддержала дергающиеся мышцы спины Не-Нила. Не-Нил издал задыхающийся звук, и темноволосый незнакомец вырвал из разжавшихся, спазмированных пальцев мохнатую, наполовину выкуренную сигарету и вложил ее себе в рот. — Пойдемте, — сказал он, обхватив сигарету. Он протянул хромую руку через плечо. Босые пальцы Не-Нила скребли по каменистому мху тропинку. — К деревьям, сейчас же. И дальше. — Голова Не-Нила склонилась набок. Он мельком взглянул на кружку с чаем, все еще наполовину наполненную, но уже не дымящуюся. Другой мужчина снова нажал на курок электрошокера. Не-Нил не мог говорить сквозь стиснутые челюсти. — Мы не оглядываемся назад, — шипел он. — Никогда не оглядывайся назад. Это была твоя ошибка. В деревья и дальше. Веревка лопнула, палка сломалась, дверь не открылась. Беглец чувствовал себя меньше, чем когда-либо. Они пошли к деревьям. Он не знал, что там, за деревьями. В своей постели, в своем доме, в своей жизни Эндрю Миньярд проснулся. Он переоделся из пижамы в когда-то черные, а теперь выцветшие серые джинсы. Смахнул сигарету со стойки, где она ждала его. Он толкнул дверь, открыв ее сначала на дюйм, а потом со всей силы, когда понял, что по ту сторону никто не сидит. Он уставился на зеленую кружку с недопитым чаем внутри. Эндрю выронил сигарету. Она упала в кружку с чаем, мгновенно намокла, и на ней остались следы жидкости. Он не мог сейчас курить, не хотел курить, ему было все равно, все равно. То, что ему было нужно, было сильнее табака. Эндрю отшвырнул кружку от ступеньки и увидел, как она полетела, по дуге не поддающегося гравитации чая, извиваясь в воздухе раннего утра. Керамика упала на землю и разбилась вдребезги. Эндрю знал, что лучше не доверять трусу, который уже убегал от него снова и снова. Нил был не так умен, как Эндрю ему приписывал. И Эндрю, похоже, тоже.***
В подвале было темно. Холодно. Они усадили свою жертву на покрытый слизью стул, обвязали лодыжки толстыми кожаными ремнями, застегнули руку за спиной. Он извивался, и, как в наказание, один из его пальцев был выдернут из гнезда, пульсирующая опухоль делала еще более невозможным выскользнуть на свободу. Он заставил себя напрячься, задрожать, покрыться испариной. Температура была снижена еще больше. Еды не было. Палец провел по его щеке, и Не-Нил щелкнул зубами. — Ты голоден? Он рассмеялся. Обычно он ненавидел звук своего смеха, но сейчас он вырывался из него. Любой звук заставлял его чувствовать себя ближе к целому. Его смех напоминал ему, что он существует. — Я собираюсь убить тебя и съесть. — Оу, ты хочешь меня зарезать? От слова на букву «З» по его позвоночнику пробежал холодок. Фигура перешла на другую сторону. Не-Нил переместился. Уголком глаза он разглядел мужчину: черные узкие джинсы, черная пуговица с закатанными рукавами, две серебряные цепи: одна — на штанах, другая — на шее. Его лицо было закрыто маской, ониксовые глаза были едва различимы на фоне черной ткани. — Кто ты? — Он сжал лодыжки в кожаных ремнях. — Действительно, кто? И почему я тебя интересую? Маска была теперь перед ним, прямо перед ним, и слишком близко. Не-Нил отпрянул назад, задохнувшись от резкого запаха шелка, пропитанного потом, одеколоном и ревностью. Под маской губы изогнулись в улыбке. — Ты действительно не знаешь? — Черные глаза изучали лицо Не-Нила, прослеживали складки на лбу и щетину, растущую на подбородке. Не-Нил попытался прочитать своего похитителя таким же образом, но любое выражение лица было неразличимо сквозь маску. — Твой дядя, должно быть, здорово тебя отделал. Давненько ты не был дома. Десять лет, не так ли? Он покачал головой. — Я не помню, что было десять лет. Я не помню. — Попробуй двадцать. Представь нас над землей. Его глаза закрылись. Ладонь ударила его по лицу, мягко, но достаточно сильно, чтобы он открыл глаза. — Я устал, — машинально сказал он. — Ты не устал. Ты просто находишься в той части своего мозга, которую не часто посещаешь. И ты не хочешь. Он кивнул. — Все в порядке. Тебе не нужно туда возвращаться. — Мне не нужно? Свет становился все тусклее. Раньше Нил думал, что ему это мерещится, но теперь он знал, что вокруг темно, темно, темно. Сумеречное время. Первый рассвет. Эндрю должен был проснуться, не так ли; Эндрю, Эндрю. — Нет, не надо. Потом будет не так больно. Ты закроешь глаза, и начнется новая жизнь. Разве ты не хочешь начать все сначала? — Нет, — пробормотал Нил. В тусклом свете было легче представить, как Эндрю, скрестив руки, наблюдает за всем происходящим. Начать все сначала означало отпустить его. — Да, ты хочешь. Разве ты не хочешь этого? Нил закрыл глаза. Встряхивание головы только усугубило бы мучительную головную боль. Он чувствовал, что его топчут, вдавливают, раздавливают. Пальцы дважды щелкнули, а затем каблуки щелкнули по полу, в стороне от него. Низкий голос ворвался в комнату, как воздух, со всех сторон. — Чего ты хочешь, мразь? Света? Тепла? Еды? Сразу за его спиной послышалось чье-то присутствие. Он скривился, и его опустошенный желудок зарычал в знак протеста. — Ты знаешь, кем я был раньше? Можешь ли ты сделать меня таким человеком? Громовой раскат усмешки пронесся над головой Нила. — Именно это мы и собираемся сделать, Натаниэль. Его мгновенно вырвало, пустой желудок наполнился кислотой, и он сплюнул тягучую слюну на подбородок. — Похоже, осталось больше, чем ты думаешь. — В голосе звучали нотки удовольствия. — Мы разденем тебя до корня, а затем вырвем его. Он напрягся от пластиковых стяжек, дернулся вперед, выплюнул то, что осталось во рту, на землю. Во рту было сухо, заднюю стенку горла жгло. — Похоже, нам придется начать с пестицида. Приятного аппетита. Он откинул голову назад, и на него смотрел тот человек из сада. Его злобный, неуверенный взгляд слишком диссонировал с голосом, чтобы это был тот, кто говорил. Жертва попыталась оттолкнуть его, оглянуться, но пальцы мужчины сжались на ее горле. Он захрипел, и незнакомец вставил зажим в его открытый рот. Металл просунулся за зубы, впился в заднюю стенку рта, пока призрак ощущения не стал зудеть в рвотном рефлексе. — Нарисуй красивую картинку, Жан. — Это сказал человек в маске. Никто не заметил его, прислонившегося плечом к дальнему углу. Маски было недостаточно, чтобы скрыть возбужденное удовольствие на его лице. — Красный — его цвет. Темноволосый мужчина сжал зажим, и рот жертвы стал шире, оставляя его уязвимым и брошенным, когда темноволосый мужчина (Жан, так его звали?) покинул его поле зрения. Раздался неожиданный вздох, полный ужасающей жалости. Он хотел снова плюнуть на них, если бы не наклоненное назад положение головы и не сухой, как пыль, язык. Темноволосый мужчина вернулся, держа в левой руке кисть суми с толстой щетиной, закрепленную на гладкой белой ручке. Толстое основание кисти заканчивалось изящным острием, слишком совершенным, чтобы быть не ручной работы, каждый стежок щетины был выдернут и связан хорошо натренированной рукой. В правой руке он держал стеклянное блюдце. Сквозь полупрозрачное оранжевое стекло Не-Нил мог смотреть на постоянно гаснущие полоски света в клетке. Мужчина опустил кисточку в блюдце, взбалтывая полупрозрачную оранжевую жидкость, пропитавшую щетину. Он проследил за ободком. Кисть опустилась сверху в рот Не-Нила, безжалостно двигаясь к основанию его языка, рисуя длинные мазки сверху и снизу. Его глаза слезились. Его челюсти сжались, но он не мог сломать металл, не мог закрыть рот. Защиты от этого не было. Горячее масло чили попало в каждую трещинку на его языке, в каждую тревожную раковую язву, которую он разжевал в своей щеке на заднем сиденье фургона. Щетка была убрана, пополнена и проведена вверх и вниз по его зубам. Она проникла в щели, где некоторое время назад он пользовался зубной нитью. Масло скопилось в задней части рта, и Не-Нил кашлял и корчился, пытаясь повернуть голову в сторону и дать ему стечь по губам. Человек в маске в мгновение ока оказался в углу, слишком отчаянно пытаясь присоединиться к веселью. Он схватил безымянный палец своей жертвы и крутил до тех пор, пока тот не выскочил. Не-Нил задохнулся от боли и сглотнул, а затем горячее масло проложило путь по его горлу, ощущая каждый глоток от пищевода до желудка. Его глаза, горячие и влажные, налились кровью. Он пытался говорить, не обращая внимания на механическую часть во рту, но не мог. Он едва мог заставить свои губы двигаться, они были слишком заняты дрожью от шипящей, жгучей боли. — Не работает, — сказал человек, державший кисть. Его глаза метались по комнате, не в силах успокоиться. Если бы его лодыжки не были пристегнуты к стулу, он бы ударил его ногой в пах за то, что у него хватило наглости причинить ему такую сильную боль и при этом выглядеть так неловко. Человек в маске издал щелкающий звук. — Мы всегда можем отвести его наверх, приклеить палку к его рукам и выбить из него все живое. Это может пробудить его корни. Не-Нил выкрикивал проклятия в адрес металлической блокады во рту. Человек в маске выдернул еще один палец, и его глаза зажмурились, слезы от боли наворачивались и стекали обратно в волосы. — Я принесу молока, — сказал человек, держащий щетку. — Или сметаны. — Он выглядит жаждущим, не так ли? — сказал человек в маске. Он взял кисть и стеклянное блюдце, а другой человек с готовностью сдался, отступив назад. — Пей, — сказал мужчина, наклонил блюдце и пустил струйки огненно-красного масла на потрескавшиеся губы, стекающие по внутренней стороне щек и оставляющие следы ожогов на мягком мясе мозга. — Так лучше? — прокудахтал он. Глаза Не-Нила налились кровью, и он плотно закрыл их, чтобы сдержать слезы. — Но я думаю, мы можем сделать картину еще красивее. Смоченной кистью человек в маске нарисовал широкие красные полосы на чувствительной коже век Не-Нила. Она горела и горела, целую вечность, вечность издевательского смеха, вечность открывающихся дверей, вечность утопления его в коробках с кремом, протирания его лица марлей с капельками йогурта. Вечность бесполезной болтовни, темноты, пламени. Ад.***
В другом уголке мира Эндрю стоял на ступеньках перед домом и смотрел, как два дальних луча прочерчивают путь через лес. Маленький двухместный автомобиль, почти бесшумный, подъехал к его каменистой подъездной дорожке, припарковавшись между служебной машиной и сломанным кабриолетом, который Эндрю уже перерос. Обычно, когда Эндрю видел огни сквозь деревья, он заряжал свое двуствольное ружье еще до того, как машина подъезжала к его подъезду. Но это был не самый вежливый способ обращения с гостями. Из крошечного, экологически чистого автомобиля вышла женщина. Эндрю отодвинул два скользящих замка, задвинул основной и дополнительный засов, а затем выбил цементный блок с пути двери. — Эндрю. — Его гостья улыбнулась ему и вошла в дом, не нуждаясь в приглашении. Она стряхнула пальто, и, когда поднимала его на дверной крючок, ее рубашка поднялась, обнажив клинки, пристегнутые к косым мышцам. Ловкими пальцами она задрала подол рубашки, обнажив вместо него золотой крест на шее. — Он ушел, — сказал Эндрю, повторив ей свое утреннее сообщение. Но на это сообщение не было ответа, только квитанция о прочтении и знание того, что Рене уже в пути. — Сегодня утром. Ушел. Спустя три недели. Рене приподняла бровь. — Три недели? — Он оставался дольше всего. — Эндрю позволил хмурому лицу треснуть. Внутренне он был в ярости, кричал, сжимал живот, впивался ногтями в ладони и напрягал все взаимосвязанные мышцы спины. Он хотел разбить еще одну кружку, уничтожить всю свою посуду ручной работы, включить все газовые конфорки и зажечь спичку, очистить свое существование от земли. Но на его лице и так было слишком много эмоций. Эндрю нахмурился, скрестил руки перед грудью и отвернулся. Рене провела пальцем по передней стенке старинного холодильника Эндрю, по его пустой белизне, на которой обычно отображались фотографии оранжевых и размытых огней. — Я убрал их, — ответил Эндрю на ее немой вопрос, — когда он приехал сюда со мной, три недели назад. В прошлый раз… они его расстроили. Рене вскинула подбородок к плечу. — Он был здесь раньше? Эндрю уставился ей за голову через окулус, круглое окно над кухонной раковиной. — Меньше года назад. Я бросил эту работу по ограблению, переоделся в туалете супермаркета на другой стороне улицы. Нашел его, запихивающего продукты в трусы. Он пошел со мной, но… Иногда кажется, что он приходит только потому, что измотан, бредит и ему больше некуда идти. — И он чувствует себя в безопасности с тобой, — напомнила ему Рене. — Он не менее смертоносен, когда измотан. Может быть, даже более. — Он пришел, он спал, он проснулся на следующее утро, и когда я готовил кофе, он увидел фотографии. У него случился срыв, и я дал ему ледяной воды. Он попросил ванну. — Эндрю продолжал смотреть в окулус, пока говорил. Рене сцепила руки и слушала, она знала, что его воспоминания были совершенно четкими. Он снова видел это, видел, как его собственные руки засыпают кофейную гущу в фильтр, как трясется кухня, когда Нил ударил по холодильнику, как он поворачивается, чтобы увидеть панические, чужие глаза, ищущие его лицо, держит в жестких пальцах когда-то блестящую, а теперь помятую фотографию. Он чувствовал кубики льда в своей руке, слышал, как течет вода, прикасался к спине Нила через рубашку, чтобы замедлить его дыхание. Он слышал, как Нил произносит слова на французском, немецком, японском, тайском, английском, казалось, не осознавая, что меняет языки местами, как человек перелистывает колоду карт. — Он попросил помыться. Я помог ему войти в ванную. Когда я грел кран, он ударил меня по голове, прижал к лицу занавеску от душа и завязал ее узлом у меня за спиной. — Эндрю поморщился, вспоминая, как срочно он повернулся, как занавеска, все еще прикрепленная, поймала его в ловушку. Как он тянул за дешевый пластик влажными, горячими пальцами и в конце концов освободился с мучительной медлительностью и кусачками для ногтей. — Он заблокировал дверь, а когда я освободился, он уже ушел. Рене прислонилась к стойке. — И когда ты нашел его снова, привел его сюда? — Ее голос был не осуждающим, а любопытным. Легко было представить, как она ведет общину, направляя весь свой свет на каждого человека, выжимает из них самые большие сожаления, самые глубокие страхи, самые подавленные мечты. Вся группа, потная и раскрепощенная, поет молитвы и танцует в проходе. В конце службы они благодарили Бога не за жизнь, а за то, что Он привел их к Рене. Она была нежной, вот и все. Нежной так, как мало кто был нежен. — Это было много лет назад. С тех пор я видел его несколько раз, но я вламываюсь в гостиничные номера, бросаю спальные мешки в кузов грузовика, и все в таком духе. — И сколько раз ты его находил? — Я его не ищу, — отрывисто сказал Эндрю. — Мы пересекаемся, вот и все. — Эндрю не мог сказать, что он не знает, сколько раз из тех, что он видел «Нила», это был настоящий Нил. Он жил в лесу, потому что уединение было лучше, лучше, чем видеть всех как Нил. Он не знал, сколько раз он видел настоящего Нила и не обращал на него внимания, считая его одной из галлюцинаций, населяющих мир Эндрю. — Он преследует тебя? Эндрю покачал головой, всего один раз, резко. — Я не знаю, помнит ли он меня вообще. Когда я привез его сюда… он никогда раньше не был в этом доме. Для него. — Он…? — Рене провела языком по зубам. Она постучала ногтем по стойке. — Насколько он изменился? Эндрю взглянул на сиденье у окна и представил себе Нила, откинувшегося на подушку, свободный вязаный свитер, покрытый обилием шрамов, которых раньше не было, его взъерошенные волосы, падающие на лицо, когда он читает, разорванные пальцы, кровоточащие в местах, где он постоянно ковырялся. Это был уже не тот спортивный, одержимый, загнанный в ловушку беглец, которого знал Эндрю. Он был более свободным. Он был более напуган. — Однажды днем он пошел на пробежку, — сказал Эндрю вместо этого, потому что знал, что не сможет заставить Рене увидеть место у окна так, как видел его он. — Он сказал мне, что хочет пойти, я нашел ему обувь. Он хотел обогнуть озеро несколько раз. Я дал ему время побыть одному, а потом пошел по тропинке. — Я был уверен, что он уйдет. Я думал, что он возьмет кроссовки и помчится обратно к цивилизации. Но я не мог его остановить. Я не держу его в плену, я никогда не пытался… — Эндрю вдохнул через нос, позволив плечам подняться, а легким наполниться. — Я добрался до озера и не увидел его. Мое сердце не остановилось, я не разозлился, я просто принял то, что уже предполагал. Но потом он вышел на меня из леса. Ты помнишь, как он бежал, как его руки… — Эндрю повернулся, чтобы дать Рене несколько своих профилей и сымитировал точный угол локтей Нила. Лицо Рене расплылось в непроизвольной улыбке, наполнив кухню солнечным светом. — То, как он бежал… он закатил на меня глаза. Он пытался загнать меня в воду. Брызгался, смеялся. — Эндрю сделал паузу. — Ему не нравится его имя. Когда я произношу его, я вижу такое выражение на его лице, как будто он только что понял, что по спине его рубашки ползет паук. Но когда он подбежал ко мне на озере, его рубашка была мокрой от пота, он запыхался, но выглядел таким довольным собой. Это был Нил. — Я другой, — сказал Эндрю. Он разжал руки, прижал ладони к стойке и поднялся, чтобы прислониться к окну. Из этой ленивой позы, в футболке, его ряд шрамов был хорошо виден, хотя Рене не смотрела; она видела их в прошлом. Его волосы были немного длиннее, живот увеличился, теперь, когда у него появилось постоянное желание есть. Он также стал более мускулистым: его дни были заполнены работой во дворе, садоводством, плотничеством и ремонтом, а не половинчатыми спортивными тренировками и нездоровыми комплексами упражнений в тренажерном зале. Обычно Эндрю отращивал окладистую светлую бороду, но не сегодня. Когда он был с Нилом, то сохранял чистое лицо. — И он тоже. Он другой. Я говорил, что он не такой, но… — Эндрю сжал край столешницы. — Он такой. В чем-то он такой же. Он ушел. Как и в прошлый раз, он ушел. — Может быть, он не ушел, — сказала Рене. Взгляд Эндрю впился в нее. Она пожала плечами, слегка дернув плечом, почти извиняясь, и сказала: — Может быть, его что-то забрало. Эндрю сглотнул, сухо и громко. — Надеюсь, что нет. — Его пальцы подергивались. Рене пора было уходить, пока он не потерял контроль над собой. — Я надеюсь, что он бежит. Это то, что он делает лучше всего.***
Свет снова прошел мимо него. Губы переместились на другую сторону огненного кольца. — Ты видишь своего отца, не так ли? Его голова покачнулась, и вся комната накренилась. Он почувствовал себя шаром на своей оси, вращающимся безвольно. — Нет, не вижу. Все вокруг него было темнотой. Он был заперт внутри полированного черного куба. Свеча кружила вокруг него на шаткой металлической дорожке, двигаясь так быстро, что воздух должен был погасить пламя. Но оно горело ярко, поглощая его целиком. А главное, у него кружилась голова. Две руки, обтянутые черной кожей, сжали его голову. Пальцы впились в поле его зрения и держали его неподвижно. Он не осознавал, что вздрагивал, пока не перестал, пока не почувствовал себя намагниченным, тяжелым и неподвижным, слишком неподвижным. — Кто-то стоит в углу комнаты, не так ли? Против своей воли, его глаза метнулись в угол. Это должно было быть невозможно, он не мог видеть ничего за пределами окружения свечи, но он чувствовал присутствие. Он чувствовал тень. Свет прошел. Губы дернулись в ухмылке. Он ощущал эти вещи в уголке своего зрения. Он не ощущал их, потому что его взгляд был прикован к тени в углу. — Ты узнаешь форму. — Нет, нет, нет. Руки на его голове разминали виски. Слишком сильно. Его глаза выпучились. — Ты узнаешь человека в углу. Это был мужчина, и добыча узнала его. — Да, да. — Его голова кивала, но он не был уверен, было ли это по его собственной воле или руки в перчатках заставляли его подбородок покачиваться. — Кто этот человек? Его сердце билось в горле. — Я не уверен. — Да, ты уверен. Свет. Его глаза закрылись от него. Прощупывающие пальцы отошли от его висков и раздвинули веки. Он настаивал: — Я не знаю, кто он, не знаю, не знаю!. — Посмотри внимательнее. В комнате было совершенно темно, но он чувствовал на себе взгляды, сверкающие в темноте, достаточно острые, чтобы разрезать его торс лезвием, достаточно горячие, чтобы сжечь кожу на предплечьях. Ледяная синева встречной лавины. — Папа, — сказал он. Его собственный голос был неровным и неузнаваемым, поглощенным тьмой. — Верно. — Рука игриво шлепнула его, но этого было достаточно, чтобы он вздрогнул. — Это твой отец. А ты знаешь, кто ты? Его голос был слабым. — Я… я… Нил? — Это слово прозвучало прямо у него во рту, а звук от него зазвенел в ушах. Он почувствовал, как на его щеках образовались рубцы. Рыжий локон, отяжелевший от пота, болтался перед глазами. Его лодыжки сгибались. Готовность к бегу. Он знал, кто он. — Я Нил. Брови мучителя нахмурились, рот сжался в жесткую, напряженную линию. — Очень плохо. Очень, очень плохо, Натаниэль. — Через вентиляционное отверстие пробился единственный неровный луч света. Он зацепил серебряную цепочку на шее его мучителя. Подвеска с изображением ворона вцепилась в него когтями. — Откройся, — сказала Рико, и трубка вошла в горло Нила.***
В другом уголке мира Кевин Дэй с мрачной ухмылкой смотрел в экран своего компьютера, читая письмо о том, что он получил должность и трехзначную зарплату. Элисон забралась в кровать рядом с Сетом, который надел пару крайне неэстетичных очков, чтобы почитать книгу, которая ему даже не очень нравилась, не подозревая, что менее чем через 24 часа его голова будет отделена от тела. Дэн целовала Мэтта на прощание, зная, что это может быть последний раз, когда они целуются, последний раз, когда ее рука касается теплой кожи его щеки, последний раз, когда они касаются друг друга кончиками пальцев и чувствуют, как между ними проходит магнитный импульс любви. В другом месте Аарон был по локоть в грудной полости мертвеца, а Ники держал фонарик. В другом месте мира Рене раскапывала кости похороненного ею друга. Тогда ей не удалось испепелить Джереми, как он того хотел. Но это было до того, как у нее появился доступ к строительным материалам, кранам, цементу, сварочным аппаратам. Когда земля очистится, она сможет сжечь то, что осталось от ее друга, и вернуться на это место с пеплом, чтобы освятить землю и построить заново на крещеной земле. В другом уголке мира Эндрю быстро ехал по грунтовой дороге в темноте, надеясь, что выскочит олень, или человек, или страшный порыв, и он сможет свернуть с дороги и умереть так же, как его мать. Он видел блеск лисьих глаз на деревьях, чувствовал приближение поворота у края обрыва, видел отражающие знаки SLOW DOWN. Он вспомнил лицо Аарона в тот день, когда Эндрю пропустил заседание по апелляциям и вылетел из Пальметто на третьем курсе. Эндрю убрал ногу с газа. Были и другие способы уничтожить себя. В другом месте, в то самое время, шикарный британский дворецкий без прошлого, без знаний и без «я» учился стоять на ногах в первый раз в своей новой жизни. Он не знал, почему вздрогнул, когда учитель протянул ему через грудь черный кусок ткани, почему свободно завязанный узел душил его, почему в его голове не было ничего, что должен знать дворецкий, почему в его голове вообще ничего не было.