Четвёртое октября. Накаджима Ацуши преисполнен ненавистью.
Ненависть.
Пожирающая.
Испепеляющая всю человеческую сущность.
У каждого человека есть свои сильные и слабые стороны, и если бы Дазаю пришлось охарактеризовать эти стороны в Ацуши, он без раздумий бы назвал - упорство и чрезмерную мягкость. Под воздействием тигра гуманность полностью отсутствовала, пока юнец не стал в полной мере постигать собственную силу. С каждым новым перевоплощением потеря контроля становилась всё менее ощутимой, а проблески разума всё отчётливей виднелись в глазах, добавляя, в некогда безжалостные удары - неуверенности. Это раздражало. К удивлению самого мужчины, жертва приняла свой дар без лишних истерик, что крайне облегчило работу. Пацан сразу смекнул, что это ключ к спасению, оттого лишь усердней начал изучать свою способность. Каждодневные пытки, направленные с целью ожесточить, не давали сто процентного результата, что было вполне ожидаемо. Человеческая сторона непреклонна лидировала, крепко держа уздечку зверя, не разрешая даже рыкнуть в свою сторону. Ацуши старательно убеждал себя в том, что совершив убийство, он уже ни чем не будет отличаться от чудовища, не только внешним видом, но и моральными устоями. Хотя бы в душе, он хотел остаться человеком. У парня есть принцип, и он твёрдо ему следует - этот фактор в Накаджиме, Дазай одобрял, хотя и желал свернуть его стремление в другое русло. Вечно юнец бороться не сможет, и однажды наступит день, когда его вера пошатнётся, когда кровь пробудиться из самых глубин, вгоняя врагов в сущий ужас. Осаму лично ее пробудит, наслаждаясь истошным воем существа, что спит внутри. Необходимо лишь время. Метод был очень прост, не похожий на него самого. Давать пареньку шанс отвоевать свободу. И окунуть его в пучину страданий с очередным проигрышем. Это часть нравилась больше всего. Наблюдать, как принципы мальчишки, укоренившиеся глубоко в сердце, борются с аморальными желаниями - было весьма занятно. Постепенно, некогда трусливый, беглый взгляд обретал неприсущую ему ранее твёрдость, а с каждым новым поединком юное тело становилось проворнее, ноги стали крепче держать, прекращая глупые падения на каждом шагу. Словно птенец, вылупившийся мгновение назад, познаёт мир, в котором не выжить без возможности "летать". Сам же парень не обращал внимания на то, как его тело совершенствовалось, обретая выносливость и навыки, которыми обычным людям владеть не дано. Первая неделя далась с огромным трудом, Ацуши считал каждый час, проведённый в глухом месте, без возможности контактировать с кем-либо другим, кроме своего надзирателя. Слишком много. Его слишком много. Он буквально пропитывает своим присутствием каждую клетку на теле, проползая внутрь через очередной вздох оставаясь в легких, не давая вздохнуть полной грудью. Это чувство буквально душит, давит грудную клетку до боли. Этого ублюдка слишком много. Юноша не отрывает стеклянных глаз от треснутых настенных часов, лежащих на коленях, что чудом могли ещё работать, после столкновения с полом, что не сказать об остальном интерьере комнаты. В процессе наступившей истерики он крушил всё, что попадётся под руки, выплёскивая накопившийся стресс. Хаос вокруг стал практически незаметным для него, будто так и должно быть. Подсчёт дней - единственное, что не давало свихнуться, отвлекало и позволяло разуму отдохнуть от дурных мыслей. Он мог просидеть так часами, не двигаясь. Даже если бы хотел - не смог. Фарфоровая кожа ног с небольшим посинением плотно обвешана оковами, конец который заколочен к полу. Проблематично для простого человека, и не имеет никакого веса для эспера, только если ты не столкнулся с "неполноценным человеком". На подлокотнике кресла лежала нетронутая тарелка с едой, давно остывшая в двухчасовом ожидании. К слову, еда была отвратительной, что по началу Ацуши и вовсе казалось, что его хотят отравить, да и всегда одинаковой: рис, кусок хлеба и вода. Дазай посчитал, что этого вполне достаточно, чтобы парень элементарно не умер от голода. Ацуши не был привередлив, никогда, он понимал, что он лишь объект издевательства, и иного отношения к себе не ждал, однако каждый раз, слушаясь, зову голода, не мог понять, как можно испоганить самый простой ингредиент в готовке. Накаджима пришел к мысли, что если ему не сбежать, то пусть хоть умрет без боли, тем не менее лишить себя жизни не мог - кишка тонка. А потому, морил себя голодом днями, в надежде, что однажды рассвет не наступит. То было лишь поначалу, и парень понял бесполезность своей идеи только тогда, когда ему вырвали все ногти на руках и ногах в наказание за свою глупость, а после просто запичкали в рот еды, что буквально лезла из носа. Больше необдуманных действий он не совершал. Себе дороже. Еще через неделю, Накаджима сумел выпросить Дазая возможность распоряжаться кухней, при условии, что на ее территории любое агрессивно настроенное действие будет под запретом, точно так же как и попытки бегства. Место, в котором запрещено играть. Убедительным факторам стали слова о том, что он скоро откинется от столь мерзостной еды, которую желудок толком не переваривает, и что даже регенерация тигра не спасет его разлагающуюся пищеварительную систему. Вскоре парень осознал, что его смерти никто не жаждет, по крайней мере сейчас, поэтому прекрасно знал, что тема, связанная с его жизнью, заставит Дазая быть благосклонным к его просьбе. Сам же он пришёл к выводу, что жив только из-за извращённо-садитского желания мужчины, направленного исключительно на получение удовольствия от издевательства над своими пленниками, и что вполне вероятно, до него уже были другие жертвы. Давая разрешение на большую свободу действий, мужчина не брал в расчёт глупый рассказ о бедном желудке и смерти, которая уж точно не настигла бы пацана, питайся он этим еще хоть десяток лет. Тому послужила лишь собственная прихоть. Практически всё свое время он находился в стенах особняка, лишь изредка бродил среди ночи за ее пределами, рассуждая, порой, о бессмысленных вещах, ловя себя на том, что его мысли плавно переходили к Накаджиме и его мягким волосам, которые он испачкает грязью следующим утром, прокатив лицом по полу. Живя и питаясь точно так же как и жертва, чувство однообразие давило со всех сторон. Он и сам не отрицал, что кромсать людскую плоть куда легче и приятней, чем овощи, а раз пацан сам вызвался взять эту нудную часть работы на себя, то Осаму не против сделать вид, что его уговоры возымели эффект. В своих действиях, какое бы удовольствие они не приносили, Дазай не выходил за рамки жизни и смерти, не желая, дабы его пленник откинул копыта раньше него самого. И несмотря на холоднокровность в такие моменты, и знания меры, Осаму не мог контролировать лишь одну назойливую мысль, засевшая с недавних пор в голове. В какой момент, подрагивающий кадык напротив, стал таким аппетитным? Осаму впервые сталкивается с тем, чего не может контролировать, или не хочет? В лучах раннего солнца кожа юноши выглядит особенно бледной, как снег, и Дазаю такая палитра кажется весьма скудной, не имеющей никакой изюминки. Хочется видеть на ней больше ярких красок. Челюсть сводит, а внезапное желания стать художником на нетронутом холсте обретает ощутимый вес. Стоит мужчине лишь предположить, каков на вкус парниша, как под языком скапливается обилие слюны. Он глотает её вместе со своей прихотью, что ухает где-то в желудке, постепенно рассасываясь в кровь, разгоняя жажду по каждому органу, каждой клетке, лишь больше распаляя его. Попытка успокоиться привела к неверному результату. Тайные наблюдение за Ацуши в процессе готовки и всегда успешные попытки кражи вкусных объектов со сковородки, стали неким ритуалом. Осаму корит себя за то, что не позволял Накаджиме раньше хозяйничать на кухне, предполагая, что если бы он был простым человеком, мог бы найти работу в неплохом ресторане. Стоя у окна, беззаботно наблюдая за птицами на газоне, Осаму тщательно пытался скрыть, что это вовсе не он секунду назад затолкал себе в рот чужую порцию тонкацу. — Какаф сегодня замфечательная погода, да, Ацуши-вьун? — бурчит, сдерживая еду во рту, ловя на себе укоризненный взгляд. — Мог бы уже дожевать для приличия, прежде чем говорить, — в голосе слышно призрением и легкая обида. Стул противно скрипит под весом тела. Ацуши заталкивает маленькую помидорку, злобно жуя. Уже который день он ест одни овощи, словно баран на поле. Он постепенно привыкает к странностям своего похитителя - его фальшивой дружелюбностью и улыбке. Строит из себя святого благодетеля, что даже аура окружающая его сияет небесной силой. Грёбаный обманщик. Стоит им сыграть - войти во вкус, — как от этого доброжелательного взгляда не остаётся и следа. Только безжалостное чудовище, в глазах которого отчётливо виден нарциссизм. Когда он проводит лезвием по коже, его зрачки всегда расширенны, словно под дозой наркоты. А когда дело доходит до сдирания кожи, Ацуши готов поклясться, что мужчина еле сдерживается, чтобы не застонать от получаемого визуального эффекта. — Ты что, обиделся? — проглотив, Дазай вылизывает крошки на пальцах, смакуя каждый, — Прости, прости, твоя готовка столь божественна, что мой язык буквально словил оргазм. — Кгхе..! — Ацуши бьёт себя по груди, пытаясь утихомирить кашель, — Меня не интересует, что там твой язык словил..! Пусть вообще отсохнет, — последняя фраза звучит особенно тихо. — Я буду ждать снаружи, — произносит Осаму, отталкиваясь от подоконника. — Не боишься пускать меня на улицу? — удивлённо вскинул брови Накаджима, не до конца веря услышанному. С тех пор как его поймали, путь наружу был для него закрыт. — Надо же время от времени тебя выгуливать. — Я тебе не собака.., — слова услышаны не были, Осаму уже скрылся за дверью, — Сволочь. Вскоре, еда, ранее приносимая удовольствие, прекратила насыщать. Голод Дазая обрёл иные формы, растущие с каждым днём. Ацуши знал, что за ним наблюдают. Прекрасно знал. Но пока действовал запрет на насилие, не беспокоился об этом. Тревога появилась со временем, когда ленивый, усталый взгляд наблюдателя сменился на пронзительный, ощущаясь чисто на физическом уровне. В чем причина изменений он не знал, но даже не видя мог с точностью сказать, что его сейчас медленно пожирают, обгладывая каждую косточку. Проблематично. Накаджима понимает, что более не может расслабиться. Каждый раз стоя у плиты, не может отделаться от чувства, что теперь еда здесь - он. А желание утолять чей-то голод его не привлекает. Настигшая его паранойя довела до того, что ему стало мерещиться, что за ним следят не только на кухне. Словно на стенах выросли лишний десяток глаза. Казалась, обернись, и этот маньяк будет стоять в сантиметре, дыша прямо в шею. От одной мысли брало в дрожь. Даже спать стало страшно. Прикрой на миг глаза, а он уже будет нависать над кроватью с кровавыми глазами, держа в руках подушку, стремясь придушить. Представив эту картину, Ацуши накрыл себя одеялом с ног до головы, как в детстве, когда прятался от кроватного монстра. — «Жуть то какая..» Сон как ветром сдуло. Не впервой. Режим сбился еще в первые дни, нервы шалили не на шутку. Частые кошмары, нехватка воздуха заставляющая бежать к окну за дозой кислорода. Еще ни разу не смог добежать, цепь слишком короткая. Терпимо. Сонный паралич доставлял проблем куда больше. Он мог не спать дня три, личный максимум, потом, конечно, организм бунтовал, всячески показывая своё состояние, и вовсе отключался. Ацуши приобнимает себя за плечи, неосознанно почёсывая их, не замечая выступающих капель крови. Этой ночью уснуть не удалось.Дазай любит книги, порой бессмысленные, легкие в чтении. Зачастую просто хотелось отдохнуть, остановить мыслительный процесс и дать мозгу больше кислороду.
Любит и сложное чтиво. Большинству непонятное и далёкое. Любит вникать, угадывать концовку, будучи только на пятнадцатой странице из тысячи.
Ацуши - книга. Простая на вид, да и содержимым не блещет, сюжет в ней самый простой, бесхитростный, нет за что зацепиться. Он предугадал её конец уже на первой странице.
***
Осаму стал замечать странное поведение юнца совсем недавно, когда ловит его за рассматриванием совсем непривлекательной, по мнению самого мужчины, стены. С одной стороны ничего серьёзного, если бы эти наблюдения не длились час, а следить за пацаном который тупо уперся в одну точку, радости не приносило. За весь день Ацуши так и не совершил попытки бегства, что слегка насторожило. Не уж то выдохся? Дазай подходит к нему в притык, рассматривая. Нахмурившись, машет перед чужим лицом, щипает за бок - ноль реакции. Он усаживается рядом, устремляя взор в то же место, куда смотрит Ацуши, видя крохотный надлом в стене. — Весьма..изящная трещина. Хочешь сфоткать и поставить в рамочку? —.... — Какое суровое молчание. Осаму скучающе вздыхает, и расслабленно ложит голову на плечи Накаджимы, всунув руки в карманы плаща, не боясь, что ему надкусят череп. Минуты идут, а ничего не меняется. Пацан по-прежнему ни на что не реагирует, даже не моргает, и Дазаю все это созерцания сногсшибательной трещины начинает подбешивать. Он переводит взгляд на Ацуши, скользит по лицу, останавливаясь на гладкой шее, и принимает тот факт, что разглядывать выпирающие ключицы куда приятнее. — Ацуши-кун, — шепчет, сощурив глаза, — Если ты сейчас не остановишь меня, я тебя съем, — он легонько кусает щёку парня, тянется языком, жаждая попробовать вкус. Удар в челюсть не входил в его планы. Валяясь на полу, мужчина выплёвывает один из зубов, будучи в полном потрясении. — Что ты собирался сделать? — во взгляде юнца чистое отвращение. Он крепко сжимает тигриную лапу. — Только не говори, что ты сейчас прикидывался полным кретином целый час, только чтобы суметь ударить меня. Ты настолько отчаялся? — Опять ты несешь какую то бессмыслицу, — Ацуши оглядывается, — И почему я не в кровати? Осаму скептически поднял бровь. — Только не говори, что ты спал... — выражение парня говорит само за себя. — Пфф! Ха-ха-ха-ха! — Я это не контролирую! Это всё по твоей милости! Хватить ржать! Однако, смех лишь усилился.***
Однажды Ацуши находить на кухонной столешнице интересный сюрприз. Небольшой букет аккуратно смотанных цветов туберозы. Их белые лепестки небольшие, но изящные, по-своему привлекают. Он не спрашивает откуда они, и так знает. Даже маленький интерес к тому, зачем они понадобились, он усмиряет, не желая лишний раз контактировать с ним. Однако, признаться, Накаджима часто смотрит на них когда готовит, отчего-то они ему нравятся. В конце концов цветы ведь не виноваты в его проблемах. Поэтому он их не трогает, относится бережно и меняет им воду почти каждый день. Они не вянут. Даже спустя две неделю, цветы по-прежнему выглядели так, будто их только-только сорвали с куста. И причина их долголетия проста - Дазай каждый раз их заменял на новые, пока те не успели завять. Подобная любовь к цветущему, Накаджиме была не ясна, и, в какой-то степени, не важна, ведь сам парень не имел ничего против природного украшения.***
Позорно павший, Ацуши смиренно ждал наказания. Снова провал. Без тигра у него мало шансов выиграть, чисто физически пока не тянет, проверено. Любой другой на его месте давно сдался бы при такой безвыходности, и Ацуши в их список не входил. Сражайся он с намерением убить это бы многое изменило, но Накаджима не может совершить подобный грех, как бы сильно не хотел. Одно дело представить расправу в голове, и совсем другое осуществить её наяву - разница огромна. Потому он и мечтает лишь о том, как сломает врагу челюсть, желательно без возможности на восстановление, посмотрит свысока, заставит ощутить всё то же унижение, что пережил сам, и напоследок харкнув в наглую рожу, покинет проклятое место. И уже будучи на свободе, засадит мучителя на пожизненно, оставив гнить в колонии строго режима. А до тех пор, придётся стараться усерднее. Привыкший к последствиям, Накаджима не мог предугадать только одного, что за изощрённая пытка будет на этот раз. Отрежут язык, либо же уши? Он умудрялся размышлять об этом лёжа на полу в позе звёздочки, широко растопырив конечности. Парень был на удивление спокоен, былой ужас сковывающий его перед мужчиной отошёл на второй план. Давно стало понятно, что бессмысленный страх делу не поможет, лучше взять себя в руки и перетерпеть, всё это не может длиться вечно. Мозг быстро адаптировался к происходящему безумию вокруг. Защитный рефлекс, не дающий разуму разрушаться с огромной скоростью, притупляя чувство тревоги. Дазай перекидывает ногу через тело, слегка удивлённый спокойствию оппонента под собой. Давит ногой на глотку, повернув чужую голову в сторону. — Какой ты вялый сегодня, где же твоё излюбленное недовольство? Накаджима бросает измотанный косой взгляд - в котором виднелось легко читаемое презрение - сплёвывая сгусток крови. Чёлка неприятно прилипла ко лбу, хотелось обрезать её по корень. — Давай побыстрее закончим с этим, не желаю видеть твоё лицо больше пяти минут в день, это вызывает приступ тошноты. Уголки губ дёрнулись верх, от Дазая не могло ускользнуть очевидного - менялось в Ацуши не только внешняя оболочка, но и темперамент. Кто бы мог подумать, что добрый малый, всегда заботящийся о комфорте других, сдержанный и не любящий конфликтов, может раскрыться с тех сторон, о которых даже он сам не ожидал, простым взглядом указывая какое ты ничтожество. Дазай не сомневался, что так, Накаджима, смотрел только на него. И если наблюдение за физическими изменениями были скучны и ожидаемы, то с исследованием чужой натуры дела обстояли иначе. Грубость со стороны паренька стала чем то обыденным, ни один их диалог не проходил без прямого напоминания о том, как он ненавидит Осаму. Хотя диалогом та это и не назовёшь. Ацуши не имел никакого стремления к общению, он еще не настолько одичал без людей, чтобы опуститься до разговора с душевно больным. Накаджима на дух его не переносит, он не подаётся логике, чудак с ног до головы, а самое отвратительное, выводящее больше всего - то, что Ацуши не может отделаться от чувства превосходства над собой. Юноша хмурится когда вместо ожидаемого болезненного удара чувствует холодные касание на своей шеи. Губы Дазая сухие, с небольшими трещинами, он облизывает их вновь прильнув к коже, чувствуя щекочущий пульс, проходящий волной трепета по всему телу, проскочив между клавишей-рёбер, останавливаясь на кончике языка мелким покалыванием. Он обхватывает зубами соблазнительный кадык - преследовавшей живыми фантазиями прошлой ночью, прогнав весь сон - ощутимо прикусив, отставляя первый яркий цвет на белом холсте. Обводит языком алые следы, пробуя на вкус. Солёный. — Как то слабовато, так глотку не разорвать. — Что? — Что? Оба упёрлись друг в друга непонимающими взглядами. Первым дошло до Дазая. Горло тут же дерёт рвущий наружу хохот. В какой-то момент Осаму позабыл, что перед ним всё ещё семнадцатилетний подросток, воспринимающий все в штыки. Посчитать безобидный, по мнению мужчины, жест, как враждебный, было вполне оправданной реакцией. — А ты чутка тормознутый, Ацуши-кун, хотя в большей мере это моя вина. — У тебя нет совести, дабы чувствовать вину, — упрекающе произносит парень, прикрыв глаза, — Просто закончи начатое, и не строй из себя человека, тебе не идёт. — Ты даёшь мне своё согласие? — А ты когда-то его спрашивал? Дазай полностью уверен, что они сейчас говорят совершенно о разных вещах, и это лишь веселит. Осаму не спешит, понимает, что всему своё время, и когда-нибудь глупый мальчишка поймёт чего хочет на самом деле, Дазай лично позаботиться о его желаниях. Мужчина отстраняется, встряхивает брюки от засевшей грязи, приводя себя в порядок. Лениво выгнувшись в спине, прикрывает рот в напавшей зевоте. — Возвращайся к себе, — смотря на ошарашенного Ацуши бросает невзначай, — Ты оказался не вкусным, нет смысла продолжать. — Врёшь. Решил усыпить мою бдительность, а потом пырнешь ножом в спину. — Какого низкого ты обо мне мнения. Неужели я похож на того, кто нападёт со спины как крыса? Да когда такое вообще было? — Вчера, ублюдок! — Не хорошо ворошить прошлое.***
Двадцать пятое ноября. Накаджима Ацуши усомнился, теряя доверие к самому себе.
Он упустил момент, когда презрение сменилось ожиданием. Когда кровь стала отзываться на чужой голос, как по команде. Когда боль прекратила пугать, став чем-то обыденным. Когда всё происходящее стало восприниматься как обычная рутина. Когда чужая сила, острый ум и умение предугадывать все действия на перёд, ранее вызывающее лишь агрессию, стали восхищать, заставляя стремиться к совершенствованию. Ацуши совершенно не обращает внимание на скрип пола в пустой комнате, продолжая лежать, прикрыв веки. Не обращает внимания на отсутствие тяжести в ногах и звон падающих цепей. Легкий запах алкоголя забивает нос - он больше не морщится. Игнорирует и то, как продавился матрас, нависающую тень и аккуратное касание. Большая, немного шершавая, от многочисленной работы с оружием, ладонь, зарывается в волосы. Кончики пальцев, массируя, проходят по коже, обматывая локоны вокруг. Ацуши не дышит. Продолжает играть роль. И только когда чувствует тёплое дыхание на своих губах, содрогается. Слабо, совсем неощутимая дрожь. Боится раскрыться. Будто узнай кто, что он не спит, произойдет непоправимое. Губы обдало холодом. Осаму отстранился. Шаги направлены к выходу. Тишина у порога. Бросив взгляд со спины, уголки губ поднимаются в насмешливой улыбке. Хлопок дверью. Блаженный вдох. Накаджима вновь почувствовал страх. Не перед врагом. Он испугался собственной реакции на происходящее. Не оттолкнул. Не ударил. Даже не закричал. Лишь затаил дыхание. Гори оно все адским пламенем! Ацуши хватает себя за плечи, почесывая зудящую плоть, не контролируя силу.***
Они встречаются в гостиной. Молчат. Накаджима покидает комнату первый. Дазай даже не смотрит, продолжает читать, и лишь блеск глаз, выдаёт его довольство. Он снял с него оковы три дня назад. Юнца не сдерживало ничего на протяжении трех ночей, и всё же, никаких попыток совершенно не было. Осаму лижет указательный палец, перевернув лист. — Кажется, я дошёл до середины. Вскоре, Дазай и вовсе прекращает контролировать местонахождение Ацуши, позволяя тому свободно перемещаться по зданию. Накаджима быстро осваивается, исследуя и пользуясь всеми бонусами особняка как своей собственностью. Словно это его дом. Имея полную свободу перемещения, Накаджима Ацуши не совершил ни единой тайной попытки бегства. В открытую приходил и требовал боя. Называя и считая это "борьбой за свободу", что было потехой для Дазая.«Я дал ему такую возможность сбежать, а он все равно приходит ко мне с вызовом, искрене веря, что борется за свою свободу. Глупец отторгающий собственные желания.»
***
Остриё проходит сквозь ладонь, оставаясь в ней. Густая кровь пачкает светлую обивку, стекая на грязный паркет, мешаясь с пылью. Мужчина не произносит ни звука, плавно переведя взгляд на безразличные золотые глаза, смотрящие с высока. Ласковый поток ветра просачивается сквозь открытое окно, забавно колыша его волосы, добавляя контраста. Ацуши резко выхватывает небольшой, темно-синий блокнот из рук Осаму, убрав в карман брюк. Ставит руки по бокам кресла, прогнувшись вперед, пока их лбы не соприкоснулись. Не отрывая пронизывающего взгляда - в которых пляшут чёртики, - обхватывает рукоять ножа, двигая остриём внутри ладони, слушая тихое хлюпанье мяса и крови. Осаму не сопротивляется. Позволяет неопытному зверку почувствовать власть, вкусить и распробовать. — Не смей трогать вещи из моей комнаты. Блокнот был найден чисто случайно в библиотеке. В нем уже были записи и Накаджима давно увлекся странными письменами прошлых хозяев. Он дочитал ее еще около четырёх дней назад, и благополучно оставил пылиться на тумбочке, сегодня утром обнаружив его отсутствие. Дазай смотрит то на рану, то на наглого мальчишку, который давно освоился со своей ролью жертвы. И что удивляет мужчину больше, это то, что Накаджима таковым себя не считает. Уже не считает. Осаму сжимает ручку кресла, сдерживаясь, дабы прямо сейчас не опрокинуть парня на пол, не скрутить руки до хруста и не... Тихий смех ввел Ацуши в недоумение. — Псих, — черты лица на мгновение исказились в отвращении. Отпрянув, Накаджима оставляет мужчину в полном одиночестве. Дазай голоден. Этот голод пожирает разум, заставляя хотеть еще больше. И единственное, что его останавливает, это факт того, что голод не входил в предсказанное им будущее. Он понимает, что упустил очень важную деталь, и уже не знает как это исправить. А подобными выходками Ацуши лишь подливает масло в огонь. Рассчитавая поиграть с чужими желаниями, Дазай и не предполагал, что будут играться с ним. — Сучонок.***
Пятнадцатое декабря. Неожиданно начавшийся снег привлек людское внимание.
Сто двадцать километров в час. Выехав на прямую дорогу машина продолжает ускоряться. Сто пятьдесят, семьдесят, девяносто. Пейзаж вокруг мелькает небрежно размазанными пятнами. Издали виднеются черные, решётчатые врата. Хозяин авто скалиться, размяв пальцы рук, крепче ухватываясь за руль, продолжая плавно нажимать на газ. Бампер красного Hennessey venom пробивает препятствие перед собой, заезжая на обширную территорию. Совершив полукруг, с характерным звуком тормозит, оставляя след шин на асфальте. Вышедший с тёплого салона мужчина, полной грудью вдыхает зимнею прохладу, выпуская пар изо рта. Он натягивает узкие перчатки повыше, смотря на внушительных размеров здание. — Нашёл. Обувь трещит под тонким слоем молодого снега. Растаявший снег под подошвой тут же заполняется новым, блестящим и нетронутым. Стоя у входной, двустворчатой двери, застывает на месте, настороженно сузив глаза. Не торопясь входить, он пристально изучает объект. Причиной такой бдительности стало то, что за той стороны двери исходит чудовищная аура. Она пропитана ненавистью, холодной расчётливостью, толикой безумия и безвыходностью. Точно безвыходность. Накахара никогда не перепутает это чувство, что видел сотню раз на лицах своих врагов. Аура вытекающая из щелей была тёмно-пурпурного цвета, разлетающаяся во все стороны, растворяясь в пространстве. Он делает еще один вздох, впитывая эту тянущуюся дрянь, забивая свои органы до отказа. Мужчина щериться сильнее, демонстрируя острые клыки. Ему нравиться то, что он видит и чувствует. — Вот это спектр эмоций, — присвистывает он. Звук скрипящей двери болезненно отдаётся в ушах, заставляя скривить лицо. С порога его встречает полнейший хаос. Пробитый пол и стены вызывают быструю реакцию мозга, что незамедлительно принялся обрабатывать информацию в попытках прийти к логическому заключению. «Что за сила способна на такое?» Перевёрнутая, валяющаяся в каждом углу мебель, половина из которых была разорвана. И словно изюминкой этой картины, продавив доски, лежала внушительных размеров люстра. Все ее изумительные украшения были нещадно разбиты. Наступая на мелкие куски стёкол, проходит вглубь тусклой комнаты, всё сильнее ощущая давящую обстановку кожей. Хоть внешне он выглядит спокойным, и всё же зрение, слух и обоняние обострились до предела, с целью защитить своего хозяина. Именно поэтому, Накахара со сто процентной уверенностью мог сказать, что сейчас позади него кто-то стоит. Совсем рядом, впритык. Мгновенный удар ногой с разворота рассёк воздух, издавая свист. Мимо. — «Шустр!» Чёрная тень была замечена краем глаза. Удар проходит по ногам, поймав мужчину врасплох. Падая на спину, Накахара совершает сальто назад, не позволяя себя уронить. — Неплохо, — примечает Чуя, разглядывая юношу перед собой. Секунда и его довольство сменяется потрясением, — Пацан, ты ведь... Пол под ногами Ацуши треснул под давлением, он совершает рывок в сторону незваного гостя, не желая слушать никчёмную болтовню. Движение размашисто плавные, словно змея идущая за выбранной добычей. И такую позицию Чуя принимать не собирается. Ещё никто так надменно не смотрел на него. Он перехватывает занесённую к лицу ногу, сжимая до кровоподтёков, тут же окрашивая кожу тёмными пятнами. Лицо Накаджимы неизменно безразлично, будто боли и вовсе нет. И лишь в глазах читается открытое «Это всё?» Накахара стискивает челюсть до выступивших жилок. — Кажется тебе пора преподать урок, сопляк.***
Звук аплодисментов глухим эхом отдаётся на каждом углу. Осаму возвышался на лестнице, махая рукой, весело наблюдая за тем, как его товарищ отсиживал задницу, сидя на теле избитого и скрученного Ацуши. — Чуяяя, давно не виделись, как поживаешь? — голос ванильно омерзительный. Накахара терпеть не мог этот слащавый тон, хотелось сразу же вырвать раздражителю язык, — Что-то ты задержался, я рассчитывал увидеть тебя на пару дней раньше. Теряешь хватку. — Дазай, скотина, как это понимать?! — завопил тот в ответ. — Что именно тебе не понятно, мой недальновидный друг? — Почему тигр здесь?! Его искали на протяжении двух грёбных месяцев, а ты, сволочь, все это время держал его у себя?! И это я еще не спросил о том, что ты сделал с собственностью босса! «Искали? Босс? О чем он?» — Я тут между прочим старался больше всех, — нарочито обижено тянет мужчина, театрально махнув рукой, — Или ты думаешь я тут баклуши бил? — Он меня бил, — наконец привлекает к себе внимание Накаджима, ранее молча наблюдающий за сценой неудавшихся актёров. Ацуши почуял чужака ещё в момент, когда тот был в пятистах метрах от здания. Его нутро сжалось, а тело рефлекторно напряглось в предвкушении битвы. Обострённое шестое чувство - так называет это сам парень. Он не знает, что за человек перед ним, откуда он, и с какой целью нарушил его часовую медитацию. Ацуши не нуждается в информации об наглом чужаке, чтобы определить его как личность. Достаточно того, что они знакомы с Осаму, дабы автоматически заклеймить его врагом. — А ты вообще молчи! — Чуя буквально вдалбливает парня в пол, слыша его шипение. — Только вчера же срослось, подонок... — стекающая из носа кровь, пачкает всё лицо. — Я слушаю объяснения. — Ты всегда был нетерпелив, — Осаму закрепляет руки за спиной, мерно, вприпрыжку перешагивая ступеньки, обходя пробоины в них. Грязная подошва пачкает белоснежные волосы, оставляя позорный след. Накахара скептически поднял бровь, с интересом наблюдая как его напарник вытирает ноги об обездвиженного парня, что не способен дать отпор. Чуя крепко фиксирует его руки. Глаза Накаджимы как холодное пламя, излучают пожар эмоций не в силах их выплеснуть. Да и не нужно. Всем всё и так понятно. Ничего доброжелательного в этой головушке нет. Прогладывая надругательство над собой, он сжимает кулаки до судорог, и всё же молчит. Потому что знает, что выпустив всю свою ненависть наружу, истошно крича и проклиная всех и каждого, он принесет лишь большее удовольствие своему врагу. Именно этого от него и ждут. Поэтому лучше молча усмирить рвущийся гнев, чем удовлетворять чужую извращённую натуру. — Сколько лет работаем вместе, но даже не думал, что у тебя такие предпочтения, — иронично тянет Чуя. — Сказал тот, кто всё ещё седлает его. Они бросают молнии друг в друга, пытаясь переглядеть, а после одновременно фыркают отворачиваясь. — Есть выпить? — У нас ярый поклонник здорового питания. Ни одной бутылки целой не оставил, — посмеивается Дазай, играясь с собственной прядкой волос. Накахара косо глядит на юношу, прищурившись - изучает. Будто по лицу можно было прочесть всю его биографию. Стойкость. Ацуши не кривит лицо, не дрожит в ярости, контролирует себя и молча позволяет придавить его лицо сильнее. Чуя ненавидит слабаков. И оценивает людскую слабость не только в физическом плане, но и моральном. Накахара не запоминает ни имён, ни лиц убитых им. Лишь их стремление к победе и стойки дух, даже если они понимают, что проиграли. И сейчас, в покорном, не приносящим никаких сопротивления, теле, что со стороны выглядело удручающе жалким, Накахара Чуя не видит ни доли слабости. От парня исходит неукротимое желание мести. И ради достижения цели он готов терпеть до конца, опускаясь на самое дно. Лукаво улыбнувшись, Чуя был удовлетворён тяжёлым взглядом мальчишки. — Не улыбайся без причины, ты смахиваешь на старого пердуна неожиданно вспомнившего молодость, — Дазай кривит лицо в омерзении. — Я с тебя шкуру сдеру, Осаму! — разгневанный Чуя вскакивает на месте, позволяя бедолаги под ним вздохнуть полной грудью, и хватает объект раздражения за глотку, встряхивая. Ацуши отползает на метра два, поглаживая ноющие руки, поглядывая на двоих взрослых мужчин как на идиотов. В голове не укладывается как эти люди могут быть одновременно такими угрожающими и беззаботными. За долгое время он впервые видит нового человека. Он хотел бы радоваться, хотел бы рыдать на взрыт, обнимая его, будь он кем то другим. Но сейчас перед ним ещё один враг. Друг Осаму, наверняка такой же больной, как и он. Поэтому Ацуши не испытывает к нему ничего кроме вражды, и легкой заинтересованности. Всё же время проведённое в четырех стенах даёт о себе знать. Накаджима вчитывается в очертания незнакомца, успокаивая обуявший его пыл. Осаму назвал его "Чуя", — «ну что за нелепое имя», — было первой мыслью. По сравнению с Дазаем он был ниже, и на первый взгляд не внушал какой-либо опасности. Лишь на первый взгляд. Тигриные зрачки оглядывали его с ног до головы, видя то, что было раньше ему недоступно. Аура вокруг незнакомца была неописуемо мощной, она принимала форму пламенных ярлыков, небрежно торчащих в разные стороны, полная неудержимой страсти. Даже пространство вокруг него было искажённо. Совсем не похоже на Дазая, у которого она текла равномерной, гладкой струйкой. — Придушишь же, — хрипит задыхающийся Осаму, похлопывая по сжимающим его рукам, — Если я сдохну, ты ничего не узнаешь. — Тц! Недовольно сморщившись, Чуя ослабляет хватку, не торопясь убрать руку. Он непринуждённо затягивает ослабленный галстук на своём напарнике, очень туго, придавливая трахею. Небрежно проводит по всей длине ткани, отпуская. На что Дазай хмурясь, — явно не одобряя забуду о его внешнем в виде, — на зло срывает с шеи галстук, слыша хмыканье напротив. — Нам ведь не нужна лишняя пара ушей, верно? Будь добр, Чуя. Ацуши берёт в холодный пот, когда две пары бездонных глаз сверкаю в полумраке, медленно поворачиваясь в его сторону. — Только попробуйте! — Накаджима шатаясь встаёт на ноги, делая шаг назад. — Сладких снов, Ацуши-кун, — музыкально тянет Осаму, махая кончиком галстука. — Без обид, пацан. Удар в солнечное сплетение понуждает выдохнуть весь кислород с легких. В глазах серые пятна, сменяются кромешной тьмой. Изо рта течет слюна, и последнее, что он чувствует, это пыльные доски, щепки которых дырявят щёку. Сидя в просторном кабинете, Накахара изредка бросал взгляд к окну, наблюдая за белыми хлопьями, танцующими у всех на виду. Снегопад усиливался с каждой минутой их разговора, ветер выл как раненый зверь, стуча во все двери, и Осаму, казалось, это совершенно не отвлекало. Он продолжал говорить, порой, омерзительные, выходящие за грани, вещи. Чуя моментами сдвигал брови к переносице, строя суровый вид. Все те безумия творившие напарник на протяжении долгого периода - не были полноценно одобрены им. И всё же он выслушал его от и до, устало вздыхая. Его в который раз поражали безрассудные идеи Дазая, которые каким-то образом срабатывали безотказно. — То есть, тебе понадобилось два месяца для достижения хоть какого-то результата? Да ты "теряешь хватку", — тянет с издёвкой, пародирует ранее сказанные ему слова, подперев голову рукой, — Крепкий же оказался малыш. — Так ты даёшь мне еще месяц? — Осаму откидывается назад, вертя в руках ручку в попытках удержать её на носу, он даже не смотрит на оппонента, — Если беспокоишься о реакции босса, то я возьму всю ответственность на себя. — Ты хоть понимаешь какой ущерб мы потерпим? Мы лишимся не только денег, но и прославленной репутации! "Какой позор, сильнейшая организация не смогла загнать кота в клетку", вот как мы будем выглядеть среди своих же! — Один месяц, — Дазай продолжал настаивать на своём, дёргаясь от того, что ручка с провалом упала на стол, потеряв равновесие. — Черт бы тебя побрал, Осаму. В случае провала, будешь работать за троих... Нет, за пятерых, пока не оплатишь каждый нолик из собственного кармана! — Я знал, что на тебя можно положиться Чуя. — он машет рукой в сторону выхода, будто прогоняет бездомную собаку, забравшуюся случайно в дом, — А теперь кыш кыш, не порть мне тут идиллию своим присутствием. — Завались! Да кто в здравом уме захочет быть в твоей компании по собственной воле?! — Накахара бьет по столу, резво поднимаясь, опрокинув стул на котором сидел. Он подхватывает шляпу, ранее оставленную на столе, поправляя ее на голове, угрюмо покидая комнату. — Отрабатывать долг в любом случае буду не я... — загадочно тянет Осаму в пустоту, улыбнувшись. Он подносит руки к шкафчику под столом, доставая спрятанную бутылку вина, про которую решил тактично умолчать. Открыв пробку вдыхает кисловатый запах, блаженно закрыв глаза. В лицо хлыстом бьет метель, стоит выйти наружу. Накахара прикрывается ладонью, впуская снежный ураган, что мигом заполняет пространство. Придерживая шляпу, ступает в сторону машины. Душу грызёт чувство незавершённости, точно он забыл кое-что. Застыв на месте, его лицо менялось в противоречивых эмоциях, и будто что-то решав для себя, он медленно оборачивается смотря на валяющиеся тело около входа. Крупные снежинки плавно ложились на бессознательного парня. Стоя перед Ацуши, он снимает с себя плащь, накрывая его на замёрзшего бедолагу. — Небольшая компенсация. Хотя, тебе это мало чем поможет. Когда Накаджима приходит в себя, от незваного гостя не остаётся ни следа, лишь запах хорошего парфюма приятно щекотал нос, доказывая его былое присутствие. Слишком сильный запах, он не сразу понимает откуда он, пока не замечает на плечах плащ. Округлённые глаза впервые за долгое время смотрели на "признак заботы" с таким искренним удивлением. И всё же вспоминая как ему разбили нос, он швыряет вещь в отвращении, куда-то в пыльный угол. Поджимая ноги к животу, подрагивая. Секунда, и он уже бежит за безбрежно кинутой вещью, укутывает себя, зарывая голову в плечи. Тепло, но недостаточно. — Мерзость. — цедить сквозь стучащие от холода зубы. Желая согреться, покачиваясь, он топает по направлению комнаты, к мягкому, тёплому одеялу. В ушах звенит как сломанный магнитофон, слишком сильно его приложили. Встречая на втором этаже Дазая, что наконец решил вспомнить о брошенном на пороге парне только спустя тридцать минут. Ацуши даже не смотрит на него, быстрым шагом проходит мимо, чувствуя как с него сдёргивают накидку. — Я не в настроении сейч... — недоговаривать юноша, когда ему в лицо швыряют пальто побольше. — Не бери чужие вещи у незнакомых дяденек, — спокойный тон говорит о том, что мужчина вполне серьёзно произнёс эту чушь. Ацуши смотрит на вещь в руках с омерзением. Она буквально пропитана запахом ненавистного им человека. Он медленно стягивает её, сжимает в кулаках, не сводя надменных глаз, мнёт, а после швыряет на пол, встав на неё сверху, вытирая ноги, и так же молча уходя прочь. — Какой же ты всё-таки злопамятный, Ацуши-кун. Осаму смотрит на пальто Чуи в руках, закатывает глаза и выкидывает его через лестницу.***
Накаджима привык чувствовать его присутствие отовсюду, привык к его запаху и меняющемуся поминутно настроению. Привык к запертому пространству, и постоянным вызовам. Привык играть, ставить рискованную цену за проигрыш и моментами терять голову в процессе. Его противник тоже рискует, это стоит признать. Ацушу ни раз ломал ему кости, утопая в собственном грехе, который он тщательно пытался скрыть. Но с каждым днём цепи падают одна за другой, и он не может, нет, не знает как остановить это безумие. Ацуши умирает. Умирает человек в нём. Он не знает как оправдать свои действия, мысли и желания. Пытается найти малейшею зацепку для объяснения закипающей в жилах крови, судорожного дыхания и расширенных зрачков. Накаджима Ацуши ненавидит Осаму, но еще больше он ненавидит себя, потому что подаётся соблазну, не в силах контролировать свою странную реакцию на их партии. Однажды проснувшись Ацуши не находит Дазая, и он не уделяет этому особого внимания, потому что знает, что тот может отлёживаться до обеда в каком нибудь неудобном уголке. Он был словно ленивый, избалованный кот, привыкший получать все за "красивые глазки". Ни задумывается даже не найдя его в библиотеке, в которой он любил просидеть всё свои свободные от пыток, минуты. Накаджима и сам любил поворовывать парочку книг, признавая их изысканность и насыщенность содержимым. А больше делать и нечего. Но сейчас, стоя в полной тишине библиотеки, Ацуши не может отделаться от дурного предчувствие, которые он не хочет принимать, рассчитывая увидеть мужчину на кухне.***
Ацуши глядит в открытое окно, подставляя лицо к приятно ласкающему ветру. Он ерошит его волосы, играясь. Позади слышно однотонное пищание приборов смешавшееся с пением голосистых птиц. Он поглядывал на одну из них, что сидела на самой ближней к окну ветке. Позади слышится звук открывающийся двери, и цоканье шпилек. — Врач сказал, что я могу зайти, — бархатный голос обволакивал успокаивая. — Рад Вас видеть, Рицуко-сан. Женщина подходит ближе, устроившись на краешек кровати. Бережно кладет руку на его спину, поглаживая. Накаджима чувствует давно позабытое человеческое тепло. — Я хочу ещё раз извиниться, и предложить свою помощь. Ты только скажи. Накаджима сидевший к ней спиной, медленно оборачивается, одарив её улыбкой. Она была той, кто спас его. Кто привел в больницу и первое время обхаживал. Ацуши понимает, что ее действия вызваны чувством вины за ту небольшую аварию. Он много раз говорил ей, что она не виновата, это он выпрыгнул прямо под колёса, но женщина продолжала приходить из раза в раз. Она улыбается ему в ответ. Не подаёт виду. Не хочет утруждать его ещё большим бременем. Поэтому молча смотрит на фальшивую улыбку юноши, что до последнего хочет казаться счастливым. Она видела улыбку, яркую как палящее солнце. И глаза, мрачнее ночи. — Всё хорошо. «Ложь.» — Вы сделали даже больше, чем нужно. «Кто-нибудь.» — Я благодарен Вам «Хоть кто-нибудь!» — Ты голоден? Я тут принесла кое-чего, — её голос предательски дрогнул. Губы сомкнулись в тонкую линию. Рицуко спешит отвернуться, спрятать красноту глаз, и тянется за белым пакетом на полу, ковыряясь в нём. Когда она нашла его, он выглядел как оборванец. Изорванная одежда, впитавшаяся в кожу грязь и, пугающее ее больше всего - запёкшая в волосах и под ногтями кровь. Она не говорит о том, как слышала тихий плачь стоя у его кровати, в день когда подобрала его. Не спрашивает ни о чём, видя его шокированные глаза, ждет пока сам расскажет, и молча додумывает, что же с ним произошло. Прекрасно алый цвет яблок вызывал аппетит. Она аккуратно срезает кожуру тонким слоем, кромсая плод на ровные дольки. Яблоко спелое и очень сладкое. На языке остаётся приятное послевкусие. — Тебе есть где жить? Накаджима не отвечает, прикрывая веки. Он не платил за аренду около трех месяцев. Не нужно быть гением дабы знать ответ на этот вопрос. — Не хочешь разговаривать? Я не буду давить. Он был очень благодарен ей за понимание. Они просидели еще какое-то время в полной тишине, наслаждаясь присутствием друг друга. Когда Рицуко уходит, юноша смотрит на нее через окно, махая рукой на прощание.***
Этой ночью он не может уснуть. Ему сниться сон. Пугающий. Отвратительный. Мерзкий. ...По людским меркам... Он бы хотел проснуться в холодном поту. Хотел бы ужаснуться... ... Хоть раз... Но он просыпается чувствуя жар по всему телу. Горячо. Ноги подкашиваются. А зрачки то расширяются, то сужаются. Он сползает с кровати, бьётся лбом о пол до посинения. Рвёт волосы на голове и тихо плачет. Потому что разорванный им труп во сне - привёл его в дикий восторг. Дрожащими руками он хватается за тумбочку, опираясь на неё, пытается встать. В горле все пересохло. Накаджима тянется к стакану воды у кровати, замерев, так и не дотронувшись до него. На крохотной тумбочке, под графином, торчал маленький клочок бумаги. Ошарашенный парень пытается вспомнить входил ли кто-то в его палату? Неужели пока он спал? Стоит ему лишь коснуться бумажки, как в нос бьёт до боли знакомый запах. Такой ненавистный. Терпкий. Отдающий чем-то металлическим. Удушающий. И... Такой приторно сладкий... Время вокруг остановилось. Сердце ухает вниз. Эмоции в глазах Ацуши сменяются. Какие-то гаснут. Какие-то просто отступаю на задний план. А какие-то — наоборот, — пылают ярче всех. По телу пробегают мурашки. Начиная с загривка, проходя по ровному позвоночнику, заканчивая на кончиках пальцев ног. Запутываясь в собственных пальцах, он разворачивает лист. В глаза сразу бросаются ровные буквы.«Как живётся на свободе? Не скучаешь там?»
И мелким шрифтом адрес.
— Дьявол, — голос содрогнулся так же как и вера в себя. Сейчас он утопает в мыслях, что тянут его на самое дно бездны.«Хоть кто-нибудь, скажите, что я нормальный...»
Как теперь жить? Он поклялся отомстить. Засудить на пожизненно. Отдать себя всего для достижения цели? Накаджима знает. Его будет непросто поймать. Если это вообще возможно. Посветить этому делу всю жизнь? Или забыть всё как кошмар, начав новую жизнь? Начать все с самого начала, как он и хотел. Найти работу, друзей и вторую половинку. И зажить мирной, гармоничной и... ...До чертиков скучной жизнью. Стать серой, непримечательной массой, живя из месяца в месяц. То, чего он жаждал... ...А жаждал ли он этого? Он подходит к окну, не торопиться, боится посмотреть в собственное отражение на стекле. Боится, потому что знает, что там. Ледяные, словно бездонный океан, глаза, отчётливо смотрят прямо в душу. Тигр внутри утробно рычит ликуя.***
Следующим утром, пришедшую проверить состояние пациента, медсестру, встретила пустая палата. Прозрачная занавеска качалась на ветру у открытого окна. А на подоконнике красовалась ваза с очаровательно желтыми настурциями.***
Шаг его нетороплив. Он двигается бесшумно, изредка бросая косой взгляд на своё отражение в воде. Его разум пуст. Как и пуста его душа. И отчего-то так спокойно. Луна сегодня необычайно прекрасна. Он останавливается у причала, вдыхая полной грудью и выдыхая пар. Его глубокий, потерявший былую искру, взгляд, устремлён на человека спереди. Осаму непоколебим. Его плащ колышет ярый ветер. Позади него, в пяти метрах стоит черное авто, из окна которого торчит рука в кожаной перчатке, смыкая в пальцах сигарету. — Признаться, я не думал, что ты придёшь, — слащаво тянет Осаму, улыбаясь. — Всё ты прекрасно знал. С самого начало, не так ли? Я всё думал, что ты конченый маньяк просто играющий со мной. А в итоге все шло по четко продуманному плану. — И даже зная это, ты все равно пришел? — Три месяца. Тебе понадобилось всего три месяца, чтобы убить во мне человека, — равнодушно тянет парень, прикрывая глаза, — О чём речь? Это всё ты. Существо стоящее передо мной — это настоящий ты. А я так, по доброте своей решил помочь принять себя. — Если вдруг тебя настигнет желание помочь кому-то, будь добр, воздержись. — Приму к сведению. Дазая не произносит больше ничего. Смотрит с нескрываемым довольством, полный предвкушения. Его внутренний монстр блаженно порыкивает, смотрит как добыча закрывает за собой дверь, сама загнав себя в тупик. Осаму плавно протягивает руку, выставив её в перед. Ждёт. Накаджима смотрит на ладонь, усмехаясь. Делает шаг на встречу. — Я клянусь, что не успокоюсь пока не убью тебя. Ещё один и ещё. — Это самое оригинальное предложение посветить мне всю свою жизнь, что я когда либо слышал. Тянется в ответ, и понимает, что пути назад не будет. Ацуши резво ухватывает стальной хваткой вытянутую руку, дергая на себя, и перекидывая Осаму через спину, слыша болезненный хруст суставов. Опешивший от такого поворота событий мужчина, смотрит снизу вверх, сдержанно замычав. — Сыграем? Голос у Ацуши до одури дурманящий, и кажется, что Дазай уже проиграл этой бестии«Пятнадцатое января. Накаджима Ацуши принимает решение вступить в портовую мафию, под руководством Дазая Осаму. Он по-прежнему ненавидит, однако, ненависть его направленна лишь на самого себя.»