How Does It Feel

— Не спрашивай.       Аберфорт отворачивается уязвлёно, в привычной для себя манере пытаясь уйти от неудобной темы. Огрызается грубо, но Альбус успевает увидеть в его глазах тень горечи. Конечно, брат не глуп, чтобы там когда-то давно ни говорил Геллерт...       Он бросает долгий взгляд на запотевшее зеркало, на котором застыл криком немого отчаяния вопрос. После кивает сам себе, и водружая шляпу на голову, выходит в ночь. Тьма раскрывает перед ним свои объятия, и Альбуса ждёт долгое путешествие.       Нет, он не знал. Оказывается, даже великий Альбус Дамблдор мог чего-то не знать. Слухи ходили, да, но убитый горем и погрязший в собственной апатии, он едва ли к ним прислушивался. А потом много лет спустя объявился этот юноша-обскур... и всё стало одновременно понятно и запутанно. Нет, он не знал, что Криденс был его племянником — тогда бы, конечно, он нашёл его гораздо раньше. Он просто хотел забрать у Геллерта из-под носа опасную игрушку — и тем самым спасти юношу от глупого безрассудства и смерти.       А потом опять поползли слухи о ребёнке — только уже о другом, о выжившем ребёнке древнего рода, и Альбус не смог их проигнорировать так же, как когда-то. Слишком многое теперь стояло на кону — и результат превзошёл все его ожидания.       Он изумлённо смотрел в одну точку, машинально расправляя бороду. Одни слухи привели его к другим, тем, давним, от которых он малодушно отмахивался. Потерянный и брошенный ребёнок — часть целого, хрупкая нить, которую они упустили по собственной глупости и недальновидности. Ах, если бы он только был чуточку лучшим братом и другом!..       Ребёнок — уже давно взрослый, молодой мужчина — смотрит на него с болью и отчаянием. Хочет ненавидеть, но всё равно не может. Он — клубок сомнений и неуверенности; он пытается понять, кто он и почему так плох. За что с ним обошлись так жестоко? Что он такого сделал, кроме того, что просто родился? — Вы знаете, каково это быть одиноким? Не иметь никого и всегда быть одним?       Он хочет ответить «да», потому что на самом деле в этом была вся его жизнь. Он добровольно отрешился от всех, закрылся в себе, когда его беспечность привела к трагедии, эгоизм разбил семью, а любовь обратилась кинжалом, вогнанным в его собственную спину. Собственными руками он разрушил всё, что имел, и даже этот мальчик был последствием его фатальных ошибок.       Но вместо этого Альбус лишь незаметно качает головой. Смотрит на брошенного ребёнка перед собой, и вина с новой силой, как никогда раньше, пожирает его, сдавливая сердце. Мог ли он что-нибудь изменить? Мог ли он раньше всё понять?.. — Это ты, — он выдыхает, то ли отвечая на его вопрос, то ли давая ответ на бесконечное множество собственных вопросов. — Ты пишешь сообщения на зеркале, — глупое продолжение, крайне нелепо пытающееся скрыть неловкость и зависшую в воздухе недосказанность. Спрятать сожаления и горечь разочарования.       Он не собирается сражаться. Не с этим мальчиком уж точно. Он полон вины и искреннего раскаяния, от которого Криденсу, впрочем, едва ли станет легче. Умирающий, угасающий ребёнок, всю жизнь презираемый и гонимый отовсюду. И это была вина Альбуса — одна из многих, на самом деле. — Мне жаль из-за твоей боли, — он как никогда полон искренности, но слова едва ли могут что-либо изменить. Они пусты, и они всего лишь слова — они не отменят годы страданий и одиночества — ни Криденса, ни его собственных. Но он всё равно продолжает говорить, касаясь чужой груди, чувствуя пальцами биение сердца. — Мы не знали, я клянусь, — ложь во благо — но так ли это? Принесёт ли она хоть кому-нибудь хоть сколько-нибудь облегчения?       Они потеряли так много лет. Помогая Криденсу подняться, Альбус смотрит ему прямо в глаза. Они были чужими друг для друга, мальчик того вовсе смотрел на него как волчонок. Его время утекало, он был слишком взрослым и за его спиной было слишком много боли — смог ли бы он поверить им и принять? После всех разочарований, лжи и предательств?..       Альбусу хочется верить, что смог бы. Что немного времени у них всё же ещё есть. Пусть оно принесёт им вдвойне больше боли, ведь они могли не допустить всего этого в принципе. Если бы прислушались к слухам и забрали ребёнка, не было бы ни обскура, ни сожалений. А так...       Разбитое зеркало — и они отколотые осколки. О такие же осколки они снова и снова ранят себя. Взрослые люди — а в душе потерянные одинокие дети. Так может, они смогут хоть немного утешить друг друга? Подарить хотя бы одному из них заслуженный покой и место, которое наконец-то можно назвать домом.